скачать книгу бесплатно
В этот раз как назло пошла волна – сначала мелкая, потом крупней, и, когда я перевернулся на спину, решив использовать свой коронный прием, вода захлестнула мне лицо, и я изрядно нахлебался.
– Ты чего? – услышал я крик брата.
«Все нормально», – хотел ответить я бодро, но ничего у меня не получилось.
Течением нас сносило вниз по Волге. Мы теперь были далеко от того места, куда намеревались приплыть. Ребята были впереди, довольно далеко от нас, да и каждый рассчитывал только на свои силенки.
Я попробовал отдохнуть еще раз – и опять нахлебался.
Сил становилось все меньше, плыть я устал.
Толя оказался рядом и, поймав меня за бок, толкнул вперед:
– Давай!
Я разозлился, что меня больно толкнули, и опять стал продвигаться вперед.
Но недолго.
Во всем теле была вялость, силы улетучились – как воздух, выпущенный из велосипедной шины.
– Давай! – При каждом гребке Толя поворачивался ко мне. Глаза его были вытаращены и блестели.
– Давай! – И он опять больно толкнул меня.
Я увидел, что голова его мокрая, волосы слиплись: когда он толкал меня, волна накрыла его.
Небо затянулось неизвестно откуда взявшимися тучами, стало темно и страшно. Я понял, что пропадаю – больше бороться за жизнь не мог. Закрыв глаза, я пошел на дно, и ноги мои вдруг встали на песок. Из горла вырвался странный звук – то ли я хихикнул, то ли всхлипнул.
Попробовал встать на песок и Толя, но ушел под воду. Он тут же вынырнул, лицо его было перекошено от боли и досады.
Я понял, что стою на песчаной косе, и протянул Толе руку.
Он ухватился за меня и встал на дно.
В это время чиркнула молния, пошел дождь. Пробираясь вперед по песку и каждую секунду боясь потерять найденный путь к спасению, мы вышли на берег, дрожа, как щенята.
Дождик скоро прошел, выглянуло солнышко. Мы отогрелись…
Обратно на Зеленый нас перевез на лодке незнакомый рыбак, увидевший наше бедственное положение.
Дом Бабани, Анны Христофоровны Ивакиной, был разделен на две половины. Мы жили с Бабаней, а на другой половине жил старший из Ивакиных – дядя Гриша.
Кузьмы Осиповича Ивакина, деда, уже не было в живых. О нем расскажу особо – мама ездила в Саратов после кончины Бабани уже из Фрунзе, куда отца перевели из «Известий» собкором. Она и привезла оставшиеся от ее отца, нашего деда, Евангелие, Акафисты и еще его тетрадь с выписками из трудов Святых отцов. Погибли на войне его средние сыновья – наши дядья Иван и Николай. Для нашего рассказа примечателен, конечно, Николай Ивакин – из-за него-то я и рассказываю о маминой родне.
Работать он начал рано – слесарем в вагоноремонтных мастерских. Здесь он встретился с веселым, бойким пареньком – Виталием Дорониным. Они подружились. Общей у них оказалась не только страсть к голубям. Главная страсть была – театр.
Они ходили в кружки художественной самодеятельности. Встретились с еще одним парнем, который бредил театром. Этот был рослый, сильный – вроде циркового борца. А лицо добродушное, свойское. Звали его Борис Андреев.
Скоро всем троим художественная самодеятельность надоела, и они решили определять судьбу. Виталий Доронин и Николай Ивакин с деревянными чемоданчиками поехали покорять Москву, а Борис Андреев решил, что можно учиться и в Саратове, – он поступил в студию при местном драмтеатре.
Через годы они снова встретятся в Москве, а пока судьба более всего благоволит к Николаю Ивакину – он первым начинает сниматься в кино.
Хорошо сложенный, с живыми карими глазами, основательный, умеющий быть и серьезным, и озорным, Николай Ивакин приглянулся многим режиссерам. Но самой интересной оказалась его встреча с Ефимом Дзиганом.
В то время Дзиган готовился к съемкам фильма «Мы из Кронштадта». Роль солдата Василия Бурмистрова он поручает Николаю Ивакину.
…Идет неравный бой. На моряков-балтийцев наступают хорошо вооруженные белогвардейцы. Неуязвима бьющая по матросам бронемашина.
И вот из окопа ловко и скрытно начинает пробираться к бронемашине красноармеец. Бросает гранату. Умудряется выйти к бронемашине с тыла и забраться на нее. Потом винтовкой стучит по крышке люка и с эдакой крестьянской основательностью, с неподражаемым народным юмором говорит:
– Эй, хозяин! Вылазь.
А когда с делом покончено, прямо на бронемашине солдат закуривает самокрутку.
Это – лучшая роль Николая Ивакина.
Наверняка, он сыграл бы и другие значительные роли, как его друзья Виталий Дмитриевич Доронин, Борис Федорович Андреев, ставшие прославленными, любимыми народом артистами.
Но жизнь дяди Коли рано оборвалась: в 1941 году, эвакуируясь из Одессы, где снимался, он погиб под бомбежкой вместе с женой и только что родившимся сыном.
В Бабаниной комнате на стене висели фотографии всех шестерых ее детей. В разное время наше воображение занимали то прапорщик дядя Ваня – щеголеватый, с лихими усами, с саблей на боку; то изящная гимназисточка – тетя Таля. Но более всего нам нравилось рассматривать фотографию дяди Коли. Ведь именно он в фильме «Мы из Кронштадта» ведет себя так удало и лихо!
Удивительно ли, что картина эта была для нас самой любимой и дорогой?
Сначала наша Бабаня слушала, как мы ахаем, молча, но однажды сказала:
– Чего ахают? Это ж кино. У вас другой дядька есть, вот кто подвиг-то совершил. Взаправдашний.
– Это кто же? – несколько иронически спросил отец.
– Как кто? Да Васька Клочков. Он же моей сестры Настасьи сын.
– Какой Васька? Какой Клочков? – отец стал серьезен и во все глаза смотрел на Бабаню. – Это политрук Панфиловской дивизии? Василий Клочков?
– Он самый. – Бабаня встала и хотела уйти.
– Постойте. Что же вы раньше-то не сказали?
– А чего зря болтать? Родственник он вам дальний. А потом, про него и так много хороших слов сказано.
Так мы узнали, что легендарный Василий Клочков имеет родственные отношения с нашей Бабаней и, значит, с нами. Бабаня тоже была личность.
Вот она держит в руках двадцать копеек и говорит, глядя куда-то вбок:
– Ну-ка, внучек, чегой-то я не пойму: пятнадцать, что ли, это копеек?
Так она проверяет нашу честность. Оступишься – тут же получишь от нее по загривку. Рука у нее была крепкая и костистая.
Хорошо я запомнил, как однажды она отделала своего старшего сына, дядю Гришу, за такой вот «подвиг»…
Как-то ночью я проснулся от приглушенного, сдавленного и потому громкого шепота дяди Гриши:
– Алексей! Алексей, слышь? Да вставай! – Он будил нашего отца. – Нельзя свет включать! У меня фонарик… Лежи, Нина, тебя не касается!
– В чем дело, Гриш? – сонно спросил отец.
– Лезут! К нам лезут!
– Кто лезет? Чего ты, в самом деле?
– Дурень, воры! К нам! Я проснулся, они ставни-то щеперят…
– Ну и шуганул бы их, – отец уже был на ногах, мы тоже.
Наша комнатка была рядом с родительской, отделялась занавеской.
Мама засветила керосиновую лампу, до предела увернув фитиль. Стал виден дядя Гриша – он был огромного роста, с крупным, мясистым лицом. Лоб его блестел от пота.
В руках дядя Гриша держал охотничье ружье. Он был геологом.
– Брысь отсюда! – зашипел на нас дядя Гриша и так замахнулся, что мы в страхе отстранились. – Чего делать-то будем, Алексей? Садануть, что ли?
– Ты чего… Ну, балуются ребята. Поговорить с ними надо.
– Да ты в уме? А вдруг это «Черная кошка»?
В то время в Саратове, как и в других городах, гуляла легенда о страшной банде грабителей «Черная кошка».
– Алексей, в самом деле, – начала было мама, но отец отмахнулся и вышел из комнаты. Дядя Гриша – за ним, мы – следом. Остановились на пороге кухни, откуда была дверь на веранду.
Послышались звуки отпираемых задвижек, замка, скрип двери. Отец вышел к бандитам.
Что он наделал!
Мы потихонечку вышли на веранду, где стояли дядя Гриша, мама, Бабаня. Дядя Гриша стоял у двери, приложив к ней ухо. По-прежнему с ружьем.
– Гриша, – сказала мама, но он на нее цыкнул, и она замолчала.
В палисаднике слышались голоса. Незнакомые… Отца…
Чирканье спички о коробок… Опять голос отца…
О чем они говорят так долго?
Шуршанье… Стук калитки в палисаднике… Потом стук в дверь.
Дядя Гриша отскочил назад и по-бойцовски выставил ружье.
– Откройте, – услышали мы голос отца. Мама словно очнулась и быстро отперла дверь.
– Ну, вы молодцы!
Я видел, что лицо отца перекосила нехорошая улыбка.
– Крепко закрылись!
– Да погоди! – перебил дядя Гриша. – Воры где?
– Говорил, что пацаны. Ну, дал закурить, урезонил. Вот они и ушли.
– Как урезонил? Как ушли? – дядя Гриша ничего не понимал. В его огромной голове не укладывалось, что с ворами, оказывается, можно поговорить, найти такие слова, чтобы они ушли.
Однако не только для дяди Гриши – для всех нас поступок отца был удивителен.
Бабаня передала керосиновую лампу маме и своим большим согнутым пальцем, выставленным вперед, крепко стукнула дядю Гришу по лбу:
– Балда! Нет, чтоб помочь, так он и дверь закрыл! Балда!
И еще раз стукнула, и еще.
– Да ты чего, мама, ты чего? – дядя Гриша пятился, отступая от Бабани, защищаясь ружьем, вытаращив глаза и вскрикивая от боли.
Был он так смешон, что мы не выдержали и захохотали.
Берег реки
На берегу реки было два чуда: музыка и кино. Музыка звучала вечерами на спортивных станциях «Динамо», «Локомотив», «Буревестник».
Эти станции представляли собой небольшие деревянные дебаркадеры, над которыми поднимались вышки для прыжков в воду. Деревянные понтоны, пригнанные друг к другу, составляли правильные четырехугольники, примыкавшие к дебаркадерам, – таковы были бассейны.
Мы купались точно в такой же воде, какая была в бассейнах, но там, всего лишь в нескольких метрах от нас, шла совершенно иная жизнь. Особенно примечательной она была вечером, когда на спортивных станциях зажигались огни – зеленые, красные, желтые. Пловцы сидели и стояли у самой вышки. Парни – в белых брюках, теннисках или футболках, в белых ботинках из парусины, начищенных зубным порошком, девушки – в легких цветастых платьях. Они смеялись, переговаривались и слушали музыку.
Да, в музыке-то и было все дело.
Мы садились на песок и тоже слушали – новые песни, старые, которые полюбили, а плохая музыка, как мы считали, здесь не звучала.
Через реки, горы и долины,
Сквозь огонь, пургу и черный дым,
Мы вели машины, объезжая мины,
По путям-дорожкам фронтовым…
Мы тихонько подпевали, улыбались, и на душе у нас было очень хорошо.
Потом звучало танго, и пловцы танцевали. Парни держались прямо, делали замысловатые «выходы». А грудной, мягкий и чуть загадочный голос певицы проникал прямо в сердце:
В этот час, волшебный час любви,
Первый раз меня любимой назови,
