скачать книгу бесплатно
Однако, именно при Петре I, стремясь, очевидно, несколько приглушить самобытность украинцев, начались осуществляться расчетливые акции совсем в ином направлении. В частности, царским указом 1720 г. в Украине было запрещено издание любых книг, кроме богословских, «дабы никакой розни и особого наречия не было». В этом ряду и запрет о преподавании украинского языка в Киево-Могилянской академии (1753 г.), и запрет Синодом российской православной церкви печатания украинского букваря (1769 г.), и Валуевский циркуляр о запрещении на «малорусском» языке книг духовного содержания, учебных и вообще предназначенных для начального чтения (1863 г.), и Эмский указ (1876 г.) относительно запрета ввоза в империю любых книг и брошюр на «малороссийском наречии», запрет сценических представлений, пения и чтения на этом «наречии»[47 - Переяславська угода 1654 року: iсторичнi уроки для украiнського народу. Аналiтичнi оцiнки Нацiонального iнституту стратегiчних дослiджень. К., 2004. С. 19.].
Предоставленные в начале ХХ в. некоторые послабления украинцам в языковой сфере после потрясений 1905–1907 гг. были отменены. Так, правительство П. А. Столыпина не пошло на реализацию инициативы депутатов Государственной Думы о введении украинского языка в программу начального обучения в школах. Повсеместно закрывались «Просвiти», одной из целей которых являлась популяризация родного языка, всячески преследовалась национальная печать[48 - См.: Национальная политика. История и современность. М., 1997. С. 54–55.].
Перманентные усилия, направленные на ухудшение социально-политического статуса украинского народа, ущемление его прав, свобод (конечно же, притеснения не ограничивались только языковой сферой, которая при всей своей важности еще и наиболее наглядно, убедительно проясняет картину), имели своим прямым следствием не затухание (на что рассчитывали проводники централизаторской политики), а усиление этнического самосознания и рост национальной оппозиционности[49 - См.: Сахаров А. Н. Россия в начале ХХ века: народ, власть, общество. Введение // Россия в начале ХХ века. М., 2002. С. 32–33; Он же. // Сахаров А. Н. Россия: Народ. Правители. Цивилизация. М., 2004. С. 316–317; Гатагова Л. С. Межэтнические отношения // Россия в начале ХХ века. С. 146, 163 и др.]. То есть, противоречия не снимались, а неуклонно усугублялись.
Означенное не позволяет солидаризироваться с точкой зрения тех российских исследователей, которые считают акции против украинского языка лишь «ситуативными» приемами, а в некоторых эпатирующих и труднообъяснимых высказываниях высоких правительственных чиновников усматривают лишь излишние эмоции[50 - См., напр.: Михутина И. В. Украинский вопрос в России (конец ХІХ – начало ХХ века). М.,2003. С. 21–30; Ее же. Переяславская Рада и историческая судьба Галиции // История русско-украинских отношений в XVII – XVIII веках (К 350-летию Переяславской Рады). Бюллетень. Выпуск 2. М., 2006. С. 49.]. Весьма противоречивым и неубедительным выглядит стремление доказать, будто бы «жесткого русификаторства в Российской империи практически не было, несмотря на известного рода указы и циркуляры». «Сами пространства связали унификаторское рвение. К тому же вошедшее в традицию головотяпство заметно смягчало политику такого рода. Все зависело от конкретного чиновника: один блюдет инструкцию слишком рьяно; другой, наоборот, взирает на мир философски. В итоге от первоначальных предписаний мало что остается»[51 - Булдаков В. Семнадцатый век и семнадцатый год // Родина. Российский исторический иллюстрированный журнал. Россия и Украина: вехи истории. М., 1999. № 8. С. 104.].
Очевидно, ближе к истине позиция тех историков, которые квалифицируют культурно-языковую ассимиляцию в контексте мер по административному и правовому объединению и упрочению централизованного государства, «направленных на обновление России, включавших и продвижение русского языка как государственного и linqua franca (языка общения. – В. С.)»[52 - Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы: украинцы в этнической иерархии Российской империи // Россия – Украина: история взаимоотношений. М., 1997. С. 138.].
Более того, настойчиво и подчеркнуто именуемых «малороссами» украинцев вполне официально (в том числе и на основе достаточно распространенных, широко популяризируемых исторических концепций) считали лишь ветвью российского народа, а еще точнее – русской нации. Практически единственное отличие этой «этнографической ветви единого русского племени» от цельного, «основного» национального массива усматривалось разве что в обиходном диалекте. Последний часто трактовался только ухудшенным польскими влияниями и наслоениями русским языком.
Как пытались убедить себя и украинцев (а может быть – только последних) идеологи централизма, ассимиляторства, великодержавничества (последнего термина по большинству в упомянутых и иных публикациях всячески стараются избегать, концентрируя внимание лишь на проявлениях местного национализма, в очередной раз прибегая к давно разоблаченным Н. Скрыпником приемам «двойной бухгалтерии» в национальном вопросе[53 - Скрипник М. Статтi й промови. Т. ІІ. Ч. ІІ. Харкiв, 1931. С. 12; Солдатенко В. Ф. Незламний. Життя i смерть Миколи Скрипника. К., 2002. С. 133–134; Он же. Высокое стремление. Судьба Николая Скрыпника. М., 2018. С. 209–211.]), не будь упомянутого, в общем-то, совсем несущественного различия, не было бы проблем украинско-российских взаимоотношений, тем более – противоречий. А случись, что последние почему-то все же возникли бы, их можно без особого труда преодолеть – настолько сильны, глубинны, фундаментальны исторические корни естественного единства непосредственных наследников Киевской Руси. Однако при этом ощущалась (отчасти интуитивно угадывалась) потребность в специальной, неусыпной заботе об обеспечении любыми средствами нерасторжимого, единокровного родства волевых методов этнонациональной интеграции. Потому-то апологеты великодержавничества и централизма стремились в тесных «братских» объятиях всячески «выдавить» любые намеки на отличия украинцев от русских, вытравить из них самобытный этнический дух.
Такая линия стала реальным воплощением процесса, наименованного историком А. Н. Сахаровым «складыванием русской самодержавной националистической идеологии», когда «верхи российского общества» обратились к «рычагам национализма как к панацее против поднимающих голову национальных движений народов страны»[54 - Сахаров А. Н. Основные этапы и особенности русского национализма // Россия в ХХ веке. Проблемы национальных отношений. М., 1999. С. 23–24.]. Причем, речь может идти не только о подобном производном от сложившихся уже ситуаций феномене, но и об его упреждающей функции, что опять-таки естественно для сложных механизмов зарождения и применения полиэтнических идеологических конструкций.
Чем дальше, тем, наверное, больше начало осознаваться, что дело совсем не в самоценности языка как такового, когда, казалось бы, можно было проявить определенную, пусть небольшую благосклонность к региональной «экзотике» (ее внешними символами стал подчеркнутый интерес к народному, особенно песенному творчеству, к произведениям Н. Гоголя и т. п.). Именно сохранение собственного языка, как естественного водораздела между близкими нациями, которые все же не были этническим монолитом, служило той неустранимой базой, которая с неизбежностью продуцировала бы «особность» (обособленность), отдельность многомиллионного народа с обширнейшей территорией, богатейшими природными ресурсами, развитыми продуктивными силами, детерминировала у него ту неотвратимую потребность самоидентификации и самореализации, на которую по праву претендует и которую рано или поздно осуществляет любая, тем более – мало-мальски зрелая, потенциально предрасположенная к самосовершенствованию этническая общность. Безусловно, в своем высшем проявлении речь идет о естественном праве нации самой определять свою судьбу, при желании – создавать свою собственную государственность, выбирать вектор движения в мировом пространстве со всеми вытекающими для соседей – пусть самых близких и даже родных – вероятными последствиями. Не стоит и говорить о перспективе прямой утраты значительной части того, что беспрекословно именовалось «исконно русским» (не в прямой ли «генетической», а может лучше сказать – идейной связи с отрицанием такого природного права находятся утверждения о том, что и к 1917 г. «в России до нации объективно не мог «дозреть» ни один народ (за исключением жителей Финляндии и частично Царства Польского)»[55 - Булдаков В. П. Феномен революционного национализма в России // Россия в ХХ веке. Проблемы национальных отношений. М., 1999. С. 209.]?).
Непрекращающиеся, порой усиливающиеся попытки возвести на пути естественного развития, функционирования национального организма ограничения и преграды вызывали понятную, вполне объяснимую реакцию неприятия, сопротивления, порождали потребность поиска изменения ситуации[56 - См.: Михутина И. В. Украинский вопрос в России. С. 31; Солдатенко В. Ф. Теоретические обоснования украинских проектов трансформации Российского централизованного государства в Федеративную демократическую республику и революционная практика 1917–1922 годов // Гiлея. Науковий вiсник. Збiрник наукових праць. Історiя. Полiтологiя. Фiлософiя. Вип. 17. К., 2008. С. 4–25.].
Таким образом, в украинско-российских отношениях исторически вызрели противоречия, основой которых стал национальный (украинский) вопрос, неразрешимость, неуклонная усугубляемость которого была узлом напряженности, с неизбежностью порождающим очень непростые коллизии.
4. Пролог к переменам
К началу XIX в. все украинские земли оказались разделенными между двумя империями – Российской и Австрийской. Преобладающая часть – 12 млн человек (80 %) – были сосредоточены в России. Совершившиеся три раздела Польши (1772, 1793 и 1795 гг.) привели к прекращению существования Речи Посполитой, а также к объединению Левобережной и Правобережной Украины. Правобережье было административно разделено на три губернии – Киевскую, Подольскую и Волынскую.
Одновременно очень сложные процессы происходили на Левобережье и Юге. С освоением Россией территорий Северного Причерноморья была создана Новороссийская губерния с центром в Кременчуге. В нее вошли три провинции – Елизаветинская (Елизаветградская), Екатеринославская и Бахмутская. После русско-турецкой войны 1768–1774 гг. и ликвидации Запорожской Сечи в 1775 г. из Новороссийской губернии (ее центр со временем был перенесен в Екатеринослав) была выделена Азовская губерния с центром в г. Азов. На землях бывшего Крымского ханства была образована Таврическая область с центром в Симферополе.
Административная реформа продолжилась и в начале ХIX в. Существовавшую до того Малороссийскую губернию преобразовали в одноименное генерал-губернаторство с двумя губерниями – Полтавской и Черниговской, а Новороссийскую губернию разделили на три новых: Екатеринославскую, Таврическую и Николаевскую (вскоре – Херсонскую). Между тем, первичное название Новороссия оказалось устойчивым, которым по традиции и неофициально пользовались вплоть до Октябрьской революции. После вхождения в состав России Бессарабии (1812 г.) было образовано Новороссийско-Бессарабское генерал-губернаторство, куда, кроме Бессарабии, были включены Екатеринославская, Херсонская и Таврическая губернии.
После польского восстания 1830–1831 гг. царское правительство в 1832 г. создало на Правобережной Украине Киевское генерал-губернаторство, куда вошли Волынская, Подольская и Киевская губернии с центром в Киеве. В 1835 г. Слободско-Украинская губерния была переименована в Харьковскую.
Происходившие перемены не были простыми терминологическими или бюрократическими играми. Они были в значительной мере обусловлены масштабными миграционными подвижками, динамично влиявшими на этническую картину всей Украины, но в кардинальном измерении больше всего коснувшихся Левобережья и Юга Украины. Тут количество выходцев преимущественно из центральных (т. е. великороссийских) губерний, а также и из других регионов, резко возросло, а земли на левом берегу Днепра вообще именовали Малороссией. Правобережные губернии, которых гораздо меньше коснулись этнические изменения, именовали Юго-Западным краем.
В целом же Украина (если иметь в виду ее в осязаемых для современников границах на начало ХХI в.) превратилась в громадное поле довольно интенсивных ассимиляционных процессов. Так, Причерноморье и Приазовье заселяли колонисты неславянского происхождения – молдаване, греки, армяне, гагаузы и др.; в южные и западные регионы на постоянное жительство направлялись южные и западные славяне – сербы, болгары, чехи, словаки. Немало было выходцев и из западноевропейских стран – немцы, швейцарцы, французы, голландцы и др. Однако основную роль в заселении и хозяйственном освоении районов, на которые расширилась Российская империя, играли украинцы и русские. В сельской местности большое преобладание оставалось за украинцами, в то время как в городах довольно уверенно первенство получали русские, значительным был и удельный вес евреев.
Именно к данному времени – то есть к началу XIX в. многие ученые относят завершение в основном (естественно, за исключением западных земель – Восточной Галиции, Северной Буковины и Закарпатья) формирования украинской этнической территории.
Уже с начала XIX в. Русскую (Российскую, ее именовали еще Подроссийской, Великой, Материнской, Надднепрянской) Украину характеризует формирование новых производственных отношений, сущностных структурных изменений, быстрый рост экономики, довольно интенсивно интегрируемой в общероссийский хозяйственный комплекс. Параллельно значительными достижениями ознаменовалось развитие украинской национальной культуры. Новые явления привели к активизации идеологических усилий с обеих сторон – и российской, и украинской, призванных по-своему, в собственную пользу объяснить новые реалии и обозначить перспективу дальнейших отношений. Развитие Украины, ее общества чем дальше, тем больше характеризовались повышением уровня духовно-культурной жизни, ростом национального сознания.
Первые осязаемые признаки процесса, получившего наименование «национального возрождения», проявились на Слобожанщине, где центром притяжения интеллектуальных, прогрессивных, творческих сил стал Харьковский университет, открытый в 1805 г. Усилившийся интерес к народным традициям, национальной истории, фольклору, собираемый и облекаемый в печатную форму и распространяемый среди населения, вызывал массовый спрос, повсеместную поддержку.
Скоро различные ростки тяготения к национальным корням, культурным достижениям были подхвачены во всех регионах. Наблюдался буквальный всплеск исторических исследований и публикаций. Украинские интеллигенты, ученые, писатели, художники, демократически настроенные образованные личности проявили стремление к культурно-просветительной деятельности, пытаясь разъяснить, идейно вооружить украинские массы видением перспективы. Сами они свято верили в украинскую идею, вдохновлялись любовью к родной земле и народу, гордостью за национальные достижения, уверенностью в том, что для дальнейшей, прогрессивной поступи нации необходимо устранение национального гнета и неравенства. Интеллектуальная, общественная мысль вращалась в основном вокруг двух возможных вариантов разрешения проблемы: воссоздания утраченной государственности в той сущностной форме, которая позволяла бы иметь самостоятельное влияние на свою судьбу (определенный «заразительный» пример тут подавали бескомпромиссной борьбой за отделение от России соседи-поляки) и превращения централизованной великодержавной, полицейской России в федерацию свободных народов. Конечно, речь идет о весьма нешироком круге национальной элиты – просвещенных кругах интеллигенции, увлеченных гуманистическими освободительными идеалами.
После декабристов, тайные общества которых, как известно, активно работали в украинских губерниях и которые, возможно, поэтому уделяли проблеме славянского единения повышенное внимание, особое значение поиску модели межнациональных государственных отношений придавали участники Кирилло-Мефодиевского братства: Т. Шевченко, Н. Костомаров, П. Кулиш, А. Гулак, В. Белозерский и др.
Квалифицируя царизм как оплот и социального, и национального гнета, братчики считали его низвержение исторически назревшей задачей, разрешение которой позволяло совершенно по-новому, на принципах справедливости перестроить и социальную жизнь, и национальные отношения. Лучшие умы нации считали, что республиканский строй открывает путь к демократическому объединению русского, украинского и белорусского народов как ядра общеславянской семьи, а затем – в перспективе – создания европейской и даже всемирной федерации.
В этом пункте, очевидно, уместно вести речь о совпадении исторической национальной традиции, восходящей к демократическим принципам организации и функционирования Запорожской Сечи и Гетманщины, и прогнозирования неотвратимости торжества прогрессивных политических начал будущей полиэтнической государственности. Взгляды кирилло-мефодиевцев были подхвачены М. Драгомановым, стали основоположными в документах, созданных повсеместно под его влиянием «Громад».
Когда в конце XIX – начале XX веков рельефнее обозначилась более радикальная тенденция – «самостийническая» («Братство тарасовцев», М. Михновский, программа Революционной украинской партии «Самостийна Украина»), она недолго смогла конкурировать с имевшей более глубокие идейные корни, ставшей по существу уже традиционной и представлявшейся более реалистичной концепцией автономистско-федералистского переустройства России. Она нашла свое воплощение в программах большинства (почти всех) политических партий украинства начала ХХ века (Украинская социал-демократическая партия, Украинский социал-демократический союз «Спилка», Украинская радикально-демократическая партия, Товарищество украинских постепеновцев и др.), конкретизировалась и пропагандировалась украинской политической элитой (М. Грушевский, В. Винниченко, Н. Порш, С. Ефремов, Б. Гринченко, Е. Чикаленко и др.). Фактический отказ от лозунга «самостийной Украины» объясняется отсутствием сколько-нибудь широкой его поддержки, желанием преодолеть опасения раскола лагеря антимонархических сил по национальному признаку. Ставшее программным требование «широкой территориальной автономии в федеративной демократической республике Россия», напротив, приближалось к доминирующим призывам «Прочь царя!», весьма органично дополняя и умножая его социальное содержание национальным компонентом[57 - Головченко В. І., Солдатенко В. Ф. Украiнське питання в роки першоi свiтовоi вiйни. К., 2009. 448 с.].
В чем украинская элита была практически едина, это в понимании того, что достичь прогресса своей нации, обеспечения ее равноправного положения среди других социумов невозможно без устранения самодержавия, вполне обоснованно квалифицировавшегося оплотом социального и национального гнета. Естественно, антицаристские, республиканские настроения и лозунги вызывали резкое недовольство и жестокое противодействие в стане сторонников абсолютизма, российских великодержавников, шовинистов различного толка, в частности, сплачивавшихся на уваровской (ставшей официальной) формуле «православие, самодержавие, народность». Однако, круг тех, кто с российской стороны не воспринимал позиций и забот украинской элиты, не исчерпывался ее откровенными противниками. Так, в научной среде, совсем не обязательно или однозначно сориентированной на власть предержащих, было немало и таких, кто из желания услужить последним, не исключая и вознаграждений, занимал иные позиции, объективно подпитывая идеологию национального первенства и господства. Речь, в первую очередь, об историках, для которых наступил подлинно «золотой век». Достаточно вспомнить о многотомных изданиях В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, И. Н. Болтина, Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева, В. И. Ключевского о русской истории, которыми «повально» было увлечено все просвещенное общество, которыми восхищенно зачитывались, на которых воспитывались целые поколения. Очень эффективно и притягательно этот процесс поддержали и эмоционально усилили мастера «красной письменности» – А. Н. Радищев, К. Ф. Рылеев, А. С. Пушкин, М. Н. Загоскин, Н. В. Кукольник, Ф. В. Булгарин, Я. Б. Княжнин и др.[58 - См.: Марчуков А. В. Украина глазами российского «освободительного» движения: истоки коллективного стереотипа // История народов России в исследованиях и документах. Вып. 8. М., 2018. С. 259–279.] А постепенно «пробивавший себе дорогу» наратив привел во второй половине XIX в. к своеобразному эффекту «парадигмы единства». Практически доминирующим (во всяком случае, есть достаточно оснований для подобных представлений) стало убеждение, что российская власть, общественная мысль под влиянием ученых воспринимали украинскую историю интегральной частью своей собственной, а украинцев («малороссов») обоснованно (и без тени пренебрежения) считали органичной составной частью своей народности, единого русского народа[59 - См.: Толочко О. П. Росiйське «вiдкриття» Украiни // Верстюк В. Ф., Горобець В. М., Толочко О. П. Украiна i Росiя в iсторичнiй ретроспективi. С. 273–279.]. Идея такого подхода нашла свое монументальное воплощение в возведенном в 1862 г. в Великом Новгороде памятнике Тысячелетию Государства Российского (скульптор М. О. Микешин). Согласно замыслу, в общем ансамбле представлены изваяния 109 выдающихся исторических личностей: просветителей, государственных и военных деятелей, писателей и художников. 21 скульптурный портрет принадлежит тем, кто происходил из Украины или прославил себя делами именно в этом регионе. Кроме киевских князей (Ольга, Владимир Великий, Ярослав Мудрый, Святослав Игоревич, Владимир Мономах) это король Данило Галицкий, духовные лица – Антоний и Феодосий Печерские, Нестор Летописец, Петр Могила, Константин Острожский, Феофан Прокопович, высокие государственные сановники Александр Безбородько и Виктор Кочубей, писатель Николай Гоголь, композитор Дмитрий Бортнянский и др.[60 - Памятник Тысячелетию Государства Российского в Новгороде. Специальный выпуск Новгородского музея-заповедника. С. 1–4.]
Таким образом истоки своей народности в Петербурге и Москве усматривали в Киевской Руси, в русских княжениях, походах на Константинополь, в крещении Руси, во взлетах культуры. А дальше «маршрут истории» пролегал на север, во Владимиро-Суздальскую, ордынскую Русь, Москву.
Эту фабулу частично воспринимали и в украинской просвещенной среде, хотя большинство критически мыслящих личностей, задаваясь вопросами о своем прошлом, в рассуждениях и выводах приходили к иным результатам. В частности, согласно элементарной логике и пополняемым данным из местных древностей, местной истории, фольклора, все более явственно вырисовывалось, что украинцы («малороссы») чем дальше, тем больше ощущали себя прямыми наследниками и всей киево-русской территории и естественными продолжателями ее истории.
К кристаллизации подобных убеждений побуждали и публичные выступления, вроде получившей широкую известность статьи профессора Московского университета М. П. Погодина.
Теоретические рассуждения ученого начинались с того, что в киевские времена Южная Русь предположительно (и наиболее вероятно) была заселена великороссами, создавшими тут государственность, памятники культуры, литературу, непосредственным продолжением чего стало перемещение народности со всеми ее традициями (институциональными и духовно-культурными) во Владимиро-Суздальскую землю и далее – в Московию. Подобный «сдвиг» стал следствием монгольского нашествия в XIII в. Учиненный татарами тотальный разгром южной Руси, разрушение городов, физическое уничтожение или пленение огромного количества населения, установление жесточайшего режима вынудили уцелевших жителей юга переселиться в более безопасные районы северной Руси.
Опустошенные территории, по мысли М. П. Погодина, в послемонгольское время были заселены новыми жителями – выходцами из менее пострадавших от кочевников западных земель. Заняв некогда бывшие территории великороссов, они и стали началом нового этноса, не имеющего прямого отношения к киево-русской истории. Нарисованная московским профессором картина в главном сводилась к следующему: «Малороссияне, живущие теперь в стороне Днепровской и окружной, пришли сюда после татар от Карпатских гор, где они жили, как в своей колыбели, и заняли опустошенные татарами места киевских великороссиян, которые отодвинулись на север. Малороссиянами могли быть заселены искони: Галиция, Подолия, Волынь; из Волыни малороссияне, может быть перешли к торкам, берсидеям, остаткам печенегов, черным клобукам и составили там новое племя казацкое»[61 - Цит. по: Толочко О. П. Максимович versus Погодiн // Верстюк В. Ф., Горобець В. М., Толочко О. П. Украiна i Росiя в iсторичнiй ретроспективi. С. 334.].
Чувствуя явную гипотетичность своего построения – умозрительной реконструкции, М. П. Погодин делал общий вывод: «Конечно, здесь есть много еще темного сомнительного, неопределенного: предоставим объяснение времени; а теперь удовольствуемся положениями для меня достоверными: 1. Великороссияне древнейшие поселенцы, по крайней мере в Киеве и окрестностях; 2. Малороссияне пришли в эту сторону после татар; 3. Великороссийское наречие есть или само церковное наречие, или ближайшее к нему, то есть родное, органическое чадо»[62 - Там же.].
Игнорируя академические оговорки автора, указания на субъективность предлагаемых выводов (что понимали его коллеги, усматривая в «длинной» украинской истории киево-русскую предысторию), концепция М. П. Погодина безапелляционно бралась на вооружение идеологами великодержавничества.
Украинские интеллектуалы оценивали это как очередное (после языково-лингвистического) покушение на уяснение корней своего происхождения, по существу наглое публичное обворовывание своей естественной истории, переприсвоение ее иному – великорусскому этносу. А если к этому присовокупить и ликвидацию казацкой государственности – о какой полноценной этнической общности – нации можно было вести речь? Жалкий удел – быть чьей-то небольшой частью, смиренным бесправным придатком, недостойным лучшей судьбы, не заслуживающим встать вровень с другими общностями и даже не способными надеяться на это.
Иногда смущаясь, дабы нечаянно не обидеть собратьев по ученому цеху, проявляя интеллигентскую щепетильность, деликатность, иногда, наоборот, допуская излишнюю эмоциональную горячность, несдержанность, идеологи украинства – Д. Н. Бантыш-Каменский, М. А. Максимович, М. И. Костомаров, В. Б. Антонович, М. П. Драгоманов все же шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком выстраивали концепцию истории Украины – Руси, находившей наиболее выразительные и убедительные очертания у М. С. Грушевского.
Правда, недостаточно подкрепляя эту концепцию увязкой украинского фольклора, исторической памяти с киево-русскими временами, творчество упомянутых, как и других, местных историков, основывалось в значительной мере на «казацком мифе», его расширенной трактовке, склонности к гиперболизации реальной роли в судьбе нации, ее поступательном развитии. И если для научной украинско-русской полемики это имело определенное значение, то для развития с помощью распространения печатных изданий массового самосознания, пожалуй, оказалось даже выигрышным. Тем более, что подобные акценты в значительной мере характеризовали и сущность художественной литературы, вызвавшей огромнейшую тягу, повальный спрос общества после появления «Кобзаря» Т. Г. Шевченко, других его произведений.
Все вместе, дополняемое и отчасти оплодотворяемое проникаемой из Европы модой на романтический национализм, ставший всеобщим характерным явлением во второй половине XIХ в., это послужило мощным стимулом к росту интереса к национальной жизни во всех ее слагаемых вообще, благодатной почвой для появления течений и организаций с четко выраженной украинской направленностью действий, в частности. Их участников и сторонников наименовали украинофилами, а общество и группы, среди которых быструю популярность получили «Громады», в российских официальных кругах сразу же стали воспринимать как сепаратистов, латентно вредных единству империи.
Хотя украинское национальное движение длительное время не выходило за пределы культурнической фазы, оно встречало не только настороженность российской имперской бюрократической верхушки, но и враждебность тех интеллектуальных кругов, которые все более «заболевали» собственными национальными (националистическими) идеями формирования мессианской «великой российской нации», которая бы объединила все славянские народы империи. Подобные настроения подпитывали охранительную государственную политику, выливавшуюся в перманентные репрессивные акции, наиболее известными из которых явились упомянутые выше Валуевский циркуляр (1863 г.) и Эмский царский указ (1876 г.).
Несмотря ни на что, погасить разгоравшееся пламя национально-освободительных идей не удавалось, а противоукраинские меры только стимулировали его неуклонное саморазвитие и упрочение.
5. Украинский вопрос в России в начале ХХ в.: перспективы разрешения
Довольно распространенной не только в прошлом, но и сегодня, является точка зрения об искусственности зарождения, развития, обострения украинской проблемы. Дескать, никаких, или, во всяком случае, веских оснований для ее возникновения не было, а проявление и нарастание антироссийских настроений украинцев происходило, главным образом, по заразительному примеру и под провокационные призывы, действия поляков. В дальнейшем же обострение украинского вопроса связывается с австрийской, германской интригами, попытками натравить «малосмышленных» украинцев на стратегического противника – Россию и попытаться тем самым подорвать, ослабить ее мощь[63 - См. подробнее: Полiтична iсторiя Украiни. ХХ ст.: У 6 т. Т. 1. На зламi столiть (кiнець ХІХ ст. – 1917 р.). К., 2002. С. 93–218; 269–340; Головченко В. І., Солдатенко В. Ф. Украiнське питання в роки Першоi свiтовоi вiйни. К., 2009. С. 15–100; Соцiально-полiтичнi трансформацii в Украiнi: вiд задумiв до реалiй. К., 2009. С. 54–115 и др.].
При всей устойчивости, частой репродуцированности такой точки зрения (в определенном, идеологическом смысле она выгодна и российской стороне, тем, кто готов использовать ее как аргумент в антиукраинской полемике и борьбе), на самом деле, желание разрешения украинского вопроса произрастало и укреплялось не столько под влиянием провоцирующего внешнего фактора (хотя и отрицать его наличия вовсе не стоит), сколько в силу ощущения, осознания, осмысления далеко не комфортного положения этноса в целом в жестко централизованной Российской империи. Нация испытывала все негативы, последствия зависимого от великодержавного курса Петрограда состояния. Хотя в реальности статус «малороссийских» губерний нельзя было приравнять к статусу «инородческих» регионов (играли свою роль единые верования, близость происхождения, культуры, языка, общность длительного этапа исторического существования и развития), хватало и вполне серьезных, сущностных причин для проявлений недовольства. Среди них – и ограничения, запреты на национальные политические партии, их деятельность, направленную на расширение национального содержания общественной и культурной жизни, неизбежные репрессии относительно инакомыслия и непослушания.
На стыке стремления обеспечения возможностей устраивать жизнь сообразно национальным интересам и общего политического подъема в Европе, России в том числе, под влиянием последнего и по его примеру в подроссийской Украине на рубеже веков зарождаются украинские политические партии. В 1900 г. главным образом усилиями студентов создается Революционная украинская партия (РУП), в 1902 г. от нее откалывается радикальная часть и оформляется Украинская народная партия (УНП). В 1904 г. либеральные силы кладут начало Украинской демократической партии (УДП), а в 1905 – Украинской радикальной партии (УРП). Слияние обеих приводит к оформлению в том же году Украинской радикально-демократической партии (УРДП). В конце 1905 г. из лона Революционной украинской партии выходят Украинская социал-демократическая рабочая партия и Украинский социал-демократический союз «Спилка».
За исключением Украинской народной партии, а также до момента возникновения Революционной Украинской партии, провозглашавших программное требование самостоятельной Украины (брошюра М. Михновского «Самостiйна Украiна»), все остальные организации придерживались курса на украинскую автономию в децентрализованной России. Кроме всего прочего, это создавало возможности для сближения с общероссийским социал-демократическим движением (РСДП (большевиков и меньшевиков), БУНД), народническими структурами эсеровского толка. Всех их объединял лозунг «Долой самодержавие!», выражавший стремление ликвидации социального и национального гнета.
Из означенных платформ украинские партии и исходили в период Первой российской революции 1905–1907 гг., а после ее поражения в полной мере испытали режим реакции царизма, попали под жесточайшие репрессии. Обессиленные, загнанные в глубокое подполье, обескровленные парторганизации вынуждены были приостанавливать свою деятельность.
Большую выживаемость проявили разве что либеральные образования. На основе УРДП было создано легальное межпартийное объединение («профессорская партия») – Товарищество украинских постепеновцев («поступовцiв» – ТУП). Возглавляемое М. С. Грушевским, С. А. Ефремовым, Д. И. Дорошенко, А. В. Никовским товарищество в национальной программе придерживалось курса на демократизацию России, в которой всем нациям, в том числе и украинской, было бы гарантировано право на территориальную автономию. Эта линия проводилась и в сотрудничестве с украинскими делегатами (фракциями) в Государственной думе (собственно, украинские интеллектуалы теоретически «подпитывали» политиков-земляков, иногда участвуя в подготовке важных государственных законопроектов).
Приблизить решение украинского вопроса предпринимаемые парламентские усилия не могли. Бесперспективная ситуация имела тенденции к серьезному усугублению, так как с начала века Европа вступила в затяжную фазу подготовки к переделу уже поделенного мира путем войны. При любом «раскладе» Украина с неизбежностью должна была превратиться в плацдарм кровопролитных, опустошительных сражений во имя удовлетворения абсолютно чуждых для народа, нации интересов. Результатом грядущей войны, кроме несомненных людских и материальных потерь, могло быть и ухудшение российско-украинских отношений, усиление национального гнета.
«Украинская карта» основательно разыгрывалась в международных отношениях кануна войны как объект обостряющихся отношений между Россией, с одной стороны, и Австро-Венгрией с Германией – с другой, и шире – между Антантой и Тройственным союзом. Впрочем, у Украины не было соседей, которые бы не соблазнялись перспективой обогащения за счет украинских ресурсов (территории, населения) в приближающейся войне[64 - См.: Солдатенко В. Ф. «Украiнська карта» в передвоенних мiжнародних стосунках // Історiя Украiни. Навчальний посiбник. Вид. 3-е, доповнене й перероблене. К., 2002. С. 197–200; Он же. «Украiнська тема» в полiтицi держав австро-нiмецького блоку й Антанти // Велика вiйна 1914–1918 рр. i Украiна. У двох книгах. Книга 1. Історичнi нариси. К., 2014. С. 80–109.].
Начавшееся 19 июля (1 августа) 1914 г. вселенское безумие в один день превратило границу между Германией, Австро-Венгрией и Россией в линию фронта, а рассеченную Украину в территорию, где реализовывались важнейшие векторы мирового конфликта. Трагизм положения возрастал в связи с тем, что украинцы являлись массовой ударной силой с обеих сторон. В Российской армии они составляли почти треть личного состава (за годы войны – до 4,5 млн человек). В Австро-Венгрии удельный вес воинов-украинцев был меньше: вместе с добровольцами – «сечевыми стрельцами» – около 270 тыс. И на полях сражений они должны были уничтожать, калечить друг друга.
Политическое украинство оказалось неготовым оперативно отмеживаться от захватнических планов, более того – проявить им сопротивление, названное В. К. Винниченком «сепаратизмом от гибели». Национальная элита разделилась на три основных лагеря.
Большинство деятелей украинских партий и организаций выступили в поддержку военных усилий царского правительства, за «российскую ориентацию». Лидеры ТУП Д. И. Дорошенко, А. Г. Вязлов, А. В. Никовский вошли в повсеместно созданные отделения Всероссийского союза земств и городов (Земгор). Так же действовали и многие представители УСДРП и «Спилки», в частности С. В. Петлюра. Согласно оценке В. К. Винниченко, эти люди «ориентировались на доброе, широкое сердце русской демократии, на гром победы, который смягчит крутое сердце царизма вплоть до степени народоправства, до парламентаризма и до воли наций, которые благоденственно молчали тогда по всем ее необъятным просторам… Это были те из украинцев, которые корнями своей личной жизни слишком глубоко срослись с жизнью русской»[65 - Винниченко В. Вiдродження нацii. К.-Вiдень, 1920. Ч. І. С. 35.].
Параллельно проявилась ориентация и на «немецкий штык». Конечно, в пределах российской Украины она пребывала в латентном состоянии, отчетливо не могла себя оформить. Расчет тут строился на том, что с течением войны будет уничтожена основа национального гнета – царизм. «А немецкий империализм – эксплуататор культурный и разумный. Он не будет так по-дурацки, лениво, так неаккуратно и нерационально грабить, как это делал царизм. Он, доя силы из народа, будет беспокоиться о том, чтобы он не очень брыкался, он не будет отдирать от него последний клок сена, он будет стараться, чтобы дойная корова была сытой и больше молока давала»[66 - Там же. С. 39–40.].
Третий лагерь политически активного украинства придерживался и не российской и не германской ориентации, а собственной, с опорой на собственную нацию, на собственный народ. Такие взгляды были характерными преимущественно для социалистических течений[67 - Там же. С. 41.].
Впрочем, социалисты, также переживавшие непростые времена, раздирались внутренними противоречиями, что рельефно проявлялось, в частности, в УСДРП. Большая ее часть прониклась откровенно оборонческими настроениями и рекламировала их через «Украинскую жизнь» – русскоязычное издание, редактированное С. В. Петлюрой и А. Ф Саликовским. Частыми авторами, помещавшими там свои материалы, были М. С. Грушевский и В. В. Винниченко.
В специальной декларации, которым «Украинская жизнь» откликнулась на начало войны, содержался призыв стать на сторону России против австро-германских врагов и «содействовать успешному выполнению российской армией чрезвычайно важной задачи, выпавшей на ее судьбу». Правда, там же выражалось сожаление по поводу неблагосклонного отношения господствующих российских кругов к стремлениям украинцев[68 - Солдатенко В.Ф. Свiтова вiйна й полiтичнi сили украiнства // Історiя Украiни. Навчальний посiбник. С. 202.].
Меньшая часть УСДП во главе с А. И. Жуком и В. В. Дорошенком, «блокируясь» с бывшим членом «Спилки» М. М. Меленевским (Баском) и А. Ф. Скоропис-Йолтуховским, избрали прогерманскую ориентацию. Вместе с Д. И. Донцовым, Н. К. Зализняком и другими деятелями украинского движения они уже в начале августа 1914 г. реализовали выдвинутое В. К. Липинским предложение о создании во Львове «Союза освобождения Украины» (Союзу визволення Украiни – СВУ), выступившего за победу в войне кайзеровской Германии.
Надднепрянские лидеры отнеслись к СВУ, его деятельности настороженно, сохраняя недоверие вплоть до конца войны.
Небольшая группа членов УСДРП во главе с Л. Юркевичем заняла центристскую позицию, попытавшись отмежеваться как от русофилов из «Украинской жизни», так и от германофилов из СВУ. Они начали в Женеве издание газеты «Боротьба», на страницах которой отстаивали взгляд на украинский вопрос с позиций «интернационального социализма». Вначале к позициям «Борьбы» склонялся и В. К. Винниченко, но через короткое время отдал предпочтение сотрудничеству с «Украинской жизнью»[69 - Там же. С. 203.].
Война огненным катком трижды прокатилась по западным территориям Украины, принесла разорения, неисчислимые беды, страдания. При этом русские военные власти обрушивали террор на головы австро- и германофилов, а их противники, естественно – на русофилов. Пережитую трагедию историки наименовали, по примеру XVII столетия, новой «руиной Украины».
Военные события и дипломатические маневры Австро-Венгрии и Германии делали еще более проблематичными надежды на украинскую соборность[70 - См.: Головченко В. И., Солдатенко В. Ф. Украiнське питання в роки Першоi свiтовоi вiйни. С. 48–100; Они же. Украiна в контекстi свiтових тенденцiй зламу столiть // Нариси iсторii Украiнськоi революцii 1917–1921 рокiв. У двох книгах. Книга перша. К., 2011. С. 13–86.]. К крайнему напряжению, в котором постоянно находилось население Правобережной Украины, добавлялись превентивные меры самодержавия, направленные на искоренение освободительных настроений украинцев на Надднепрянщине. Поводом были, в частности, и провокационные заявления, и действия стратегических противников, стремившихся разжечь сепаратистские движения[71 - См.: Головченко В., Матвiенко В., Солдатенко В. Дипломатична iсторiя Украiни (кiнець ХІХ – перша чверть ХХ столiття). К., 2011. С. 32–67.]. По национально-освободительному движению наносились все более ощутимые удары. Ликвидировались различные очаги украинской культурной жизни, украинские организации, преследовались активисты, запрещались периодические издания.
Невзирая на то, что киевская газета «Рада» с первых же дней войны стремилась демонстрировать свои лояльность и поддержку позиции самодержавия, оформляла оборонческие настроения в поэтические строки вроде «Ми бороним (защищаем – В. С.) нашi хати, нашi тихii гаi», она была закрыта. Та же судьба ждала «Украiнську хату», еженедельник «Слово», журналы «Дзвiн», «Украiна», «Рiдний край», «Лiтературно-науковий вiсник», «Записки украiнського наукового товариства», «Наша кооперацiя» и др. Примечательна даже такая деталь: запрещалось «печатание украинских афиш и плакатов на бумаге сине-желтого цвета или с бордюром тех же цветов»[72 - См.: Солдатенко В. Ф. Загострення украiнського питання в перебiгу вiйни // Історiя Украiни. С. 206.].
Параллельно усилились атаки на сами термины «Украина» и «украинцы». Множились черносотенные публикации, в частности в редактируемом В. В. Шульгиным «Киевлянине», где доказывалось, якобы «Украина» – это «уродливый польский термин», означающий «окраину», а как название региона – «окраину Польши»[73 - Там же.]. Это «подливало масла в костер», особенно после того, как Австро-Венгрия по договору с Германией в ноябре 1916 г. согласилась на возрождение Польского государства, в котором предусматривалась автономия Галиции без деления на Восточную и Западную. Это открывало дорогу для поглощения будущей Польшей всего региона, несмотря на то что в восточной его части подавляющее преобладание принадлежало этническим украинцам[74 - Там же. С. 206–207.].
Символическими стали и арест, ссылка российскими властями М. С. Грушевского как «австрийского шпиона». Причины просты – выдающийся ученый долгие годы работал во Львове, а в день начала войны оказался на отдыхе в Галиции.
Пользуясь условиями военного времени, царские сановники не прекращали атак на украинство, планируя все более масштабные акции. Министр иностранных дел С. Д. Сазонов доказывал: «Теперь наступил подходящий момент, чтобы раз и навсегда покончить с украинским движением»[75 - Там же. С. 206.].
Судя по всему, только перманентно переменчивая ситуация на театрах военных действий не позволяла властям реализовать вызревавшие подобные замыслы: просто не хватало сил.
Результаты такого развития событий концентрировались в двух взаимообусловленных факторах: 1) укреплявшемся сознании лидерами украинства практически полной бесперспективности разрешения в ближайшем будущем национального вопроса, достижения равноправных отношений с российской стороной, усиливавшей великодержавные тенденции и 2) латентном накоплении освободительной энергии, до определенного времени не прорывавшейся наружу, что способствовало возникновению иллюзий об абсолютном подавлении национального движения, его искоренении.
Стихийно сливаясь с другими потоками нараставшего массового недовольства в стране – антивоенными выступлениями, социальными волнениями различных слоев общества, национально-освободительное движение способствовало вызреванию всеохватывающих настроений коренной ломки господствующих порядков, неудержимого стремления к революционным переменам.
II. Февральский сдвиг и рождение надежд
1. Отрешиться от имперского наследия
Среди громадного количества научных (как, впрочем, и ненаучных) изданий, посвященных переломной эпохе в полиэтнической России, значительная часть посвящена межнациональным отношениям. При этом особое внимание привлекает сравнительно недавнее фундаментальное издание московского ученого В. П. Булдакова «Хаос и этнос. Этнические конфликты в России 1917–1918 гг.»[76 - Булдаков В. П. Хаос и этнос. Этнические конфликты в России, 1917–1918 гг. Условия возникновения, хроника, комментарий, анализ. М., 2010. 1096 с.]. И дело не только во внушительном объеме книги, заслуживающем уважения вовлечении в научный оборот впечатляющем круге исторических и историографических источников, их критическом, оригинальном анализе, истолковании, нетривиальных, подчас неожиданных и даже эпатирующих оценках и выводах. У взявшего в руки объемный том читателя, имеющего общие представления об историческом процессе, главных событиях, сразу же возникает вопрос: верно ли уже в названии, призванном обобщенно-лапидарно охарактеризовать воссозданную картину, ее логическую пружину или основной стержень, квалифицируется тогдашнее состояние межнациональных отношений, во всяком случае, представление о их доминанте – как о хаосе? Может быть, априори вести речь если не о «побежденном хаосе», как у Виктора Гюго[77 - См. Гюго Виктор. Человек, который смеется // Гюго В. Собр. соч. в шести томах. Т. 5. М., 1988. С. 337–343 и др.], то, по крайней мере, как о стремлении, движении к такому состоянию, его достижению, которое как раз и зарождалось, начиналось со взрывом революции, а с ее развитием все более становилось объективной реальностью, закономерной, детерминантой?
Может быть и другой угол зрения на проблему этнического хаоса, его трактовки. Можно, конечно, использовать систему координат, в которой жестко централизованное государство является воплощением порядка, а любое покушение на его дестабилизацию, иными словами – национально-освободительное движение – несомненными проявлениями деструкции, акциями, разжигающими низменные страсти, провоцирующими нестабильность, вызывающими кризис. И если далее исходить из того, что «при всех своих пороках российский империализм был далек от образа «тюрьмы народов», считать последнюю констатацию, с которой соглашались не только радикалы-большевики, но и многие другие политические силы «воображаемой величиной», полагать, что политика «разделяй и властвуй» при этом «вовсе не была чисто репрессивной, как казалось (? – В. С.)» представителям «освободительного» (кавычки В. П. Булдакова. – В. С.) движения»[78 - Булдаков В. П. Хаос и этнос. С. 11, 13.], тогда исходная позиция автора представляется определенно тенденциозной, ангажированной, расходящейся с общепринятыми научными критериями. Конечно, вместо возникающих сомнений, невольных вопросов, желания сразу ввязаться в дискуссию на умозрительном уровне, используя противопоставление готовых или же конструируемых схем, предпочтительнее внимательно разобраться как в версии, предложенной В. П. Булдаковым и, главное – в степени ее аргументации, так и не ограничиваться только спорадическими сюжетами (даже в огромном фолианте, посвященном изучению событий в громадной стране в целом, это неизбежно), а поставить задачу системного анализа целенаправленно ограничиваемого предмета исследования, сведения субъектов межнациональных отношений всего до двух. Без сомнения, можно рассчитывать, что полученные в итоге результаты могут оказаться более доказательными, всесторонне обоснованными.
Естественно, при всем желании не упустить ни малейшего мало-мальски значимого нюанса, все же важно постараться реализовать задачу воссоздания процессов на крупно-этническом, если можно так выразиться, уровне, а с формированием и упрочением элементов государственности – в плоскости возникающих, становящихся жизненными реалиями международных смыслов и содержаний.
Впрочем, пытаться настроиться на собственную волну, которая обязательно отличалась бы от имеющихся подходов, точек зрения совсем не означает обязательно доказывать, что кто-то делает не то и не так, как, в общем-то, следовало бы. Надо вникать и в замысел других авторов, представить, понять преследующих сугубо для них важную, исключительную цель. Так, тот же В. П. Булдаков с первых строк своей монографии дает понять, что его «сверхзадача» – постигнуть сущность этнических конфликтов, порождающих этническое насилие, неизбежно приводящее к революционному хаосу[79 - См.: Там же. С. 3–4.].
В этом смысле издание как бы продолжает книгу «Красная смута»[80 - Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М.,1997. 376 с.] вышедшую двумя изданиями[81 - Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. Изд. 2-е. М., 2010. 967 с.], и, по авторским представлениям, превосходящим всю имеющуюся историографию революции[82 - См., напр.: Булдаков В. П. Революция 1917 года: мифы, которые мы выбираем // Вестник Тверского государственного университета. Серия история. 2017. № 1; Он же. Русская революция: утопия, память, наука // Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры. 2017. № 1.; Он же. «Тонкие материи» революции и «ментальные ступоры» историографии // Воронцово поле. Вестник фонда «История Отечества». 2017. № 1; К сталинской диктатуре // Уроки Октября и практики советской системы // Материалы Х международной научной конференции. Москва. 5–7 декабря 2017 г. (История сталинизма. Дебаты). М., 2018. С. 156–166.]. Лейтмотив как названных, так и других трудов В. П. Булдакова при всей терминологической «расцвеченности», метафоричности текстов, ярких морализаторских соображениях-«вкраплениях», нарочито высокомерном отношении к наработкам коллег по профессиональному цеху, весьма прост: в общественной поступи нет ничего хуже, вреднее, предосудительнее и преступнее революций. От них все зло, все беды, все несчастья. И все, кто в них участвуют – от инициаторов, идеологов, лидеров до абсолютно безрассудной, «звереющей», «сатанеющей» в ходе катаклизмов «черни» (т. е. масс. – В. С.), заслуживают лишь порицания и возмущения…
Может быть, уходя от гипертрофированного восприятия и оценок явлений и процессов переломных эпох, и стоит в чем-то согласиться с негативными сторонами действительно далекого от идиллии опыта. Но тогда возникает, как представляется, вполне логичный вопрос: а возможен ли в принципе исторический общественный прогресс без революций.
Как известно, есть лишь два варианта развития человечества (во всяком случае, так было до сих пор) – эволюция и, если она не способна разрешить назревшие противоречия, – революция.
Конечно, революции можно не любить, их можно критиковать и ненавидеть. Но их нельзя отменить, исключить.
Не потому ли желающие искать отрицательные доказательства в оценке революций, нагнетающие страсти вокруг порождающих ими событий и последствий (и таких немало) не ставят вопрос (естественно, ретроспективно и гипотетически) – а что необходимо было делать, чтобы не прекращалось поступательное общественное развитие, с неизбежностью предполагающее социальный прогресс и совершенствование? Даже попыток предложить сколько-нибудь конструктивные «рецепты» не находится.
Автор данной публикации, опираясь на многочисленные труды предшественников и коллег-исследователей, пытался (хотя бы на примерах истории Украины) обосновать детерминированность революций как обязательных и неизбежных вариантов движения общества по восходящей линии[83 - См., напр.: Солдатенко В. Ф. Революции и историческая поступь Украины // Политическая мысль. 1999. № 1–2. С. 154–167; Он же. Вступ. Короткi нотатки про революцii, кон’юнктуру та iсторiографiю // Солдатенко В. Ф. Украiна в революцiйну добу. Історичнi есе-хронiки. В 4-х т. Т. І. Рiк 1917. Харкiв, 2008. С. 7- 84; Он же. Момент iстини (Роздуми про революцii та iх роль в украiнськiй iсторii) // Солдатенко В. Ф. Революцiйна доба в Украiнi (1917–1920 роки): логiка пiзнання, iсторичнi постатi, ключовi епiзоди. К., 2011. С. 394–460; Он же. Культура нацiональноi пам’ятi (на прикладi ставлення до iсторii революцiй) // Солдатенко В. Ф. Нацiональна пам'ять (ресурси та наголоси). К., 2016. С. 52–89 и др.]. Думается, что выводы вполне могут проецироваться на историю России в целом (Украина длительное время была ее органичной составной частью) и по большому счету применимы для понимания, трактовок общемирового развития.
Потому и в данном случае, не находя веских оснований для отхода от выкристаллизованных позиций, представляется важным и необходимым с самого начала осознанно ориентироваться на сущностную, закорененную в сам исторический процесс связь, неразрывное единство социального и национального факторов, особенно рельефно проявляющихся в моменты общественных катаклизмов.
* * *
После отречения 2 марта 1917 г. российского императора Николая II от престола уже на следующий день была принята Декларация Временного правительства о его задачах. Документ включал и обращение к народу, в котором впервые за всю историю Российской империи население именовалось гражданами. А среди демократических свобод, которые бы обеспечили последним их подлинное равенство, предполагалась «отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений»[84 - Российское законодательство Х-ХХ веков. В 9 т. Т. 9. Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. М., 1994. С. 124–125.]. Одновременно декларация 3 марта 1917 г. оформляла принцип «непредрешения» вопроса о государственном устройстве до созыва Учредительного собрания, что подтвердило и обращение правительства «Граждане Российского государства!» от 6 марта[85 - Вестник Временного правительства. 1917. 7 марта.]. Потому официальное провозглашение республиканского государственного порядка и Российской республики чрезвычайно затянулось и произошло только 1 сентября[86 - Там же. 3 сентября.].
Однако жизнь настоятельно требовала своего и Временное правительство вынуждено было мало-помалу выполнять сделанные обещания, которые «ложились» в республиканское русло. Вполне резонно замечание специалистов о том, что практически участники политического процесса в феврале – в начале марта 1917 г. считали: «революционная Россия остро нуждалась в стабильном правовом режиме, который нужен был немедленно, а не по результатам работы Учредительного собрания. Так что приходилось рассчитывать, что те или иные политические формы – в центре и на местах – возникли бы в результате общественной самодеятельности, причем стремительно и в самом скором времени»[87 - Российская революция 1917 года: власть, общество, культура. Т. 1. С. 462.].
20 марта 1917 г. было принято постановление главного исполнительного органа страны «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений»[88 - Архив новейшей истории России. Серия: Публикации. Т. 1. Март – апрель 1917 г. М., 2001. С. 142–143.]. В числе первых документов и шагов в этой сфере стала ликвидация ограничений относительно еврейского населения страны, восстановление автономии Финляндии, согласие на создание в будущем «независимого польского государства»[89 - Российская революция 1917 года: власть, общество, культура. Т. 1. С. 151, 494–495.] и др.
Вряд ли кто отважится оспаривать то, что в своем подавляющем большинстве украинцы ждали свержения самодержавия, надеялись, что это неизбежно произойдет и откроет дорогу к новой жизни во всех ее проявлениях. Правда, задавленное в годы войны национально-освободительное движение не могло развиться в такие действия, которые бы позволяли говорить о мощном, осязаемом вкладе в Февральскую революцию. То, что старший фельдфебель учебной команды Лейб-Гвардии Волынского полка Т. И. Кирпичников утром 27 февраля 1917 г. выстрелом убил штабс-капитана И. С. Лашкевича, прибывшего в казарму с целью организовать солдат на «прекращение беспорядков» в столице империи, вовсе не повод начинать зачислять в актив украинского фактора украинское название полка, его национальный состав и особые отношения к царизму.
Несколько иначе стоит посмотреть на расхожую фотографию, без которой не обходится ни одно солидное издание, посвященное Февральской революции: это большая группа, колонна солдат под огромным красным транспарантом, на котором начертано гордое слово «Волынцы». Это воины столичного гарнизона первыми присоединяются к восставшим рабочим. А за ними пойдет и Литовский полк, затем Преображенский… Так судьба самодержавия была решена.
Достаточно оперативно отреагировали на первые же новости из Петрограда в Киеве. На проведенном по инициативе Товарищества украинских постепеновцев (ТУП) собрании представителей украинских партий, общественных, кооперативных, профессиональных организаций, товариществ уже 3–4 марта создается Украинская Центральная Рада. Параллельно формируются Объединенный комитет общественных организаций, Советы рабочих и солдатских депутатов. Подобной активностью характеризуются первые мартовские дни 1917 г. и в других городах, регионах Украины, захватывая в силовое революционное поле практически всех граждан.
На авансцену политической жизни Украины сразу выдвинулась Центральная Рада. Если остальные организации с самого начала создавались как региональные (Советы, комитеты) или профильные (профсоюзные, кооперативные, просветительные, спортивные, студенческие и др.), Центральная Рада заявила о себе с самого начала как общенациональный политически-координационный центр[90 - Украiнська Центральна Рада. Документи i матерiали. У двох томах. Т. 1. 4 березня – 9 грудня 1917 р. К., 1996. С. 39.], принимающий на себя функции представительства от всего края с преимущественно этнически украинским населением.
Симптоматично уже сообщение, появившееся 5 марта в газете «Киевская мысль» под названием «В украинских организациях»: «Вчера состоялось многолюдное собрание членов различных украинских организаций. На собрании этом все организации объединились и вошли в состав комитета «Центральная рада». К этому комитету присоединилась также и украинская молодежь. Собранием посланы приветственные телеграммы председателю совета министров кн. Львову и министру юстиции Керенскому с выражением надежды, что в свободной России будут удовлетворены все законные права украинского народа»[91 - Киевская мысль. 1917. 5 марта.].
Кроме того, что в данном случае речь идет об инициативной акции собрания в деле консолидации нации, привлекает внимание обращение к Временному правительству, в котором Россия признается свободной страной (хотя еще и не республикой), от которой стоит ждать удовлетворения законных прав (они пока не конкретизируются) украинского народа[92 - Украiнський нацiонально-визвольний рух. Березень – листопад 1917 року: Док. i матерiали. К., 2003. С 37.]. В таком же духе (в одних случаях более категорично, в других несколько умереннее и осторожнее) были выдержаны и другие послания от различных украинских кругов из многих мест с Украины и украинских (можно сказать – диаспорных) организаций, коллективов Петрограда и Москвы, ряда городов из российских губерний[93 - Там же. С. 37–145.].
Уже 9 марта Центральная Рада обратилась к украинскому народу с пламенным призывом воспользоваться возникшей ситуацией для реализации национальных идеалов, для внедрения в жизнь новых общественно-политических устоев. «Упали вековые цепи, – говорилось в документе. – Пришла воля всем угнетенным людям, всем угнетенным нациям России. Пришло время и твоей воли и пробуждение к новой, свободной творческой жизни после более чем двухсотлетнего сна.
Впервые, Украинский тридцатипятимиллионный народ, ты будешь иметь возможность сам за себя сказать, кто ты и как хочешь жить как отдельная нация. С этого времени в дружной семье вольных народов начнешь сам себе ковать лучшую судьбу»[94 - Украiнська Центральна Рада. Документи i матерiали. Т. 1. С. 38.].
Несмотря на то, что из конкретных ближайших целей объявлялось только введение украинского языка в образовательный процесс всех уровней, Центральная Рада в общих чертах ориентировала нацию, как полноправный субъект, на самостоятельные созидательные действия, что, естественно, предполагало и новый уровень отношений со всеми другими народами, в том числе и русским.
Все слои населения призывались к спокойствию, поддержке нового строя и национальной организации.
Возникнув как общественно-политический координационный центр, Центральная Рада стала потенциальным источником национальной власти. Без колебаний она оперативно приступила к организации своих органов на местах – губернских и уездных Рад, войсковых Рад.
Возникала потребность в безотлагательной выработке политической платформы как отправного пункта и перспективной стратегии. Исполнение такой миссии с первого же дня связывалось с возвращением в Украину со ссылки (после Симбирска и Казани с конца 1916 г. это была Москва) выдающегося историка с признанным реноме влиятельного общественного деятеля М. С. Грушевского[95 - Там же. С. 37, 41–43.]. Очевидно, с ним поддерживалась связь и именно на него пал выбор как на потенциально самого предпочтительного, авторитетного руководителя органа, представлявшегося политическому украинству чрезвычайно, даже наиболее важным[96 - Там же. С. 44–45.]. И расчет оказался вполне оправданным.
Впервые появившись на заседании УЦР 15 марта 1917 г., М. С. Грушевский сразу придал ее деятельности мощный интеллектуальный импульс, мгновенно повлиял на кристаллизацию позиции всего украинского движения. Уже 19 марта в официальном сообщении о формировании Центральной Рады довольно четко прорисовался ее политический облик: требование «территориальной автономии Украины с государственным украинским языком, с обеспечением прав национальных меньшинств»[97 - Вiстi з Украiнськоi Центральноi ради. 1917. 19 березня. № 1.]
