banner banner banner
В сумерках. Книга вторая
В сумерках. Книга вторая
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

В сумерках. Книга вторая

скачать книгу бесплатно


Идею физического устранения Александрова, однажды высказанную Ильей Федоровичем, Цвингер все еще не готов был принять всерьез, но степень его тревожности сильно повысилась. Обдумав все возможные варианты, он решил делать ставку на Сергея Забродина. Тот имел непосредственное отношение к интеллектуальному процессу и должен был найти способ если не оспорить немедленно права исследовательского центра, то хоть, по крайней мере, покопаться в бумагах, заложить какую-нибудь занозу в документацию. Александрова следовало устранить не физически, как грозил Зубов, а юридически, да хотя бы морально подорвать. Хотя бы опорочить. Забродин – алкоголик, субъект ненадежный. Но трезвым производит впечатление человека эрудированного и даже эффективного на своем поле. Не отдавая предпочтения ни Забродину, ни Зубову, Бениамин Аркадьевич заснул с мыслью: «Надо с ним обсудить, надо открыть ему глаза!».

С утра он еще раз сходил на выставку и решил, не откладывая, вернуться в Темь. Не поездом, у него не хватило бы душевных сил сутки с лишним просидеть сиднем в вагоне – улетел самолетом. Но к Зубову не поехал. Заставил себя перетерпеть стресс и обдумать все еще раз.

Не зря терпел. В Теми его ждала новость.

Симпатия, возникшая между Бершадской и Александровым, не отменяла полученного ею задания. Контрольно-счетная палата провела внеплановую проверку и выявила в АНО «Мемориальный музей жертв политического террора Темь-6» нецелевое использование бюджетных средств на 776 тысяч рублей. Нарушение грозило крупным штрафом, а в случае невозможности урегулировать конфликт администрация области могла пойти на прекращение сотрудничества с общественной организацией, что означало бы изъятие всего имущественного комплекса немедленно.

Александров находился в Москве. Костя, старший научный сотрудник, оставленный на хозяйстве, сообщил о неприятности Зубову и Цвингеру. Предлагал вызвать из Москвы пока одну Иру Игоревну.

– Нецелевых расходов не было, она разберется, найдет причины чудовищного недоразумения.

Костя не сомневался в том, что случившееся окажется недоразумением.

Илья Зубов торжествовал.

– Это убьет, убьет его наповал! – кричал он Цвингеру, требуя, чтобы тот немедленно звонил в Москву. – Я, как член ревизионной комиссии, приказываю тебе сообщить о выводах проверки директору. Со мной он разговаривать не станет. Звони ты.

Бениамин Аркадьевич выбрал собственный вариант – позвонил в Москву Забродину. А тот, перепугавшись, брякнул Александрову что-то несуразное про начавшееся изъятие недвижимости, обвинил его в краже бюджетных средств и запаниковал окончательно, вообразив сразу суд, посадку и огласку. Погасить обнаруженную задолженность нечем, он знал точно. Если бы украли, так и погасили бы. А раз не крали – значит, нечем. Кара неотвратима.

Результатом пьяной истерики Забродина стал обширный инфаркт, причем вовсе не у самого паникера. В больницу попал Виктор Михайлович. Во время обследования он пережил клиническую смерть. Врачи спасли его, но про качество и продолжительность жизни пациента говорили мало утешительного. Александров вернулся в Темь в конце августа, в инвалидной коляске.

К тому времени отношения с администрацией удалось урегулировать. Как оказалось, один из объектов строгой зоны не был принят на баланс, так как документы затерялись при прохождении из финансового органа в департамент имущественных отношений, а средства на ремонт и содержание поступили на счет АНО и были освоены. Нестыковку в работе двух ведомств выявила сама Ира Игоревна. Указав чиновникам на допущенную ими ошибку, она бросила все прочие дела и вернлась в столицу выхаживать мужа.

Выставку не продлили. Экспонаты из Москвы забирал Забродин. Он справился с порученной работой, поднялся в собственных глазах и, поважничав недолгое время, запил.

Местные СМИ откликнулись пространными публикациями на сообщение пресс-службы губернатора о нецелевом использовании средств бюджета в музее. Сенсацией выглядел не столько факт растраты, сколько общая сумма, направляемая из областного бюджета на нужды общественной организации. За «разоблачением» ждали возмездия. Позже об истинных причинах конфликта и его урегулировании написали мало и невыразительно. Что-то, мол, там было, да замяли, нет дыма без огня. В Теми судачили о музее, называя его «Музеем ГУЛАГа». Судачили впервые за годы, прошедшие после его создания.

Глава третья

Немецкое телевидение и русский запой

Бениамина Аркадьевича тяготили дрязги между учредителями. Теперь, когда схватка за ресурс грозила стать кровавой, он с облегчением отошел бы от сучинских дел вовсе, но музей оставался краеугольным камнем в его личной карьере. Возглавив региональное отделение международного общества «Мемориал», он дорожил статусом, который весил теперь больше, чем весь Цвингер со всем своим бэкграундом гражданского активиста и биографией парторга обанкротившегося издательства. Он вошел в попечительский совет музея вместе с такими личностями, о которых прежде мог только прочитать в книгах и в любимом журнале «Огонек». Наличие музея выделяло темский «Мемориал» из ряда прочих, порой совсем незначительных организаций. Драматургия его создания и развития закольцевала личную историю Бениамина Аркадьевича, не позволяя вышагнуть из круга, в центре которого находилось Сучино.

Продолжение карьеры он видел в сыне. Сыну он хотел бы передать бразды правления, но не скоро, а потом, когда придет время. Валентин после вуза пришел работать к отцу и прекрасно справлялся. Курировал волонтерское движение. Ежегодный лагерь под эгидой «Мемориала» работал в Сучино, и все шло прекрасно. Досадные нестыковки, когда Зубов, в пику Александрову, останавливал работы, Валентин научился облекать в форму «простоев по причине праздника». Молодежь вдруг отправлялась на экскурсию, или в поход выходного дня, или за грибами. В плохую погоду устраивали читку пьесы, репетицию, обсуждение фильма. Пьесу читали и репетировали в каждой смене. Написал ее Ванченко на местном лагерном материале, время от времени подновлял, добавлял драматургические линии, вводил новых персонажей. Бывало, сам автор присутствовал на разборе текста. В дела организации младший Цвингер не вмешивался. Разрушительно неприличные процессы в руководстве музея оставались под спудом.

Валентин Цвингер и сейчас находился в Сучино. Если бы речь шла о рядовой экскурсии, Бениамин Аркадьевич просто позвонил бы ему, попросил подменить Забродина, безнадежно выпавшего из действительности. Но в Темь едет съемочная группа немецкого телевидения. Ира Игоревна просила Цвингера выехать на объект, чтобы подготовиться к встрече. Сама она примчится при первой возможности, но не раньше завтрашнего вечера. Цвингеру она поставила две задачи: принять-поселить журналистов и переговорить с Николаем Николаевичем Бруном. Бывший заключенный «Темь-6» в эти дни проживал в гостинице строгого участка, работал над книгой своих стихов. Музей становился чем-то вроде творческой дачи для столичной интеллигенции. Православный монархист Брун мог быть интересен телевизионщикам как сам по себе, так и своим поэтическим творчеством.

– Надо, чтобы все срослось, – просила Ира Игоревна. – Вы уж проследите!

Бениамин Аркадьевич обладал столь тонкой организацией психики, что мог бы при некотором усилии заниматься предсказанием будущего за деньги. Необходимость отбыть в Сучино привела его в нервозное состояние. Хотя причин для тревоги не было, он с самого утра знал: грядут неприятности.

В райцентре, куда он приехал на рейсовом автобусе, Цвингер взял такси до музея. Еще с пригорка, глянув на белеющую в долине вышку административного здания бывшей зоны, почуял неладное: какое-то излишнее безмолвие и покой, равный безжизненности. Никто не встретился ему на улицах поселка. Никто не работал на пилораме. Никто не вышел навстречу из штабной палатки волонтерского лагеря. У ограждения стояла подержанная «ауди», бежевая или казавшаяся бежевой от покрывавшей ее пыли.

«Дашка!» – понял Цвингер.

Зубов купил дочери автомобиль на окончание университета. И на этой почве у него с Александровым случился скандал. Даша долго выбирала «машину мечты», и как только нужная иномарка появилась у перекупщиков, Зубов продал пиломатериалы, заготовленные для восстановления аутентичного барака и больнички. Александров, узнав о сделке, потребовал деньги вернуть.

– Убью, сука, – ответил Зубов.

С тех пор учредители не общались уже несколько месяцев.

Должно быть, молодежь в этот час ушла купаться на Талву. Расплатившись с таксистом, Цвингер отогнул полог армейской палатки и шагнул внутрь, в темноту. В нос ударил неприятный, без труда узнаваемый запах. Сына Бениамин Аркадьевич нашел не сразу.

Растолкав пьяного наследника, Бениамин Аркадьевич кое-как объяснил ему, зачем нужно немедленно привести в порядок себя самого и избавиться от всей компании, полегшей на поле алкогольной брани. Валентина мутило, он пошел умываться, и, судя по долетавшим сюда звукам, его выворачивало. «Это хорошо, – подумал рассерженный папаша. – Чистка организма».

И тут проснулся друг сына Роман. Его будто пружиной приподняло. Он все слышал, все понял и, хотя еле держался на ногах, рвался в бой – провести экскурсию для немецких журналистов. Якобы у него имеется собственная разработка, одобренная самим Сергеем Михайловичем, а Сергей Михайлович – заведующий экспозиционным объектом, и компетенции у него неограниченные.

– Последняя инстанция, – слегка спотыкаясь на согласных, сообщил Роман Бениамину Аркадьевичу и шумно втянул в себя воздух.

– Сядь.

– Нет, я не сяду, – парень ухмыльнулся двойственному смыслу фразы. И пояснил: – Если я сяду, я сразу лягу, как они, – махнул рукой в сторону спящих товарищей. – А мне еще рабо-о-о-о-о-тать. Я хочу-у-у работать. Вы меня понимаете?

Две девушки и Андрей спали на двух сдвинутых кроватях. В их позах не усматривалось ни намека на интим. Пирушка была исключительно дружеской.

– Ты же знаешь, Роман: в лагере сухой закон.

– Почему-у-у? Сейчас пересменка. Можем себе позволить.

– Сергей Михайлович разрешил?

– Разрешил? – Роман задумался, еще раз втянул в себя воздух. – Он угостил нас, как коллег. Как старший товарищ. Вот вы, Бениамин Аррр-кадьевич, никогда. А Сергей Михайлович – большой души человек.

Цвингер готов был своими руками Забродина избить, задушить, расстрелять. Но даже не пошел на хутор. Он позвонил Ире Игоревне с просьбой отложить на сутки визит немцев. Соврал про отключение электричества.

«Хорошо хоть Александровых сейчас тут нет, и они не станут… – думал расстроенный Бениамин Аркадьевич, подыскивая определение тому, чего не станут Александровы. – Ах, да! Не станут свидетелями этого позора. – Развил мысль и пришел к следующему умозаключению: – Собственно, позор не мой, не наш с Валентином. – И неожиданно взбодрился: – Кто привел в музей этого никчемного пьянчугу? Александров. Он и виноват». Про содействие Ванченко в трудоустройстве Забродина он решительно забыл. Самоустранился Ванченко, пьески пишет, какой с него спрос. Распределив отцовский гнев между взрослыми соратниками, Бениамин Аркадьевич испытал облегчение. Еще раз посмотрел на спящих. Теперь уже и Роман угомонился, привалившись к одной из девиц. Присмотревшись, Цвингер узнал:

– Ба! Да это Светочка Забродина. Яблочко от яблоньки недалеко откатилось. Страшная вещь – женский алкоголизм, – произнес мстительно и пошел купаться на Талву, предварительно убедившись, что сын встал на путь исправления – заваривает в кухне крепкий чай.

– Сахару, сахару добавь побольше!

Валентин затряс головой в ответ.

У самого берега плескалась мелкая волна, нога чуть не по щиколотку тонула в иле. Стоило пройти дальше, за линию камыша, дно твердело. Он лег на воду, поплыл брассом, перешел на саженки и, наконец, перевернулся на спину, медленно перебирая ногами, удерживая равновесие редкими гребками обеих рук. Солнечный свет сочился сквозь фильтр единственного на всем небосклоне облака. Облачко быстро таяло, и вот уже солнце ударило в лицо со всей силой . Бениамин Аркадьевич прикрыл глаза ладонью, потерял равновесие и, перевернувшись на живот, поплыл к берегу неспешными саженками. Вниз по реке катился звон с Кашкинской колокольни, такой далекий, что не разобрать ни ритма, ни рисунка выбиваемой из бронзы мелодии, слышны были только отрывочные, самые высокие звуки.

«Мы говорим ?партия? – подразумеваем ?Ленин?… Вот то же самое, только музей – и Александров, – заново бередил свою душевную рану Бениамин Аркадьевич, обсыхая на солнышке после купания. – Нас будто нет, мы все невидимки. Он узурпировал всё и распорядился всем, что у нас было».

Теперь Цвингер смотрел на ситуацию, расстроившую его, с умиротворением. Ему открылись иные смыслы. Ведь если рассуждать здраво, коллега Александров ловко избавился от необходимости тратиться на содержание имущественного комплекса. Средства на содержание поступают из бюджета. Вместе с бюджетным финансированием в состав правления вошел представитель администрации, полномочия прочих оказались из-за этого урезаны. Зато новый член всегда заочно присоединяет свой голос к большинству, а это удобно, этим можно манипулировать. Александров намерен добиваться режима охранной зоны вокруг комплекса. Но пока он выбит из седла – спасибо опять же непутевым властям, напутавшим с бумагами, – шанс вырулить остается. Как бы ни относился Цвингер к Зубову и Забродину, он теперь с ними в одной лодке. Они должны что-то придумать и обязательно придумают. Только надо сделать так, чтобы Зубов не оказался сверху. Это важно: чтобы не Зубов и не Александров. А кто? Цвингер вздохнул и пожал плечами. Он не против Виктора, он уважает его, ценит, но за свое место под солнцем будет биться.

«А хорошо, что не надо сегодня встречать немцев, – подумал он, прислушавшись к покою собственной души. – Горячку порет Ира Игоревна, как всегда. Сорвалась, поехали! Но ведь перенесли же на завтра – значит, сразу можно было перенести. И сама приедет завтра».

Давно так хорошо не чувствовал себя Бениамин Аркадьевич. Хорошо-то как – ощущать себя в неспешности окружающей природы! Он совершенно успокоился и решил еще немного поплавать.

Глава четвертая

Переселение народов

Вечером Тамара и Розалия провожали Михаила Крайнова на железнодорожном вокзале. Над раскаленным асфальтом перрона плавился воздух. Женщины в оранжевых жилетах убирали последствия китайской торговли. Пекинский уже ушел.

«Единичка» – так называли скорый «Владивосток – Москва» – задерживалась. Дважды объявили прибытие, а ее нет и нет. Все трое молча курили, дожидаясь окончания неизбежного ритуала прощания у вагона. Слова, сказанные заранее, не требовали повторения. Могли и не приходить на вокзал, сам бы уехал. Тамара с облегчением заметила, что на перрон подтянулись продавцы мороженого, – значит, сейчас точно прибудет.

Михаил Филиппович купил в турагентстве автобусный тур по европейским столицам и билет на проходящий поезд до Москвы, чтобы там присоединиться к группе, под руководством гида добраться до Бреста, пересечь границу Польши, проехать через Берлин, Дрезден, Париж.

– Десять дней, за которые я потрясу мир! – комментировал Михаил Филиппович свое решение отправиться в вояж.

Накануне отбытия признался: возвращаться тем же автобусом он не станет. Сойдет где-нибудь на обратном пути и задержится на месяц или на год – как пойдет дело.

– У меня там в каждой столице и в окрестностях подельники, кореша. Диссиденты! Погуляю, пока не повяжут. Мне еще и на родину на историческую надо, в Мерзебург. Я ж там родился, а ничё не помню. Интересно посмотреть.

– Вышлют же! – волновалась Розалия.

– Сам уеду, когда наскучит.

– Визу не дадут тебе больше никогда.

– Дак я больше не соберусь туда. Сейчас-то со скрипом пустили: подтвердите, говорят, вашу платежеспособность и налоговую чистоту! Ха. Подтвердил. Справку о реабилитации приложил.

Воспользоваться официальным приглашением Михаил Филиппович не хотел. Ему предлагали оформить приглашение, особенно настойчиво звал один товарищ по совместному пребыванию в «Темь-6». Отказался. Ответственность принимающей стороны тяготила бы Крайнова. Приедешь к одному в Германию, а другой во Франции живет, третий в Бельгии – к ним тоже охота, а приглашение на этого выписано, который в Германии, и он обязан за гостя отвечать, сопровождать, следить, как бы чего не пошло криво. Крайнов сейчас, в свои пятьдесят шесть, по-особенному понимал и ценил свободу, причем именно в собственной трактовке этой неоднозначной для философов категории. Свобода – когда сам за себя. Предусмотрительность и законопослушание третьих лиц не должны ограничивать его волеизъявление. Точка.

Запасся разговорниками. Немецкий язык Крайнов учил в школе, английского нахватался у сына. Не того сына, взрослого и чужого, непростившего, а сына, рожденного в новом браке уже после отсидки. Всё, связанное с супружескими отношениями, он держал вне комментариев, оставаясь и в обязательствах, и как бы на воле. Мог спонтанно не ночевать дома, мог внезапно уйти на сплав с компанией друзей, закрыв мастерскую и не сообщив клиентам, когда вернется. Мог сорваться и поехать в Киев, в Москву. Жену никогда ни с кем не обсуждал и не знакомил. Она оставалась за кадром его публичной жизни, работы, загулов и увлечений. Виделась со стороны как бы святой. Не дурой же! Розалия порой говорила: «Не дура же она!». Оставалось соглашаться.

Свела эту троицу мастерская. Новую машину – папину «восьмерку» пора было менять – Тамара решила оттюнинговать и воспользовалась рекомендацией прежней коллеги, Людмилы Ивановны, одноклассницы Крайнова. Тот оказывал весь спектр незаменимых услуг, а если чего-то не делал сам, направлял к надежному специалисту в соседний гараж, а то и на три-четыре гаража дальше. Однажды Тамара завернула в мастерскую к Крайнову вместе с Розалией. Та его околдовала, даже с места не вставая. С тех пор они дружили втроем. В редакции поговаривали, будто подруга отбила у Тамары поклонника, хотя на самом деле треугольник сложился вовсе не такой тривиальный. Михаила и Розалию связывали очень близкие отношения, но вся конструкция держалась на дружбе этих двоих с Тамарой. И вот один из троицы пошел в отрыв.

– Денег должно хватить на год, ориентировочно, – рассуждал Михаил. – Может, удастся там подработать на месте, может, вышлют в Россию, может, вообще там посадят.

О посадке «там» он упомянул весело, с какой-то вроде надеждой. Тамара требовала объяснений. Розалия приняла новость на удивление спокойно. Она понимала, с кем имеет дело. Не подала виду, злится или сожалеет. Уже на подножке вагона подруги вручили Михаилу кошелечек с «неразменным долларом». Символический подарок – оберег, с пожеланием привезти его назад, не обсохнуть в странствиях до последнего.

– Мог бы с собой позвать, – сказала Розалия мрачно поздним вечером, когда, проводив Крайнова, они сидели на кухне у Тамары.

– И ты поехала бы?

– Нет.

Розалия заснула быстро, только подушки головой коснулась, будто провалилась в небытиё. Тамара этого не заметила и долго еще мечтала вслух, как заработают они с Розалией денег – нынче выборы в Законодательное собрание, хорошо заработать можно, если не зевать, – и поедут в Турцию, на море отдыхать. В Европу сложно визу оформлять, а в Египте жарко. Надо начинать с Турции. Возьмут дочек. Дочь Розалии Яна совсем взрослая, на будущий год школу оканчивает, а ни разу еще моря не видела. Вероника тоже не видела моря. Родители возили Тамару на море в ее советском детстве раз пять, а Вероникино детство пришлось на девяностые, когда на окраинах империи шла война, да и денег не хватало, да без отца. Девчонка все детство на даче проб?гала. Так вот, заработают они денег, поедут на турецкое море, только сначала Тамаре надо с кредитом расплатиться… Тут Розалия, ночевавшая на кушетке, храпнула. Тамаре хватило ума не спрашивать, спит ли подруга. Она еще помечтала молча, и сама уснула.

Приснилась «заграница», вся на островах. Между островами реки. Реки текут в море. В море Таня Иванова. Плыви, говорит сюда, манит, манит Тамару. Сама на балконе стоит в городе Будапеште. Почему в Будапеште, если живет в Праге? А Таня рассердилась будто и показывает на автобус. Тамара смотрит, а по Будапешту автобусы «Икарусы» идут один за другим. Поняла: значит, Таня в Будапешт на автобусе приехала. Прямо из Теми, туда автобус ходит. Какой маршрут, спрашивает, а та говорит: любой. Все автобусы в Теми венгерские, садись и поезжай.

Проснулась растревоженная. Не зря Таня уехала. Да и вообще все вокруг на чемоданах: кого ни спросишь – либо дети уехали, либо сестра замуж вышла, либо языки учат, страну себе присматривают для ПМЖ. А то и вовсе: был человек, а хватишься – нету. Уехал, говорят. Уехал по-тихому. Самые отчаянные рвутся в США. Умные – в Канаду. Кто попроще – в бывшие соцстраны. Богатые никуда не едут, виллы покупают в Испании.

– Хочешь в Испанию? – спросила утром Розалию. Та кофе пила, поперхнулась.

– Хочу! – и смотрит выжидающе, что дальше.

– А я нет. У меня к Испании предубеждение. Гражданская война, Герника, Франко, пылающий Мадрид. Как там на пляж пойдешь? Всё кровью полито.

– Ну и воображение у тебя! Наш генеральный сейчас там. Нормально. Над всей Испанией безоблачное небо. И никаких повстанцев. Колбасу доем?

– Пополам дели!

Отъезд Тани на ПМЖ в Чехию не сильно повлиял на содержание жизни Тамары Меркушевой. Они в последнее время отдалились. Настораживало одно: Таня всегда знала, что нужно делать, и всегда поступала правильно. Даже выходя замуж за сутулого первого мужа, она правильно поступила: он стал для нее стартовой площадкой. Почему Таня решила уехать сейчас, когда все налаживается, казалось необъяснимым и тревожило. Уехал и водитель Ваня, наконец смирившийся с тем, что он Семен Давидович. Он-то в Израиль со всей семьей, с ним понятно, а Таня, не отмеченная никакой национальностью, кроме русской? Тоже понеслась, подхваченная вихрем переселения народов.

Тамара, кажется, последняя осталась без родственников за рубежом. Как они там устраиваются, совершенно непонятно. И главное, зачем? Тамаре так интересно работалось и жилось в Теми! Она только в Турцию хотела съездить, потому что море, еду готовить не надо, и режим соблюдать необязательно, не то что в советских санаториях: опоздал в столовую – сиди голодный.

Завтракали медленно, а собирались на работу быстро, из подъезда на улицу чуть не бегом, опаздывали уже.

Горожане подобны дикому зверью. Натаптывают тропы, минуя перекрестки и широкие улицы, насыщенные транспортом. Тамара к своей автопарковке подругу вела напрямик – в соседний двор и там налево через арку на зады супермаркета мимо балкона Рыжей Раи. Тут все ходили. Натоптано было через лужайку от асфальта до асфальта, как в саванне на водопойной тропе. Рая как раз проснулась и вышла подышать. Все, кто тут ходит, привыкли, а Розалия от неожиданности зажмурилась и остановилась. Тамара ее потянула за руку:

– Давай, давай, не тормози, не такое видали.

Они уже садились в машину, когда Розалия нашлась, что возразить:

– Не такое видали, а такое редко где показывают.

Раиса Петровна, хоть родилась, выросла и созрела вдали от города, всегда мечтала иметь балкон. Один залетный шабашник пообещал пристроить балкон к чердаку ее родительского дома. Шабашники ремонтировали коровник. Этот попросился к Рае на квартиру пожить. Он добился полного расположения селянки, а с балконом дело застопорилось, и вообще ничего не вышло. Успел только крышу разобрать. Перекинули бригаду на другой объект. Крышу Раисе местные мужики помогли залатать, от шабашника с той поры ни слуху ни духу. Она и не ждала его, только мальчика родила. «Дала авансом за балкон, и вот те на!» – говорили в деревне. Она не сильно обижалась. На кого обижаться, если так и было. Со временем судачить про балкон перестали. Но балкон – ну очень хотелось.

Раиса ведь до того еще, девушкой, ездила в город, на завод устраивалась, на конвейер, только жилья с балконом ей не дали. Дали койку в общежитии с перспективой получить к пенсии комнату в соседнем блоке. Балконов там не наблюдалось. Тогда какой смысл? Вернулась домой. Тут и надул ее шабашник.

Она, когда уже сына растила, в церковь поехала в Кашкино, где малахольный мужичок восстанавливал колокольню. Думала помолиться. А оказалось, еще рано: не готова церковь, не освящена. Мужичок Раю приметил, пригласил еще приезжать и каждый раз рисовал с нее портреты, на Раису не похожие, а похожие больше на иконы. Раисино что-то в них угадывалось, только если рядом поставить. Она спросила денег, знала, что моделям художники платят. Денег малахольный ей не заплатил, напел с три короба про «сбычу мечт». Обещал, как только на колокольне заиграет колокол, исполнится самое заветное Раисино желание. Велел загадать одно и хранить втайне. Перебрав все желания, Раиса загадала балкон. Художник увидел, как засияло лицо его модели, закричал:

– Вот! Держи, милая, это состояние!

Метнулся за новой картонкой, а Раиса лицо не удержала, но это не беда, художник запомнил, нарисовал картину «Мадонна в ожидании малинова звона».

Денег не заплатил, но и не обманул. Год прошел, как повесили на его колокольню колокол, и ровно день в день в городе померла Раисина тетка. В наследство от нее осталась квартира. Маленькая, на первом этаже. Оба окна выходили во двор, под окном топорщилась сорняками лужайка. Тут Раиса и отгородила себе местечко. Наняла бригаду, они ей стенку под окном проломили, поставили пластиковую дверь, заодно и оба окна поменяли на пластик. Перилами обнесли площадку ровно под балконом второго этажа, залили бетонный пол. Реконструкция стоила дорого, съела все сбережения. Соседи спохватились: мол, несущая стена, разве можно, а – поздно. Вот он, Раисин балкончик. С тех пор каждое погожее утро выходила на воздух она простоволосая, в мятой ночной рубахе из ситца, опухшая ото сна. Стояла на огороженной лужайке, оперевшись на перила собственного «балкона», и равнодушно глядела на людей, спешивших мимо. Порой почесывалась, широко открывая в зевке рот, и потягивалась, показывая рыхлые волосатые подмышки. Розалию как раз подмышки-то и заворожили.

– Откуда взялось это чудо-юдо?

– Как сюда она попала, не знаю, – сказала Тамара. – Когда мы с Ивановой и Чемодановым впервые снимали в музее, она там поварихой работала. Сколько уж лет прошло. Меня не помнит. Зимой иногда неглиже выходит на солнышко. Здорова она, просто размыто представление о границах. Небольшой вывих ума, неопасный.

– Неопасный?! – возразила потрясенная подруга. – Мужчины мимо ходят, все уже импотентами стали, наверное.

– Может, наоборот, возбуждаются.

– Что-то многовато вокруг тебя народу вьется с умственными девиациями.

– Это ты про Мишу? – Тамару слегка напрягало, что подруга еще ни разу не вспомнила отбывшего вчера Крайнова.

– Про Вадика.

Глава пятая

Песня про коня

Павлу Меркушеву исполнилось шестьдесят пять, день рождения отмечали на даче. Поскольку до солнцестояния оставалось еще не меньше недели, наплыва последователей Заратустры, которые по-прежнему осаждали сакральную территорию, не ожидалось. Погода стояла чудесная, на легендарном мысу, где Талва вливалась в Таму, дул сильный ветер. Вероника с дедушкой накануне закончили клеить флотилию воздушных змеев. Планировался грандиозный перформанс. Павел в детстве змеев сам мастерил, а теперь восстанавливал навык по памяти и по чертежам из подшивки журналов «Наука и жизнь». Накануне Тамара и Розалия привезли из города по его заказу разноцветные лебединые боа. С утра Павел их растрепал и приклеивал перья на крылья флагмана. Дочка Розалии Яна, гостившая у Меркушевых, помогала Катерине – тете Кате, как она ее называла, – завивать булочки из дрожжевого теста с маком.

Начали съезжаться остальные гости. Собралась старинная компания, еще из семидесятых. Алексей, которого теперь, по причине утраты лихости, совсем редко называли Лёхой, подвез из города медсестру Люду и с ней кузину Лизу, так и не вышедшую замуж. Супруга Алексея уверяла всех женщин, будто они совсем не изменились, не уточняя, с какого времени. Луковая рёва Нина с мужем имели свой транспорт, а не поехали, здоровье подвело. Бывший коллега Павла Василий Сиринов, которого Тамара, благодаря детским воспоминаниям, называла экстремистом, приехал с женой и внуком двенадцати лет. Все дети сразу побежали на стрелку и до ужина гоняли змеев, подкрепляясь теми самыми завитыми булочками. К вечеру подтянулись приглашенные с ближних дач. Банкет накрыли на террасе. За стол не садились, ждали очень давнюю подругу Катерины. Тамара скептически отнеслась к желанию мамы пригласить Наташу Лебедеву. Павел придерживался того же мнения, что и дочь. Лебедева смолоду ему не нравилась. Надеялся, откажется от приглашения.

– Чужого поля ягода! Что ей наши грядки да парники?