скачать книгу бесплатно
Казалось, я видел её во сне, а неожиданно пробудившись, вновь искал с ней встречи!
5
Но она исчезла, рассеялась, как мираж или тень, которая скользит по стене и блекнет, если её хозяин переходит в иное место.
Она казалась мне лиловой грёзой, которая вдруг забрела на чуждую ей территорию и, побыв одно мгновенье в нашем реальном, но тусклом мире, испарилась, подобно благоуханному фимиаму. Но при этом она таила в себе куда больше реального, чем окружавшая меня явь. А спустя два месяца, в начале июля, я наткнулся на любопытную афишу:
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ ВИОЛОНЧЕЛЬНОЙ МУЗЫКИ VIVACELLO!
НЕ ПРОПУСТИТЕ! ТАКОГО ВЫ ЕЩЁ НЕ СЛЫШАЛИ!
Так я оказался на концерте в одной петербургской филармонии, где выступала виолончелистка со знакомым, как мне показалось, лицом и в ярко-лиловом платье. Её дивную причёску держала прелестная заколка в виде цветка такого же цвета, как и платье.
Виртуозная игра девушки вселяла уверенность: рядом с ней я чувствовал себя настоящим маэстро.
«Откуда эти звуки, откуда эта, точно льющаяся с небесного кувшина сладкозвучная и до самозабвения упоительная музыка, такая знакомая и вместе с тем неизвестная, такая печальная и всё же не без надежды?» – с замиранием сердца спрашивал я сам себя и не находил ответа. Она исполняла известное произведение «Ave Maria», перед которым я благоговел и порой не мог сдерживать слёз…
Какое-то сладкое воспоминание не давало мне покоя, и я уже постепенно начал воскрешать что-то в памяти… Поднимать из самых глубин её то, что напоминало мне прекрасный, но потерянный рай.
«Это она… – осенило меня, – это в самом деле она!»
И в эти минуты… и в эти самые минуты она вдохновила меня на подобные строки:
Мой ангел, свет небесный,
коснись меня, коснись…
сыграй былую песню,
чтоб слёзы пролились!
О юных, о влюблённых,
в таинственном саду,
и пусть неясный сон ты —
но рад я и тому.
Волнуют ароматы
с вечерней тишиной,
зарделись и гранаты
с улыбкой неземной.
Тебя пред аналоем
услышу с высоты,
звучание виолы,
незримой красоты.
Однако вскоре она почему-то резко прервала игру и удалилась со сцены. Я побежал к фойе и, к счастью, успел застать её у самого выхода – девушка как раз набросила на плечи лиловую накидку, торопясь уйти.
Вокруг было много людей, но я не замечал никого, кроме неё. Затем, едва успев осознать свои действия, я буквально подлетел к ней, как обычно подлетают мотыльки на манящий их свет.
– Можно вас?! – с волнением вскрикнул я сквозь проходящую мимо нас толпу.
– Да, конечно! Вы что-то хотели?.. – не без удивления произнесла девушка тихим приятным голосом.
– Ваше выступление было очаровательным! Не поверите, но это любимое моё произведение, впрочем, как «Пассакалия» и «Адажио», которые, вероятно, вы также исполняли. Но почему вы ушли со сцены?! В этот момент она опустила глаза и на её лице вспыхнул лёгкий румянец:
– Благодарю вас! Это долгая история…
– Прошу прощения, но вы меня не помните?..
Казалось, я пытался угадать ответ прежде, чем он слетит с её удивительно очерченных губ.
– А мы знакомы?!
– Нет, – несколько растерявшись, ответил я. – Но мы с вами виделись… Этой весной… в одном книжном магазине.
– О, я, кажется, припоминаю! Вы тот самый знаток английской литературы! – с той же улыбкой произнесла она.
– Ну что вы!
6
Потом я узнал её имя, такое особенное, по-медовому сладостное.
Виола! От одного этого имени кружилась голова. Оно будто дурманило мозг диковинными благовониями, звучало как прекраснейшая из соловьиных трелей. И вместе с этим мимолётным блаженством чувствовалась какая-то неизъяснимая тихая грусть, тоска по некогда утраченному…
Даже упоминание о нём обладало странной, магнетической властью надо мной. Я был как лунатик, что идёт на призыв луны, внезапно скинувшей туманные одежды. Будто посреди бесплодной и серой пустыни многоэтажных домов вдруг возник мифический Эдемский оазис, где нагая сияющая красота выше любой очевидной правды!
О да, я просто благоговел перед ней! Этот профиль богини Дианы, эти глаза, похожие на драгоценные чистые сапфиры, нежные, прекрасно очерченные губы, в уголках которых таилась поразительной красоты улыбка, сверкающие белизной зубы, щёки, рдеющие, как дамасская роза – весь её облик доводил меня до исступления. И между тем в ней чудилось нечто неуловимое, сочетание женственности и невинности, совершенства и какой-то незавершённости. То, что ускользает от глаз ненастоящих людей и от чуждого ей мира, в котором эти люди существуют…
После этого мы направились в сквер неподалёку от филармонии. Как сейчас помню: был прохладный летний вечер, вдалеке играла скрипка, а мы стояли в свете бледных фонарей и молча глядели на друг друга. Внезапно она решилась прервать молчание:
– Вы не против, если я немного расскажу о себе?
– Вовсе нет! – возразил я, удивившись её лёгкостью в общении, и вместе с тем заворожённый её образом.
– Почему-то я уверена, что могу вам довериться… Я это чувствую!
– Да, разумеется! Вы можете уже рассказывать!
– Ах да! Не буду вас больше томить… Я начинаю! Итак… меня зовут Виола… – со звонким смехом произнесла девушка, – начало неплохое, не правда ли?!
– Замечательное! – уверенно и столь же торжественно подтвердил я.
Она приняла вид чрезвычайно серьёзной леди, опустилась на ближайшую скамейку, дождалась, пока я тоже присяду возле неё, и только после этого продолжила:
– Я родилась здесь, в Петербурге. Жила с бабушкой… Да, моя любимая бабушка, это ей я обязана тем, что стала музыкантом! А вот про родителей я мало что знаю, только то, что мама умерла при родах, а отец выбросился из окна многоэтажки, когда мне едва исполнилось тринадцать. С годами я становилась всё больше похожа на маму – наверное, ему было нестерпимо это видеть. Да, он совершил это на моих глазах! Хорошо, что хоть наша соседка позвонила бабушке. С детства я росла замкнутой девочкой, ни с кем не дружила. По правде сказать, в школьные годы меня за это часто унижали. Но я вовсе не мучилась от того, что меня не принимали в классе. Мне помогала молитва. Да, я очень много молилась. По вечерам, в храме, когда там уже никого не было. Знаете, с тех пор мало что изменилось… А после школы, как и мечтала, окончила музыкальный колледж, поступила в консерваторию… Потом окончила и её, начала выступать. Впрочем, это вы уже знаете!
– Сочувствую вам, Виола… А знаете, откровенно говоря, я всегда мечтал о девушке с таким именем, как у вас… – я перебил её и, встав со скамейки, подошёл к ближайшему дереву, от которого слышался тихий шелест. – Да-да! – уверенно воскликнул я, снова оборачиваясь к ней. – В моём воображении даже сложился портрет такой девушки… Вот, убедитесь сами: невысокая, стройная, с золотисто-каштановыми волосами и с глазами небесной лазури. Да, и как ни странно, она представлялась мне именно в таком лиловом греческом платье, как сейчас на вас… Ну, и конечно же, любящая классическую музыку и столь же высокую литературу… Словом, сочетание внешней и внутренней красоты.
– Это так мило… Действительно, есть некоторое сходство, хотя бы в общих чертах… Трудно сказать, но что-то в этом есть. Иногда подобные совпадения, встречи могут значить что-то важное… Однако вы меня плохо знаете. Вы придумали себе образ, который может иметь со мной мало общего… Извините, Томаш, но вы рассуждаете, как ребёнок!
– Да, конечно… – с досадой произнёс я. – Ваш ответ меня не удивляет…
– А что бы вы хотели услышать? Мы виделись с вами только два раза! А потом, я о вас ничего не знаю: кто вы, кто ваши родители, чем занимаетесь. Мы разговаривали в основном о литературе… Но этого недостаточно для сильных чувств. Главное, какие мы в жизни. А этого мы друг о друге не знаем.
– Ну вот вы говорите, что я придумал себе образ… – настойчиво продолжил я. —А между тем ваша любовь к Богу, к классическому искусству и прекрасному в целом говорят о многом, если не обо всём! Очень часто форма определяет содержание, другое дело, что не всегда в положительном ключе. А то, что у вас характер непростой, было ясно с самого начала!
Знаете, мне сразу вспомнились строки Эндрю Марвелла:
For, lady, you deserve this state,
Nor would I love at lower rate.[1 - «Вы, леди, сей под стать цене, любить дешевле скучно мне.» (англ.) – из стихотворения Эндрю Марвелла «К стыдливой возлюбленной». Был любимым английским поэтом В. В. Набокова, представителем метафизической школы.]
– Всё-таки вы ребёнок… – повторила она. – Мы будто говорим с вами на разных языках!
От её слов я пришёл в смятение, хотя с виду держался вполне спокойно, разве что пальцы рук выдавали беспокойство. С тяжёлым сердцем я начал осознавать, что она не из тех, кто сможет мне поверить… Что она считает это несерьёзным, неважным. Или решила, что я просто пытаюсь удивить её дешёвеньким флиртом.
– Только не расстраивайтесь, пожалуйста!
– Нет-нет, всё в порядке…
– Ну и славно!
– А, кстати! – воскликнул я, поражённый внезапной догадкой. – Если чисто гипотетически, то образ, который сошёл с какого-либо произведения искусства или просто со страниц нашего воображения, не может быть полностью воплощён в жизни. Значит, он вполне может быть несовершенным или не совсем точным. Но опять-таки… если это допустить…
В общем, если исходить из учения Платона, то так и есть. Весь наш несовершенный мир, да и мы вместе с ним – лишь бледные тени так называемого мира идей.
– Я стараюсь понять вас и ваши чувства, и даже совпадения с этим выдуманным портретом, – говорила девушка с некоторым недоумением… – Но всё же мне сложно воспринимать это всерьёз… Надеюсь на понимание!
– Да, конечно! Вы просто приняли меня за сумасшедшего или решили, что я ввожу вас в заблуждение, дабы покичиться перед друзьями своими подвигами!
– Извините, но я не понимаю вас и того, что вы обижены. Я ничего обидного не говорила, на личности не переходила. Я просто говорю, что думаю. У вас может быть своё мнение. Вам-то виднее, это ведь ваш воображаемый портрет… А я всего лишь мимо проходила!
7
– Виола, милая Виола… – неожиданно для себя самого выдавил я с дрожью в голосе.
А она будто оцепенела и только молча, неподвижно смотрела на меня.
– Знаете, наверное, это странно звучит, но… ваша музыка… Она жжёт меня уже месяца два, и я по-прежнему не знаю, что с этим делать и как дальше жить… О, если бы она такая светлая, такая сладкозвучная, вошла в мою серую и полную тоски жизнь, в эту омрачённую одиночеством лачугу, в эту удушающую камеру! Она непременно преобразила бы её. И в комнате, которую я ещё недавно считал тюрьмой, всё наполнилось бы радостью и несравненным счастьем!
– Мне очень жаль, но вы всё слишком романтизируете. Ваши слова о моей игре… – девушка сбилась и сделала паузу, – неожиданны и приятны. Но, похоже, вы немного заблуждаетесь… Я и моя музыка – это не одно и то же! Извините, но, кажется, я никак не могу сделать то, что вы просите… Надеюсь, на вашем пути ещё встретится девушка, которая сможет наполнить вашу жизнь счастьем… Но это не я, – Виола отвернулась, подхватила сумку и убежала, продолжая шептать виноватое «Простите».
Как же я хотел её увидеть и объяснить, что она просто неправильно меня поняла…
И я её увидел, спустя пару часов, как только пришёл в себя. Как сейчас помню: петлял мимо знакомых улиц, змеящихся тёмных переулков, которые обступали меня со всех сторон. Затем снова Невский, его Исаакиевский собор в едва проглядном тумане, бесчисленное число статуй, колонны, статное здание Филармонии и, наконец, тот самый книжный магазин, где мы когда-то познакомились.
Удивительно, но она стояла возле него. Боже, как же я был счастлив, даже сбегал в цветочный и купил на последние деньги самую лучшую розу! Но… когда я вернулся, она была уже не одна. Рядом с моей любимой Виолой шёл какой-то заикающийся придурок, который постоянно дёргался и что-то ей рассказывал. Да, она была уже не одна…
И после этого чарующий туман рассеялся.
Чёрт возьми, я решительно не знал куда себя деть, мне хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть её с кем-то другим!
А между тем одинокая роза в моей руке начала блекнуть и стремительно увядать.
Встреча так и не состоялась. Возможно, ей и не суждено было состояться. Как этот цветок, моя любовь безвременно умерла, так и не успев распуститься.
С глубокой досадой я бросил её на грязную дорогу и устремился в сторону чёрного моста, с которого мне так хотелось сброситься.
Пока я стоял на этом горбатом мосту, всматриваясь в рябь Невы, мне вспомнились первые строки одного из самых пронзительных стихотворений Гумилёва, от которых веяло ужасной безысходностью:
«Ещё не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный…»
Салманский замолчал, глядя куда-то в сторону. Он был бледен – казалось, рассказ слишком утомил его.
И что же, на этом всё закончилось? – мягкий голос Соловьёва вывел его из задумчивости.
– Пожалуй, что для меня – да, – потерянно ответил Салманский. – Хотя я видел её и после. Знаете, время от времени я смотрю телевизор. Я не слишком люблю это занятие, но иногда оно хорошо отвлекает. И как-то вечером, спустя несколько месяцев после нашей встречи в сквере, я, по обыкновению, переключал каналы. По одному из них показывали концерт классической музыки. И там я увидел её – мою милую Виолу. Она как раз закончила играть и уже стояла на сцене, ослепительно улыбаясь и принимая зрительские аплодисменты. Такая красивая – и в том самом лиловом концертном платье. Конечно, на меня нахлынули воспоминания. Но вдруг камера развернулась в сторону какого-то мужчины – о да, это был тот самый заикающийся придурок, с которым я видел её тогда у книжного. «Это её супруг», – женщина-диктор захлёбывалась от восторга, а я сидел, будто оглушённый, и только смотрел, как он стремительным шагом проходит к сцене через зрительный зал. Странно, но в эти секунды меня охватило чувство, будто я смотрю со стороны на самого себя… какое-то неуловимое сходство в походке или жестах не давало мне покоя, и я не мог оторвать взгляд от экрана. Потом он повернулся к камере, и наваждение прошло – но как же я тогда хотел оказаться на его месте! Моя Виола, сияя, приняла из его рук огромный букет алых роз. Неужели она замужем? Я не мог в это поверить. Но она казалась такой счастливой рядом с ним, и я понял, что должен её отпустить…
– Как это грустно, – прошептал Соловьёв. – Вы не встречали её больше?
– Только один раз. Да и то всё произошло так быстро, что встречей это вряд ли назовёшь. – с горечью ответил Салманский. – Почти полгода назад, июньским вечером, я как обычно стоял на остановке. Хлестал холодный дождь. Вокруг меня сгущался туман, какие-то серые существа бродили мимо таких же серых, но неподвижных исполинов, высившихся на фоне мрачного неба. Затем, будто из пустоты, возник трамвай – его жёлто-зелёные фары напоминали зрачки хищного зверя. А когда я оказался внутри этого чудовища, то пришёл в ужас и недоумение от того, что увидел. Справа от меня сидели храпящие или чавкающие козлоногие сатиры, слева пришлось лицезреть любующихся собой менад… Я наверняка сразу бежал бы оттуда, но вдруг в одной из девушек узнал мою Виолу. Она выглядела совсем не так, как в день нашего знакомства или на концерте: бледное лицо, синяки под глазами, морщинки. Но, несмотря на это, её вид так же манил меня, он будто бы подчёркивал куда большую красоту… Красоту, которой не чужды страдания. Спустя некоторое время она вышла на неизвестной остановке, оставив лишь едва уловимый аромат, за которым я мгновенно последовал.
– Добрый вечер! – выкрикнул я ей вслед.
– Добрый! – ответила она, резко обернувшись… – Извините, я очень спешу!
– Постойте же! Вы меня снова не признали?! Почему вы тогда мне не сказали, что замужем? Я…
– Почему же?! Я вас помню, причём очень хорошо помню! – с раздражением перебила она меня. – Знаете, на то были свои причины…
– Какие?
– Это вам знать не обязательно, а теперь прощайте… Мне пора идти!
– Прощайте…
Она исчезла в сумерках, а я снова остался один – как всегда после наших встреч.
8
Иерусалим. Начало Х века до н.э.
Царь Соломон был человеком необыкновенной силы страсти: многих чужестранных женщин он познал после дочери фараоновой, Астис. Но к ним, равно как и к ней, интерес царя со временем начал угасать. Уж слишком они утомляли его своими капризами и распутностью! К тому времени ему минуло сорок пять. В его смоляно-чёрных волосах уже проглядывались серебряные нити, но взгляд бездонных агатовых глаз по-прежнему внушал священный трепет.
Пресытившись женской страстью, царь жаждал постичь мудрость куда более высокую.
И однажды, когда раковина неба была особенно лиловой, а дневная суета отступила, царь обходил свои владения, размышляя о строительстве храма. Вдруг его отвлёк звонкий, как колокольчик, голосок, напевающий незамысловатую песенку:
«Смех твой услышу, и сердце забьётся
