скачать книгу бесплатно
Непосильная и, я думаю, в принципе не решаемая задача найти признаки, качества, свойства, по которым мы, мужчины, выбираем себе женщин. Плохое слово «выбираем», точнее будет сказать – останавливаем мы на ком-то из них свой взгляд, хотим общения, хотим близости. А по другим женщинам взгляд скользит, не цепляя ни сердце, ни плоть. Эти другие могут быть и красивые, и умные, и зовущие, а взгляд – скользит. Сейчас модно говорить о «химии любви». Черт ее знает, заделана ли здесь какая-либо химия, физика, психология, да и вообще что-то разумное…
Правда, у меня лично уже с юности было одно полуосознанное предпочтение в выборе предмета моего внимания к женщинам: мне не нравились девушки слишком современные, стремящиеся быть «как все» в своих пристрастиях, суждениях, нарядах, прическах, манере поведения. Руководствовался принципом: она должна быть «на шаг позади моды». Почему это предпочтение «полуосознанное»? Да потому, что девушка «не слишком современная» – понятно, а вот какая она именно – неясно. Русская классика породила у меня размытые представления о скромных, застенчивых, прелестных своим естеством тургеневских женщинах. Такой ОНА мне и показалась. Такой ОНА и оказалась в жизни, хотя и далеко не во всех своих проявлениях.
Итак, увидел и обомлел. Стройная, красивая, в черном облегающем свитере с белыми оленями на груди (этот свитер станет впоследствии одним из наших семейных анекдотов). Несмотря на свой донжуанский взгляд, я был весьма робким по отношению к женщинам. Вроде бы сам был парнем нормальным (а если не скромничать, может, даже и выше нормы): рост 182 см, спортивен, профессионально водил машину (гонщиком в обществе «Торпедо» был!), увлекался фотографией, входил в студенческую сборную Москвы по плаванию, начитан и вообще не дурак, и все равно мне казалось: ну как я таким прекрасным девушкам понравиться могу! И я робел, не знал, как же к ним можно подступиться. И здесь не подступился.
Прошел месяц, и нас распределили по группам. Собралась наша группа, посмотрел я на девушек и ахнул – она среди них! Конечно, уже в другом наряде, но она! Кстати, о наряде. Значительно позднее выяснилось, что была у нее черная кофта и белый рисунок на ней был, но не с оленями, как мне показалось, а с абстрактным рисунком. Отсюда и анекдот – не на той женился!
Женился… До этого пять лет ухаживал. Да как ухаживал! На первых моих фотопортретах, которые я в газетах печатал, только она. В театр пошла без меня, я рядом с ней в ложе билеты скупил, благо в мое время это не так дорого стоило, и на спектакль пришел. Первые мои стихи (они же и последние) – о ней. Первый мой ресторан в жизни – с ней.
С этим рестораном интересно приключилось. Это был не абы какой, а лучший ресторан Москвы – «Метрополь»! Забрал я свою стипендию – 21 рубль, добавил еще четыре рубля, и пошли мы с ней отмечать мой день рождения. Заказали устриц! Конечно, до этого мы о них только у Бальзака и Мопассана читали. Бутылку сухого итальянского вина, что-то еще вкусное. Спросили у официанта, что это за блюдо такое в меню стоит – «Сюрприз»? Он не ответил, но загадочно улыбнулся. Заказали. Принес нам вытянутый длинный рулет, облил коньяком и поджег. Он горит голубым пламенем, официант разрезал его, а внутри мороженое! Необычно и очень вкусно. Заплатил я за все это пиршество меньше 16 рублей.
Прошло 25 лет после нашей свадьбы (было это, следовательно, в 1984 году), и решил я пойти с дочерью и зятем в этот же ресторан, за этот же столик. Пришли, посмотрели карту. Устриц нет, «Сюрприза» нет, сухого хорошего вина нет. Принесли болгарский коньяк, незрелые помидоры, жесткое мясо. И хотя взял я с собой достаточно много денег, не хватило – пришлось зятю доплачивать!
Прошло еще 25 лет, и опять я решил с женой за этим столиком посидеть. Не получилось, ибо ресторан в наше время вообще для простой публики, которая с улицы, закрыт! Его можно только снять целиком за бешеные деньги для какого-нибудь корпоратива или отдельного олигарха. Закрыт для народа ресторан со знаменитым историческим залом с фонтаном посредине, с витражными потолками, зал, в котором бывали чуть ли не все великие люди России – актеры, писатели, государственные деятели, закрыт «для подлого народа»! Так и хочется воскликнуть: «О времена, о нравы!»
Вообще в любимой моей Москве с любимыми народом местами что-то неладное происходит. Практически в любом городе Европы, да и во многих российских, есть свои исторические традиции. Приедешь в такой город, тебе обязательно посоветуют сходить в историческое кафе – «там великий имярек любил поесть», в пивную, где другой имярек пива попить любил, посетить беседку, в которой принято в любви признаваться, и т. д. В Москве в советские времена хотя и мало, но были такие места. Старые и не особо старые москвичи помнят еще, как съезжались со всего города поесть заварной эклер в маленькую булочную в Столешниковом переулке. Их прямо из пекарни, открыв фанерную дверцу в стене, горячими подавали. Выпить бокал шампанского в магазине «Вино» на улице Горького. Поесть самое вкусное мороженое в ЦУМе. Где все это теперь? На месте булочной – ювелирный бутик, магазина «Вино» – бутик модной одежды, ЦУМ превратили в супердорогой торговый дворец, где продавать мороженое «по определению» невозможно… Не может жить город без своих традиций, без веками освещенных людских симпатий, привычек! Все, возвращаюсь к течению моей жизни.
Итак, в конце последнего, пятого курса института женился. И вот уже седьмой десяток лет вместе, неразлучно! Некоторые (особенно молодые) удивляются: как вообще можно столько лет с одним человеком жить? Сам не знаю как. Вот об этом и хочется порассуждать на примере нашей совместной жизни.
Говорят, что сходятся противоположности. Может быть, и сходятся, но жить при этом ох как сложно! Жена – полная противоположность мне. Я человек чувствительный, романтичный, нежный, бываю ну совсем как кисейная барышня. Жена ласки-обнимашки совсем не любит. Строгая, во многом чопорная английская леди. За все годы жизни у нас только одна совместная фотография, на которой она стоит, полуобняв меня за плечи. Я, как, впрочем, и многие другие мужчины, люблю, когда меня хвалят за труды мои. А женщинам мужчин лучше не просто хвалить, но восхищаться ими надо, чтобы елей по телу растекался. Прихожу я к жене со своей статьей, напечатанной в центральной газете (!), жду восторгов, а в ответ сухое поздравление и справедливые замечания по поводу недостатков написанного. Спорим в компании по каким-то вопросам, ищу я у жены поддержку своей точки зрения, она же чаще всего сомневается в моей правоте. Но я же муж, я всегда для жены должен быть прав! И так далее и тому подобное… Жуть, врагу такого не пожелаешь.
Так почему же шестьдесят с лишним лет вместе? Очень точно подходит к моим отношениям к жене вычитанная где-то фраза: «Я десятки раз хотел ее убить, но ни разу – развестись». Действительно, при всех моих возмущениях, обидах, ссорах – никогда даже мысль не промелькнула развестись. Не представлял и до сих пор не представляю себе жизнь без жены. Это невозможно! Настолько сильно это во мне сидит, что я, не веря ни в какое колдовство, иногда думаю: а может, это меня приворожили, какой-то порошок подсыпали? «Порошок» привязанности, конечно, есть. Прежде всего он в уме жены. Это не мифический «женский ум», а просто ум. Умным или не очень умным может быть человек любого пола. Вычитал я такой простенький анекдот:
– Во-первых, женщина должна быть умной.
– Нет, это во-вторых, а что во-первых?
Нет, это все-таки во-первых! Как же это важно для совместной жизни, когда вместе можно обсуждать самые разные вопросы, проблемы, говорить с женой о совместно прочитанных книгах, о выступлениях политиков, о событиях в различных жизненных сферах. Прийти к общему выводу, поспорить, поругаться, но на равных! Здесь важно сделать одно принципиальное замечание. Жить с умной женой может только мужчина, который не просто умный сам по себе, но и уважает ум других людей. Раз уж этот отрывок в книге сугубо личностной, почти интимный, то позволю себе сделать еще одно отступление.
У меня есть уйма недостатков. О некоторых из них я сам знаю, о других друзья и знакомые любезно мне напоминают. Но есть у меня и некоторые достоинства. Пожалуй, одним из главных считаю полное отсутствие чувства зависти. Я не просто не завидую людям, которых признаю умнее меня, образованнее, более успешными в жизни, но искренне восхищаюсь ими, любуюсь, горжусь дружбой с ними. Думаю, что причиной отсутствия зависти является то, что я сам (да простит меня читатель!) считаю себя достаточно умным и образованным человеком. Поэтому мой ход рассуждений простой: «Как умен этот человек, как он талантлив! Но я и сам не дурак, и в каких-то областях знаний и в чем-то особливом я, может быть, и выше его». Глубоко убежден, что завистливый человек – это человек, который, может, и неосознанно, но не считает себя достаточно умным, заведомо ставит себя в унизительное положение второсортного. Не люблю завистливых людей, ущербны они. Вернемся, однако, к проблемам жизни с умной женой.
Так вот, ум моей жены не унижает меня, напротив, с ней, хотя и трудно, но интересно жить. Здесь важно и еще одно обстоятельство, с этим связанное. Умная жена очень позитивно воспринимается в любом обществе – в компании друзей, коллегами по работе, соседями по обеденному столу в санатории и т. д. Бывает ведь, что всем хороша жена: и к мужу ласкова, и чтит его безмерно, облизывает, но дома. А в компании в лучшем случае – молчаливая серая мышка. А то и просто дурочкой выглядит. После такого и к мужу начинают подозрительно присматриваться: что же он себе такую выбрал?
Конечно, просто быть умной – не единственное условие длительной совместной жизни. Здесь важно еще, говоря по-научному, совпадение «основных линий» – нравственных, культурных, поведенческих и других. Это когда супруги близки по определению добра и зла, прекрасного и безобразного, гостеприимства и замкнутости и т. д. Образно говорят об этом как о совпадении «группы крови». Без этого совпадения никакой ум не поможет. У нас – совпала, так и живем вместе более 60 лет. И трудно, и прекрасно. И очень гордимся тем, что подарила дочка нам на золотую свадьбу медный знак, на котором выгравированы слова: «За отвагу и мужество, проявленные в 50-летней любви. За преданность и верность. Еще столько же и так же качественно». Так и продолжаем жить.
Сел я в актовом зале на первой лекции в институте за стол и увидел вырезанное на нем ножом «стихотворение»:
Опять зима,
Опять мороз,
И я на печку
Пополоз…
Пожалуй, витавший в воздухе дух поэзии и отличал филфак от других учебных заведений, а так – пять лет довольно обычной жизни в обычном советском институте. Учеба, зачеты и экзамены, поездка на картошку, работа пионервожатыми в лагерях… Впрочем, были и свои зацепки.
Во-первых, хотя я и не решился поступать в МГУ, он само частично ко мне «поступил». Речь идет о том, что, как я уже писал, в конце жизни Сталина в результате воскресшего антисемитизма многих преподавателей повыгоняли из МГУ. Они перешли кто в школы, кто в другие вузы. Многие попали и в наш институт. Вообще состав преподавателей у нас был поистине звездным. Для тех, кто профессионально занимается филологией и историей, многое скажут такие фамилии, как М. Панов, Е. Тагер, Н. Балашев, В. Водовозов. Достаточно хотя бы посмотреть в Википедии, что это за люди были – ученые, педагоги первой величины.
Во-вторых, студенческая группа у нас была замечательная. Не только потому, что почти все девочки были медалистками, а прежде всего потому, что у многих была одна «группа крови». Достаточно сказать, что наше увлечение литературой было настолько велико, что мы решили собираться по очереди по домам и там читать своих любимых поэтов. У меня, в частности, читали В. Маяковского, которого я люблю всю жизнь, и юношеское мое увлечение – поэзия Г. Гейне.
С этими вечерами, кстати, была одна характерная для нашего времени история. Вызвали меня вдруг в Первый отдел. Под этим номером почти в каждом учреждении, а в студенческих подавно, существовали отделы КГБ. Вызвали и спросили, что это за сборища по домам мы устраиваем. Ведь всё знали! Объяснил, что только стихи читаем, вроде успокоились.
И, наконец, в-третьих. Был я в школе троечником, а на всех многочисленных экзаменах в институте за все годы учебы получил только одну четверку, остальные сдавал на пять! Да потом и в академии, и в аспирантуре были только отличные оценки, ни одной четверки. Честное слово, не хвастаюсь я, а лишь подтверждаю этим одну банальную истину: как важно, чтобы человек не просто нашел свое призвание, но и стремился реализоваться в жизни.
И еще одно отступление. С первых курсов института я начал подрабатывать. Где мог и как мог. Обходил десятки газет, чтобы напроситься на репортажную заметку, продавал изредка журналам свои фотографии, позднее занимался подвозом на своем «лимузине» – «Москвиче-401». Где-то на втором курсе пришел к нам на поток (это когда все группы на одной лекции собираются) солидный дяденька:
– Кто из вас хочет подработать экскурсоводами по Москве?
Встали несколько человек, но пошел на трехмесячные курсы один я. Окончил, получил официальное удостоверение. До сих пор его храню: «Удостоверение № 20. Дано т. Соколову Владимиру Михайловичу в том, что он действительно работает в Московском городском экскурсионном бюро Управления культуры Исполкома Моссовета в должности экскурсовода». С тех пор почти все студенческие годы в туристские пики приглашали меня водить экскурсии по городу. Три рубля шестьдесят копеек за экскурсию для советских людей, пять сорок – за экскурсии для иностранцев. Хорошая прибавка к нашей стипендии в 21 рубль! На четвертом и пятом курсах я уже работал «за беременных»: в школе мне давали вести уроки по литературе за учительниц, которые ушли в декретный отпуск.
Поражают меня многие молодые люди. Здоровый парень выпрашивает у родителей деньги, чтобы свою девушку куда-нибудь повести. Девица просит на губную помаду. Жуть. Не принято у нас, к сожалению, чтобы уже в юном возрасте дети находили себе посильную работу. Помню, какое удивление было в советское время (просто шок!), когда просочилась информация о том, что дочь президента США Кеннеди, учась в Париже, подрабатывала (как она говорила, на чулки себе)… посудомойкой в кафе! Надо сказать, что я вообще всю жизнь, чтобы обеспечить достойное житье-бытье своей семье и себе, работал по возможности на двух, а порою и трех работах. По-моему, это естественно для нормального мужчины. Горд и рад был, когда узнал, что младшая моя внучка (дед – профессор, родители – люди достаточно обеспеченные), учась в университете в Праге (туда судьба мою дочь закинула), пошла работать официанткой в скромный пивной бар. И все годы учебы работала в нем и отстояла право самой платить за учебу. Старшая внучка работала экскурсоводом на речном пароходике.
Запомнился институт и вот еще чем. Дело в том, что, будучи гуманитарием «на клеточном уровне», я с раннего детства увлекся автомобилями. Я писал уже о том, что в пятнадцать лет в Клубе юных автомобилистов по окончании занятий получил юношеские права. В восемнадцать лет обменял их на взрослые. С тех пор автомобиль на всю жизнь стал моей страстью. И так случилось, что на втором курсе института у меня появился собственный «шикарный лимузин»! У единственного студента из всего института (да, наверное, и его преподавателей)! Благодарить за это надо Н.С. Хрущева.
Он решил, что совсем старые машины можно продать тем, кто ими пользовался по своему служебному положению. Мой отец ездил на «Москвиче-401», его-то он и купил за 600 рублей. Отец в это время получал в месяц где-то около 200 рублей, так что осилить эту покупку смог. «Москвич-401» был копией немецкой машины Opel Kadett K-38, т. е. 1938 года постройки. Лимузин был примитивен до невероятности. Багажника не было вообще, для вещей была узкая щель в салоне между диваном и кузовом. Дворники были не с электроприводом, а работали от мотора: чем быстрее едешь, тем сильнее они двигались. Поэтому когда дорогу плохо видно и ты едешь тихо, они еле-еле чистили стекло. Никакой электроники, конечно, не было и в помине, все регулировалось отверткой. К тому же автомобиль был старый, двигатель стучал, двери открывались с трудом, салон – протертый до дыр. Полгода я приводил его хоть в какой-то порядок, мама обшила салон байкой с цветочками (справка из Википедии: «Байка – мягкая, рыхлая, тяжелая хлопчатобумажная ткань с густым двусторонним начесанным ворсом»), и я стал ездить. Конечно, в институт я на нем не приезжал, стыдно было так выкаблучиваться, но по Москве и за городом катался вовсю. Как же комфортно было ездить в эти годы по городу! Даже на улице Горького (центр Москвы!) не то что не было пробок, но машину от машины отделяло огромное расстояние.
На третьем курсе института решился поехать на своем «лимузине» в «кругосветное» путешествие. Пригласил свою любимую и нашего с ней друга по институтской группе Мишу Коченова (царство ему небесное, редкой душевной красотой наделен он был). Загрузился как мог запасными частями, поменял карбюратор, поставил в связи с этим на время ограничитель скорости (он у автомобилистов назывался неприличным словом), и тронулись мы в путь. В Ленинград. Со средней скоростью 40 км в час. С такой скоростью мы к обеду доехали до Черной Грязи – поселка, который от тогдашних границ Москвы отстоял километров на сорок. Пообедали и поехали дальше. Приехали в Новгород, посмотрели город, переночевали и поехали дальше. Наконец доехали до Ленинграда. Пожили там два дня у знакомых и отправились «за границу». Именно так представлялись в то время советским людям прибалтийские республики. Поражало все: хотя и узкие, но отличные дороги, и красивые дома, и отсутствие в деревнях покосившихся заборов, да, собственно говоря, и деревнями это назвать было нельзя – просто маленькие опрятные городки.
В Эстонии мы убедились, как важно знать русскую литературу. Когда приехали в Таллин, то оказалось, что ни в одном отеле нет свободных мест. А уже вечер, надо где-нибудь переночевать. В одном месте нам подсказали: «Езжайте на аэродром, он недалеко от города, там в гостинице можно устроиться». Поехали. Подошли к дежурной в аэропорту, молодой симпатичной эстонке, и я решил пошутить и начал цитировать из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова: «Мы передовая машина автомобильного пробега “Ударим по бездорожью и разгильдяйству”. Нам бы надо переночевать где-то». Девушка на плохом русском языке и при полном отсутствии знаний русской литературы растерянно сказала: «Я могу предложить вам место в комнате матери и ребенка. А автомобиль можно поставить на летном поле. Оно огорожено». Так мы все трое с комфортом и переночевали.
В Латвии, наученные горьким опытом поисков жилья, мы уже стали искать пристанище, километров десять-пятнадцать не доезжая до Риги. Маленький поселок. Красивый особняк. Решились спросить, где можно переночевать. Худенькая, ухоженная, интеллигентная женщина сказала: «Можно у меня». За ужином, которым она нас угостила, разговорились и услышали типичную житейскую историю, которой никого не удивишь сегодня, но поразившую нас в то время. Она вдова бывшего министра буржуазной Латвии. После присоединения ее к СССР, несмотря на то что никакой политической деятельностью он не занимался, его выслали в Сибирь, где он и умер. А ее не тронули, даже оставили домик под Ригой, где она и живет.
Последнее, что запомнилось из нашей «кругосветки», – возвращение в Москву. Возвращались мы вдвоем с Мишей, любимая моя вернулась домой самолетом, чтобы помочь сестре поступить в институт. На всю дорогу от Риги до Москвы у нас осталось один рубль шестьдесят копеек на двоих. Перед отъездом решили утром перекусить. Зашли в ресторанчик в гостинице у моря. Стали выбирать самые дешевые блюда. И тут в ресторан вошел Игорь Ильинский – великий наш актер – и сел за наш столик! Не знаю, как он там оказался, видимо, отдыхал в тихом месте. И вот Ильинский заказывает себе какой-то пышный омлет, кофе, пирожное. Мы сглотнули слюну и попросили принести нам по такому же омлету, конечно, без пирожных. В результате заплатили за завтрак все, что наскребли в карманах, и отправились в дорогу до Москвы без копейки денег. А это на нашем «лимузине» – день езды. Так и ехали. По дороге изредка кого-нибудь подвозили, нас за это подкармливали то яблоком, то пирожком. Умная машина экономно тратила бензин и не довезла нас до дома только метров двести. Мы вдвоем докатили ее на руках во двор. Сколько потом я ни путешествовал на машине по Европам, но эта поездка так и осталась в памяти как самая прекрасная. Если уж рассказал об автопробеге, то скажу и о том, как вообще относился я к спорту или, лучше, как он относился ко мне.
Связь моя со спортом была несколько странная. В школьные годы увлекся велосипедом. Гонял по Москве вдоль и поперек, десятки километров. Еду как-то по Садовому кольцу, обгоняет меня группа велосипедистов-спортсменов с тренером. Я пристроился за ними, кручу педали, еду. Выехали за город на Можайское шоссе. Там они стартовали на время на десять километров: пять в одну сторону и пять обратно. И я за ними. Все они, конечно, меня обогнали, я устал сильно, хотел раньше назад повернуть, но дотерпел и прошел всю дистанцию. Там мне тренер сказал, что я молодец, без подготовки все выдержал: «Мы юношеская команда “Спартака”, ты приходи завтра на нашу базу в Измайлово, тренироваться будешь, я тебя возьму». Я не пришел, так «любителем» долгие годы на велосипеде раскатывал.
В институте спорт хорошо развит был. Пошел я для начала в стрелковую секцию. Дали мне там мелкокалиберную винтовку, как сейчас помню, ТОЗ-12, – и велели стрелять «стандарт». Это когда стреляешь с трех позиций: лежа, с колена и стоя. Я выбил что-то за 80 очков – на второй разряд. Тренер обрадовался, в институтскую сборную зачислил, стал индивидуально со мною заниматься. Сколько ни занимался, я ни на одно очко больше так никогда и не выбил. Любопытно, что дочь моя в пионерском лагере тоже стрельбой из «мелкашки» занялась и на первое место вышла. Хранится в нашем семейном архиве фотография, где стоит она на пьедестале почета с винтовкой наперевес.
Из стрелковой секции я ушел и стал заниматься плаванием. Тут у меня уже вполне приличные результаты были – сказалось мое феодосийское детство. Вошел я не только в институтскую команду, но и в студенческую сборную Москвы. Коронный номер был у меня 200 метров брасом. Плавал все пять лет учебы в институте, участвовал даже во всесоюзных студенческих соревнованиях страны. Плавать брасом я научил и дочь, и всех своих внуков. В молодости с дочерью в море на пять-шесть километров заплывали. Больше всего и дольше всего я занимался автомобилем. И как профессионал, и как любитель. В юности включили меня в команду шоссейников в спортивное общество «Торпедо», там хотя я и не брал на соревнованиях призовых мест, но всегда входил в число мест зачетных – «надежным товарищем» был. Автоспорт дал мне навыки безаварийной езды: больше полувека за рулем – и ни одной аварии!
Институтская жизнь завершилась свадьбой. Пять лет ухаживал! И цветы дарил, и стихи писал, фотопортреты делал и в газетах их публиковал, поездки по стране организовывал, походы в театр – и вообще все пять лет от себя старался далеко не отпускать… По нынешним временам так ухаживать нереально, что-то из области фантастики, недаром я до сих пор считаю, что чувства мои или от Бога, или от дьявола. Да и по тамошним временам было это нетипично. Зато свадьба была совершенно типичной для советского времени. Расписались в скромной комнатушке загса на Басманной. Никаких ресторанов, все на дому. Тесть заказал в домоуправлении скамейки, составили столы и в двухкомнатной квартире, собрали человек сорок. Выпили, закусили, потанцевали, и мы отправились в свою первую в жизни квартиру. Вернее, комнату. Была эта комната в уникальном для Москвы доме. Сейчас невозможно поверить, что почти в центре столицы стоял ряд деревенских домов. С печным отоплением, с завалинками, с крохотным огородом, с собачьей будкой. Стояли они на улице Дурова, там, где сейчас спортивный комплекс «Олимпийский». Вот в таком доме, в комнате мужа моей сестры, мы и жили несколько месяцев, пока родители меняли наши две комнаты в коммунальной квартире. Готовились к выпускным экзаменам в институте, гуляли по огородам с чудесной собакой Найдой, принимали гостей. И радовались жизни.
Окончил я институт и получил по распределению должность учителя русского языка и литературы в 135-ю московскую школу. Глубоко убежден в справедливости и эффективности обязательного распределения на работу выпускников университетов, институтов (в современной России – бюджетников). Государство за народные деньги обучило тебя, дало профессию, так и отработай на государственные нужды хотя бы три года! Было бы еще правильнее, как в некоторых образовательных системах в мире, чтобы диплом вручали не сразу же после окончания вуза, а после нескольких лет работы по специальности. По данным достоверной статистики, от 45 до 77 % всех выпускников (в зависимости от сферы деятельности) работает не по профессии, полученной в вузе! Это происходит и в силу объективных причин – нет работы по специальности, но чаще всего причин сугубо субъективных. Родители протолкнули на перспективную, хотя и не твою по профессии работу, разочаровался в профессии, которая в дипломе стоит, сам устроился на непыльной, выгодной работе и т. д. Вот в данном случае и не стоит диплом выдавать. Необходимы другие знания – поступай заново в университет на платной основе и учись.
Сам я, каюсь, отработал в школе менее двух лет. Так мало не потому, что бежал из нее, а в силу как раз «государственной необходимости», о чем расскажу позднее. Работа же учителем мне нравилась, несмотря на первую мою зарплату в 75 рублей. Хороший коллектив, хорошие школьники. Я с ними быстро подружился. Молодой был, энергичный, опять же «почетное» звание имел – «Турист СССР». Водил свой класс в театры, музеи, а потом решился на большой поход из Москвы до Ясной Поляны, поскольку, как говорят специалисты, так и сам Лев Николаевич хаживал. И пошли. Маршрут был такой: доехали на электричке до Серпухова, вышли к Оке и пошли по берегу до городка Алексино в Тульской области, а там уж и до Ясной Поляны. Дня три шли. Ночевали в палатках, варили суп из утки, которую в деревне купили, пели песни у костра. Красота! Из Ясной Поляны дошли до Тулы и поселились на ночь в местной школе. В физкультурном зале легли на маты и только заснули, как нас разбудили. Нарядные, в торжественных одеждах, веселые ребята из школы праздновали там свой выпускной вечер, узнали, что в школе ночуют москвичи, и решили пригласить их на свой бал. Встали мои ребятки – прожженные кеды, грязные шаровары, всклокоченные немытые волосы. Но глаза горят, просят меня разрешить. Я разрешил, конечно, и пошли они на бал, и закрутились в танцах диковинные пары отутюженных хозяев и диких туристов. Вечер этот до сих пор вспоминается, а путешествие наше мы потом в школьный спектакль воплотили.
Поехали мы поездом и на экскурсию в Ленинград. Там тоже в школе остановились, весь город обошли, в музеях побывали и обратно самолетом в Москву возвратились. И ребята, и я, их классный руководитель, впервые самолетом летели. Так и жила школа в начале шестидесятых годов. Общаясь с сегодняшними четырнадцатилетними сверстниками подростков того времени, убедился я, что не могут они понять, как это можно жить полноценной жизнью, весело, разнообразно, творчески без мобильников, смартфонов, планшетов, «Одноклассников» и прочих прелестей интернета. Я не только не противник интернета, но и яростный его поклонник. Единственное, что меня угнетает, – это убежденность современной молодежи в том, что без него нет жизни.
В чем же, как заявлено в названии главы, уникальность класса, где я был классным руководителем? В его учителях русского языка и литературы. В восьмом классе это был я. Конечно, совсем я не уникален. И все же уже в эти молодые годы хотя и нечасто, но печатался я в центральных газетах, готовил репортажи по телевидению, стал членом Союза журналистов (это была очень почетная организация) и прямо с учительской должности стал руководить комсомолом центрального района Москвы. Но истинная уникальность была в том, что мне на смену учителем в 9-м классе по моей рекомендации пришел настоящий поэт – Александр Аронов, тот самый, кто написал известные стихи «Остановиться, оглянуться», «Гетто, 1943 год», слова песни «Если у вас нету тети» и многие другие.
С Ароновым мы учились в одном институте. Он был на два курса старше меня, но нас подружила любовь к поэзии, публикации в институтской многотиражке, общительность характера и некая склонность к авантюрам. В студенческие годы вышел в печати (уже не помню, кто, когда и почему его издал) скромный сборничек под названием «Молодые о молодых». Интересна его идея: молодые критики пишут о молодых поэтах. Я опубликовал в нем статью о самых первых публикациях стихов А. Вознесенского, которые просто потрясли меня. Вот Аронов и предложил интересную идею: он выступает со своими стихами, а я как критик рассказываю о современной поэзии, отвечаю на вопросы. Где выступать? В наше время было множество районных, заводских, сельских и прочих Домов культуры, различных Народных университетов культуры. В них выходили Устные журналы, проводились поэтические вечера, встречи с интересными людьми и т. д. и т. п. Мы туда и втиснулись. С трудом, но давали нам иногда выступить. Деньги, конечно, небольшие, по 7–10 рублей на брата, но при наших стипендиях – подмога. Да и потом, это же так увлекательно – выступать в молодые годы перед благожелательной аудиторией! С тех пор, кстати, в мою память врезалась простая, но очень точная поэтическая строчка Аронова, которую до сих пор не могу найти в сборниках его стихов: «А все-таки дом, какой ни есть, // А все-таки дом, прийти и сесть».
Конечно, это хорошо, когда литературу в школе преподает поэт, но этого явно недостаточно для профессии учителя. И пришли ко мне уже в райком комсомола мои ученики и стали жаловаться, что хотя и здорово, что Александр Яковлевич на уроках стихи читает, о поэзии говорит, но им надо еще учиться и сочинения писать, и экзамены сдавать. Я не знаю, сам ли ушел Аронов из школы или его попросили, но уже в 10-м классе у них был новый учитель литературы. И это был Юлий Ким! Да, именно он – широко известный, талантливейший наш поэт, бард, композитор, драматург, сценарист. Но ко всему прочему он еще был и прекрасным педагогом, класс его полюбил, и он отлично подготовил ребят ко всем экзаменам. На выпускном вечере так и сидели мы – три литератора разного уровня – учителя одного класса. Ну разве не уникальна история класса?
В силу каких же обстоятельств я был вынужден оставить школу? Поскольку, как об этом уже писал, был я достаточно активным учителем, меня стали приглашать на различного рода педагогические районные совещания, конференции. На одном из них присутствовал один из секретарей райкома партии. Понравилось ему мое выступление, запомнил он меня. А в это время райком партии активно искал секретаря райкома комсомола и долго не мог найти, чему есть объяснение.
Дело в том, что район этот – Свердловский – был в Москве совершенно особый. Всего Москва в то время была поделена на 17 административных районов. Свердловский, находящийся в самом центре столицы, внутри Садового кольца, выделялся среди них тем, что, во-первых, в нем располагалась вся власть страны – ЦК КПСС, Кремль, Верховный Совет, ведущие министерства и т. д. Во-вторых, практически не было в нем промышленности, и в-третьих, в его границах сосредоточен был весь цвет московской (всесоюзной!) культуры – Большой театр, Малый театр, Театр оперы и балета имени Станиславского и Немировича-Данченко, Центральный детский, «Ленком», Госцирк и т. д. Десятки театров и ведущих учреждений культуры плюс крупнейшие издательства, газета «Известия» и, как мы шутили, «гигант промышленности» – завод авторучек (по-моему, меньше 100 рабочих). Конечно, трудно было найти руководство, в том числе и комсомольское, на этот район. Очень он уж специфический.
В 60-е годы первым секретарем Свердловского райкома партии был Иванов Георгий Александрович. Актер по профессии, работал в театрах имени Вахтангова, Сатиры. Актером был, видно, не особо выдающимся, а попросту говоря, просто слабым, но зато вскоре стал хорошим парторгом театра. Пошел далее по партийной линии и в результате возглавил специфический по наличию в нем творческих учреждений Свердловский район столицы. Впоследствии Г.А. Иванов был руководителем Центрального телевидения страны, затем директором Большого театра. Мне пришлось почти десять лет работать под непосредственным руководством Георгия Александровича. Думаю, будет интересным сказать несколько слов о нем, чтобы лучше понять, какими же были партийные руководители в советское время.
Не вызывает никакого сомнения то, что в те годы именно они были главными в подвластных им регионах, от них зависели вся местная жизнь, все кадры, судьбы многих людей. Я, в частности, был сильно удивлен, когда на заседании бюро райкома партии решался вопрос «Об утверждении председателя исполкома народных депутатов Свердловского района». Никак не мог понять, почему председателя райисполкома, избираемого народными депутатами (!), должен утверждать райком партии. «А если не утвердит, – наивно спрашивал я, – значит, надо избирать новых депутатов?» На меня посмотрели с подозрением и ничего не ответили.
Георгий Александрович был человек образованный, умеющий ладить с представителями культуры, с развитым чувствам юмора и, что естественно, полностью подчиненный форме и содержанию партийной дисциплины. На заседаниях бюро райкома партии, на которых мне часто приходилось бывать, он иногда огорошивал нас своей эрудицией. До сих пор помню, как, говоря о благоустройстве района, он предложил украшать брандмауэры. Посмотрев на присутствующих и убедившись, что они не поняли, о чем идет речь, пояснил, что так называется глухая, без окон, чаще всего торцовая стена дома. С тех пор и я запомнил это слово. Вспоминается и другой эпизод, но уже говорящий о том, как же «своеобразно» были связаны с жизнью партийные руководители.
Побывал Георгий Александрович в командировке в Англии и рассказывает на бюро райкома о своих впечатлениях. Хорошо рассказывает, интересно. Но вот он с удивлением и долей восторга заговорил о том, что в Лондоне в автобусах нет кондукторов, а стоят специальные ящички, куда пассажиры бросают деньги за проезд. Переглянулись мы, но промолчали и не сказали ему, что в Москве на транспорте народ уже более года таким способом оплачивает свой проезд. В своих записках я еще расскажу и о Георгии Александровиче, и о некоторых других партийных вождях, а сейчас вернемся к моему переходу на комсомольскую работу.
Так вот, если в славном Свердловском районе Москвы с партийной властью было все в порядке, то с комсомольской были проблемы. Несколько лет подряд менялась в нем череда секретарей райкома комсомола. Искали человека, который бы сумел найти общий язык с творческой молодежью, не вызывал бы у нее аллергию. И вот решили, что я вроде смогу это сделать. О делах моих комсомольских в «особом районе» Москвы – в следующей главе записок. Сейчас же еще одно маленькое отступление.
За все время моей, говоря официальным языком, трудовой деятельности побывал я в разных коллективах, и надо сказать, у меня никогда не было никаких серьезных конфликтов в них. И это несмотря на мой взрывной, импульсивный характер. Конечно, и трения бывали, и кого-то из коллег я больше уважал, кого-то меньше, с кем-то дружил, с кем-то нет. Точно так же и ко мне кто-то хорошо относился, кто-то не очень, кто-то даже «очень не очень». Но вот что интересно.
Может быть, и нескромно рассказать об одной, по моему мнению, весьма положительной особенности своей жизни в коллективе, но рискну: никогда и никого на работе я не считал своим врагом. Для меня их не было у меня. Специально выделил эту незамысловатую грамматическую эквилибристику для того, чтобы подчеркнуть понятие «для меня», ибо для кого-то я, может быть, и представлялся врагом. Объяснить подобное бесконфликтное поведение можно, вероятно, тем, о чем я уже писал: уважая себя, никогда никому не завидовал и, напротив, любил и люблю гордиться своими коллегами, знакомыми, часто и преувеличивая их достоинства. Есть и еще одно, прямо скажем, весьма таинственное свойство моей персоны. Рассказ о нем – вещь весьма интимная, в смысле очень личностная, но я решился на это, поскольку все записки мои тоже подразумевают определенную интимность да и, думаю, достаточно интересны с точки зрения анализа человеческого характера.
Не знаю, откуда это, как это объяснить и в чем конкретно это проявляется, но во всех коллективах, в которых мне пришлось работать, да часто и в застольных компаниях «по случаю» не всегда отчетливо, но чувствовал я себя белой вороной. Это практически не проявляемая в конкретных отношениях, но ощущаемая мною оценка меня как человека «белой кости», «голубой крови». Конечно, не все в коллективе так меня оценивали, но значительная часть. Это очень странно. Никакого дворянского происхождения, которым так гордятся ныне многие (слишком многие), у меня нет. Я уж писал: мать из крестьянской семьи на Рязанщине, отец вообще неясного происхождения из бедняков Одессы. Да и манеры мои весьма далеки от благородной изысканности. А белой вороной себя ощущал. Кстати, по жизни встречались мне подобные личности, и тоже никаким образом не связанные с благородством происхождения. Помню, как сторожа в нашем гаражном кооперативе за особенности его поведения многие считали потомком каких-то громких дворянских фамилий, хотя доподлинно известно, что он «рабоче-крестьянских» кровей.
Я не раз задумывался, откуда появляется подобная необычная оценка человека. Можно предположить, что складывается она так по отношению к людям не агрессивным, не завистливым, в меру толерантным и тактичным, в меру открытым и коммуникабельным, в чем-то эгоистичным, ибо любят жизнь комфортную, отношения бесконфликтные. Не все подобные характеристики ко мне подходят, но могу предположить, что именно некоторая особливость моего характера, наряду с главным – гуманитарной направленностью всей моей натуры – помогла мне найти общий язык с творческой молодежью Свердловского района. И стал я сначала вторым, а вскоре и первым секретарем райкома комсомола. Так началось мое вхождение в «нижний (первый) слой Верхнего круга».
Глава III
Субъективные представления об объективной роли комсомола в жизни отдельной личности и страны в целом. На что способны объединенные силы творческой молодежи. Приобщение к высокой политике.
Не буду вступать в дискуссию по вопросу о том, как можно оценивать роль комсомола в советское время. Скажу только, что это была отлично отлаженная эффективная социальная машина по воспитанию молодежи страны. Причем воспитанию всестороннему, формирующему практически весь духовный мир личности: содержание ее политических, нравственных, культурных, семейных воззрений, ценностей, ее общественную активность, нормы поведения, жизненные устремления и т. д. Конечно, содержание это определялось господствующей идеологией, запросами времени. В этой идеологии были положения и догматические, косные и требования высоких нравственных норм. Все было. Но главное, повторюсь вновь, была государственная система, и она оказывала фундаментальное влияние на формирование личности. Смею утверждать, что при всех своих загибах и перегибах влияние это было позитивное. Для большинства. И большинства далеко не худшего. Хотя я никогда и не сомневался в этом, но один случай особо мне запомнился.
Был я приглашен в 2008 году на празднование 90-летия комсомола в Кремлевский дворец съездов. Зал полон народу. И вот народ этот просто потрясает: чуть ли не все наши космонавты, крупнейшие ученые, академики, генералитет, видные политики, народные артисты – цвет нации! От звезд Героев, орденов, почетных знаков, золотых погон – рябит в глазах. От выступлений – перехватывает горло. «Спасибо комсомолу – он поднял меня на вершину моего дела!», «С комсомолом я стал человеком!», «Комсомол дал мне лучших друзей!» «Комсомол спас мою жизнь!»…
А кому-то и сломал жизнь. И это было, все было, но о любом социальном институте судить надо все-таки по его историческому вкладу в жизнь общества, страны, по тому, как он способствовал развитию личности. Ведущая наша социолог, академик Т. Заславская в свое время провела обширное исследование молодежи, которая приехала добровольцами на великие комсомольские стройки: БАМ, Саяно-Шушенскую ГЭС, освоение сибирской нефти и др. На основании серьезных социологических исследований она убедительно показала основные мотивы, по которым молодые люди приехали на эти стройки. В первую очередь – стремление к большому, интересному, общественно важному делу, желание быть сопричастным с ним; раскрыть свои силы и возможности, вырасти профессионально; добиться карьерного роста; жить и работать в коллективе людей, близких по своему духу и миропониманию. И только на четвертом-пятом месте – прямые материальные стимулы (зарплата, автомашина и т. д.). По-моему, весьма позитивные стимулы.
Перечел я написанное выше и вижу, что уж очень «научно» – опираясь на разум, на факты – стремлюсь показать роль комсомола в обществе (что поделаешь, профессиональный социолог!). А можно объяснить его значение для молодежи и по-другому, через чувства, настроения. В советское время комсомол для отдельного подростка – это определенное состояние его души, это один из стержней, связывающих его с обществом. Человек жил в обществе, в котором комсомол занимал огромное место, а как известно, по верному наблюдению одной неглупой личности, жить в обществе и быть независимым от него – нельзя. Хотя для некоторых это возможно – для диссидентов (от латинского «отдаленный», «несогласный»). Американцы все любят обозначать в цифрах. Так вот американские социологи утверждают, что в любом обществе есть 4–6 % его членов, которые по своему мироощущению и миропониманию полностью независимы от общества во всех его проявлениях. Кстати, когда я уже в наши дни разговорился с человеком, который по долгу службы в советское время «работал по диссидентам», он сказал, что «по подсчетам КГБ, их было около 6 % от взрослого населения страны». Для остальных – а это подавляющее большинство – комсомол являлся неотъемлемой частью общества, одной из его сущностей, и, вновь повторюсь, не быть в нем значит ощущать себя вне этого общества. Это было на психологическом, чувственном уровне, чаще всего вне сознания. Хорошо это или плохо? Это хорошо, если этот общественный институт давал для развития личности больше хорошего, чем плохого. По моим субъективно-объективным наблюдениям, комсомол именно таким и был долгое время, по крайней мере в годы моей молодости. Только к концу существования советской власти, где-то с начала 80-х годов он все больше и больше превращался в окостеневшего малоэффективного монстра. Вернемся, однако, от общего к частному. К частной жизни одного человека в эти годы.
Итак, избрали меня в 1961 году секретарем Свердловского райкома комсомола, сначала вторым, но очень скоро – первым. Несколько сотен первичных комсомольских организаций, более 20 тысяч комсомольцев. В силу количественного «объема» и социальной значимости московские райкомы в комсомольской иерархии стояли наравне с крупными областными организациями страны. В частности, курировал работу райкома не только московский городской комитет комсомола, но напрямую и Центральный комитет ВЛКСМ, куда я часто должен был хаживать, иногда «спускался» ко мне и ЦК КПСС.
Располагался Свердловский райком во флигеле роскошного особняка хозяина знаменитого русского фарфора М. Кузнецова на улице Чехова, ныне вернувшей свою «девичью» фамилию – Малая Дмитровка. Это один из домов М. Кузнецова в Москве, то ли он сам в нем жил, то ли для любовницы его построил, мы в его историю особо не вдавались, но был дом-дворец прекрасен и своим экстерьером, и внутренним убранством. Основное здание занимал районный комитет партии. В кабинете его первого секретаря стены были покрыты дорогими шелковыми полотнами в позолоченных рамах, кроме длинного стола для заседания, везде стояла антикварная мебель. С этим кабинетом связана у меня одна весьма занятная личная история.
Где-то в начале 60-годов в Москву приехала делегация американской молодежи. Говорили, что это чуть ли не первая официальная молодежная делегация из США. Оттепель! И центральному району Москвы поручили ее встретить и курировать. В связи с этим меня вызвали для инструктажа в соответствующие отделы ЦК КПСС, прикрепили работника КГБ. Первая встреча должна была состояться в «штабе» Свердловского райкома ВЛКСМ. Штаб – это хорошо, но когда «соответствующие» люди пришли и увидели весьма скромное помещение во флигеле, то решили, что лучше будет, если принимать делегацию мы будем в кабинете первого секретаря райкома партии.
И вот ведем мы беседу с американцами. Они спрашивают меня: «Как вы получили такое роскошное помещение для своей молодежной организации? У нас о подобном и мечтать не приходится». Не соблюдая никакой дипломатии, ответил, что и им это сделать просто: надо свершить в Америке социалистическую революцию, экспроприировать особняки богачей и вселиться туда. Они засмеялись: «Нет уж, мы лучше в тесных помещениях работать будем!» И еще один казус связан с этой делегацией. В помещении одного из театров, расположенных в районе, была встреча нашей молодежи с американцами. Вышел я с ними на сцену и начал свою приветственную речь. Вдруг слышу, они смеются и куда-то рукой показывают. Я посмотрел, вроде все нормально. Зал украшен правильными лозунгами, американскими флагами. На них-то американцы и показывают. Я всмотрелся и увидел, что флаги Америки надеты на наши флагштоки, которые, как известно, заканчиваются советской эмблемой Серпа и Молота. Прокол, но все обошлось. Главное же, почему я вспомнил об этой делегации, потому что именно благодаря ей я впервые стал жить в изолированной квартире. Это уникальный случай, когда человеку в Москве без всяких с его стороны усилий, требований, ожиданий буквально за три дня дали отдельную квартиру! Но перед описанием этого чуда небольшое отступление.
Напомню, о чем я уже писал, что с рождения, несмотря на весьма высокое положение отца, жил я с родителями в двух смежных комнатах в коммунальной квартире. Когда в 24 года я женился, родители решили эти две комнаты разменять, чтобы мы отдельно от них жили. Это был очень правильный, хотя и трудный шаг с их стороны. По жизненному опыту хорошо знаю, как часто причиной разводов становится совместное проживание молодых с родителями. Вот и переехали отец с матерью в комнату в огромной коммуналке на Ордынке, а мы с женой – в коммуналку в Козицком переулке, в дом, который находится почти напротив входа с переулка в знаменитый Елисеевский магазин, что на улице Горького (Тверской).
Узкий колодец, два дореволюционной постройки доходных дома, один в десяти шагах напротив другого. В одном мы с женой поселились, в другом, как гласит установленная недавно мемориальная доска, жил Солженицын. На нашем доме мемориальной доски нет, хотя мы и прожили в нем больше, чем он. Шутка.
Жили хорошо, несмотря на то что всего в квартире проживало шесть семей с детьми на один туалет, одну ванную с плохо работающей газовой колонкой. Интересно, что в этой же квартире жил и ее прежний хозяин – зубной врач Адольф Леонтьевич Аксельрод. Занимал он до революции всю квартиру. В комнате для прислуги – шесть квадратных метров без окон, с входом из кухни – жил теперь прежний хозяин. В комнате, где когда-то стояло зубоврачебное кресло (от него на паркете остались металлические пластинки-крепления), жили мы. Комната была узкая, шириною чуть более двух метров, дверь в нее соседствовала с дверью в почти всегда занятую уборную. Я и жена моя были в молодые годы весьма сухощавыми, если сказать по-простому – тощими. Отсюда и родилось в то время наше прозвище: «Два карандаша в пенале».
Коммунальные квартиры – это что-то противоестественное для физиологии, психологии, для быта человека. Шесть столиков на кухне, две газовых плиты, разделенные на конфорки для каждой семьи, очереди в туалет, в ванную, необходимость сосуществовать в одном тесном пространстве с большим количеством чужих людей (как я мечтал жить так, чтобы можно было в трусах выйти из своей комнаты!). Так почему же «жили хорошо»? Потому что были мы молодые, жена легко сошлась с соседями, тем более что среди них были и наши одногодки. Вместе с ними Новый год справляли, праздники праздновали…
Конечно, я, как только поселились там, для начала попытался встать «на учет по улучшению жилищных условий». Но в очередь нас не включили, потому что ставили «на учет», только если на каждого проживающего приходилось меньше шести квадратных метров, а у нас на двоих было аж целых 12,45 кв. м. Вот из-за этих 45 кв. см (!) нас в очередь и не поставили, а если бы поставили, глядишь, лет через десять-двенадцать, может быть, и улучшили бы наши «бытовые условия». Так мы и жили до приезда делегации американской молодежи. Водил я эту делегацию по городу, организовывал различные встречи с творческой молодежью, на концерты ходили. И чем-то я им так приглянулся, что американцы попросились побывать у меня дома. Я представил себе жуткую картину посещения нашей «вороньей слободки» и тактично отговорился. И здесь «курирующие меня товарищи» из ЦК КПСС (не из КГБ, их я не чувствовал), не зная положения вещей, стали настойчиво предлагать мне не отказывать в просьбе. Я рассказал, как и где я живу, – они ужаснулись и согласились, что действительно людей туда, тем более из Америки, водить никак нельзя.
В этот же день (!) меня пригласила зайти к себе заместитель председателя райсовета Эглет (для молодых поясняю: районный Совет депутатов трудящихся – в советское время высший орган власти в районе). Очень хорошим человеком она была и ко мне хорошо относилась. И стала она меня ругать, почему я раньше не сказал, как я живу: «И это первый секретарь центрального в Москве райкома комсомола!». На следующий день пришел к нам домой инспектор по жилищному надзору, осмотрел комнату и написал заключение, что к проживанию она не приспособлена: темная, одна стена примыкает к туалету и т. д. Еще через день звонит Эглет и говорит, чтобы я посмотрел квартиру на Фестивальной улице у метро «Речной вокзал». Поехали, посмотрели. Пришли в полный восторг: две комнаты – 18 и 8 кв. м, кухня 4,6 кв. м. Квартира своя, без соседей, в трусах ходить можно! Родители высказали опасение, что ее кто-то может занять. Я тут же притащил раскладушку, и мой папа стал ночевать в пустых комнатах. Так я стал, наверное, единственным москвичом, тридцать лет прожившим в коммуналках, который буквально за три дня (!) получил отдельную квартиру. Интересно, что нашу комнату в коммуналке передали инструктору нашего же райкома комсомола с сыном, которой после развода с мужем негде было жить. Здесь не помешало то обстоятельство, что комната была признана «не подлежащей к жилью».
Комсомольские годы, естественно, не только этим запомнились. В моей сравнительно недолгой работе в комсомоле – чуть более четырех лет – было многое из того, чем, не скрою, горжусь до сих пор. Тут надо разъяснить одно важное обстоятельство.
Все территориальные комсомольские организации страны имели свои финансовые счета. Так вот наш Свердловский райком комсомола Москвы был, наверное, одной из самых богатых организаций не только районного уровня, но и многих областных комитетов. Собственно говоря, я вообще не знал никаких финансовых ограничений в работе райкома. Объяснялось это весьма просто. Нужны деньги? Тут же находили помещение и организовывали благотворительные концерты ведущих молодых (и не только молодых) артистов. Выступали на них солисты Большого театра Марис Лиепа, Елена Рябинкина, Артур Эйзен, кино- и театральные артисты Ольга Бган, Мая Менглет (и ее знаменитый отец тоже), Леонид Каневский, Всеволод Шиловский, цыганский певец Николай Сличенко – это самая малая часть комсомольских активистов нашего райкома и моих хороших знакомых и друзей того времени. Всех не перечислишь! Напомню, в районе работали ведущие театры и учреждения культуры страны. Народ на эти концерты валом валил, а денежки на счет райкома переводились.
Конечно, основное внимание райком уделял именно творческой молодежи. Заведовал отделом по работе с ней Юра Егоров. Высокий, красивый, талантливый (лауреат творческих конкурсов), добрый и чудесный парень. Я тесно дружил с ним до самой его смерти. После работы в райкоме он перешел на работу в Союзгосцирк, где вырос до должности главного режиссера.
С этой организацией, точнее, с его начальником Анатолием Колеватовым, сложились у меня самые хорошие отношения. Легендарная это была фигура – Колеватов. Выпускник Щукинского училища, актер Вахтанговского театра, он не стал хорошим актером, но стал выдающимся организатором творческих коллективов. Я познакомился с ним, когда он был директором Театра Ленинского комсомола. Потом он был назначен руководителем Союзгосцирка и поднял цирковое искусство на недосягаемую высоту. В ту пору советский цирк действительно стал лучшим в мире! При Колеватове открывались стационарные цирки по всей стране, создавались уникальные номера, международные гастрольные поездки были расписаны на годы вперед. Помню, как он с гордостью говорил, что Союзгосцирк приносит казне иностранной валюты больше, чем гастрольная деятельность всего Министерства культуры. «Ленком» же в бытность Колеватова стал для нас главным местом, где проходили наши концерты творческой молодежи, поэтические вечера, собрания, конференции молодежи Свердловского района, включая отчетно-выборные. Но продолжу о работе в столь специфическом районе Москвы.
Задумали мы где-то в начале 60-х годов создать городской Клуб творческой молодежи. Без всяких сомнений решили, где ему быть – в Центральном доме работников искусств (ЦДРИ), с директором которого, несмотря на разницу в возрасте, у меня сложились теплые дружеские отношения. Располагался ЦДРИ в очень красивом особняке (почти дворце) в самом центре Москвы, на Пушечной улице, прямо напротив входа с этой улицы в известный магазин «Детский мир». ЦДРИ в советское время был знаменитым, престижным местом, куда многие стремились попасть. В нем проходили многочисленные встречи с корифеями советской культуры, концерты, работали лектории, выставки (кстати, первая выставка картин И. Глазунова была именно там). Как и многие другие подобные учреждения, в новой России он стал ненужным, у него отобрали почти все помещения, задвинули в небытие. А зря, сегодня-то он при современном культурном обнищании как никогда раньше нужен.
Так вот, был в ЦДРИ прекрасный Каминный зал. В нем и решили организовать Клуб творческой молодежи. Юра Егоров собрал на его открытие поистине весь цвет молодых артистов театра и кино того времени, солистов балета, музыкантов, художников, режиссеров и т. д. Пришли и корифеи искусства. Достаточно сказать, что я сидел за одним столиком с великой балериной О. Лепешинской. «Какой же вы молодец, юноша. Такое хорошее дело организовали», – смущала она меня. Столиков было много. На них – цветы, фрукты, вода, бутылка сухого вина (райком же богатым был!). Пригласили на открытие съемочную киногруппу из Центральной студии документальных фильмов, секретарем комитета комсомола которой был молодой режиссер Леня Махнач, член нашего райкома комсомола, который стал впоследствии одним из ведущих кинодокументалистов страны, народным артистом республики. Обещала прийти министр культуры Е. Фурцева. Не пришла, но кого-то из высшего руководства министерства прислала. Главное же, чем мне запомнилось открытие, была встреча с В. Высоцким. Пригласил его Юра Егоров. Высоцкого в то время мало кто знал (напомню, было это где-то в 1961/62 году).
– Юра, а кто это такой?
– Это артист Театра киноактеров.
– Он сможет вести всю программу открытия?
– Сможет. Он талантливый.
И вот все сидят за столиками, кинооператоры приготовились снимать, а Высоцкого все нет. Десять минут ждем, двадцать, полчаса… Наконец приходит, и от него отчетливо разит спиртным. Я набросился на него: «Как же можно опаздывать, да еще и выпивать!» – «Не волнуйтесь, все будет хорошо». И действительно, все было хорошо. И вел он открытие свободно, с юмором. И вся атмосфера была праздничная, теплая. Сравнительно недавно пришли ко мне биографы В. Высоцкого, спросили, кто и когда его снимал. Я рассказал, но, по-моему, они так и не нашли эту пленку. А Клуб творческой молодежи работал долгое время. Работал интересно, на его встречи многие выпрашивали билетики в райкоме. Вообще в райком часто заходили, чтобы билетики попросить. Особо много просителей было, когда открыли мы кафе «Синяя птица». Это кафе – гордость моя! Вот что написано о нем в Википедии (даже туда попало!).
«Молодежное кафе “Синяя птица” (ул. Малая Дмитровка, дом 23/15) было открыто осенью 1963 года при покровительстве Свердловского райкома партии. На сцене стал регулярно выступать первый джазовый квартет, и начались традиционные “джемы” в конце вечера. В “Синей птице” в разные годы выступали практически все ныне известные российские джазовые музыканты, многие из которых стали народными и заслуженными артистами (Георгий Гаранян, Алексей Козлов, Игорь Бриль, Игорь Бутман, Леонид Чижик и др.)».
Все правильно, кроме одной «мелочи». Райком партии не только не «покровительствовал» открытию молодежного кафе, но по мере сил препятствовал этому. «Синяя птица» – целиком детище Свердловского райкома комсомола!
Задумали мы начать в районе дело, в которое можно было бы вовлечь как можно больше молодежи. Решили открыть совершенно новое по форме и, главное, по содержанию место, как бы сейчас сказали, «тусовки» молодежи. В то время подобных мест было катастрофически мало. От райкома партии никакого одобрения не получили. Настороженно спрашивали: «Зачем это? А что там будет? А кто отвечает?..» Конечно, мы не смогли бы преодолеть сопротивление партии, если бы не неожиданная поддержка начальника Главного управления торговли Мосгорсполкома Николая Петровича Трегубова. Фигура эта была в то время в Москве легендарная. Он не только заведовал самыми привлекательными в дефицитные годы учреждениями, но и был во всех смыслах неординарной личностью. Человек жесткий, независимый (часто более того, что властями позволялось), с трудной судьбой. Пересеклись мы с ним в поездке в одну из стран народной демократии (кажется, в Венгрию). Он был по своим торговым делам, я – по молодежным. Чем-то я ему приглянулся, и он на прощание сказал: «Обращайся, если надо». Я и обратился. Идея молодежного кафе ему понравилась: «Будет оно в системе ресторанов и кафе, но содержанием всей его работы сам рули». Тут уж первый секретарь райкома партии, опытный партийный функционер Иванов Георгий Александрович ничего поделать не мог. Мы и начали «рулить».
Для начала нашли заброшенный полуподвал недалеко от райкома. Мобилизовали молодежь и очистили его от мусора, хлама – десятки машин вывезли! Так как строящееся кафе было на балансе районного треста ресторанов, то оно и предложило нам его интерьер – этакую типовую советскую забегаловку. Нам не понравилось. Но в нашем районе был МАРХИ – знаменитый Московский архитектурный институт, комсомольскую организацию которого возглавлял член нашего райкома, интеллигентнейший, талантливый Коля Журун. Он с товарищами и спроектировал неординарный, модерновый по тем временам интерьер: столики на специальных возвышениях у полуподвальных окон, сцена, яркая окраска стен…
Построили (субботниками, воскресниками), открыли. Не могу не похвастаться – название «Синяя птица» я придумал (филолог, любитель поэзии, романтик – простите, это я о себе). И чтобы кафе джаз-клубом стало, тоже я предложил. Всю свою жизнь с юности я любил джаз, люблю и сейчас. Классический, кантри… Бережно храню пластинки знаменитой в советские времена фирмы «Мелодия» с записями Эллы Фитцджеральд, Дюка Эллингтона, Диззи Гиллеспи и многих других кумиров джаза. Вот и стали собираться в «Синей птице» поклонники джаза. И было их так много, что очередь в полуподвальное кафе растягивалась на многие сотни метров, но мне было отведено в нем (как было сказано, «навечно»!) почетное место у эстрады.
Как-то Г.А. Иванов – напомню, первый секретарь райкома партии – шел вечером с работы пешком мимо клуба (такое редко, но бывало). Увидел очередь из не слишком ухоженной, по его мнению, молодежи, услышал из кафе джаз с «иностранной» музыкой. Насторожился, возмутился, тут же меня вызвали на бюро райкома – и объявили выговор «за отсутствие должной работы по воспитанию советской молодежи». Надо сказать, что за свою долгую жизнь я был не только всякими орденами-наградами удостоен, но и заимел огромное количество выговоров. За своеволие, за «просмотрел», за «не учел». Все потому, что трудился на тонком лезвии «идеологической работы». Объективности ради скажу, что выговоры эти всегда устными были, в партийную и трудовую книжки не заносились.
Место за столиком кафе «Синяя птица» оказалось далеко не вечным. Где-то в середине десятых годов нынешнего столетия я с дочкой, внучкой и зятем еще смогли зайти в кафе. Стены его на разных языках исписаны многими выступавшими здесь музыкантами. Показал я и свою запись: «Вы живы, и это прекрасно! Горжусь, что участвовал в создании “Синей птицы” и дал ей название. Первый секретарь Свердловского райкома комсомола В. Соколов». Надпись эта, как и само кафе, так потрясли зятя, что он сфотографировал эти записи со стены и сделал из них альбом, который издал в одном экземпляре. В альбоме дается информация из энциклопедии: «Единственный джазовый клуб в России, который сохранился с советских времен со своим именем, имиджем и музыкальным направлением. Культурно-историческая достопримечательность Москвы. В “Синей птице” начинали играть практически все джазовые мастера России. Знаменитые джазовые исполнители Америки и Европы, бывавшие в Москве, считали “Синюю птицу” ДЖАЗ-КЛУБОМ № 1 в России и выступали на ее сцене. Джаз-клуб “Синяя птица” отмечен во Всемирной Джазовой энциклопедии». Вот этот альбом – все, что осталось от «Синей птицы». Пришел я туда уже где-то в 2015 году и увидел вывеску – Ресторан бурято-монгольской кухни «Сэлэнге». Аляповатый псевдовосточный интерьер. Поинтересовался у администратора (менеджера?), знает ли он о том, что было здесь на месте их ресторана. Никто и ничего не слышал о «Синей птице».
И здесь я вновь задаю вопрос: «Почему в Москве не сохраняют те немногие места, которые так тесно связаны с традициями, с привязанностями москвичей? Не оставляют, не интересуются, не понимают, как это важно – сохранять исторические традиции. Я так подробно рассказал о кафе «Синяя птица» не потому, конечно, что это было единственное действо комсомола центрального района Москвы в 60-е годы. Просто в этой истории выпукло отразились и плюсы, и минусы того времени. А в работе с творческой молодежью много чего интересного, знаменательного было. Были и дела не столь удачные, были и те, о которых сегодня и вспоминать бы не хотелось. К первым относится наша попытка создать «новый Современник».
Ходил слух, что где-то в нашем районе, чуть ли не в стенах райкома, прошли первые встречи молодых артистов, на которых и зародилась идея создать свой театр, который стал впоследствии знаменитым театром «Современник». Стены, как мы потом узнали, другие были, а район действительно был наш, ибо именно в нем располагалась Школа-студия МХАТ, а его ректор – Вениамин Радомысленский – помогал рождению «Современника». Я был в хороших отношениях с Вениамином Захаровичем, поэтому на какой-то встрече с ним самоуверенно и пылко попросил его посодействовать созданию еще одного молодежного театра. До сих пор помню его ироническую ухмылку, но идею он поддержал. Более того, предложил на роль режиссера-организатора своего сына Женю. Загорелись мы все этой идеей! С большим трудом под комсомольским давлением арендовали помещения, раздобыли декорации. Легко подобралась команда молодых энтузиастов-актеров, и стали они репетировать пьесу чешского драматурга Карела Чапека «Средство Макропулоса». Я так часто ходил на их «глубоко-вечерние» (почти ночные) репетиции, что с тех пор большие куски пьесы наизусть помню. Но театр так и не сложился. Это с возрастом начинаешь понимать, что для его рождения нужны особые, совершенно уникальные импульсы. Поэтому и не получилось у нас театр родить.
Эпизод второй связан со знаменитым нашим режиссером Анатолием Эфросом. В 1963 году он был назначен главным режиссером Театра имени Ленинского комсомола (так тогда назывался «Ленком» Марка Захарова). Я театрал и помню отличные его спектакли, поставленные в этом театре, особенно по пьесам Э. Радзинского – «104 страницы про любовь», «Мой бедный Марат» и др. Я уже писал о том, что у райкома комсомола сложились тесные, хорошие отношения с театром, конечно, не только благодаря его директору Анатолию Колеватову. Я был в отличных дружеских отношениях с обаятельным, радушным артистом Дмитрием Гошевым, комсоргом театра, и с его талантливой женой Нелей. Меня с женой как-то пригласили на встречу Нового года в театре. Попасть тогда на это мероприятие было невероятно сложно даже для людей артистического мира, не говоря уже о простых смертных. Конечно, мы с радостью согласились.
Это было незабываемое событие. На лестничной площадке стояла фанерная будка с окошечком, над которым было написано что-то вроде «Попробуй, попроси». Молодой Александр Ширвиндт подначивал меня: «Попроси!» Я попросил, и из окошечка высунулась рука с рюмкой водки. «Это всем так дают?» Александр усмехнулся. И вот уже следующему просителю из окошка вместо водки высунулся большой кукиш. За праздничным столом (он стоял в вестибюле) нас с женой посадили рядом с красивой, великолепной артисткой оперетты Татьяной Шмыгой. У нее день рождения 31 декабря! Незабываемый праздник: тосты, танцы, впервые смотрели капустник с Ширвиндтом и Державиным.
Так вот, пришло мне распоряжение с «самого верха»: послать комиссию в театр и заслушать ее отчет на заседании бюро райкома комсомола. Причем обязательно с «обвинительным» уклоном. Очень уж не нравился властям независимый А. Эфрос. Вздохнул, отобрал ребят поприличнее и послал комиссию. Руководство почему-то решило, как и в случае с американской делегацией, провести заседание бюро комсомола в роскошном кабинете первого секретаря райкома партии. Народу пришло много. И актеры театра, и из Министерства культуры, и партийные боссы. Пришел и сам А. Эфрос, и я заметил, что он достаточно сильно волнуется, хотя повод-то и не столь значительный – подумаешь, всего-то-навсего райком комсомола заслушивает отчет о работе комсомольцев театра. Но, видимо, он отчетливо ощущал, как сгущаются над ним тучи. Проверяющие сделали очень «мягкий» доклад. В чем-то похвалили, немного покритиковали – «надо более активно требовать, просить, чтобы театр, рассчитанный на молодежь, больше ставил спектаклей о ее проблемах». Никакой «решительной критики» в адрес комсомольской организации и тем более руководства театра в решении бюро райкома не было. Это очень расстроило руководство, о чем оно мне сурово и выговорило. Конечно, это слушание не остановило гонение на Эфроса, и вскоре он был уволен. Вообще, «карьерная линия» моя не раз пересекалась именно с театральными проблемами.
В начале 60-х годов в Колонном зале Дома Союзов проходила отчетно-выборная конференция московского горкома комсомола. Б. Пастухов, секретарь горкома, сказал, чтобы я готовился на ней выступить. Сижу на конференции, вижу, скучают делегаты, слушая похожие друг на друга выступления-отчеты. Предоставили слово мне, и я начал приблизительно так: «У нас в районе более двадцати театров. В каждом из них есть комсомольская организация. Каково ее поле деятельности? Неужели можно серьезно думать, что она может активно участвовать в основной работе, скажем, Большого театра, Малого театра или любого другого: в формировании репертуара, в назначении артистов на роль в спектакле, оказывать влияние на подбор трупп и т. д.? Нет, конечно! Значит, самое главное для нее – найти конкретные посильные дела». И рассказал о вкладе молодых актеров в пополнение бюджета райкома комсомола, о шефских концертах, о создании драматических кружков, школьных театров… В президиуме сидит К. Ворошилов, не знаю уж, как он попал на конференцию, но слушает внимательно, даже ладонь к уху приложил. В перерыве подошел ко мне секретарь МГК ВЛКСМ Б. Пастухов: «Хорошо выступил. Ворошилову понравилось, он с тобой поговорить хочет». Так я встретился с бывшим членом Политбюро, легендарным народным героем. Беседа была минут на пять. Бодрый в свои 80 с хвостиком лет, он сказал, что он тоже театр любит, в Гражданскую войну поощрял театральный агитпром. Позднее Б. Пастухов предложил мне перейти на работу заведующим отделом пропаганды МГК комсомола. «Поработаешь – секретарем горкома выдвинем». Я отказался, очень уж не любил административную работу.
Раз уж разговор зашел о советских вождях, то расскажу, как я еще лично лицезрел В. Молотова. В самом начале моей комсомольской деятельности, где-то в 61/62-м году, позвали меня на заседание бюро Свердловского райкома партии. Г.А. Иванов, первый секретарь райкома, сказал, что следует утвердить решение первичной партийной организации об исключении из партии товарища Молотова. Пригласили его. Иванов спросил: «Признаете ли вы факт вашей антипартийной деятельности?» «История покажет, какая деятельность была партийной, а какая – антипартийной», – ответил Молотов.
– Есть ли еще вопросы?
