скачать книгу бесплатно
Жизнь как кино
Евгений Викторович Соколов
Работа в кино – захватывающее занятие, это и встречи с интересными людьми и увлекательные путешествия, это яркие события на съёмочной площадке, стремительные взлёты и досадные падения, а так же многое другое, что составляет в результате нашу жизнь, которая подчас бывает круче самого увлекательного фильма. Обо всём этом – в сборнике «Жизнь как кино».
Евгений Соколов
Жизнь как кино
СМЕРТЬ ИНЖЕНЕРА
(Вместо предисловия)
Лагерь «Маяк» Киевского политеха, где я учился, располагался на самом берегу Чёрного моря, рядом с белоснежными пляжами Птичьего острова, которым позавидовали бы и Мальдивы. Правда, на Мальдивы нас тогда никого не выпускали, поэтому потусить здесь, да ещё в компании друзей-студентов было вдвойне круто.
1978-81 годы я работал там художником две пионерские смены и худруком третью студенческую.
Какие видения-воспоминания только не бередят меня до сих пор, когда я перебираю старые фотографии. И, как к нашему Нептуну прилетал Нептун с планеты Нептун в сопровождении космических наложниц, и отряды амазонок на крепких жеребцах в «яблоках» нарисованных гуашью, и сексуальные русалки в чешуйчатых «чулках», и безудержное веселье на вечеринке, которую мы прозвали «Дикой рок-н-рольной ночью». В общем, много чего там происходило – не жизнь была, а сплошной карнавал! Я с друзьями писал сценарии этих праздников, а потом мы всем студенческим лагерем их реализовывали.
Собственно, тогда во мне умер инженер, и я встал на скользкую дорожку, которая меня привела на «Мосфильм», а потом и во ВГИК.
РЕЗИНОВЫЙ КЛЕЙ
Всё проходит. Всё изменяется»
Иван Бунин. «Тёмные аллеи».
На первом курсе, когда я учился в КПИ, в самом начале зимы я устроился в дизайнерский отдел нашего института. Поработать. Я немного рисовал, а отдел занимался оформлением разных мероприятий, праздников, наглядной агитацией, сейчас это называется рекламой.
В отделе работало несколько человек, начальником была очень строгая дама средних лет. Из студентов там кроме меня работала девушка, которая училась заочно на художника, правда не в нашем институте. Была она на несколько лет старше меня, и замужем, но мы с ней с первого дня как-то крепко подружились и когда я после занятий заходил в отдел на пару часиков, то время проводили исключительно вместе и никого из сотрудников я толком и не замечал. Видимо, у нас были родственные души, я так понимаю. Звали её Маша.
И вот перед новым 1977-м годом, надо было оформить какой-то праздничный стенд, а резиновый клей в отделе закончился. Может, кто помнит – резиновый клей это такая соплеобразная субстанция, с запоминающимся специфическим запахом. Но на него было очень удобно клеить всякие фотографии и плакаты, многие оформители только на нём и работали.
Подзывает меня, значит, наша начальница и даёт важное задание. Нужно сходить на склад, а это другой конец института, получить клей и срочно доставить в отдел. А чтоб я не заблудился, в помощь мне выделяют Машу. Ну, с Машей, понятное дело, идти на задание гораздо веселее. Из тары нам выдали трёхлитровую стеклянную банку из-под яблочного сока и сетку-авоську. Кто помнит – это сетка для продуктов, вся из дырок, как будь то рыбацкая, только маленькая.
На складе налили нам прямо из бочки этого клея полную банку, закрыли мы ее крышкой, упаковали в эту самую авоську и отправились в обратную дорогу.
Идём по центральной улице института, а политех наш был прям целый город в городе, и так хорошо вокруг. Какие-то студенты в снежки играют, где-то неподалёку молодая Алла Борисовна про арлекина поёт, где-то ёлочка уже сверкает разноцветными огоньками. Снежинки плавно так кружат, вальсируют и приземляются прямо на Машины щёки с ямочками. А Маша что-то мне рассказывает и ресницами так хлоп-хлоп – это чтоб от назойливых снежинок избавиться. Как говорится – всё наполнилось предпраздничным волшебством, и мы были частью этого великолепного действа.
И вот, значит, входим мы в корпус, где наш отдел располагался, а навстречу какой-то очень шустрый студент. Дверью, как хлопнет, и эта дверь со всего размаху прямо по нашей банке, фигак! Банка в дребезги, вся клейкая жижа длинными тягучими струями потянулась от сморщенной авоське к полу. Кое-как, загадив этим клеем всю лестницу, мы добрались до отдела. Нас встретил нетерпеливый взгляд нашей начальницы, мол, что так долго ходите. Она сразу эту прорезиненную авоську то и не разглядела. Тогда Маша, взяла меня за руку и подняла ее вверх. И мы встали перед начальницей прямо как скульптура Мухиной. Только в руках у нас были не серп и молот, а полная стеклянных осколков авоська, из которой тянулись вонючие капли и падали прямо на пол перед начальницким столом.
– Мы вам полную авоську клея принесли, – сказала радостно Маша, и мы прыснули со смеху.
Потом началась сессия, потом каникулы, потом весна, в общем, мне уже было как-то не до подработок, и я больше в отделе не появлялся.
А банка с резиновым клеем запомнилась. Только, надо же, забыл, как этот клей пахнет. И Машины ямочки на щеках запомнились. Или её не Маша звали… может Даша …
В ТОЧКЕ ЗЕРО
Второй курс учёбы в моём первом вузе, Киевском политехе, прошёл под знаком подводного плавания. Ещё в сентябре, сразу после колхоза, я записался в клуб подводного плавания при институте и весь год мы тренировались в бассейнах города, где была яма для прыжков и для нас собственно, для погружений на 5—6 метров. Ерунда, конечно, но это же тренировки, а потом весной мы уже и на реальные водоёмы перешли и куда только не погружались в окрестностях Киева. При чём, самое интересное, что в секции была полная демократия. Акваланги выдавались под роспись, и ты с ним, что хотел то и делал. У меня в общежитии почти постоянно рядом с кроватью стоял забитый сжатым воздухом акваланг, и я в любой момент мог с ним поехать куда хотел. Никто нас не контролировал. Так я брал его весной не только на погружения организованные секцией, но мог взять и просто в турпоход на Днестр или в Конче Заспу вместе с нашей любимой группой ОП—31. Были и неудобства. На тренировки в другой конец города, куда-нибудь на Куренёвку или на Левый берег приходилось ездить на трамвае и на метро и таскать этот двадцатикилограммовый прибор, было делом нелёгким, но, как говорится: «любишь кататься – люби и саночки возить». Но зато как это было круто – в метро с аквлангом!
Первое время мы тренировались только в бассейнах. Но вот, под новый 1978-й год, наши инструкторы, а это были такие же студенты, как и мы только старших курсов сказали, что после праздников у нас будет боевое крещение, и мы будем погружаться в естественный водоём, в Днепр, где-то на пристани под мостом Патона.
Ну, крещение, так крещение, как говорится, знали, в какой клуб записывались. И вот наступил день Хэ. Мы с аквалангами и с подобранными заранее «сухими» гидрокостюмами прибыли на место сбора. Под мост. Почему гидрокостюмы называются «сухими»? Потому что они из непромокаемой резины были сделаны и надевались на спортивный костюм. Ледяная вода в такой костюм не проникала, и ты мог спокойно под водой делать свои деле не замерзая. Это в отличие от «мокрых» гидриков. Они сделаны из пористой резины, промокают и греют, но для совсем низких температур не приспособлены.
Итак, переоделись в походных условиях, то есть прямо на морозе и давай погружаться. Нырять надо было в прорубь два на два метра, которую заблаговременно вырубили во льду наши старшие товарищи. Нас новичков было не так уж много, человек пятнадцать, ныряли по очереди, по одному, минут на пять-шесть. И пока моя очередь не подошла я фотографировался, шутил, в общем, как мог, изображал из себя крутого героя. Но вот позвали и меня. Ещё пару фоток на память. Пристёгиваю ремень со свинцовыми грузилами, поправляю маску, ласты и прыгаю в прорубь.
Первых несколько секунд было любопытно. Золотистый свет от лунки бликовал на стекле маски и пузырьках воздуха. Вот глубина метра три примерно. Тут надо притормозить, чтоб продуть уши, а то барабанные перепонки не любят быстрых перепадов давления. Пузыриков воздуха уже почти не видно, так как вода в реке мутная, да и свет от полыньи уже почти не пробивается. Иду ещё дальше, вроде, осторожно стараюсь, но адреналин то в жилах уже закипает, не каждый день же приходится под лёд нырять. Да и состояние, скажу я вам. Во-первых, невесомость, ты не понимаешь, где верх, где низ, а ещё под перчатку ледяная вода начала просачиваться, видимо неплотно надел. Как-то не весело. Но до дна то дойти надо, тем более сказали, что глубина там метров десять от силы. Плыву вниз, а сам ничего уже и не соображаю от стресса, но тут головой в ил ткнулся – дно. Уф… Пытаюсь перевести дыхание и сориентироваться. Ага. Вокруг такая темень. Не то, что ни зги, вообще ничего не видно. Ни пузыриков, ни даже самого этого дна и, о, ужас, не видно даже этой самой проруби, этого пути наверх, где люди, где жизнь.
Вроде минуты три я под водой уже провёл, надо бы подниматься, а куда? Тут я вспоминаю, что нас учили обратно выбираться по страховочному тросу. Но! Пронзает мысль – я же его забыл прицепить к поясу. Грузила из свинца надел, а, самое главное – трос, забыл прицепить. А вокруг чернота, в ушах звон. В открытом космосе, наверное, не так страшно. Там хоть звёздочки мигают, кораблик космический рядом, Земля, планета наша под боком, Солнышко опять же по-домашнему греет. А тут ничего – зеро. Воздуха в баллонах ещё минут на двадцать, но куда плыть, где верх? А даже, если я и найду этот верх, течение меня, наверняка уже снесло в сторону. Несколько метров достаточно и – хана. Все эти мысли крутились в голове с бешеной скоростью. Осталось только мысленно с родными попрощаться, когда, вдруг я почувствовал лёгкое подёргивание за пояс. Крутанулся, как мог, что есть силы, завёл руку за спину. И, о, чудо – там был трос! Как оказалось, в последний момент, перед самым моим прыжком в прорубь, кто-то из инструкторов зацепил карабин троса мне за пояс. Можно сказать повезло. Потому что надо было не о фотках героических думать, а о деле. Урок, как говорится, на всю жизнь.
Ну, да ладно. Всплыл, по тросу то просто. Метра за три до поверхности блики на пузырях появились, стало как-то сразу веселее. А там уже и прорубь и друзья руки протягивают, вылезти из этой преисподней помогают.
Эх! Всё равно круто было! А потом мы в магазинчике у моста купили водки и сырых яиц на закуску. Да, почему-то так. Надо же было крещение боевое отметить. А фотка, где я водку сырым яйцом запиваю, где-то потерялась. Ну, ничего, если найду – обязательно в инстаграм выложу.
САМЫЙ ЗАПОМИНАЮЩИЙСЯ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
В Москве было прижиться очень тяжело. После тёплого Киева, где полно друзей и родных по духу однокурсников.
Учились мы пять с половиной лет, защита диплома была в феврале, и в середине марта я поехал в Москву, сдаваться, на завод. В Киеве уже всё таяло, а в Москве – 20, весной и не пахло ещё. Не знаю, что бы я и делал, если бы летом не поехал в пионерлагерь от завода работать художником. Через забор от нашего лагеря был другой такой же пионерлагерь от Главного архитектурного управления города Москвы «Искра». Днём я работал в своём «Зорком», а ночи проводил в «Искре», возгорал пламя, как говорится. Там и познакомился с Ириной Юшенковой, её мужем Сашей и другими молодыми архитекторами, которые предпочли свежий воздух подмосковного лагеря душному городу.
Потом осенью я ещё поступил в студию к Гедрюсу Мацкавичусу, а с весёлой компанией архитекторов-горнолыжников общался в свободное время. Мне даже пришлось научиться кататься на горных лыжах, правда, в качестве «чайника».
И вод пришёл декабрь с его, тогда ещё лютыми московскими морозами, и, главное с днём рождения Ирины. Это же было очень важное событие, к нему готовились заранее, ведь Ирина была не просто душа компании, а заводила всего чего только можно придумать, неугомонный фонтан творческих идей, короче говоря.
С репетиции я в этот день заранее отпросился и после смены на заводе двинул, к метро «Динамо», а оттуда на маршрутке в гости. Хозяева Саша и Ирина радушно встречали друзей. Квартира была украшена разными прикольными штучками, стол был шикарно сервирован. Видно было, что хозяева, чтоб порадовать гостей, трудились весь день не покладая рук.
Когда почти все были в сборе, и пора было уже рассаживаться за стол, весёлая компания обнаружила, что ни Ирины, ни Александра среди нас то и нет. Нашли их в соседней комнате. Они, как были в рабочей одежде, так и прикорнули на диване. Устали, понятное дело. Приготовить еды на такую ораву – дело не шуточное.
Пусть пол часика поспят, отдохнут, решили мы, и ДР продолжился, вернее, начал набирать обороты без виновницы торжества. Было очень весело, мы выпивали, дурачились, играли в какие-то игры, в общем, прекрасно проводили время. Не заметили, как время начало приближаться к полуночи. Пора и расходиться, метро ведь скоро закроют. И тут кто-то вспомнил.
– А где же именинница!!!?
Растолкали хозяев, они встали отдохнувшие такие, бодрые, готовые к празднику. Но, как говорится, полночь близится, мороз крепчает, а гостям пора бы и честь знать.
– Спасибо, гости дорогие, что пришли!
Ну, и начали нас пьяных и весёлых провожать. Праздник то закончился.
Да запоминающийся был день рождения, по крайней мере, для меня. Не знаю, может кто-то его по-другому запомнил.
ГЕДРЮС
(18. 05.1945 – 13. 01. 2008)
Недавно мой товарищ рассуждал, что слово гений потеряло свой исконный смысл, стало расхожим.
–Вот ты, по жизни пересекался хоть с одним гением?
Ни секунды не раздумывая, я сказал, что да, конечно, например – это, Гедрюс Мацкявичус.
В далёком 1982 году с одним чемоданом и пятьюдесятью рублями в кармане я приехал в город, который не верит даже слезам.
Незадолго до этого, на распределении в Киевском политехе сказал, что у меня в Москве есть родственники, и женщина из министерства пошла навстречу. Меня вместо Киева распределили в ближайшее Подмосковье, в Красногорск, на КМЗ, инженером. Родственники у меня в столице были ну очень дальние, но было желание работать на «Мосфильме», поступить во ВГИК и стать кинорежиссёром. Но сначала, кто помнит, надо было отработать по распределению, на заводе. И не знаю, что бы я делал в этом чужом огромном городе, засох бы с тоски, наверное, если бы не Гедрюс Мацкявичус, вернее, если бы не театр Пластической драмы, который он создал, и который гремел тогда на всю Москву, да и на всю страну. То, что делал этот самобытный коллектив, потрясало зрителей, было ново, ни на что не похоже и, соответственно, толпы фанатов их боготворили. Что сказать, если сама Майя Плисецкая была среди этих поклонников.
В начале сентября был набор в студию при театре. В балетном классе в ДК имени Курчатова собралась вся труппа, а, надо сказать, я уже успел посмотреть несколько их потрясных спектаклей и многих актёров знал в лицо. К сожалению, к тому времени, труппу уже покинул Павел Брюн, ветераны студии вспоминали о нём с пиитетом. Все артисты расположились на полу, перед занавешенным зеркалом. В центре, на единственном стуле, сидел он, человек, который создал этот волшебный мир. Претенденты, в том числе и я, что-то показывали, читали басни. Гедрюс, со своим неповторимым акцентом, иногда отпускал ироничные комментарии, но незлобно так, по-домашнему.
Меня и ещё несколько человек взяли, и началась пахота. Почти каждый день, в шесть утра я вставал и шёл на завод, потом после работы ехал в Москву, до одиннадцати мы репетировали, потом ехал в Красногорск, в общежитие завода. Выпивал стакан молока, если он был, и в час ночи ложился спать. Утром в шесть – подъём.
Репетиции проходили по программе театрального вуза, но сначала разминка, растяжка, пластика, станок, потом этюды итд. Балетный класс вела Татьяна Борисова, пластику Сергей Цветков и иногда Людмила Попова, но в основном нами занимался, вкладывал душу по полной, Анатолий Бочаров. Низкий им всем поклон. Помню, люблю.
К Новому году Анатолий Иванович из наших этюдов собрал спектакль «За кулисами цирка» и перед праздником мы должны были показать его самому Гедрюсу. Надо сказать, что до этого он редко заглядывал на наши репетиции, но его энергичная фигура постоянно маячила где-то рядом. Гедрюс не был похож на классического мима, такого худого, рафинированного, типа Енгибарова или Марсо. Да, он был таким же инопланетянином, как и они, но другим. Он был, прежде всего, режиссёром, вулканом, извергающим огненную лаву его неуёмной творческой энергии. При этом с окружающими он был всегда доброжелателен и тактичен, но если что-то шло не так, он мог раздражаться, злиться, огорчаться, но при этом я ни разу не видел, чтоб он кому-то нагрубил или даже повёл бы себя некорректно. Внешне он был похож на Давида в исполнении Микеланджело, в его мощных, мускулистых руках прекрасно смотрелась бы праща или меч легионера. Он был крепок, как дуб, который, казалось, не завалить никакой бурей. В тот год, была очень холодная зима, и Гедрюс ходил в белой горской папахе, и это придавало его образу дополнительный шарм. Хотя зачем ему шапка, сто процентов, что внутри этого человека работает маленький ядерный реактор – ведь не зря же институт Курчатова его приютил.
За несколько дней до Нового года состоялся показ. У меня был этюд про дрессировщиц. Я был матёрой такой дрессировщицей-интриганкой, с большим таким бюстом и престарелым ленивым львом, которого изображал крупный, лохматый парень-студиец. А моя партнёрша была молодой, перспективной дрессировщицей с тремя молодыми агрессивными чёрными пантерами, которых, соответственно, играли девчонки из студии. Да, нужно сказать, что весь спектакль, около часа, игрался без слов, в состоянии органического молчания. В общем, всё прошло весело, и иногда даже было смешно. Гедрюсу показ понравился и он сказал, что будет плотно с нами работать после Нового года. И это было здорово!
Потом мы на втором этаже отмечали премьеру. Скинулись, кто-то сгонял на такси в центр, купить у таксистов водку, запивали ее чаем. У нас почти не было закуски, кроме печенья, но наше счастливое состояние не угасало.
– Ээээ, – сказал Гедрюс, – Что это вы так радуетесь?! Настоящий художник не может быть счастлив!
И мы чокались чайными кружками и повторяли радостно, как тост: «Художник не может быть счастлив! Ура!!!» А потом, у кого-то на квартире, мы ещё были счастливы всю ночь, хоть МАСТЕР нам и сказал, что так быть не должно. Видимо, мы были не настоящими художниками.
А спектакль в новом году Гедрюс с нами поставил, но это уже была совсем другая история.
Закончилось для меня всё банально. Лето. Загородный лагерь. Прыжок через забор в пять утра – разрыв мениска. Год с коленом – ни то ни сё, потом операция. Но…
Спустя годы у меня в фильме снимался замечательный актёр Борис Петрович Химичев. И, как-то в гримёрке, мы общались и он говорит: «Женя, я вот наблюдаю за тобой, ты сцены собираешь не так, как это делают другие режиссёры». И он мне рассказал, как это выглядит со стороны.
«Так это же влияние Гедрюса, он же как-то так «собирал сцены»», – мелькнуло у меня в голове.
Значит, было. Значит прикоснулся. Значит обожгло.
ЛИШНЕГО НЕ ОТРЕЖЕМ, ИЛИ МОНОЛОГ ХИРУРГА
– Та-а-а-ак, девочки, заходим, заходим, а где мужская половина? Кровь сдают, доноры… Ну, понятно, понравилось прогуливать… Ладно, я их предупреждала… Становитесь полукругом, чтоб всем было видно. Да не хихикайте вы. Там всё прикрыто? Ну, и чего хихикать? А вы, больной, тоже не дёргайтесь, а то ещё не то, что надо отрежу. Значит так. Сегодня у нас операция по удалению мениска левого коленного сустава. Операция проводится под местным наркозом. Один укол анестезии был сделан в ягодицу – во-о-от сюда, ну и тут тоже обкололи. Уже должно подействовать. Больной, как самочувствие? Ну, что ж, приступим. Делаем разрез зде-е-есь. Так, девочки, только не надо глазки закатывать. Лягушек ведь резали? Или, все ещё вида крови боитесь, Сизова? Та-а-ак. Вот он, внутренний мениск коленного сустава. Тут аккуратно отделяем, подрезаем. Всем видно? На следующей неделе в морге будете тренироваться. Двойка – недопуск к экзамену. Это яс-с-сно?! Вот он, теперь зацепляем и отделя-яем… Так, ещё раз. Аккуратней, больной, руками-то за стол держитесь. Ну и закачали колено. Спортсмен что ли? Девочки, кто там стоит, за правую ногу его подержите, чтоб со стола не упал. Крепче, крепче, да можно вдвоём сразу, даже лучше так. Да не хихикайте вы. Ещё раз. Мммм… Ох! Ну, всё, отлично. Вот он. Передайте на ватке по кругу, пусть все посмотрят. Видите, там такой заусенец отслоился – это он и создавал проблемы. Да, передавайте сюда, больному покажу, вот ваш мениск. Со временем вместо него нарастёт костная мозоль, которая будет выполнять его функцию, так что ещё побегаете. Да-да, все посмотрите. Сестра, будем зашивать. Завтра жду отчёт по практическому занятию. Что, куда мениск? Да сюда, в мусорную корзину.
ПЕРВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ, ИЛИ БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
В далёком 85-м «Мосфильм» ещё оставался фабрикой грёз и когда меня туда, практически с улицы, взяли на работу, мне показалось, что я очутился в сказке. Первая же экспедиция, куда меня послали, была в Армению, в сентябре… Ну, вы понимаете, на Кавказ в начале осени – командировка из сказки в рай, и ничто, как говорится, не предвещало…
Начинал я работать в комбинированных съёмках ассистентом оператора и нам пришёл заказ, снять несколько необычных кадров для армянской картины «Одинокая орешина». Поехали мы в таком составе: Григорий Зайцев – оператор комбинированных съёмок, который снимал первый отечественный фильм-катастрофу «Экипаж», Фёдор Добронравов, оператор-постановщик, снявший и «Горячий снег» и первых и вторых «Неуловимых мстителей», Эдик Маликов, художник, снимавший «Войну и мир» (мы потом с ним 5 лет работали душа в душу и сняли комбинированные кадры для многих фильмов), ну и я.
Встретили нас на «Арменфильме», как и положено, с кавказским гостеприимством. Мы пару дней провели в Ереване, а потом неделю ездили по живописным местам Армении, снимали. Конечным пунктом нашей экспедиции был городок Ехегнадзор и красивейшее ущелье Нораванк, где мы, собственно и должны были снять финальный кадр фильма – одиноко растущую на скале орешину.
Поселились поздно вечером в небольшой гостинице и рано утром уже выезжали в ущелье. Мэтры наши поехали на уазике, а я с аппаратурой и администратор с «Арменфильма» на камервагене. Это такой небольшой автобус, ПАЗик, обустроенный для перевозки кинотехники.
К нам ещё присоединилась пара молодожёнов. Марина и Иосиф, которые жили в этой же гостиничке. Им было около тридцати, они были счастливы, как можно быть счастливым в свадебном путешествии. Узнав, что мы едем в Нораванк, они попросились с нами, Марина была архитектором и хотела написать несколько пейзажей с храмом, который находился в конце этого ущелья.
Наша съёмочная площадка была неподалёку от храма, мы выставили камеру и пока художник готовил кадр нам удалось и храм осмотреть и познакомиться с архитекторами-реставраторами, которые нас угостили молодым вином, и пообедать фруктами, лавашом с зеленью и сыром, которым нас обеспечил администратор, и искупаться в холодной горной реке, которая протекала по дну ущелья. В общем, жизнь удалась.
После обеда съёмка.
Помню, Эдик, художник, тогда меня подколол.
–Ты, наверное, на студию пришёл, чтоб режиссёром работать.
– С чего ты взял?
– Ну, ты только два месяца работаешь, а уже всем указываешь, что и как правильно делать.
Но – это так, к слову.
В общем – всё мы сняли и собрались в обратную дорогу. Погрузили аппаратуру, и тут админ попросил у водителя порулить, что-то не рассчитал, подал назад и въехал скалу, разбив при этом задние фары. Начался жуткий скандал, водитель и админ несколько минут, дико вытаращив глаза, орали друг на друга по-армянски. Потом водитель велел всем садиться и не успели мы опомниться, как он газанул и помчался по горному серпантину со скоростью 100 км в час. С одной стороны дороги скала, с другой обрыв метров пятнадцать, по дну которого протекает горная река.
Машина неслась на бешеной скорости по горному серпантину, а водитель и админ, горячие парни, никак не могли успокоиться и продолжали кричать друг-другу какие-то обидные слова.
События развивались молниеносно, не прошло и минуты, буквально через километр наша машина начала сбивать бетонные столбики вдоль обрыва. Первый, второй, третий…
– Стой!!! Остановись!!!
Я орал, но куда там, ситуация уже вышла из-под контроля. Ещё секунда и камерваген срывается в пропасть. Всё вспоминается будь то в кино, в каком то безумном рапиде – автобус делает переворот, в салоне резко поднимается пыль и уже ничего не видно, только слышно дикие крики людей и жуткий треск, мне каким-то чудом удаётся сгруппироваться, вокруг меня летают штативы, коробки с плёнкой и ящики с аппаратурой, оббитые железом, и я летаю вместе с ними. Ещё один переворот, сокрушительный удар и машина упирается левой передней фарой в дно реки.
Я, каким-то чудом прихожу в себя и выбираюсь на воздух через заднее боковое окошко. Прыгаю на камень. С меня течёт кровь, захожу по пояс в реку, чтоб смыть кровь и как-то прийти в себя. Передняя дверь оторвана и валяется неподалёку. Рядом стонут от боли в бессознательном состоянии наши молодожёны. На скалу выбросило тело водителя. Он не подаёт признаков жизни. Из салона пытается вылезти админ. В такой ситуации ничего не соображаешь. Но первая мысль – за нами едет уазик с операторами и художником. Я начинаю карабкаться по отвесной скале, слышу шум автомобиля, что-то ору и в тот момент, когда моя голова высовывается над краем обрыва, я успеваю только увидеть хвост их машины, который скрывается за скалой. Они проскочили мимо и даже ничего не заметили. Вылезаю на дорогу, и ноги несут меня в сторону храма – там люди. И тут – удача, не прошёл я и пятидесяти метров, как из-за скалы прямо на меня выруливают «Жигули» реставраторов. У них тоже закончилась работа. Машина затормозила – помню лица ребят-архитекторов перекошенные от ужаса. Два человека остаются на месте катастрофы, а меня запихивают в машину и везут в поселок, в ГАИ и больницу.
Час я пробыл в маленьком медпункте, где мне наложили несколько швов на голову и ноги. Потом за мной заехала милиция и мы поехали обратно в ущелье. Было уже темно и только свет фар освещал место аварии. Нам повезло, откуда-то с гор возвращался автобус с рабочими, их остановили архитекторы и к моему приезду они общими усилиями уже вытащили из пропасти бессознательные тела и грузили их в скорые. Машины скорой помощи уехали. Начали вытаскивать аппаратуру, вернее то, что от неё осталось, в общем, половину ночи ещё там возились.
Наутро я, естественно, ни встать ни сесть, вся задняя поверхность тела – один большой сплошной синяк, на морде лица тоже всё ништяк. Пошли с Эдиком проведать потерпевших в местную больницу. Админ отделался легче всех, только руку повредил, его уже отпустили, а вот водитель и молодожёны оказались все в одной палате, больничка-то совсем маленькая. Все в гипсе и на растяжках, у каждого по три-пять переломов.
Но, надо отдать должное отечественной технике – кассета с отснятым материалом так и не раскрылась, и плёнка осталась целой – не зря работали. Операторы улетели в Москву, повезли отснятый материал в лабораторию. Нас же с художником оставили, ждать, когда остатки камеры приведут в потребный вид, чтоб потом списать. И мы десять дней жили в отличной гостинице в номере с большой лоджией, с которой открывался чудесный вид на Ереван и гору Арарат за ним.
Да, а молодожёнов Марину и Иосифа я через месяц навестил в Москве. Их уже выписали, но по квартире передвигались они пока ещё на костылях. Да уж, съездили ребята пейзажики порисовать…
ЗАБЫТАЯ МЕЛОДИЯ, РЯЗАНОВ
(18.11.1927 – 30.11.2015)
В первый же год работы на «Мосфильме» я попал в съёмочную группу фильма «Забытая мелодия для флейты» режиссёра Эльдара Рязанова. Ассистентом оператора по комбинированным съёмкам. В фильме планировалось много фантасмагорических кадров в сценах смерти главного героя и отлётом его души на небеса. Часть этих кадров в окончательный монтаж не вошла, но работы было довольно много и на площадку выезжать доводилось не раз. Запомнилась атмосфера, которая царила на площадке, рабочая и в то же время очень дружелюбная. Приезжал главный герой Леонид Филатов, его гримировали, приходил Рязанов, начинались анекдоты, байки и всё это незаметно перетекало в репетицию. Подтягивались другие замечательные актёры. Потом группа плавно перемещалась на съёмочную площадку, где оператор Вадим Алисов ставил свет, опять какие-то шуточки и так между делом начинались съёмки и, порой со стороны непонятно было, где напряжённая работа, а где передых.
Но больше всего запомнился период подготовки и обсуждений будущих съёмок. Меня, только полгода назад с улицы взятого на студию, приглашали на совещания к этому легендарному уже тогда режиссеру и я даже иногда набирался наглости что-то там говорить… Однажды, тогда ещё второй режиссер картины, Женя Цымбал организовал для группы просмотр фильма «Кояанискатси». Там как раз было много комбинированных съёмок и спецэффектов. После просмотра, когда выходили из зрительного зала в узком проходе Эльдар Александрович наступил случайно мне на ногу. Тут же извинился.
– Срочно отступите мне назад!
Пришлось тоже наступить на его ботинок.
И потом, всегда, каждый раз, когда я случайно наступлю кому то на ногу, сразу и вспоминаю его – этого большого, жизнелюбивого, целеустремлённого, талантливого человека. И говорю: «Срочно отступите мне назад».
ЗАБЫТАЯ МЕЛОДИЯ, АЛИСОВ
(20.02.1941-09.05.2021)
С Вадимом Алисовым общались много и после «Забытой мелодии …». Он даже меня рекомендовал однажды вместо себя оператором, в Австралию, сам не мог лететь из-за занятости. Но я, правда, тоже тогда не смог, так как запустился, как режиссёр. А тогда на «Забытой мелодии для флейты» у меня все только начиналось.
