скачать книгу бесплатно
Верхнего света они ещё не успели зажечь. Горела дежурная лампа у магнитофонов. Кучерявый лейтенант Кулешов с пухленьким подбородком сидел с наушниками и скучал. Ещё с утра заказывали покупки, а после обеда посольство как заснуло, ни одного звонка.
Долго просидев так, Кулешов надумал посмотреть нарывы на левой ноге. Эти нарывы вспыхивали всё новые и новые от неизвестных причин, их мазали зелёнкой, цинковой и стрептоцидовой мазью, но они не заживали, а расширялись под струпьями. Боль уже мешала при ходьбе. В клинике МГБ его уже назначили на консультацию к профессору. А недавно Кулешов получил квартиру новую, и жена ждала ребёнка – и такую складную жизнь эти нарывы отравляли.
Кулешов совсем снял тугие наушники, давившие уши, перешёл удобнее к свету, засучил левую трубку брюк и кальсон и стал осторожно ощупывать и обламывать края струпьев. При надавливании их насачивалась бурая сукровица. Так больно, что отдавалось в голову, это захватило его внимание. В первый раз его прострельнуло от мысли, что здесь не нарывы, а… А… Какое-то пришло на память где-то слышанное страшное слово: гангрена?.. И ещё как-то…
Так он не сразу заметил, что катушки магнитофона безшумно кружатся, включенные автоматически. Не снимая обнажённой ноги с подставки, Кулешов дотянулся до наушников, приложил к одному уху и услышал:
– А откуда я знаю, что ви говорить правду?
– А вы понимаете, чем я рискую?
– Атомная бомба? А кто такой ви? Назовите ваш фамилия.
АТОМНАЯ БОМБА!!! Повинуясь порыву, такому же безсознательному, как схватиться за опору, падая, Кулешов вырвал штырь коммутатора, этим разъединил телефоны – и тут только сообразил, что, вопреки инструкции, не засёк номера абонента.
Первое движение было – обернуться. Тюкин строчил конспект и не видал ничего. Тюкин-то был друг, но ведь Кулешову вменялось контролировать Тюкина, значит, и тому.
Дрожащими пальцами переключив на обратную перемотку, а в цепь посольства включив запасной магнитофон, Кулешов сперва подумал стереть запись и скрыть свою оплошность. Но тут же вспомнил, как начальник не раз говорил, что работа их поста дублируется автоматической записью ещё в одном месте, – и откинул вздорную мысль. Конечно дублируется, и за укрытие такого разговора – расстреляют!
Лента перемоталась. Он включил прослушивание. Преступник очень торопился, волновался. Откуда он мог говорить? Конечно, не из частной квартиры. Да вряд ли и с работы. В посольства всегда стараются из автоматов.
Раскрыв список автоматов, Кулешов торопливо выбрал телефон на входной лестнице метро «Сокольники».
– Генка! Генка! – хрипло позвал он, спуская брючину. – Аврал! Звони в оперативку! Может, ещё захватят!..
3. Шарашка
– Новички!
– Новичков привезли!
– Откуда, товарищи?
– Приятели, откуда?
– А что это у вас на груди, на шапке – пятна какие-то?
– Тут наши номера были. Вот на спине ещё, на колене. Когда из лагеря отправляли – спороли.
– То есть как – номера?!
– Господа, позвольте, в каком веке мы живём? На людях – номера? Лев Григорьич, позвольте узнать, это что – прогрессивно?
– Валентуля, не генерируйте, идите ужинать.
– Друзья! Дают «Беломор» по девять пачек за вторую половину декабря. Имеете шанс! На цырлах!
– «Беломор-Ява» или «Беломор-Дукат»?
– Пополам.
– Вот стервы, «Дукатом» душат. Буду министру жаловаться, клянусь.
– А что за комбинезоны на вас? Почему вы все здесь как парашютисты?
– Форму ввели. Раньше шерстяные костюмы выдавали, пальто драповые, теперь зажимают, гады.
– Смотри, новички!
– Новичков привезли.
– Э! Орлы! Что вы, живых зэков не видели? Весь коридор загородили!
– Ба! Кого я вижу! Доф-Донской!? Да где же вы были, Доф? Я вас в сорок пятом году по всей Вене, по всей Вене искал!
– А ободранные, а небритые! Из какого лагеря, друзья?
– Из разных. Из Речлага…
– …из Дубравлага…
– Что-то я, девятый год сижу, – таких не слышал.
– А это новые, Особлаги. Их учредили только с сорок восьмого.
– У самого входа в венский Пратер меня загребли и – в воронок.
– Подожди, Митёк, давай новичков послушаем…
– Гулять, гулять! На свежий воздух! Новичков опросит Лев, не беспокойся.
– Вторая смена! На ужин!
– Озёрлаг, Луглаг, Степлаг, Камышлаг…
– Можно подумать, в МВД сидит непризнанный поэт. На поэму не разгонится, на стихотворение не соберётся, так даёт поэтические названия лагерям.
– Ха-ха-ха! Смешно, господа, смешно! В каком веке мы живём?
– Ну, тихо, Валентуля!
– Простите, как вас зовут?
– Лев Григорьич.
– Вы сами тоже инженер?
– Нет, я филолог.
– Филолог? Здесь держат даже филологов?
– Вы спроси?те, кого здесь не держат? Здесь математики, физики, химики, инженеры-радисты, инженеры по телефонии, конструкторы, художники, переводчики, переплётчики, даже одного геолога по ошибке завезли.
– И что ж он делает?
– Ничего, в фотолаборатории пристроился. Даже архитектор есть. Да какой! – самого Сталина домашний архитектор. Все дачи ему строил. Теперь с нами сидит.
– Лев! Ты выдаёшь себя за материалиста, а пичкаешь людей духовной пищей. Внимание, друзья! Когда вас поведут в столовую – там на последнем столе у окна мы для вас составили тарелок десятка три. Рубайте от пуза, только не лопните!
– Большое вам спасибо, но зачем вы отрываете от себя?
– Ничего не стоит. Кто ж нынче ест селёдку мезенского засола и пшённую кашу! По?шло.
– Как вы сказали? Пшённая каша – пошло? Да я пять лет пшённой каши не видел!
– Наверно, не пшённая, наверно, магара??
– Да вы с ума сошли – магара! Попробовали б они нам магару! Мы б им…
– А как сейчас на пересылках кормят?
– На челябинской пересылке…
– На челябинской новой или челябинской старой?
– По вашему вопросу видно знатока. На новой…
– Что там, по-прежнему ватерклозеты на этажах экономят, а зэки оправляются в параши и носят с третьего этажа?
– По-прежнему.
– Вы сказали – шарашка. Что значит – шарашка?
– А по сколько хлеба здесь дают?
– Кто ещё не ужинал? Вторая смена!
– Хлеба белого по четыреста грамм, а чёрный – на столах.
– Простите, как – на столах?
– Ну так, на столах, нарезан, хочешь – бери, хочешь – не бери.
– Простите, здесь что – Европа, что ли?
– Почему Европа? В Европе на столах белый, а не чёрный.
– Масло сливочное профессорам по сорок грамм, инженерам по двадцать. От каждого по способности, каждому по возможности.
– Да, но за это маслице и за этот «Беломор» мы горбим по двенадцать и по четырнадцать часов в сутки.
– Гор-бите? Если за письменным столом сидите, то уже не горбите! Горбит тот, кто киркой машет.
– Чёрт знает, на этой шарашке сидишь, как в болоте, – от всей жизни отрываешься. Вы слышали, господа? – говорят, блатных прижали и даже на Красной Пресне уже не курочат.
– Так вы работали на Днепрострое?
– Да, я у Винтера работал. Я за этот Днепрогэс и сижу.
– То есть как?
– А я, видите ли, продал его немцам.
– Днепрогэс? Его же взорвали!
– Ну и что ж, что взорвали? А я взорванный им же и продал.
– Честное слово, как будто вольный ветер подул! Пересылки! этапы! лагеря! движение! Эх, сейчас бы до Совгавани прокатиться!
– И назад, Валентуля, и – назад!
– Да! и скорей назад, конечно!
– Вы знаете, Лев Григорьич, от этого наплыва впечатлений, от этой смены обстановки у меня кружится голова. Я прожил пятьдесят два года, я выздоравливал от смертельной болезни, я дважды женился на хорошеньких женщинах, у меня рождались сыновья, я печатался на семи языках, я получал академические премии, – никогда я не был так блаженно счастлив, как сегодня! Куда я попал? Завтра меня не погонят в ледяную воду! Сорок грамм сливочного масла!! Чёрный хлеб – на столах! Не запрещают книг! Можно самому бриться! Надзиратели не бьют зэков! Что за великий день? Что за сияющая вершина? Может быть, я умер? Может быть, мне это снится? Мне чудится, я – в раю!!
– Нет, уважаемый, вы по-прежнему в аду, но поднялись в его лучший, высший круг – в первый. Вы спрашиваете, что такое шарашка? Шарашку придумал, если хотите, Данте. Он разрывался – куда ему поместить античных мудрецов? Долг христианина повелевал кинуть этих язычников в ад. Но совесть возрожденца не могла примириться, чтобы светлоумных мужей смешать с прочими грешниками и обречь телесным пыткам. И Данте придумал для них в аду особое место. Позвольте… это звучит примерно так:
Высокий замок предо мной возник…
…посмотрите, какие здесь старинные своды!
Семь раз обвитый стройными стенами…
Сквозь семь ворот тропа вовнутрь вела…
…вы на воронке? въезжали, поэтому ворот не видели…
Там были люди с важностью чела,
С неторопливым и спокойным взглядом…
Их облик был ни весел, ни суров…
Я видеть мог, что некий многочестный
И высший сонм уединился там…
Скажи, кто эти, не в пример другим
Почтённые среди толпы окрестной?..
– Э-э, Лев Григорьевич, я гораздо доступнее объясню герру профессору, что такое шарашка. Надо читать передовицы «Правды»: «Доказано, что высокие настриги шерсти с овец зависят от питания и от ухода».
4. Протестантское Рождество
Ёлка была – сосновая веточка, воткнутая в щель табуретки. Плетеница разноцветных маловольтных лампочек, обогнув её дважды, спускалась молочными хлорвиниловыми проводами к аккумулятору на полу.
