скачать книгу бесплатно
– Да что за глупости! Какой счет? Они за все заплатят. Пойдем скорее отсюда! – И Троцкая обратилась к новым знакомым, которые опять как-то отвлеклись от ее красоты: – Мы торопимся. Была необычайно рада познакомиться. До связи. Я обязательно позвоню.
«Лучше действительно скорее уйти, – подумала Саша. – В конце концов, если люди позволяют, чтобы их использовали, значит, им так нравится. Теперь Троцкая возьмет их в разработку. Ну да это их проблемы, хотят нарваться на неприятности – нарвутся. Мешать не буду. Как говорят англичане, в Риме надо быть римлянином, – и это правильно».
Вслух она лишь обронила, что было на редкость приятно познакомиться со всеми собравшимися.
Сирень в декабре
«Лучше бы я этого не пробовал, – сокрушенно подумал про себя Владимир, пригубив бокал с шампанским, в котором плавал кусочек ананаса. – Вот точно, чтобы избежать разочарований, не надо поддаваться иллюзиям. А ведь как звучит: „Ананасы в шампанском“! На деле же ничего особенного».
Он огляделся, куда бы пристроить недопитый бокал. «Шампанское надо бы в лилии…» Но это было бы очень уж экстравагантно.
По случаю оригинальности напитка были закуплены фужеры конусовидной формы, те самые, которые когда-то придумала маркиза де Помпадур. Она была уверена, что эти бокалы напоминают форму ее груди. О маркизе и ее бюсте все давно забыли, а вот для «ананасов в шампанском» емкости подошли в самый раз.
«Все-таки редкая гадость получилась. Вкуснее было бы – „клубника в шампанском“! Но нет, такое уже было и навело бы всех на очень уж фривольные ассоциации», – вздохнул про себя Владимир, разглядывая вполне довольные лица тусующейся публики, которая оживленно болтала и угощалась омарами, жареными рябчиками, стерлядью из Шексны и тарталетками с паюсной икрой.
Все названия блюд были собраны из стихов любимого Шапошниковым поэта Игоря Северянина. Все, как хотел великий выдумщик Серебряного века, – ананасы в шампанском, мороженое из сирени и фисташек, взбитые сливки с тертыми каштанами, фиалковый ликер, шабли в кувшинах.
Гений Игорь Северянин любил слова: фешенебельный, комфортабельный, пикантный… Вся жизнь – в веерах, шампанском, ресторанах, бриллиантах. И весь он в каждом своем слове такой остроумный, кокетливо-пикантный, жеманный, жантильный, весь пропитанный воздухом бара, журфикса, кабаре, скетинг-ринка… Даже стул он называл не стулом, а плиантом, «молнию» – эклером, а русскую народную песню озаглавил Chanson Russe. А теперь радио такое есть… Фиоль, шале, буше, офлёрить, эксцессерка, грезёрка, сюрпризёрка… Сколько новых слов! Но больше всего Владимира забавляло, что Северянин придумал слово «бездарь». И как до него жили без этого слова! Представить невозможно.
Короче, для создания образа шикарной жизни, которая невозможна без топ-дизайна и презентации мебели – а мебель эту будет продавать его, Шапошникова, топ-салон, – Северянин оказался как нельзя кстати. Мороженое приготовили, конечно, не из сирени. Заменили обычной черной смородиной, а выглядит очень декадансно. Впрочем, натуральная сирень тоже есть, расставлена по всем вазам, где только можно было ее пристроить. Несмотря на то что на дворе декабрь – сумели-таки раздобыть.
На самом входе гостей буквально сбивал с ног неожиданный запах огромного сиреневого букета. Этот букет множился, отражаясь в массивном зеркале и в стеклянных дверях, за которыми смурнела декабрьская непогода.
Во всей этой атмосфере фиолетово-сиреневого транса известный, очень модный и супервостребованный архитектор проводил презентацию своего нового мебельного салона топ-дизайна под названием «Эспри нуво». Поначалу он категорически не хотел ничего устраивать. Для кого? Ну, придут журналисты, которые его терпеть не могут, коллеги, которые либо презирают и не принимают его как архитектора, либо просто завидуют и, соответственно, тоже ненавидят. Тем не менее всем им надо улыбаться, как-то развлекать их, кормить, а главное – удивлять. Сейчас все пристрастились делать настоящие шоу, а шоу-то надо сочинять. Это же натуральный рак мозга!
Сравнительно недавно он побывал на семилетней годовщине одного модного мебельного салона. Чего там только не придумали: гости вечеринки могли рассмотреть инструменты мебельных виртуозов, оценить знаменитое качество кожи фирмы De Sede и даже наблюдать, как появляется на свет ее роскошная мебель. Белое кожаное кресло из последней коллекции фирмы, доделанное на глазах публики мастером Питером Денцем, в течение вечера служило троном для хозяйки салона, а потом стало призом на конкурсе, проведенном среди присутствующих. Предлагалось угадать площадь огромной алой шкуры, висящей на стене салона. В результате светская хроника потом писала: «Естественно, лучше всех с заданием справился профессионал – счастливым обладателем объекта мебельного искусства стал известный архитектор Владимир Шапошников». Тогда он и сам удивился тому, что сумел отгадать на глаз размер шкуры с точностью до миллиметра. Это запомнилось всем.
В своем салоне Владимир планировал продавать не только мебель известных фирм, но и мебель авторскую, созданную по его собственным эскизам. Она уже изготавливается в Америке, но это полдела, сначала покупатели должны привыкнуть к тому, что вот, на Якиманке открылся новый мебельный салон, что он такой классный, что в нем все топ и еще раз топ, топ, топ… Примерно через год можно будет шумиху поднимать, а сейчас особого повода нет – да и вообще! Понятно, журналисты, коллеги, ничего хорошего.
Однако маркетологи нового салона убедили его, что презентация необходима, – таковы правила игры. Ее стоит проводить, чтобы обозначить точку отсчета. Хочешь не хочешь, а веселиться надо.
И тогда Володя решил, что просто устроит праздник на свой вкус. Признанный Версаче Рублевки, король новорусского китча и дворцового стиля, дизайнер, у которого всегда много-много мрамора, а там, где заканчивается мрамор, начинается еще больше золота, он решил сделать вечер в стиле ар-деко, к которому тяготел больше всего. К сожалению, в силу своей изысканности такой стиль мало востребован теми, для кого Шапошников строил дома, и проявить себя в этом стиле у архитектора не было практически никакой возможности.
Владимир обожал не только ар деко, но и время, его породившее. Ему вообще казалось, что он опоздал родиться и должен был жить тогда, в начале прошлого века, в двадцатых – тридцатых годах в Париже, танцевать на вечеринках Коко Шанель, общаться с Бенуа, с Корбюзье. Ну, было тогда с кем пообщаться, что и говорить! Он просто-таки на клеточном уровне осязал то время в гамме встревоженных сумерек, окутанных лилово-сиреневой дымкой картин Врубеля, глядя на сирень Кончаловского. Изысканный излом линий модерна и ар-деко, поэзия Серебряного века – все это приводило его в состояние удивительной душевной гармонии. Правда, разделить это настроение было не с кем. Разве может навеять что-то подобное современный женский образ!
В шумном платье муаровом, в шумном платье
муаровом —
Вы такая эстетная, вы такая бутончатая.
Властелинша планеты голубых антилоп!
Хотя, если подумать, в начале прошлого века тоже ведь были всякие революционерки, суфражистки, анархистки, террористки, феминистки, выдвиженки из деревни. А он им, несмотря ни на что, – ляпс, и выдает:
…В желтой гостиной с обивкою шелковой
Я целую впервые замшу ваших перчат…
Сколько тут иронии, шарма, недосказанности… Настроение как счастье, оно не зависит от внешних причин, это ведь внутреннее состояние.
В общем, Володя сделал презентацию для собственного удовольствия. И всем понравилось.
Правда, его почему-то никто так и не спросил, а почему такое название – «Эспри нуво». Видимо, решили, что это модная мебельная марка, которую он здесь будет продавать. Или все помнят о знаменитом выставочном павильоне Ле Корбюзье – и что спрашивать, если знаешь?
Корбюзье для Шапошникова давно был своеобразным талисманом, необъяснимой рифмой ко всем его, подчас каким-то совершенно неожиданным для окружающих ходам. Одним словом, долго пришлось бы объяснять пиарщикам, почему он так назвал свой магазин. Захотелось, и все тут… Они, пиарщики, что-то лопотали про «формат», про то, что люди не любят всякой там зауми, исторических экскурсов…
– Не любят, потому что им не предлагают, – на корню оборвав дискуссию, резюмировал Владимир. – Если не любите вы, то не надо расписываться за весь белый свет. Магазин будет называться «Эспри нуво», а презентацию будем проводить в стиле ар-деко, и чтобы были стихи Северянина. Кстати, Корбюзье под конец жизни пришел к выводу, что все его искания, все его чувства сводятся к одному, к главному в жизни – к поэзии. Короче, работайте и не донимайте меня своим идиотским «форматом». А то вообще будете сочинять презентацию в стиле Велемира Хлебникова и вовсе голову сломаете.
В общем, Северянин пошел за милую душу. Во всяком случае, его кулинарные изыски явно были оценены по достоинству. В чем маркетологи оказались правы, так это в том, что уговорили его все-таки провести презентацию.
К ней готовились, придумывали, чтобы было все утонченно и необычно. Дамам подарили мундштуки, которые те тут же опробовали. Этот маленький штрих сразу же придал атмосфере, напоенной запахом дорогих духов и сигар, налет легкого декаданса начала прошлого века. Горели свечи на столах, повсюду сновали сосредоточенные официанты. Пианист играл Массне, чьи живые аккорды очень плавно переходили в записи Вертинского, а потом и Высоцкого, которого Шапошников боготворил с четырнадцати лет. Он собрал все мыслимые и немыслимые записи, среди которых был и Вертинский: «…Лиловый негр вам подавал манто…»
Неожиданно внимание Шапошникова привлекла дама средних лет. Видимо, она была одна, но чувствовала себя спокойно и уверенно. Встретившись взглядом с Владимиром, она как будто нашла именно того, кого давно искала, – и, кажется, направилась именно к нему.
Знакомы они точно не были. На журналистку дама не походила – вряд ли она может быть бесцеремонной, на потенциальную заказчицу тоже – слишком уж далека от общепринятых стереотипов. Одета просто и неброско, но элегантно и дорого, явно от Армани, кстати верного поклонника ар-деко. Что удивительно, на голове у нее была шляпка-таблетка, и при этом она не выглядела как экспонат исторического музея, а, напротив, чувствовала себя в ней так органично, что окружающие барышни определенно взяли себе на вооружение эту находку – вещицу вроде бы совсем и не модную…
Глядя на нее, Володя подумал: «Как же уместно выглядит эта дама именно здесь. Живое воплощение ар-деко. Как там у Северянина? Надо вспомнить. А, вот:
Ты пришла в шоколадной шаплетке,
Подняла золотую вуаль.
И, смотря на паркетные клетки,
Положила боа на рояль».
Да, эта дама действительно направляется именно к нему. Шапошников пошел ей навстречу. Чуть не спросив «А где же боа?», он представился, протянув ей свою визитную карточку:
– Владимир Шапошников.
– Я догадалась, – ответила дама. – К тому же я видела ваши фото в журналах. Давно с вами хотела познакомиться. Наконец представился случай. Меня зовут Ангелина Ивановна Проскурина. Вот мои координаты. – И она вручила ответную визитку, словно верительную грамоту.
– Чему обязан таким вниманием? – спросил Владимир, мельком взглянув на визитку и оценив, что беседует с искусствоведом, мало того, кандидатом искусствоведения.
– Если коротко – хочу быть вашей заказчицей. Если более пространно, то сегодня я убедилась в правильности своего выбора. Вы непредсказуемы. Во-первых, конечно, название вашего салона меня просто сбило с ног. Подробнее об этом мы еще поговорим позже. Но помимо этого, кто бы мог подумать, что дизайнер с Рублевки будет угощать гостей – «удивительно вкусно, искристо, остро». Ананасами в шампанском и мороженым из сирени!
– Оно из черной смородины.
– Ну, не скромничайте. Вы, несмотря на сожаления гениального Северянина, что «гнила культура, как рокфор!», решили проявить щедрость в его же духе: «Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!» А там еще дальше, помните? Ну, вы-то, конечно, помните:
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа…
Это же просто уму непостижимо. Но видимо, на самом деле пришло время «популярить изыски». Я-то думала, что в наше время Северянина уже никто не вспоминает!
– Вы так говорите, как будто жили с ним в одно время.
– Хотела бы жить, но опоздала чуточку. Тогда, мне кажется, было красиво, хотя были свои, очень серьезные издержки. Потом за эту красоту многим пришлось дорого заплатить. Во всяком случае, тем, кто жил в Советском Союзе.
– За все приходится платить. Современная брутальность тоже недешево многим обходится.
– Вы имеете в виду контрольный выстрел в голову?
– Я имею в виду тот момент, что если вы хотите стать моей заказчицей, то, наверное, понимаете бюджетность такого мероприятия. Особенно если это строительство дома. Обычно такими вопросами искусствоведы не занимаются. Разве что для заказчика, но я предпочитаю работать без посредников.
– Не беспокойтесь. Никаких посредников. Впрочем, вы правы. Конечно, я буду строить не на свои деньги. На зарплату, которую я получаю в научном отделе Архитектурного музея, дом не построишь. И тем не менее строить будем!
– Дом?
– Дом! Для счастья!
– Желающих строить для несчастья я не встречал. К тому же, я думаю, счастливы или несчастливы люди, которые будут жить в новом доме, – зависит от них самих, а не от архитектора.
– Ну, не скажите. Многое зависит от того, кто строит! Как говорят англичане – «Сначала мы делаем наши дома, затем дома делают нас».
– По-разному бывает. Моя практика подсказывает, что делают дома именно те, кто в них живет. Знаете, в Германии мне довелось реставрировать летнюю резиденцию Бормана. Столько было странностей… Двери сами открывались, шаги в пустой комнате – и постоянное ощущение чьего-то присутствия. Представьте, архитектора, который построил этот дом, звали Мюллер, но энергетика хозяйская. О том, кто построил, никто и не вспоминает, а вот сам Борман, точнее, его фантом живет в доме по сей день.
– Вот вы сами говорите, что архитектора дома Бормана звали Мюллер, как шефа гестапо. Кто знает – а может быть, это предупреждение или подсказка какая-то была Борману? Но я имела в виду более мирный вариант. Я считаю, что хоть и косвенно, но архитектор влияет на тех, кто живет в построенном им доме. Это как с приготовлением еды. Если ее готовит злой человек, в плохом настроении, то она идет во вред тем, кто ее потом ест. И наоборот.
– А почему вы считаете, что «еда», приготовленная мной, пойдет вам на пользу? Почему ваш выбор пал на меня? Есть архитекторы более признанные архитектурным сообществом, более известные.
– Известных много, избранных – мало. Пока что мой выбор мне подсказывает интуиция. И я ей верю. Думаю, что, когда мы познакомимся поближе, вас заинтересует мое предложение. Хотя я знаю, что к вам стоит целая очередь, на два года вперед.
– Если вы согласны подождать, пожалуйста, вставайте в эту очередь – и я к вашим услугам.
– Мне кажется, мой дом будет построен вне очереди, – со спокойным достоинством сообщила дама.
– Очень интересно. Вы меня прямо-таки заинтриговали. Уговорили, завтра я позвоню вам, и мы условимся о встрече.
– Замечательно. Жду вашего звонка. – Ангелина Ивановна не успела договорить, как к Шапошникову подлетела журналистка из журнала «Дома и люди» с наболевшей и совершенно неотложной проблемой. Пока Владимир отбивался от вопросов, новоиспеченная заказчица скрылась из вида. Хозяин вечера только успел заметить сквозь стеклянную витрину, как она села в машину и уехала.
От беседы с Ангелиной Ивановной у него осталось двоякое впечатление. С одной стороны, ему не понравилось привычное высокомерие представительницы интеллектуальной элиты по отношению к новоселам Рублевки. Ну, все только об этом и говорят – корней нет, вкуса нет, образованности нет, глубины нет, сплошные господа Журдены.
А тут вдруг апологет «новорусского китча» легко цитирует Северянина, предпочитает модерн и ар-деко и вовсе не так однозначен, как его описывают глянцевые журналы, воспевающие шикарный образ жизни московских нуворишей.
Шапошников не разделял общепринятого мнения о недалекости своих заказчиков. Он с пониманием относился к их желанию строить свои дома помпезно и качественно. Люди имеют возможность и хотят жить во дворцах, какими они себе их представляют. Это представление не сломить – да и не надо этого делать. Они будут чувствовать себя комфортно именно в такой обстановке, соответствующей именно их представлениям о роскоши.
Да, конечно, в период первоначального накопления капитала далеко не все состоятельные люди отличают Гегеля от Бебеля, но они строят просторные дома, привлекают лучших мастеров, которые хоть и перегружают декор, как того хотят заказчики, но зато выполняют свою работу так качественно, так искусно, что все равно создается гармоничный мир архитектурного совершенства. Потом в этих домах растут дети, а вот когда они вырастут, с ними уже можно будет поговорить об изысках.
Нельзя, чтобы все образовалось сразу и сейчас. Требуется время. Терпение нужно. Это слово вообще ушло из обихода, а потому нет терпимости к людям, к чужому мнению и вкусу или даже его отсутствию. Отсюда раздражение и неприятие.
Ох уж эти искусствоведы, от души презирающие «новорусский китч» и в то же время совершенно искренне восхищающиеся авангардным искусством. Чем оно лучше? Тем, что там требуется меньше мастерства и профессионализма? Да, он делает фарфоровые комнаты, на которые уходит по два года работы, а эксперты в области искусства отправляют на биеннале в Венецию парочку геев, которые во все время демонстрации экспозиции занимаются любовью на глазах обалдевших, несмотря на якобы европейскую свободу нравов, итальянцев.
Владимир был консервативен в своих взглядах. Пиететное отношение к Ле Корбюзье, авангардисту в архитектуре, не мешало ему в целом не принимать никаких авангардистских идей. При всей любви к творческим поискам начала прошлого века он совершенно не понимал феномена успеха авангардного искусства и ничего не видел в «Черном квадрате» Малевича – кроме собственно черного квадрата.
Если это произведение и наводило его на какие-то мысли, то лишь на такие, что Малевич был очень умным и саркастичным человеком. Нарисовал квадрат на холсте и написал на нем черной краской: «Ловушка для дураков», а потом все это закрасил той же черной краской и выставил на всеобщее обозрение. И вон ведь как сработало, как будто сказку о голом короле в детстве никто не читал…
Шапошников любил порассуждать сам с собой. Приятно, знаете ли, поговорить с умным человеком. Это приводило в систему мысли. Так он обычно подходил к принятию правильного для себя решения. Чем больше он рассуждал про себя на абстрактные темы, беседуя с гипотетическим оппонентом, тем отчетливее понимал, что завтра непременно позвонит этой Ангелине Ивановне и, скорее всего, возьмется за ее проект. Все-таки интересно поработать с человеком, разбирающимся в искусстве и так скрупулезно подходящим к делу. Вот ведь – все о нем прочитала, выяснила, провела предварительную беседу о «высоком»… Как-то слишком по-книжному, нереально, но зато интересно, определенно. Все может быть очень интересно!
1928 год
Корбюзье попросил остановить машину и вышел в утреннюю прохладу московской весны. Здание, на которое он вчера обратил внимание, но не мог разглядеть в ночной темноте, предстало перед ним во всей своей красе. Шарль Эдуар, или, как его звали друзья, неистовый Корбю, стоял на углу Сретенского бульвара и Улановского переулка, завороженно глядя на шестиэтажный дом-корабль.
Неожиданно его взгляд привлекла совершенно весенняя картинка. Он увидел, как в подъезде за чугунным кружевом ворот открылась дверь, а из нее… нет, не вышла, не выбежала, а буквально выпорхнула девушка.
– Какая красота! – пробормотал Корбю, сам еще не до конца понимая, о чем он – о доме, на который он специально приехал посмотреть, или о девушке.
Сказанное было справедливо по отношению к зданию и к девушке. То, что дом – самое красивое сооружение в Москве, Корбю уже окончательно решил для себя, и он, конечно, еще рассмотрит его во всех подробностях, ведь у него впереди столько времени! А вот девушка… Наверное, она здесь живет.
Необыкновенное чувство охватило Корбю. Это весеннее утро, ласковый ветерок, стройная фигурка девушки в креп-жоржетовом платье, эти светлые волосы, блестящие на солнце… Молодая зелень на деревьях бульвара, ощущение свежести, юности, радости – все вместе совершенно сбило с ног знаменитого архитектора.
Так он чувствовал, а надо сказать, интуиция никогда не обманывала маэстро.
Но он стоял далеко и не видел лица незнакомки. «Нет, я просто обязан увидеть ее поближе», – решил Корбю и быстрым, решительным шагом направился навстречу девушке.
Они поравнялись, и Корбю понял, что не ошибся. Девушка с такой грацией, с такими движениями не могла быть некрасивой. Она действительно оказалась очень пригожей, очень юной, со слегка вздернутым носиком и огромными зелеными глазами, которые просто потрясли Корбю. Он уже было открыл рот, чтобы заговорить с прекрасной незнакомкой, но она прошла мимо, скользнув по нему абсолютно спокойным взглядом. Знаменитый архитектор так и остался стоять посреди бульвара с растерянным видом.
А на что он надеялся? Понятно. Ну не могла же она с ним заговорить на улице. Это было бы даже странно. Девушка явно из хорошей семьи. Как было бы славно услышать ее голос! Впрочем, она ведь может и не знать французского. Заговори он с ней, она бы все равно ничего не поняла и, скорее всего, испугалась.
Здесь, в Москве, почему-то шарахаются от иностранцев. Ну конечно, его же предупреждали, что русские вообще всего боятся, да и его опасаются одного отпускать. Вон в машине сидит ждет вечный его сопровождающий «товарищ Игнатов». Ладно бы переводчик, а то ведь и по-французски не говорит. Просто – сопровождающий. Кстати, сейчас он очень внимательно наблюдает за всем происходящим. Нельзя останавливаться и надо продолжать движение.
Корбю прошел еще несколько шагов и остановился, выбрав наиболее удобную точку, чтобы разглядеть дом-корабль. Он смотрел на шпили и окна, на неповторяющиеся эркеры, башенки, женские головки во фризах, на стеклянные купола и фонари вдоль всего фасада здания, а на глаза наплывало чудное видение, только что промелькнувшее мимо и, возможно, потерянное навсегда.
Да, действительно, счастье – это всего лишь миг, который потом вспоминаешь долгие годы. Мгновения, которые появляются ниоткуда и тут же уплывают в никуда.
Такого чувства знаменитый архитектор еще не испытывал в своей жизни.
Некоторое время Корбю неподвижно стоял, переживая эмоциональный всплеск и горечь потери, наконец, словно стряхнув с себя оцепенение, развернулся и привычным стремительным шагом направился к машине, где его терпеливо ждали водитель и товарищ Игнатов.
Знаменитый архитектор опустился на заднее сиденье авто в том же состоянии духа, что был до своей короткой прогулки, ничем не смутив своего «опекуна».
Остановка не была запланирована, а Корбюзье уже начал понимать, что любые экспромты напрягают товарища Игнатова, тревожа его бдительность. В конце концов, сейчас они поедут на встречу с русскими коллегами. Сначала в мастерскую Весниных, а затем и к Бурову. Корбю давно ждал этого. В конце концов, главное – работа, а все остальное, какая-то там личная жизнь… Да сроду ее не было у знаменитого маэстро. Где на нее время-то взять?
Дежавю
Машина Шапошникова чуть ли не ползком пробиралась по Бульварному кольцу, останавливаясь на каждом перекрестке. Было около четырех часов дня, но на дороге творилось настоящее столпотворение. Владимира, однако, не раздражало это обстоятельство. Он любил центр Москвы, особенно вот этот околоток – Петровский, Рождественский, Сретенский бульвары…
Сколько воспоминаний связано с этими местами! В начале девяностых здесь все было иначе. Атмосфера напоминала времена Великой депрессии и сухого закона в Чикаго. Дома стояли мрачные, переулки, соединявшие бульвары с Садовым кольцом, были пустынными. Впрочем, подготовка к реконструкции шла с начала восьмидесятых. Тогда еще не появились сноровистые инвесторы и не приехали турки с югославами, но жителей уже расселили по новостройкам. Их квартиры заняли хлынувшие тогда в Москву из разных стран, ставших в одночасье заграницей, грузины, узбеки, таджики – но больше всего здесь было русских, которые стали в новых странах абсолютно никому не нужны. Среди них было много художников, артистов, режиссеров – да кто тут только не встречался! Кто мог, устраивался на работу дворником. Жили в «убитых» коммуналках, кто-то почти официально, а другие заселялись, что называется, самозахватом. Всех объединяло единое желание – найти себя в совершенно новой жизни, непонятно куда устремившейся. Каждый был занят поисками работы, своей ниши, своих заказчиков. Жили очень трудно, но весело. Может, потому, что терять уже было нечего – все исчезло вместе с прошлой жизнью.
Шапошников прекрасно понимал состояние этих людей. Единственное, что было у него, в отличие от них, так это комната в душной коммуналке знаменитого дома Жолтовского на Смоленке.
В одночасье Владимир потерял работу. То есть она была, но практически не оплачивалась. Он работал на строительстве оборонных объектов, которые утратили свою актуальность, – из Германии выводили советские войска, содержать их было не на что, оборонные предприятия закрывались, замораживалось строительство.
Что-то необходимо было предпринимать, придумывать. И Володя придумал. Решил создать строительную бригаду и набрать в нее специалистов высокого класса, чтобы можно было выполнять самые немыслимые желания богатых заказчиков, – а они уже стали тогда появляться в Москве.
Все это напоминало пир во время чумы – начало строительства роскошных вилл для новых русских, безысходное веселье людей, умеющих что-то делать руками. Кто-то из них так и не нашел себя, спился, потерялся, но было много и таких, кто выстоял и определился в новой жизни.
Вот здесь на Петровском бульваре, в развалинах, располагалась штаб-квартира основателя русского перформанса Петлюры, так до конца и не понятого Владимиром. Тут, на пустыре за разбитыми домами, устраивались концерты пани Брони, знаменитой в те годы в среде московского андеграунда, и ее спутника жизни Владимира Ильича, очень удачно косившего под Ленина. Здесь же располагался бар-чайная, где заправлял знаменитый Петя-чайник, готовивший какие-то лечебные коктейли на травах и спирте – прекрасное средство от простуды и вообще от любых заболеваний. Большие сходки устраивались только в теплое время года, когда не было грязи и слякоти, а к Пете-чайнику можно было прийти независимо от сезона, в любое время дня и ночи, – попить чайку, покурить травку, оттянуться, забыться, привести иностранцев, чтобы могли подивиться русской экзотике.
Это место Владимиру показал знакомый художник по фамилии, вполне соответствующей времени, – Бурьян. Неглупый мужик, обо всем имеющий свое суждение, талантливый художник, но существующий по жизни действительно как трава перекати-поле. К тридцати годам у него уже было пятеро детей, прокормить которых он, конечно, не мог. Однако судьба сжалилась над их матерью и послала ей англичанина, одного из тех, кого Митя Бурьян окунал в реалии перестройки в баре у Пети-чайника. Короче, этот англичанин увез бурьяновских жену и детей в Лондон, оплачивая биологическому отцу ежегодные встречи со своим потомством. Видимо, для того, чтобы дети никогда не сожалели о расставании с московским папой.
У Бурьяна было одно очень ценное качество. Он запросто сходился с людьми, и было ощущение, что его знают все. Каждый вечер он пил, гулял у какого-нибудь художника. Тогда они все кучковались в центре, и Бурьян, как Мороз-воевода, дозором обходил владенья свои. Он перемещался из мастерской в мастерскую – от Сретенки до Лубянки, от Петровки до Цветного бульвара, потом Новокузнецкая, далее – везде…
