скачать книгу бесплатно
– Да я не особо смотрю телевизор, – пожимает плечами мужчина. – Извините, наверное, с кем-то вас перепутал.
По дороге к контейнерам для мусора Алекс тихонько хихикает. Я пихаю его локтем.
– Рада, что мое унижение так тебя веселит!
– Должна же у тебя быть какая-то профилактика звездной болезни!
Перед уходом он покупает несколько дюжин пончиков для своих четвероклассников.
– Утешительные пончики – у ребят на этой неделе государственные контрольные.
– Удивительно, как некоторым все же удается закончить школу без психологических травм!
Алекс улыбается, однако взгляд его серьезен.
– Если на неделе будет тяжело, пиши, ладно? – негромко говорит он.
С братом легко и приятно шутить, порой я даже забываю, что мы можем общаться серьезно.
– Конечно! – Взглянув на часы, я предлагаю: – Если довезешь меня до студии за двадцать минут, сделаю на Хануку ругелах[2 - Ругелах – традиционная еврейская выпечка. Покрытое начинкой тесто нарезается на треугольники и скручивается. (Здесь и далее прим. перев.)] с «Нутеллой».
– По рукам! – Алекс вручает мне коробки с пончиками и достает ключи от машины. – Тебе и впрямь не помешает пораньше оказаться в гримерке.
– Ну хватит издеваться, у меня и так сегодня травма!
– Ладно-ладно, ты прекрасно выглядишь. Прямо как на рекламном щите!
2. ПРОГНОЗ: днем возможны осадки в виде измельченной бумаги
В детстве я мечтала стать как Торренс Ливни, когда вырасту. Каждый вечер смотрела прогноз погоды, зачарованная ее уверенным голосом, и верила, что взгляд Торренс направлен прямо на меня. Я любила наблюдать, как загораются ее глаза, когда она обещает солнечный день, как приподнимаются в легкой улыбке уголки рта, когда она шутит с ведущими, – словом, было в ней что-то притягательное.
Уже ребенком я обожала науку, а после того, как однажды в апреле город на две недели парализовало сильным снегопадом, стала одержима погодой. Потом мне, конечно, объяснили, что такие снегопады – опасная редкость, однако я уже загорелась желанием увидеть своими глазами как можно больше необычных погодных явлений. Правда, исполнить эту мечту, не уезжая далеко от Сиэтла, оказалось довольно трудно, учитывая, какой у нас мягкий климат. Тем не менее я видела достаточно, чтобы не терять интереса: рекордную летнюю жару, лунное затмение и залетный торнадо во время семейного отдыха в Порт-Орчард.
А с Торренс метеорология становилась не только интересной, как любая наука, но и эффектной. Необязательно только корпеть с утра до вечера над скучными данными и отчетами – можно рассказывать истории о погоде и помогать людям, защищая их от жестокости природы.
На мать положиться было нельзя – колебания настроения порой делали ее совсем чужой, и Торренс стала для меня источником стабильности: всегда рядом, всегда на экране, начиная с четырех часов и затем через каждые двенадцать минут. По пятницам она вела передачу «Ливни», в которой рассказывала о климатических тенденциях, и я отказывалась ходить на вечеринки, лишь бы не пропустить эфир (о чем до сих пор не жалею), а в восьмом классе даже обесцветила волосы, чтобы стать похожей на Торренс (и в процессе едва не сожгла их к чертям).
Даже когда мое собственное настроение стало колебаться, почти как у матери – ранний признак депрессии, которую диагностировали лишь позже, в колледже, – моя любовь к Торренс оставалась неизменной. Через пару лет после неудачного эксперимента с обесцвечиванием мое эссе о жизненном цикле солнечных батарей победило на школьном конкурсе, и награду мне вручила лично Торренс. Голова кружилась от счастья, и я постоянно щипала себя за запястье, чтобы не упасть в обморок. Когда Торренс шепнула мне на ухо, как ей понравилось эссе, сомнений не осталось: я твердо решила стать метеорологом.
Однако работать с Торренс Ливни оказалось удовольствием куда меньшим, чем слушать рассказы о ливнях по телевизору.
– Вы это видели?! – Начальница швыряет мне на стол листок бумаги. Наманикюренные руки с ногтями цвета слоновой кости дрожат от возмущения. – Я же не сошла с ума – это ведь действительно неприемлемо?!
Проработав в КСИ уже три года, я до сих пор боюсь Торренс, особенно когда она накрашена для эфира. На экране такой макияж смотрится естественно, а вот вблизи чересчур темные тени и яркие румяна пугают. Ее губы покрыты неизменной помадой: красная вишня, пятьдесят шесть долларов за флакончик. Каждый год я тщетно выпрашивала такую у мамы на день рождения, а когда повзрослела и купила сама, поняла, что с моим цветом лица этот оттенок смотрится отвратительно. Такова судьба рыжей бледнокожей девушки – держаться подальше от солнца и половины цветовой палитры.
Когда Торренс подошла, я как раз вешала снятую куртку на крючок у себя в боксе. Впрочем, строго говоря, у нас не боксы: на собеседовании сотрудница эйчар особо подчеркнула, что телестанция в Беллтауне предлагает «офис с низкими перегородками» – короче говоря, те же боксы, только с невысокими стенками. Плоды относительно недавнего ремонта: сотрудники были недовольны обстановкой, поэтому компания обратилась к экспертам для разработки нового интерьера, призванного повысить продуктивность. Не знаю, как насчет продуктивности, однако разговоров о том, как она возрастет, точно стало больше.
Время – восемь, а значит, только что закончилось утреннее шоу. Сотрудники отдела новостей сидят под слепящим светом флуоресцентных ламп и дожидаются окончания рекламного перерыва. У них над головами – ряд телевизоров, по которым крутят навязчивый рекламный ролик средства для чистки ковров.
Обычно к этому времени мне остается всего несколько часов до окончания моей смены, но сегодня график перестроили, поскольку Торренс выступает на очередном мероприятии. В Сиэтле она считается своего рода знаменитостью и регулярно получает подобные приглашения. Моя влюбленность в Торренс прошла, а вот город ее по-прежнему обожает.
Даже не глядя на упавший передо мной листок бумаги, я знаю, кто стоит за неприемлемым объявлением, и догадалась бы об этом даже без предупреждения от Рассела. Причина гнева Торренс – ее бывший муж, директор новостного отдела КСИ-6 Сет Хасегава-Ливни. Я бросаю осторожный взгляд на текст.
Пожалуйста, не открывайте новую упаковку молока, когда уже есть две вскрытые. Давайте не будем создавать лишние отходы. Природа скажет нам спасибо! С. Х.-Л.
Сет в своем репертуаре. Забавно, что его инициалы похожи на название спортивной лиги. Генеральный директор, которому остался всего год до пенсии, практически не участвует в делах компании, вот Сет и взял ответственность на себя и управляет каналом, как считает нужным – часто в форме таких вот пассивно-агрессивных указаний.
Не зная, на какой из гневных вопросов ответить сначала, выбираю нейтральный вариант:
– Я еще не видела. Может, он не знал, что клеит объявление на ваше молоко?
– Он прекрасно знает, что я уже много лет не пью коровье молоко и что на соевое у меня аллергия! Я единственная на станции пью овсяное. Он сделал это специально! – настаивает Торренс, избавляя меня от необходимости занимать чью-либо сторону в молочном конфликте.
Она стоит, опершись бедром о мой стол: светлые волосы волнами ниспадают ниже плеч, на облегающем голубом платье – ни складочки, хотя она с четырех утра в эфире. В пятьдесят пять Торренс – и я говорю это с огромным уважением к ее научным познаниям! – все еще чертовски сексуальна.
– Глупо ждать, что все будут плясать под его дудку! И если уж его так заботит экология, пусть сначала продаст свой внедорожник и перестанет даром изводить офисную бумагу! – кипит Торренс.
Я уверена, что дело вовсе не в экологии, хотя не стану утверждать, будто что-нибудь понимаю в отношениях экс-супругов Ливни. Развелись они пять лет назад, однако брак, говорят, разладился задолго до этого.
Мне тоже не нравятся объявления Сета – особенно то, которое он вывесил в женском туалете с призывом не засорять трубы тампонами. Будь он моим бывшим мужем, думаю, терпимости к этим выходкам у меня было бы еще меньше. Тем не менее я стараюсь сохранять оптимизм и во всем искать светлые стороны.
– По крайней мере, он написал «пожалуйста». И, кстати, я тоже иногда пью овсяное молоко. (На самом деле нет.) Может, он все-таки не имел в виду никого конкретно?
– Что за шум?
К нам приближается Сет: руки в карманах свободных темно-синих брюк, полы пиджака колышутся в такт шагам, походка расслабленная, подбородок немного задран. Для полноты образа осталось сдвинуть набок воображаемую шляпу и засвистеть веселенькую мелодию. Возмущение бывшей жены его явно не трогает.
– А ты как думаешь? – обманчиво нежным голосом спрашивает Торренс, взмахивая объявлением у него перед носом. – Тебе не приходило в голову, что люди могут прислушаться, если попросить по-человечески, а не развешивать по офису вот эту пассивно-агрессивную чепуху?
– В самом деле возмутительно! Не смирился с бесполезными отходами, а написал объявление! – иронизирует Сет.
Внешность у него не такая эффектная, как у Торренс, и тем не менее выглядит он незаурядно: высокий, черноволосый, с благородной сединой на висках, какая бывает, кажется, только у мужчин. Вот бы мне в его возрасте так красиво поседеть!
После окончания Вашингтонского университета (сразу по двум специальностям – коммуникации и науки об атмосфере) я устроилась на телестанцию в Якиме, небольшом городке в центре штата, где весь коллектив был как одна большая семья. Возможно, проблема КСИ в том, что Ливни – тоже семья, только токсичная.
Так как Торренс – главный метеоролог, а Сет – директор новостного отдела, он должен быть ее руководителем, однако у Торренс больше стаж в компании, поэтому она подчиняется непосредственно генеральному директору Фреду Уилсону (с которым лично я за эти три года разговаривала всего два раза). И поскольку кабинет директора на третьем этаже большую часть времени пустует (в прошлом месяце Уилсон не явился даже на вечеринку в честь своего семидесятипятилетия), Торренс оказывается фактически на равных с Сетом, и оба они готовы загубить станцию ради победы в своем вечном споре.
– Избавь меня от своего микроменеджмента, Сет! – восклицает Торренс. – Что я храню в холодильнике – мое личное дело!
Сет складывает руки на груди – наверняка не в последнюю очередь ради того, чтобы поиграть накачанными бицепсами. Порой я думаю, что экс-супруги Ливни до сих пор бьются за победу в собственном разводе. Так и вижу, как они потеют на тренажерах в разных концах города под руководством строгих тренеров, чтобы в конце концов сойтись на ринге.
– Не могу сказать, что работа в команде – твоя сильная сторона, – замечает Сет.
– Не могу сказать, что ты не мудак!
Я нервно тереблю крошечную золотую подвеску в виде молнии – подарок от матери на университетский выпускной (в тот день, кстати, она выглядела по-настоящему счастливой, что бывает редко). Очень хочется спрятаться за низкими перегородками своего бокса – да ведь на то они и низкие, что ничего не скрывают.
– Пожалуй… – начинаю я, и тут Торренс внезапно прищуривается, кидается в свой кабинет и срывает с монитора листок бумаги. Еще одно объявление!
Уходя, гасите свет!
– Ты что, заходил сюда, пока я была в эфире?!
– Хотел, чтобы ты увидела объявление, – невинно поясняет Сет, пожав плечами.
Надо признать, в призывах Сета есть смысл, хотя способ их распространения вызывает вопросы. Да, просьбы мелочные, однако Торренс, погрузившись в работу, действительно склонна забывать обо всем и за пределами эфира чудовищно несобранна. Сколько раз я убиралась на ее столе, поправляла ей макияж, поливала цветы в кабинете! То, что фикус до сих пор жив, – отнюдь не ее заслуга. Брать на себя обязанности уборщицы – не лучший способ привлечь к себе внимание начальства, зато мне, возможно, удалось предотвратить хотя бы несколько сражений Ливни против Ливни.
Торренс бросается обратно к моему столу, комкая сорванное объявление.
– Это настолько возмутительное нарушение личного пространства, что я даже не знаю, с чего начать! – Она кивает на меня. – А вы как думаете, Абрамс? Каково бы вам было, если бы я стала развешивать в отделе метеорологии объявления с призывами «Обязательно проверяйте информацию в Национальной метеорологической службе» или «Не забывайте улыбаться в эфире»? Понравилось бы вам, если бы вас держали за ребенка?
Я чувствую, что любой ответ на этот вопрос будет ошибкой.
– Возможно, отдел метеорологии работал бы куда эффективнее, если бы в нем периодически наводили порядок, – замечает Сет. – Не представляю, как вы живете в этом свинарнике!
– Когда бы я наводила порядок, если все это время была в эфире?!
– Прошу прощения… – лепечу я, вставая из-за стола, однако Ливни меня уже не замечают. Чем дальше отхожу, тем легче становится дышать, хотя их голоса преследуют меня и в коридоре.
Вообще-то можно было прийти на станцию попозже – эфир у меня только в три, – но я слишком привыкла рано вставать. Да и не помешает побыть наедине с утюжком для волос – не готова мириться со своими природными кудрями, поэтому всякий раз перед эфиром выпрямляю их, чтобы стрижка длиной до плеч смотрелась прилично. А еще неплохо бы попробовать очередную палетку теней. В «Сефоре» я самый любимый покупатель – их карта с максимальной скидкой появилась у меня раньше, чем право покупать в магазинах алкогольные напитки.
Обычно, чтобы успеть к началу смены, я встаю в полтретьего утра и за это получаю важный бонус, которого не было в описании вакансии: в такую рань ни Торренс, ни Сета нет на станции.
По пути в гримерку сталкиваюсь с Расселом. Он как раз выходит из «дагаута»[3 - Дагаут (англ. dugout) – в бейсболе зона, где во время матча размещаются запасные игроки, тренеры и другой персонал.] – так у нас называют кабинет спортивного отдела. Крис Торрес, ведущий утреннего эфира, однажды рассказал (не скрывая досады), что спортивным корреспондентам выделили отдельный кабинет после того, как они засветили кому-то по голове футбольным мячом. Наверняка это всего лишь офисная байка, тем не менее у них есть свой кабинет, и порой (как, например, сегодня) я по-черному им завидую.
В руках у Рассела пустая кружка.
– Отправляешься за молоком на место преступления? – интересуюсь я.
Рассел одет в серый пиджак, гармонирующий с мрачным небом за окном, и синюю рубашку. Он высокий, широкоплечий, с мягкими чертами лица и русыми волосами, которые обычно гладко зачесаны и уложены гелем, а сегодня почему-то немного растрепаны – наверное, попал под дождь по дороге на станцию.
– Я предупреждал! – откликается Рассел, глянув по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. – Очень плохо?
– Ведут себя как детсадовцы!.. Впрочем, нет, это несправедливо по отношению к детсадовцам.
Я останавливаюсь около объявления, напоминающего о необходимости отреагировать на приглашение по случаю рождественского корпоратива, который состоится в эту пятницу в модном загородном отеле. Я уже сделала это и теперь с ужасом представляю, каково мне там будет без пары.
– Думаю вот – не вылить ли остатки ее овсяного молока? – говорит Рассел.
– Она подумает, что это Сет.
– Оно и к лучшему! – заговорщицки ухмыляется Рассел. – Можно творить что угодно, а они будут винить в этом друг друга.
– Тогда ты их отвлечешь, а я вылью молоко.
– Идет! – Его голубые глаза за стеклами прямоугольных очков в черной оправе загораются энтузиазмом. Какие длинные ресницы!.. Будь у меня такие, не стать мне любимым покупателем в «Сефоре».
– Ну, вперед! – говорит Рассел и добавляет, слегка улыбнувшись: – Удачи!
– Спасибо, и тебе!
Нас объединяет убежденность в идиотизме поведения боссов, однако дальше этого общение не идет. Рассел проводит почти все время в «дагауте» с коллегами из спортивного отдела, а с остальными только обменивается вежливыми улыбками и ничего не значащими репликами: «Как выходные?» – «Отлично, спасибо, а у тебя?» На этом он любые разговоры заканчивает, и мне о нем толком ничего не известно. Но чутье подсказывает, что Рассел может быть несчастным не меньше моего, только у него в прямом смысле больше возможностей от этого отгородиться.
* * *
– Как видите, днем ожидается усиление ветра, – говорю я, проводя рукой вдоль зеленого полотна. На мониторе передо мной, как и на экранах телезрителей, отображается карта штата Вашингтон. – Ночью ожидаются дожди. Температура будет колебаться от четырех до семи градусов.
Большинство моих выходов в эфир ограничивается тридцатью секундами, но сейчас время развернутого прогноза, на который выделяют две минуты. За это время я стараюсь рассказать историю: начинаю со спутниковой карты региона, показывающей текущую погоду, потом говорю об атмосферных фронтах и давлении, а в завершение – несколько слов о предстоящей неделе.
– Завтра воздух прогреется до сорока пяти градусов благодаря теплому фронту. За ним, однако, следует холодный фронт. – График на экране иллюстрирует движение холодных воздушных масс с океана. – В среду он пройдет по западу штата и принесет усиление ветра с порывами до двадцати семи метров в секунду. Возможны обрывы линий электропередачи. Мы будем следить за изменениями – оставайтесь с нами, чтобы узнать самый точный прогноз.
На экране появляется погода на неделю.
– Перед вами прогноз на ближайшие семь дней. Как видите, погода не радует нас разнообразием: будет ветрено и сыро, с небольшой вероятностью прояснения в пятницу днем. Все-таки на северо-западном побережье декабрь! – Я сдерживаю улыбку, как всегда, заигрывая со зрителями. – Следующий понедельник тоже обещает быть дождливым и ветреным.
– И ты, судя по всему, безумно рада! – замечает ведущая Джиа Ди Анджело, когда я сажусь за стол рядом с ней.
– Что поделаешь, Джиа, я житель Сиэтла до мозга костей, – с усмешкой откликаюсь я, разводя руками. – В моих венах течет дождевая вода!
На станции любят шутить, что большинство метеорологов, да и просто нормальных людей, радуется солнечной погоде, а я наоборот. Вопреки распространенному мнению, льет в наших краях не так уж сильно – в Нью-Орлеане и Майами за год выпадает куда больше осадков, хотя на северо-западном побережье в среднем больше дождливых дней. Но несмотря на это, для меня дождь в Сиэтле остается романтическим событием.
Хихикнув, Джиа разворачивается к телесуфлеру.
– Уже скоро Ари вернется к нам с рассказом о том, как погода повлияет на предстоящие праздники, а пока перейдем к следующему сюжету. Жительница Сиэтла нашла дом своей мечты, однако в разгар ремонта явилась полиция: выяснилось, что дом ей не принадлежит! Подробнее – в репортаже Кайлы Сазерленд.
Начинается перерыв на рекламу. После прямого эфира в крови бурлит адреналин, и сейчас меня почти не печалит, что Торренс вспоминает обо мне только тогда, когда ей нужно подмениться. Нет бы хоть раз сказать: «Ари, хочу поручить тебе один интересный сюжет о погоде!»
– Всегда рада тебя видеть, даже когда ты даешь плохие прогнозы! – говорит Джиа, проверяя в карманное зеркальце, в порядке ли блестящие черные локоны.
– Дождь – не плохой прогноз! – возражаю я, отцепив от платья микрофон.
Впереди десять свободных минут, и я возвращаюсь в офис – попить воды. Торренс у себя в кабинете мстительно скармливает шредеру объявления Сета. Я расправляю плечи, отгоняя мрачные мысли о ее манерах, подхожу к стажерам, которые сидят на сквозняке в самом неуютном углу офиса, и сообщаю, что в КСИ им очень рады, а с любыми вопросами об эфире или о прогнозах погоды они могут обращаться ко мне. Стажеры явно озадачены заботой, ну и пусть – их недоуменные взгляды помогают забыть о позорном скандале наших начальников.
– Кто-нибудь умеет чинить шредеры? – кричит из своего кабинета Торренс.
Не зря люди советуют избегать личного знакомства с кумиром. А работы на кумира следует избегать вдвойне.
3. ПРОГНОЗ: остерегайтесь тайфуна Торренс
– Что ж… Попытка засчитана, – вздыхаю я.
– А по-моему, это не считается! – возражает Ханна Штерн, наша специалистка по новостям дорожного движения.
В задумчивости мы рассматриваем рождественскую елку, а точнее – елочное украшение в виде ханукии[4 - Ханукия? – традиционный иудейский светильник, который зажигают в течение восьми дней праздника Ханука.], прячущееся во всем своем сине-серебристом великолепии за спиной у Санта-Клауса с красным мешком (как по мне, старик с мешком – сомнительный способ доставки подарков, ну да ладно).
– Во всяком случае, на одно иудейское украшение больше, чем в прошлом году! – Как всегда, я стараюсь во всем искать положительные стороны и, поскольку комплимент – это лучший способ разрядить обстановку, киваю на золотистые туфли Ханны: – Классные у тебя туфельки!
Пусть я еврейка, но с рождественской вечеринки не сбегу – зря, что ли, три часа собиралась? Сначала выпрямила волосы, потом решила, что это выглядит слишком искусственно, и побрызгала водой, чтобы вернуть естественные кудри, а после решила завить кончики и в процессе обожгла руку. Льда в холодильнике не нашлось – только дорогущие равиоли «Эмиз», купленные на какой-нибудь особый случай сразу после расставания с Гаррисоном. Думать о том, что особый случай для меня знаменуют равиоли, как-то грустно. Если единственное яркое пятно в моей жизни – пачка полуфабрикатов, я, очевидно, свернула не туда, и птичье дерьмо на рекламном щите было предзнаменованием.
