Laterna Magica

Solar Abyss

Laterna Magica

Laterna Magica*

Laterna Magica (волшебная лампа) – изобретение А. Кирхера, проекционный аппарат, распространённый в период с XVII по XX вв., состоящий из отверстия для объектива, корпуса с источником света и пластин с изображениями.

Я живу в богом забытом посёлке под названием Суму. Он окружён густым карельским лесом и тихо внемлет бурным потокам местной реки. Ближайший город к нам, город К., находится в двадцати километрах, однако даже несмотря на это, в Суму редко ходят автобусы. Объяснение этому достаточно простое: здесь почти никто не живёт. Лишь изредка можно увидеть на двух единственных улицах пару-тройку усталых и дряхлых стариков, ненужных и брошенных. По ночам подрывается истошный вой собак вкупе с рёвом машин, что мчат по трассе на огромных скоростях.

Тихое, спокойное место, обречённое в скором времени окончательно опустеть и погибнуть. Готов поспорить, что однажды никто уже и не вспомнит о том, что оно вообще когда-либо существовало. Гниющее, сыреющее, крошащееся – оно медленно саморазрушается. Старики, что живут здесь, уже даже не жалуются: знают, что обращаться в управляющую компанию бесполезно. Зачем спасать что-то заведомо мёртвое? И речь здесь не только про здания.

Я вырос здесь, в Суму, и помню те времена, когда посёлок процветал. Чуть поодаль от нас находится работающая и по сей день гидроэлектростанция, на которой когда-то трудились местные работяги, среди которых был и мой отец. Мама днём и ночью пропадала на заправке, где была директором. Я почти не видел её.

Каждодневно ходили автобусы: многочисленных сумусских детей необходимо было везти в школу, находившуюся в соседнем посёлке. А ведь ещё лет десять назад улочки полнились детскими голосами: мы вместе смеялись и плакали, и в этом кусочке цивилизации, окаймлённым лесом, мы были как никогда близки друг с другом. Летом на лавочках рассаживались старики: они смотрели на нас и о чём-то судачили. Белый камень заливало тёплое летнее солнце.

Теперь здесь едва ли можно найти хоть одну живую душу. Старики умирают, а все остальные бегут отсюда при первой же возможности перебраться в город. Признаться честно, я бы и сам не прочь переехать туда исключительно ради удобства, но понимаю, что Суму – вот оно, моё место силы. Только здесь, в немоте улиц, я обретаю долгожданный покой.

Недавно мне исполнился двадцать один год, и в этот же двадцать один год я осиротел: из моих близких не осталось никого. За несколько лет умерла вся моя родня, и произошло это настолько стремительно, что я не успевал оправиться от бесчисленных трагедий. С тех пор я стал затворником.

Каждое утро во мне отзывается ноющая боль, непомерно сильная, словно переходящая от душевного воплощения к физическому. Я открываю глаза, и тотчас же на меня нападает непреодолимое чувство тошноты, а с ним – невыносимая головная боль, словно кто-то вбивает в мой мозг раскалённые гвозди. Порой я уже не справляюсь без многочисленных лекарств, среди которых я перестал различать анальгетики, антидепрессанты и транквилизаторы. Все они смешались в единую горсть белых-белых абсолютно одинаковых таблеток. Мне повезло работать из дома, что сделало мою жизнь проще. Ведь никто не видит моего искажённого болью лица.

Конечно, порой возникают проблемы: то соседям что-то нужно, то приезжает доставка из города, то самому хочется выйти и подышать свежим воздухом. Но в целом именно сейчас я полностью доволен своей жизнью. Безусловно, я всё ещё скорблю по умершим родным, однако в такие моменты в сознание моё закрадывается крайне пугающая мысль: теперь на мне нет никаких обязательств, вызывавших во мне тревогу.

Но об этом, наверное, чуть позже. У меня вообще само по себе крайне запутанное сознание. Наверное, так влияет моё долгое пребывание в одиночестве. Оно сказывается на многом: уже с несколько месяцев я не слежу за собой, редко моюсь и почти не бреюсь. В зеркале я вижу грубую щетину и лицо, испещрённое сыпью. Чуть ниже, на шее – расцвёл расчёсанный в мясо дерматит. Да, в последнее время я страдаю от ужасного, раздражающего зуда. Мне слишком тяжело встать с кровати и помыться. Мне слишком тяжело совершать даже самые простые действия.

Теперь мне не для кого приводить себя в порядок. Не с кем говорить. Некого звать на чай. Я брожу один по двухкомнатной квартире с затёкшим потолком и отсыревшими стенами и шепчу в пустоту. Порой где-то громко мяукает кошка, и я насыпаю ей корм. Порой по стенам мимолётно проскальзывают тени, но я не пугаюсь их: я привык. Для человека, лишившегося семьи и возлюбленной, и это уже какая-никакая компания.

Иногда я сталкиваюсь с тем, что уже не различаю сна и реальности между собой: всё смешалось в безобразную серую массу. Вечерами, когда я нахожусь дома один или выхожу в лес, меня одолевает странное чувство, будто бы кто-то следит за мной. Пристально, не моргая. Отовсюду ко мне подбирается запах гниения и сырости. Временами я слышу голоса тех, кого мне довелось потерять, и это не может не пугать меня. Знаете, это достаточно жутко, – ощущать, что тебя зовут те, кто давно уже мёртв.

А ведь всё началось несколько лет назад… Простите мне мою прерывистость, бога ради. Я только что обратил внимание на старую фотографию, хранящую в себе кусочек хрупкого и безвозвратно погибшего счастья. Обратите внимание на фотографию в отсыревшей и разваливающейся рамке на моей тумбочке. Тут я и мои родители. Папа с мамой улыбаются, а я радостно размахиваю только что купленным самолётиком, сидя у отца на плечах. Я очень люблю эту фотографию: она напоминает мне о лучшем времени в моей жизни – раннем детстве.

Одним из последних людей, которых я потерял, стал мой родной отец. Эта утрата здорово подкосила меня: я имею привычку болезненно привязываться даже к тем, кто причинял мне вред. Любить их, несмотря ни на что, прощать из раза в раз. И, конечно же, переживать смерть близкого человека всегда тяжело, особенно когда это происходит столь неожиданно.

Мой отец не был безгрешным человеком. Наоборот, он причинил и мне, и всей нашей семье слишком много боли. Отец мой трудился на гидроэлектростанции, где занимал должность инженера. Тогда его профессия считалась престижной, а потому хорошо оплачивалась. У него было всё: хорошая работа, жена, маленький сын. И бутылка. Много бутылок этой мерзкой прозрачной дряни, именуемой водкой. Он пил, что называется, «по-чёрному».

В трезвости этот человек выглядел эталоном спокойствия: никогда ни на кого не кричал, славился своей доброжелательностью и вежливостью, пусть и держал со всеми определённую дистанцию. Из-за его отстранённости и невозмутимости мне порой даже казалось, что мой папа – робот. Руководство и сотрудники ГЭС знали его как исполнительного и ответственного работника, у которого всегда всё под контролем. Щедрый муж, мудрый отец, отзывчивый сосед – таким его знали все. Но, к сожалению, не мы.

Мы знали его другим. С самого детства у меня был только один страх – найти бутылку в пакете с продуктами. Все знали, чем это чревато, но никто не мог сказать и слова против. Все просьбы разрушались одним единственным аргументом: «Я устал». По вечерам он превращался из человека в настоящее чудовище, лишённое всякого сострадания. Как только находился повод поругаться, отец начинал кричать, и крик его походил на рычание неведомого дикого зверя. Стены словно дрожали от каждого произнесённого им грязного слова в адрес моей матери.

Каждый мой вечер был бесконечным переживанием за их жизни и здоровья, сопровождаясь ужасно громкими криками и битой посуды. Порой глухо гремели стены: отец прижимал к ним мать и душил, пока та не начинала задыхаться. Играл с ней, как кот, собирающийся убить раненую им птицу.

Моя мама всегда ходила в закрытой одежде: отец не бил её только по лицу, чтобы никто не знал, какой он на самом деле. Но я видел, как на ней распускаются цветы боли: синие, фиолетовые, жёлтые. Видел кровоподтёки, царапины, порезы. Сметал веником клоки её светлых волос, вырванных в порыве драки. Порой мать пыталась ударить его об угол двери или стола, чтобы тот потерял сознание. Не помогало. Больше всего на свете я желал, чтобы в нашей семье воцарился мир. Есть ли что-то более болезненное, чем наблюдать, как близкие тебе люди каждый день медленно убивают друг друга?

Я сидел у себя в комнате, под столом, и плотно-плотно закрывал уши. Тогда я ещё не знал, что меня ждёт, стоит мне чуть-чуть подрасти. Когда я перешёл в подростковый возраст, бесконечная брань полилась и на меня: отец часто жаловался на мою непонятливость, грубость, тупость и безалаберность. Криворукий, жалкий и недостойный – таким я был для него. «Если не можешь учиться, то вали работать: буду я тебе ещё жрачку и сигареты за свои деньги покупать. Ты здоровый лоб и можешь сам себя обеспечивать!» – сказал он мне в вечер, когда я впервые поднял на него руку.