скачать книгу бесплатно
Папка виновато проскальзывал в прихожую, снимал спецовку, надевал домашние растянутые трико и невообразимую красную нейлоновую рубашку с бабочками, которой сносу не было.
– Пойдём, Рыжик, раз нас тут никто не любит, – говорил он мне и хватал на бегу кусок батона.
И мы уходили на пустырь. Там бегали собачьи орды, радостно встречая нас и провожая до забора конторы. Иногда мы кидали им принесённый хлеб. У каждой псины была кличка и характер.
– Меня уже всякая собаченция запомнила. Ты, Рыжик, животинку не обижай, и она тебя не обидит. Это же не человек, те добра не понимают.
Обычно мы брели по пыльной тропинке, и папка рассказывал: «Рыжик, это сныть. Её твоя бабушка в войну ела. А это полынь – её от моли в шкафы мамка кладёт. А вот чертополох, он никогда не вянет. А что это за цветы – я не знаю, пусть называются баурсачки». Он доставал из кармана перочинный ножик и срезал длинные несуразные стебли дикого цикория, набирая букет для сторожихи. Мы шли далеко-далеко, как теперь я понимаю, всего-то метров за пятьсот от дома, в «Чапаи`». Там собаки отставали от нас, зная нрав сторожихи.
«Чапая`ми» называли колхозную территорию с мельницей, током и небольшой конторой, возле которой торчал бюст героя гражданской войны, выкрашенный серебряной краской. За оградой тянулись поля. В конторе сидела баба Тося. Она всегда вязала платки из козьего пуха и кипятила чай на электрической плитке.
– Ох, дурень ты мой, – встречала она папку, – послал же бог крестничка!
Меня баба Тося привычно сажала на «ослинчик», низкий табурет, и давала кусок рафинаду. С отцом они пили чай, ели сало с хлебом и вспоминали Борьку, сына бабы Тоси, закадычного друга моего папки. Борька утонул в юности, и потому говорить о нём было и приятно, и слёзно. Сторожиха причитала: «Колюнок, бросай пить. Ты же слесарь шестого разряда!»
Потом, когда солнце садилось за пологие курганы, баба Тося выпроваживала нас домой. Она учила, как именно папке нужно просить прощения у жены. При этом они оба смеялись и косились в мою сторону. Но я старательно разглядывала бюст в папахе. Все мы вчетвером, включая Чапаева, знали, что после очередной получки снова будут крики, пустырь, собаки, контора, повинная.
Один раз мы пришли к бабе Тосе, но на двери висел замок. За пыльным стеклом виднелся тетрадный листок: «Получаю отходы. Не ждать».
– За комбикормом ушла, – разочарованно протянул папка.
Мы покрутились у памятника, делать нам было совершенно нечего. Домой идти не хотелось. Я услышала писк, съёжилась и показала пальцем на кусты. Папка бесстрашно вытащил оттуда лопоухого щенка.
– А кто у нас такой маленький? – осведомился он, – А где твоя мамка? Выгнала тебя? Ты пиво пил?
Я смеялась, зажимая рот ладошками.
– Придётся усыновить! – вздохнул папка.
По дороге к дому мы пересекли пустырь, но собаки в щенке своего не признали. Отец поднимал его за шиворот и строго спрашивал у стаи:
– А ну, чей? У кого совести нет? Эх, вы, животинки бессловесные, а я вас уважал!
Собаки молчали и даже отворачивались.
– А давай его спрячем? Мамка обрадуется!– хитро предложила я.
– А давай!– отец сунул щенка за пазуху.
Найдёныш поёрзал, согрелся и затих. Он высунул кургузый хвост из-под выпростанной папкиной красной рубахи. За этот хвост и дёрнула мамка, когда мы открыли калитку. Не подумала…
Испуганная животинка коготками пропорола на груди и животе своего нового хозяина длинные борозды. Папка вскрикнул, а мама заплакала. Красная нейлоновая рубаха взмокла от выступившей крови, а щенок шмякнулся оземь и заскулил.
– Третьего уже приносишь, дурак этакий! Куклачёв! – всхлипнула мама, прижимая вату к ранкам.
Отец молчал, покусывая губу.
– Куклачёв кошек любит! – вступилась я, – а папка мой не дурак, а слесарь шестого разряда. Его каждая собака знает. И не смей кричать больше! Никогда!
ТОГДА ПРИЯТНОГО АППЕТИТА!
Не знаю, как обстоят дела с первой любовью у других, у меня было всё предельно просто. Она была невзаимной.
Я, восьмилетняя Ирочка, и мои родители жили в кирпичной четырёхэтажке. Наши окна смотрели на неуютный двор с хлипкой деревянной беседкой. Две плакучие ивы по краям создавали подобие симметрии в этом негармоничном мире. Напротив моего дома стоял его близнец – серый образец гения хрущёвской городской архитектуры. А в этом доме в подъезде наискосок жили моя подруга Людка и мой непримиримый враг Димка.
У нас имелся к друг другу странный интерес, замеченный не только бабушками у подъезда, но даже и моим папой, который редко выныривал из нутра книжного томика. Димка был длинный, нескладный, с оттопыренными ушами. Носил короткие брючки от школьной формы и шерстяную олимпийку, заштопанную на локтях и у ворота. Длинный ухмыляющийся рот и курносый нос делали его похожим на хулигана Квакина, чей нарисованный образ надолго засел в моей пионерской памяти как единственный годный гендерный стереотип. Тимур существовал только в книжках, а Квакины в жизни попадались повсюду. Поскольку выбирать мне было особенно не из кого, то я влюбилась в Димку. Моей задачей было перевоспитать хулигана и потом уже любить его на полном основании.
Моё появление во дворе Димка встречал одинаково: «Ирка-дырка!» Он мешал мне и Людке прыгать в резинки, не давал рисовать, таская карандаши и закидывая на крышу беседки тетрадку. Он постоянно крутился рядом с девчачьей компанией и не хотел перевоспитываться. Димка ругался гадкими словами, любимым его выражением было: «Собачья жопа!»
А ещё Димка пытался произвести впечатление своей доблестью и героизмом. Представления у него об этих качествах были чисто Квакинские. Сначала он показал нам с Людкой две стреляные гильзы с полигона, куда было строжайше запрещено бегать детворе. Люда охнула, а я фыркнула. У меня ведь тоже была гильза, хотя этот преступный факт следовало тщательно скрывать.
В другой раз Димка вытащил из лужи огромного дождевого червя. Людка и я с отвращением смотрели, как живой коричневый шнурок извивается в пальцах. Мы ждали, что Димка станет размахивать своей добычей перед нашими лицами с криками: «Бу-э-э-э!», но его хулиганское коварство достигло немыслимого предела. Дико вращая глазами, Димка раззявил щербатый рот и сунул в него червяка.
Слабонервную Людку вывернуло наизнанку прямо в лужу. Я стойко таращилась на Димку стеклянными глазами, даже не пытаясь помочь подружке. И тогда Димка стал жевать. Я рванула в подъезд и вырвала там. Моего полного морального поражения потенциальный кавалер не увидел.
В третий раз Димка притащил зелёную ящерицу и привязал ее за лапу к своему запястью ниткой. Беспомощная животинка долго трепыхалась, а потом Димка сунул её в карман олимпийки, где она и задохнулась. Каково ей было, облепленной кусочками бумаги, непонятными ниточками и шерстяными катышками в предсмертной темноте? Думаю, Димка и сам не ожидал такой трагической развязки, потому что его вечно ухмыляющаяся рожа перекосилась, когда он вытащил вялую бездыханную животинку. Он теребил ящерицу пальцами, дёргал за нитку. Тщетно.
Тогда я презрительно выставила тощую ногу в разбитой сандалетке вперёд, развернула плоский корпус в ситцевом платье плечом к хулигану и презрительно назвала Димку фашистом. Я запретила приближаться ко мне под угрозой немедленного упреждающего удара в глаз. О том, что я никогда и никому не наносила упреждающих ударов в глаз, Димке знать было не обязательно. Шмыгающий нос фашиста свидетельствовал о его раскаянии, но меня не разжалобил.
– Война! – прошептала Людка и стала сохранять дипломатический нейтралитет.
Потом наступил сентябрь, начало учебного года. Ящерицы должны были залечь в зимнюю спячку или улететь в тёплые края. Дождевые черви стали глубже буравить землю, то ли готовясь к добыче червячной нефти и газа, то ли совершая путешествие к центру земли. По крайней мере, на глаза они мне больше не попадались.
Мы прочертили с Димкой демаркационную линию в центре двора. На «моей стороне» были два метра вытоптанного газона и огромная лужа, не засыхающая даже в самые жаркие летние дни, а потом жалкий пятачок асфальта перед моим подъездом. На «его стороне» были другие два метра газона и полоска асфальта. Посередине стояла лавочка. Я чётко знала, что обхожу иву справа, а Димка – слева. Видели мы друг друга издалека, и всякий раз он показывал мне кулак, а я некультурно совала ему шиш (женский вариант кулака). Так прошло два месяца. Людка рассказывала о том, как поживает Димка, а Димке, по всей видимости, она докладывала, как поживаю я.
А потом в нашей позиционной войне наступил перелом. Отец привёз мне из Ленинграда алый вязаный берет, клетчатое пальто и коричневые ботинки на манке. Это было вызовом общественной морали. Одетая таким образом девочка никак не могла жить в рабочем посёлке, вести войну с хулиганом Квакиным и прыгать через резинку. Такие персонажи обитали в библиотечных книжках про светлое будущее. Но отец не зря ездил в командировку. Он знал, что в отдельных городах светлое будущее давно создано, и потому привёз мне кусочек фантастического мира. Отец хотел изменить реальность.
В первый же день мама вырядила меня в обновки, не забыв о белых колготках, и отправила не куда-нибудь, а в хлебный магазин. Путь туда пролегал через вересковую пустошь, то есть через разбитый сквер с безголовым горнистом и неработающим фонтаном «Дружба», мимо скамеек со старушками, в центр посёлка. В общем, в гущу событий. В один конец я добралась благополучно. Мой вид произвёл скромный фурор среди двух продавщиц и нескольких покупательниц, одна из которых даже ухватила меня за рукав со словами: «Шевиот». Две незнакомые девочки проводили меня длинными ненавидящими взглядами. Одноклассница Наташка поздоровалась по пути в гастроном и сделала вид, что не заметила моих обновок.
Моё самоуважение было подкреплено тем, что пролетевший мимо голубь промазал, а выпущенный им снаряд просвистел рядом и шлёпнулся на асфальт. Казалось, мир менялся в лучшую сторону.
Мне предстоял путь домой, и ничто не предвещало проблем. Батон за двадцать две копейки качался в сетке. Берет я лихо сдвинула на ухо. Ботинки на манке вышагивали по асфальту, издавая клацающие звуки. Я насвистывала песню, убедившись, что меня никто не слышит. Уже впереди маячила ива, которую мне следовало обходить справа. И я повернула к луже, широко раскинувшейся возле подъезда. В ней отражались свирепые траектории голубей-бомбардировщиков и высокие перистые октябрьские облака. Я прошла узкой кромкой по краю лужи и остановилась почти у подъезда. В луже мелькнули мои белые колготки под клетчатым пальто… и чей-то тёмный силуэт.
– Ирка-дырка! – крикнул басом Димка.
Я вздрогнула и медленно подняла голову. Димка стоял далеко. На условной демаркационной линии. Взгромоздившись грязными ботинками на лавочку. До меня была лужа и часть газона. Я отступила на два шага, и спрятала сетку с батоном за спину, но это не спасло. Димка взмахнул руками, как ящерица, собирающаяся улететь в тёплые края, и сиганул в центр лужи. Я зажмурилась навстречу грязной волне. Через несколько секунд бахнула оконная рама в доме напротив.
Я открыла глаза и задрала голову. Димка молчал, удивлённый тем, что я не проронила ни звука. Он был такой же грязный и мокрый, как и я. С моего подбородка капало на воротник нового пальто.
– Дима, что ты творишь! – закричала бабушка, высовываясь из распахнутого окна по пояс, – я тебя выпорю сейчас! Я тебе надаю, собачья жопа! Ира, ты только не плачь! Я щас к мамке твоей прибегу!
Я молча повернулась к ним спиной и медленно вошла в подъезд. Плакать я и не собиралась.
Вечером мама рассказывала отцу о том, что Димка тут совершенно не причём, каждый может споткнуться и упасть в лужу. А меня на пять минут нельзя выпустить погулять! Она говорила, что свинья грязь всегда найдет, что у всех девочки, как девочки. Например, Люда Кушкина. А я – сущее наказание. Изгваздалась, но даже не плакала. Ну что за ребёнок!
Папа мне только шепнул: «Любовь зла, Ирка, ты это учти».
Ну, вот мне сорок шесть. Я учла кое-что. Например, я твёрдо знаю, что не способна перевоспитать никакого хулигана. Или что никакое пальто не стоит моих слёз. И, конечно, я согласна с тем, что свинья грязь всегда найдёт. Кстати, советская паста «Мечта» отмывала и отстирывала всё. Не знаете, где купить такую?
Димка работает врачом «скорой помощи». Приличный гражданин, женился на моей подруге Людке, которой было под силу его перевоспитать. А, может, они вместе втихаря едят дождевых червей? Тогда приятного аппетита!
ЖАБА
– А в нашем подвале под домом живёт огромная жаба, – шмыгнув носом, сообщил Василий.
– Два раза парню не повезло, – хмыкнул в ответ Тимур, – зовут как кота и в подвале жаба живёт.
– Да он дефективный, – подхватил Падлик, которого на самом деле звали Павликом, – в школе для дебилов учится.
Падлик ржал нарочито противно, икая и подвизгивая на вздохе. Так он выражал самое крайнее презрение. Остальные пацаны были менее изобретательны, они просто гоготали.
– Оставляй хавчик и вали, – процедил Тимур, самый старший из компании.
Василий положил пакет с сушками и карамельками возле костра и попятился в тень. Он не хотел, чтобы пацаны видели, как заблестели от обиды его глаза.
– Я не дефективный, просто неуспевающий, – бурчал мальчишка по дороге домой. Его ждала бабка, жарила яичницу и сурово смотрела в тёмное окно. Она запрещала Василию «валандаться с хулиганами», пререкаться с дворником и лазить в подвал.
А мальчику давно хотелось дружить с пацанами из «четвёрки» – общежития КБХА, самыми отпетыми хулиганами. Дружба с ними означала, что его не будут лупить, и никто в округе не посмеет насмехаться над дефективным. Не отберут велик, не забросят портфель на крышу сарая, не натравят дворняг, для которых была оборудована берлога в разрушенной беседке.
Дань, которой его обложили пацаны из «четвёрки», добывать было всё сложнее. Отец с матерью не приезжали с лета, находились на вахте. Бабка то ли экономила, то ли пропивала пенсию, покупая у дворника Абзыя Марата самогон.
Абзый Марат хоть и продавал пойло, но Василия не любил и часто поколачивал его, так что пререкаться с дворником мальчик и не собирался. Да и в подвал Василий по доброй воле не полез бы. Потому что там жила жаба.
Об этом зелёно-коричневом, бородавчатом, скользком и холодном страшилище ему рассказала бабка. Жаба поселилась в подвале и выжидала там своих жертв, чтобы потом сожрать с хрустом и чавканьем. Потому дверь подвала всегда запирал на ключ дворник Абзый Марат.
По дороге домой мальчик размышлял о своей нелёгкой доле. В этот раз пацаны не отлупили Василия, но не было никакой гарантии, что такого не произойдёт, например, завтра.
А назавтра к Василию пришла мама Падлика и со слезами спрашивала, не видел ли он вчера её милого сыночка. Падлик не пришёл ночевать, и все пацаны дружно рассказали, что часов до десяти они погоняли на пустыре мяч, а потом разошлись по домам. Василий шмыгнул носом. Он не видел Падлика, ведь его прогнали с пустыря.
– А у нас в подвале живёт огромная жаба, – доверительно сообщил мальчик маме Падлика, но она не услышала, размазывая ладонью по мокрой щеке потёкшую тушь.
Василий просидел дома до вечера. Крутили неинтересные политические передачи, новости и кукольные мультфильмы. Лохматые и какие-то одинаковые зверюшки – цыплёнок, котёнок и медвежонок носились по лесной поляне. Василий прибавил звук, чтобы не слышать, как что-то гудит в батареях отопления, отключённых ещё весной.
Он думал о том, как жаба в подвале поедает Падлика. Возможно, она уже грызёт его ключицу. Хруст костей гулко взлетает к обшарпанному потолку. Бабушка подошла к Василию и спросила: «Вот зачем ты смотришь эти дурацкие мультфильмы, если потом плачешь? Книжку почитал бы, про царевну лягушку, про доброго молодца».
«Эх, бабушка, кабы ты знала, какие нынче лягушки и молодцы», – стонали батареи отопления, но бабка не понимала их языка, в отличие от Василия. Всю ночь мальчик думал о том, сколько жертв заберёт ещё подвальная жаба.
Василий еле дотерпел до утра, и как только серые дома окрасились тонкими рассветными лучами городского пыльного солнца, он вскочил и выбежал во двор. Едва натянул жёлтую футболку и треники, сунул ноги в растоптанные кеды, как оказался у двери в подвал. Дворник Абзый Марат гремел ключами.
–Зачем ни свет ни заря бродишь? – сверкнул он глазами на мальчика.
– Мне туда надо!
– В куда – в туда? Не надо! Иди чай пей, завтрак кушай. Шатается тут!
Василий не мог найти слов, чтобы объяснять Абзыю Марату свою тревогу, а только топтался на месте. Дворник положил связку ключей в карман фартука и толкнул дверь подвала.
– Не ходите в подвал, там жаба! – неожиданно крикнул Василий, – она Падлика съела.
– Какая такая жаба, не знаю никакой жабы! – буркнул дворник, – иди чай пей, завтрак кушай.
Мальчик мотал головой, тогда Абзый Марат резко толкнул его в спину так, что Василий покатился кубарем.
– У, шайтан! Прибью!
Абзый Марат вошёл в подвал, загремели вёдра, упала метла. Дворник скрылся в полумраке, освещаемом одной лампочкой. Василий потёр ушибленное плечо и в нерешительности заглянул внутрь. После ужина Падликом зверюга наверняка стала ещё крупнее. Сейчас она накинется на дворника… Её огромная морда с выпученными глазами уже приподнялась на складчатой шее. Лапы напружинились в предвкушении прыжка.
В подвале что-то громыхнуло и покатилось. «Это откушенная голова Абзыя Марата прыгает по ступенькам», – мелькнула шальная мысль, и Василий с воплями побежал прочь. Он грохнул дверью подъезда, взлетел вверх по ступенькам и вбежал в квартиру. Бабка жарила оладьи, но Василий стремительно пронёсся мимо кухни и закрылся в комнате.
Бабка взволновалась: «Что же это такое! Плачет и не говорит, в чём дело. Ах, вот оно что! Валандался с хулиганами, пререкался с дворником и хотел пойти в подвал!»
Сразу три преступления числились за Василием, и с этим надо было как-то бороться.
Однако бороться у бабушки не получилось, и чтобы хоть немного успокоить внука, она призналась: «Знаешь, Васенька, а про жабу-то я придумала. Нету никого в нашем подвале. Ну, может, кошки или крысы есть. Эти поганцы везде завсегда. А жабы нет. Жабы вообще в подвалах не живут, они в затоне живут. Но туда ходить нельзя, это далеко, с мостика упадёшь. А в подвале наш дворник самогон гонит, прячет свой аппарат, вот и всё».
Конечно, всё это были пустые отговорки, и Василий всё прекрасно понимал, но на душе стало немного легче. К вечеру пришла соседка и радостно сообщила, что Падлик нашёлся. Его сняли с электрички, и далеко-то не уехал беглец. Бабушка радостно кивала и мелко крестилась. Она достала припасённый самогон и налила себе и подруге.
Пока две старухи праздновали, Василий крадучись вышел из квартиры. С собой он прихватил фонарик и обломок кирпича. Конечно, огромное страшилище нельзя было прибить таким несерьёзным оружием, но оглушить – вполне можно.
Дверь подвала была не заперта и даже приоткрыта. Василий осторожно толкнул её и перешагнул порог. Он бесстрашно светил впереди себя фонариком.
Подвальная часть здания оказалась заваленной всяким хламом, и пройти под домом было никак не возможно. Только маленькая часть дурно пахнувшей территории была расчищена и отгорожена от остального пространства грудой кое-как сколоченных ящиков. Василий чуть не налетел на топчан, накрытый ватным одеялом. На нём храпел и побулькивал пьяным брюхом Абзый Марат. В углу на двух табуретах громоздилась горячая плитка с перегонным кубом, от которого к запотевшему баку и каким-то ёмкостям тянулись трубки-щупальца.
Самогонный аппарат не был похож на жабу. Василий посветил во все уголки, но другого страшилища не нашёл. Вылезая из-под топчана, мальчик увидел, как сонный Абзый Марат уставился на него одним мутным глазом. Василий застыл на четвереньках с фонариком в зубах. Кусок кирпича выпал из руки и неожиданно громко бахнул по жестяному ведру.
– Ах ты, шайтан! Энгре бэтек! – взревел дворник.
Василий вскрикнул и, не поднимаясь с четверенек, как таракан бросился к двери.
***
«Фонарик я потерял, башкой стукнулся. Ты уж меня не подведи!» – мальчик держал ладони ковшиком, в котором уютно сидела коричневую жабку. Тут, у затона таких было много, Василий выбрал самую крупную. Бабушка не разрешала сюда приходить, но её авторитет сильно поколебался. Мальчик любовался выпученными глазкам, шероховатой, а не скользкой кожей с тёмными бугорками, трогательными беспомощными лапками. Вокруг звучал нестройный хор затона, шелестел камыш. Василий посадил жабку в стеклянную банку из-под кофе и принёс её в подвал.
Чтобы попасть внутрь, мальчику не надо было открывать дверь. Небольшое щелистое окно было гостеприимным. Василий прислушался, но как шлёпнулась на пол жабка, не услышал.
С довольной улыбкой мальчик вернулся домой. Бабушка спала сидя за столом, уронив седую голову на руки. Василий прошёл мимо к себе в комнату. Лёжа на диване, он мечтал о том, как завтра снова будут искать Падлика, но уже безуспешно, как наконец покатится по ступенькам откушенная круглая голова Абзыя Марата. Жабка сожрёт многих, а потом выберется из подвала.
КИСЕЛЬНАЯ ПРИДУМЩИЦА
Классуха монотонно пилила Таню: «Ты стала невнимательной, ты плохо готовишь уроки, ты завалишь экзамены. Да, я знаю, что в твоей семье проблемы, что мама с отцом… Но кому ты бросаешь вызов? Ты поможешь маме, если останешься на второй год?»
Таня круто развернулась на каблуках и вышла из класса. Уши у неё горели, шея покраснела. Она напоминала себе молодую кобылу, из ноздрей которой валил пар. Наверное, так она и выглядела в глазах классной руководительницы: сноровистая, упрямая, фыркающая. Таня понимала, что надо потерпеть, осталось два месяца до экзаменов и всё! Она уйдёт в педучилище. И уж там-то всё будет по-другому. Но на язык просились злые и обидные слова.
– Татьяна! Вернись! Мы не закончили! – голос Нэлли Борисовны заглушил стук двери.
– Ну, – спросила Сушкова, – вышел толк?
– Вот именно! Вышел. Осталась одна бестолочь, – Таня отряхнула брюки, испачканные мелом, видимо, задела классную доску, когда выбегала за дверь, – классуха меня совершенно не слушала. Она упрекала меня за тройки. Откуда же пятёркам взяться, если я вся на нервах? Да ещё эта Крыса у меня списывает! Почему я должна с ней сидеть? Она – двоечница, от неё воняет! А классуха нагло мне ответила, что я всё выдумываю.
