скачать книгу бесплатно
И кустился ельник, там, у свежего столба,
В уброд по песку глубокому сбиралась
Зрителей толпа:
Подполковники, майоры, лейтенанты,
Девушки-ефрейторы, мальчики-сержанты,
Смершевцы, врачи, политотдельцы,
Бабы здешние в платочках, мимоезжие гвардейцы.
Место лобное – нехитро, без затей.
Всё готово:
В бурых полосах, едва обтёсан, столб сосновый,
На столбе наставка, крюк на ней.
Ровно в пять дорогою из тыла
Подкатил по гати лёгкий «виллис»{66}.
Два полковника в машине было.
На средину вышли и остановились.
С узкими погонами юристов были оба –
Низенький еврей и русский, крутолобый.
Пистолетным ремешком играя,
Маленький визгливо крикнул: «Приведите!»
Вышли двое автоматчиков из свиты
И с заносом распахнули полотно сарая.
Вывели. Одет в гражданское, кой-как.
Полусонный. И соломка в волосах взлохмаченных.
Руки за спину связали. Смотрит озадаченно.
– Он не немец? – шепчут. Нет. Русак.
На толпу уставился. Меж автоматами хромая,
Подошёл спокойным вялым шагом.
– Не читали приговор… – Не знает!.. – Он не знает!..
Маленький полковник развернул бумагу,
Переправил матовую портупею
Щегольской планшетки.
Старшина с широкой красной шеей
Вынес и под столб поставил табуретку.
Неестественно, с руками за спиной,
Опустивши голову, глаза потупя,
Подсудимый стал, как тот актёр плохой,
Чтоб с галёрки видели, что он преступник.
Рваные портки. Ошмыганная блуза.
Слышал он? не слышал? как судья картавил:
«Именем Советского Союза…
Трибунал… дивизии… в составе…»
Не могли найти чтеца другого!
Торопливо выплюнет два слова,
За губой другие два оставит:
– «Родине… изменник… Николаев…
Будучи… немецких оккупантов…»
Напряжённо сгрудились, внимая,
Бабы робкие, лихие лейтенанты.
Рыжий столб лучом последним золотя,
Заходило солнце жёлтое за Сожем,
В трёх верстах, за лесом, в грохоте и дрожи,
В очередь пикируя, бомбили, залетя,
Переправу «юнкерсы» одномоторные.
Выше них, над ними, лёгкие, проворные,
«Яки» с «мессершмиттами»
Дрались,
И в дыму и в пламени валились вниз
Самолёты сбитые.
С переправы в «юнкерсов» зенитки
Густо и неметко хлопали.
Белые разрывы вспыхивали хлопьями.
…Эх, сейчас сапёры, вымокнув до нитки,
Брёвна уплывающие ловят, чем придётся.
И никто, никто туда не обернётся!
«По апрельскому указу… по статье… казнить…»
И не вскинут глаз, как подошла в зенит
Сквозь закатно-солнечную невидь,
Замерла над головами прямо
«Фокке-вульф сто восемьдесят девять» –
Рама{67}.
Нет, гвардейцы видят. Вот её заметил
Из штабных один. За ним другой и третий,
Бросив слушать, головою запрокинулся,
Вот ещё, ещё – и вся толпа.
Кто-то от средины в сторону подвинулся,
Кто-то прочь шарахнулся сглупа.
Приговор умолк. С надеждой напряжённой
Поднял голову на смерть приговорённый,
Приглашая судей вместе умереть.
Ей, разведчику дотошному, сквозь трубы
Наше стадо до песчинки рассмотреть –
Много ли труда?!
Ну бы
Бомбочку сюда?!
И была, была одна минута:
Кто умрёт – качалось на весах,
Будто бы решалось не людьми, не тут, а –
В небесах.
Но – была ль она без бомбового груза
Или бомбы на другое берегла, –
Оставляя в силе «именем Союза»,
Рама дрогнула – и уплыла.
Все вздохнули. Застонал негромко
Подсудимый, опуская взор,
И полковник чёрный кое-как докомкал
Приговор.
Крутолобый раскатил поверх голов: «Понятно?!»
Грохот переправы… Тишина…
И тотчас же, очень аккуратно,
Приступил к работе старшина.
Ни движенья лишнего. На всё – ухватка:
В спину – толк! – к столбу направил, не грубя,
Там его поставил около себя,
Первый взлез и снасть проверил для порядка.
Крюк найдя добротным и хорошей –
Толстую верёвку,
Человека, не натужась, взвошил,
В петлю головой просунул ловко,
Петлю сузил, оглядел кругом –
Не легла ли ниже или выше, –
Спрыгнул – и мгновенно сапогом
Табуретку вышиб.
А повешенный, до смерти домолчав,
Застонал теперь, задёргался, хрипя.
Может, думал он, что он – кричал?
Может, помощи искал вокруг себя,
Когда стал он медленно кружиться,
Поворот за поворотом обходя, –
Словно бы искал он дружеские лица
И отвёртывался, не найдя.
За спиной его сгибались,
Разгибались
Десять пальцев – каждый по себе! –
Словно он считал свои мученья,
Словно пересчитывал мгновенья,
Прожитые на столбе.
Заслудило незакрытые глаза его,
Рот застыл, как корчился, дрожа, –
И не стало больше Николаева,
А остались два спинных тяжа:
Правый, левый – каждый сам собой,
То плечо подкинет, то тряхнёт ногой –
Как на ниточках невидимых Петрушка{68},
Как под током мёртвая лягушка,
Танец небывалый, танец дикий
Выплясал и – весь…
– «Что с тобою, Нержин, погоди-ка!..
Ночевать останься!» – «Ехать надо. Шесть».
Утопая вязко по песчаной толче,
Расходились люди. Расходились молча.
Ночевать? Нескоро тут привыкнешь.
Легче ехать в ад плацдарменной ночи.
Николаев! Почему не крикнешь?!?
Почему – молчишь?..
«В день, когда узнал я вас по имени…»
В день, когда узнал я вас по имени,
Бытию и плоти вашей я не придал веры.
Это было в мае. Из болот, от Ильменя,
Мы пришли к Орлу, на солнечную Неручь.
Ни зерна ржаного. Ни плода. Ни огородины.
Край тургеневский, заброшенный и дикий…
Вот когда я понял слово Родина –
Над крестьянским хлебцем, спеченным из вики, –
Горьким, серым, твёрдым, как булыга,
В мелких чёрных блёстках, как угля кристаллах…
Сморщенная бабушка невсхожею ковригой
Нас, солдат голодных, угощала.
Были мы обстреляны и на пустое слово – кремни,
Но, видав под Руссой только ржавую болотистую мредь,
Мы сошлись на том, что здесь, за эту землю,
Как-то и не жалко умереть.
То весенним дождиком омыта,
То теплом безудержным облита,
Не обсеяна, – травинками тянулась к благодати,
Колыхая радостную боль в солдате.
Перекрестки, церкви, избоньки косые
Оспины войны носили.
На горе алели на закате
Камни неживого Новосиля.
По овражкам – мирные ручьи.
В сочных рощах – соловьи!..
В полдень – пчёл жужжание. Степных цветов головки.
По колено – шелестящая духмяная трава.
И в стеблях её запутались листовки
О какой-то армии РОА,
О Смоленском Русском Комитете,
Имена незнаемые, Власов на портрете{69}.
Не скрестясь в бою – в листках, дождями съёженных,
Нам сдаваться предлагали нагло.
Так это казалось мертворожденно!
Так это немецким духом пахло!
И написано – чужой рукой, без боли,
Русскими? Не верилось никак.
И рассеивал-то их по полю
Равнодушный враг.
Но – пришлось поверить. Наши одноземцы
В униформе вражеской держали оборону
Намертво! дрались отчаянней, чем немцы! –
Для кого? – несчастные! – для чьей короны?..
Легче немцам было к нам попасть, чем русским.
Наши ваших, ой, не жаловали в плен!
…Помню дымный жаркий полдень под Бобруйском,
Взрывы складов и пожарищ тлен.
Закипающее торжество котла!
На дыбках и впереверть немецкие машины.
