Сбитый автофокус

скачать книгу бесплатно

Сбитый автофокус
Александра Сергеевна Солдатова

Сборник из пяти рассказов в жанре автофикшн: "Лягушонок", "Родненький", "Записки фланёра", "Великанша" и "Апофения".Евгения Джен Баранова: "Сложно живется большим среди маленьких, хрупким среди железных. Странный, свободный, волокнистый рассказ Александры Солдатовой похож на разбегающиеся под пальцем шарики ртути, на прожилки на коже дерева, на бибоп в рассказах битников. Лирическая героиня, наивная и жадная, бредет по метафорическому зеркальному лабиринту, то случайно царапаясь о стекло, то с удовольствием его разламывая. Ведьма, ребенок, талант, бездарность… Вихрь тщеславия не равен ли вихрю безумия?".

Александра Солдатова

Сбитый автофокус

Лягушонок

Сашино первое воспоминание из общаги МИТХТ, да и вообще первое, – мама купает её в ржавой раковине. Немного зябко и очень светло. Пока малышку переворачивают с боку набок, та всё норовит закрыть пяточкой слив, чтобы раковина сначала переполнилась, а потом залила всё вокруг морем. Чтобы затопило всю ванную, все этажи общаги, всю Москву… Чтобы плавать в тёплых волнах вместе с мамой и цветастыми тазиками с подоконника.

Да, родители стали родителями ещё в студенческие годы, и маленькая Саша какое-то время жила с ними в общежитии. Безразмерное такое мрачное пространство, которое навсегда оставило след в подсознании, порождая уже во взрослом возрасте дивные сны о путешествиях между мирами.

Путешествия… Есть такие вещи, о существовании которых мы знаем только со слов, но, незаметно для нас самих, семейная байка встраивается в память как что-то исконное. Таковы Сашины воспоминания о первом приключении: ушла искать родителей, героически преодолевая лестничные проёмы. Ребёнок в спущенных розовых колготках и безразмерной майке стоически карабкается всё выше и выше по ступенькам… В полутёмных коридорах, словно тени, слоняются неприкаянные студенты. Саша заползает наугад в какую-то комнату – в дверную щель просачивается манящий свет лампы. Внутри горбится над учебниками высокий дядя со смешными кудряшками и в сильных минусовых очках, отчего кажется, что между глазами и висками у него небольшие зазоры. Дырявая башка! Дядя улыбается, маленькая чумазая физиономия ему явно знакома. Сажает ребёнка на высоченную кровать, пока не объявится горе-мать. Над кроватью висит мохнатый ковёр, а к ковру пришпилен предмет самых смелых детских фантазий – огромная плюшевая лягушка нежно салатового цвета. Кермит из «Маппет Шоу», как очевидно уже сейчас.

Ещё сейчас очевидно, что дядя в очках был любовником мамы на протяжении десятка лет. И даже стал отцом Лерки, которая до 16 ничего и не подозревала о своём истинном происхождении… Сестра Саши, по забавному стечению обстоятельств, всю жизнь фанатеет от лягушек.

Но тогда, за 5 лет до рождения Лерки, кудрявый дядя Дима угощает Сашу кусочком шоколадки и треплет по – и без того растрёпанной! – голове. Саша вмиг проглатывает угощение, дует губки и тянет ручки к игрушке.

– Хочешь лягуху?

– Да!

Дима снимает Кермита и отдаёт на растерзание девочке. И пока та наслаждается обладанием чьей-то чужой игрушкой – о, этот ни с чем не сравнимый восторг! – мама с выпученными глазами носится по этажам общаги и хватает за грудки каждого встречного: «Где мой ребёнок?»

Наездами Саша живёт у бабушки с дедушкой в Пятигорске, долго, по полгода или даже больше, пока родители в Москве заканчивают учёбу и начинают бизнес. Она помнит тугой гамак под яблонями, где можно валяться часами и ни-че-го не делать, пока не позовут есть шашлык. Однажды Саша так долго пялится в летнее небо, что в глазах начинают плавать солнечные пятнышки, которые, как ей тогда кажется, складываются в лицо Бога. Он смотрит на неё с небес и улыбался. «Ба, я видела Бога!!!» Бабушка часто читала Саше детскую Библию в голубой обложке и с картинками – долгое время это была любимая книга. На втором месте был жёлтый сборник Агнии Барто, выученный наизусть к третьему дню рождения. Почему-то тот праздник бабушка называла юбилеем. Саша знала, что на юбилей должны приехать родители и готовилась очень старательно. Жёлтая книжка пришла в большой коробке от мамы из Москвы. Ездили на вокзал, чтобы тайком забрать посылку у проводницы поезда. В коробке, кроме книжки, прятались конфеты с карамельной начинкой, Барби, бархатное красное платье и открытка. В конце открытки красивым почерком с завитушками стояло «Целую!!!». Но мама почти никогда не целовала, а только оставляла завитушки на бумаге.

Однажды, когда Саше было уже шесть, мама прилетела и поцеловала по-настоящему. Мягкая, в коричневой норковой шубе, похожей на огромное волосатое платье, пахнущая чем-то невыразимо прекрасным, не встречающимся в природе… Она повела их с бабушкой в роскошный ресторан, где вместо стен были аквариумы с экзотическими рыбками. Завороженная девочка гуляла по ресторану, рассматривая подсвеченных рыб, как вдруг услышала возглас бабушки из-за столика: «Не может быть!». И хотя Саша ещё не знала, что означает это загадочное мамино «я беременна», на неё буквально пахнуло счастьем, а значит, нужно было крикнуть «ура» как можно громче, чтобы услышали все до единой рыбы, и обнять маму как можно крепче.

Про папу помнятся только чужие истории – и все почему-то роковые. Ну, например, когда Саше был годик, кто-то угостил её мандаринкой, а долька застряла в горле, ребёнок начал краснеть и задыхаться. Папа, не долго думая, схватил дочку за ноги и хорошенько потряс – злосчастная мандаринка выскочила, жизнь была спасена. Ещё говорят, папа ронял двухлетней Саше на голову гитару. А ещё, что папа с мамой как-то учили девочку летать: то есть приподнимали над землёй за руки и раскачивали, словно на качелях. Но в один из таких полётов что-то пошло не так, ручка выскользнула, и у дочки случился вывих плеча, возили в травмпункт. Другой раз к тому же врачу Саша попала после того, как папа взял её на склад. На складе было классно: пахло новенькими тюбиками и косметикой, а из коробочек с краской для волос можно было часами складывать самые невероятные архитектурные композиции. Но в тот день на ребёнка упала тележка, гружённая товаром. И, стой Саша чуть-чуть иначе, возможно, не дожить бы ей до трёхлетнего юбилея. А так только отделалась ушибом пальчиков.

Папу Саше было жалко. И тогда, когда он, испуганный до слёз, вёз её на такси к врачу после случая на складе. И много позже, когда узнал, что Лерка не его дочь. Вскрылось случайно – сестре определили группу крови. Девочка от родителей с первой и четвёртой группой никак не могла иметь четвёртую, однако же имела. Уже после этого последовали скандалы-истерики, официальные тесты на отцовство…

Мама никогда не сможет простить папе, что тот нашёл-таки Диму и поговорил с ним по-мужски – то есть избил, с маминых слов, до полусмерти. Папа никогда не сможет простить измену. Саша, казалось, тоже никогда не смогла бы простить обман и предательство, но… Потом маму тоже стало невыносимо жалко: хранящую свою постыдную тайну, боящуюся разоблачения. Мечтавшую о сумасшедшей, страстной любви, а не о вечных ссорах из-за общего бизнеса и быта. И конечно, мечтавшую о втором ребёнке, который у них с папой почему-то никак не желал появляться на свет…

В 90-е годы у каждой уважающей себя ученицы начальной школы был розовый такой дневничок с анкетами для подружек. В анкете следовало перечислить любимые книги, фильмы, музыку, любимый цвет, животное и число, а ещё ответить на вопросы типа «кем ты станешь, когда вырастешь». Ответы Саши на одни и те же вопросы варьировались, и только одна графа была неизменна: «Твоё самое счастливое воспоминание? День, когда мы всей семьёй встречали маму и Лёку из роддома».

Ведь невозможно долго злиться на того, кто подарил тебе – нет, не жизнь, она-то как раз штука спорная, – а самого близкого на свете человека. Сестру, то есть. Любимого лягушонка.

Сашино последнее воспоминание из общаги – папа с мамой собрали все вещи и погрузили в Газельку. Они ведут дочку за руки к выходу, Саша глотает слёзы.

– Ну чего ты хнычешь?

– А почему мы уходим? Нас выгоняют?

– Да. Мы с мамой стали слишком старые.

– И как же мы будем жить?

– Да что-нибудь придумаем.

Тогда «как жить», вроде бы, придумали. Но до сих пор кажется, что не вполне удачно, что можно было что-то подкрутить, дофантазировать и жить всё-таки как-то иначе.

Родненький

В первом классе Саша написала сказку про куриц, а Саня долго смеялась. В шестом классе Саша сочиняла стихи про смерть и несчастную любовь, а Саня говорила, что они гениальны. В старших классах Саша взялась за рассказы, и Саня восхищалась их изяществом. Так Саша поняла, что хочет писать. И она пишет:

«Саша была влюблена в свою школьную подругу Саню, называла её родственной душой. Толстая и тонкая, они представляли собой комичную пару однояйцевых близнецов. Девчонки держались за руки на переменах и обменивались записочками на уроках. Однажды на биологии одна другой написала «иногда мне кажется, что мы» – дальше толстый прочерк розовым маркером. И точка. Потом они сожгли ту записку, развеяв пепел по ветру.

Их фамилии начинались на «Со» и кончались на «-ова». Сова – тотемное животное Саниной матери, директрисы школы, и логотип её гимназии. Она создала свой либеральный розарий специально для Сани, и дочь, повинуясь долгу, зубрила даты и формулы под её любящим взглядом от первого до последнего звонка. Директор боготворила Саню, крупицы обожания перепадали и лучшей подруге. Частенько она проводила дни у одноклассницы: за чаем с брусничным вареньем и коричными булочками, за просмотром фильмов из серии «Другое кино»: Кар-Вай, Джармуш, Линч… Они вели бесконечные философские беседы, особенно по ночам, когда время становится тягучим, а мысли цепляются друг за друга по логике сна. Однажды Саша спросила: «Кого ты любишь больше – меня или маму?» Ответ её разочаровал.

После окончания школы, на восемнадцатый день рождения, Саня подарила Саше увядшие жёлтые розы. А пару лет спустя, случайно столкнувшись на улице, обе сделали вид, что не узнали друг друга. С тех пор Саша перестала писать».

Это её предсмертная записка. Саша стоит на балконе двадцать пятого этажа, тяжесть в груди тянет вниз сильнее гравитации. Замёрзшие пальцы вцепились в перила, ветер морозит мокрые следы на щеках, пробирает через тонкую кожу до позвоночника. Но уже всё равно. Мама говорит, я в тебе разочарована. Ты совсем как он. А его я ненавижу.

***

Он – это дед. А Саша – это я.

В детстве я смотрела на бабушкины свадебные фотографии и недоумевала: как деда мог так измениться! На фото подтянутый мужчина с правильными чертами лица и роскошной чёрной шевелюрой. А дедушка… Ну что дедушка? Гигантский усатый казак из посёлка Горячеводск. Настолько огромный, что, говорят, когда мне было 2 года, я накакала ему в пупок: размеры пупка позволяли такую вольность. Дед знал пол-КМВ, здоровался с каждым вторым за руку. На левой у него недоставало нескольких фаланг – в детстве переехало пальцы трактором.

Мне три года. Готовясь ко сну, я командую: «Деда, врубай свой компуктер!». И, как какая-нибудь Арина Родионовна, дед нашёптывает мне русские-народные сказки. Сюжеты их перетекают один в другой и не заканчиваются до тех пор, пока не засыпаю на китовом пузе. Мне четыре. Дед поёт зычным басом казацкие песни и меня им учит. До сих пор помню куплетов десять заунывной «По Дону гуляет…», петь можно вечно.

Он умер в самом начале ковидной эпидемии, в марте. Я в первый и в последний раз поцеловала его в лоб, бабуля задыхалась от рыданий. На отпевании в мягких лучах солнца, казалось, кружит не церковная пыль – всеобщее чувство вины. Мы дышали им в унисон: последние годы деда провёл в доме для престарелых с психическими расстройствами.

***

Бабушка позвонила, когда мы с мамой вышли в антракте со спектакля «Загадочное ночное убийство собаки».

– Он с ножом за дверью!

Говорят, в старости со многими мужчинами случаются такие вот приступы неконтролируемой ревности. Говорят, это одна из граней деменции. Говорят, у нас не было другого выхода, кроме как сдаться психиатрам.

Под галоперидолом дед превратился в призрака. Лицо его больше ничего не выражало, он спал сутками, усох до миниатюрности. Когда бабушка ещё пыталась врачевать его дома, иной раз от жалости пропускала одну-другую таблеточку, – и взгляд серых глаз вновь обжигал ненавистью. Да, у деда были галлюцинации. Но – ярость вдруг сменялась телячьей нежностью. Он поносил бабулю последними словами и дьявольски рычал: «Убью!», – а потом вдруг плакал, как ребёнок, просил прощения. В последние месяцы называл жену «мамочкой», целовал ей руки и умолял не оставлять его. Но она оставила, как и мы все.