скачать книгу бесплатно
– Ерунда, – отмахнулся Дима, пытаясь изобразить подобие улыбки. – Все нормально, вы не переживайте. Правда. Лучше идите домой и скажите дочке, чтобы шла в постель, простынет ведь…
– Да, Димочка. Да, ты прости, я пойду… – Она заметалась, не решаясь оставить его в таком состоянии. Посмотрела вдаль, на удаляющуюся фигуру сына, и покачала головой. – Прости, пожалуйста, что так вышло…
И побежала в подъезд.
Калинин несколько раз открыл и закрыл рот, будто проверяя, не сломана ли челюсть. Сплюнул в урну густой красный сгусток, стер с лица остаток крови собственным запястьем и нагнулся, чтобы подобрать с травы зажигалку. Достал сигарету, прикурил, глядя куда-то вдаль, затем не торопясь дошел до машины.
Я не чувствовала ни ветра, ни начинавшегося дождя. Жар, стучащий в висках, и липкий пот, окутывавший неприкрытое тело, подхватывал ветер и уносил далеко ввысь вместе с последними силами, оставшимися для сражения с болезнью. Я чувствовала только стыд. И вину. За то, что из-за меня Калинину пришлось пострадать.
Сейчас он уедет и все. Все…
Дима подошел к машине, остановился и в первый раз за все это время поднял взгляд вверх. Нашел нужный балкон, заметил меня и посмотрел прямо в глаза.
На какое-то мгновение наши взгляды, встретившие друг друга, рассеяли всю пыль и уличный шум. Они соприкоснулись и не желали больше расставаться. Мое… отчаяние и его… все: ласка, тепло, радость, смех, утешение.
Дима улыбнулся и подмигнул мне, подержав веко закрытым немного дольше положенного. Затем соединил украшенные татуировками пальцы в знак «ок» и продемонстрировал мне – все в порядке.
Конечно, я знала, что не все в порядке, и вряд ли уже будет. Но ему хотелось, чтобы все сейчас выглядело именно так. А мне оставалось только покачать головой, вложив в это движение все сожаление и искренность, на какие была способна. Дима пожал плечами и, улыбнувшись на прощание, послал мне легкий воздушный поцелуй.
Вот теперь все остальное стало неважным. Между нами определенно что-то происходило, и это что-то было важнее любых преград. Вместо ответа я тихо рассмеялась.
Дима, отбросив в урну окурок, достал из кармана куртки черные очки, надел их и сел в машину. Довольный, как прежде, и, может быть, даже счастливый. Во всяком случае, так мне показалось.
24
– Ау! Аа-ау! – Кисточка из пластмассы впивалась в мое тело холодным красным кончиком. – Как холодно и неприятно. Все уже, все-все…
– Потерпи еще немного.
Мне показалось, или мама посмеивалась надо мной? Я сидела на постели, поддерживая волосы над головой, а она мазала красной краской из бутылька мои волдыри. Жидкость пахла чем-то вроде гуаши, но была не такой густой и потому брызгами летела во все стороны.
– Не вижу смысла сидеть и ждать, когда высохнет, если ты, свинка-мама, и так накапала мне на постель. Вон – кляксы тут и тут.
– Да вижу уже. – Погрустневшим голосом сообщила обожаемая родительница. – Надеюсь, эта штука отстирывается. Не чеши. Не чеши!
– Да я только поглажу…
– Не выйдет, Мария, я все вижу. Хочешь, чтобы шрамы остались?
Я спрятала руки под мышки и почувствовала, как слезы скатываются по щекам. Честно, не думала, что болячка с таким смешным названием, как «ветрянка» может оказаться такой жестокой: волдыри со страшной скоростью распространялись по телу и нестерпимо зудели (мама обработала затылок, там гнусные прыщики цвели буйным цветом даже под волосами). Еще и нос заложило, горло саднило, глаза слезились и отекали, да температура повышалась до сорока градусов каждые четыре часа.
Когда я подумала, что хуже уже не будет, меня вдруг одолел сухой лающий кашель. Такой сильный, что казалось, будто я неудачливый шпагоглотатель, и где-то в моем горле застрял острый клинок, а как достать его никто не знал. И только батарея лекарств, которые в меня закидывали каждые полчаса, множилась и росла справа от меня на тумбочке.
Пашки все не было. Но это меня беспокоило меньше всего. Когда жар совсем одолевал, я вжималась лбом в мокрую от собственного пота подушку и проваливалась в забытье. Когда отступал, откидывала одеяло и любовалась своим новым телом. Примерно так выглядит, наверное, первый снег, по которому пробежались птицы, уничтожая спелые гроздья рябины, – все в огромных красных пятнах. И расстояние между ними с каждым часом все сокращалось.
Теперь я чувствовала язвочки и в глазах, и на языке. Мне пришлось отбросить любые мысли о скором возвращении на учебу или работу. Если эта жесть доберется до моего лица – хана, в прямом смысле. Судя по тому, как обнажалось мясо при лопании этих гадких волдырей, заживать вся эта красота будет долго, очень долго. Я снова смахивала слезу и гипнотизировала экран мобильника.
Тот молчал. Не умер, нет, просто молчал.
Я сохранила номер Калинина и долго думала, как записать его в справочнике. Перебирала, сочиняла и остановилась на простом: «Дима». Потом решила написать ему.
От кого: Я
Кому: Дима
«Привет. Прости, что так вышло. Мне очень стыдно за брата. Надеюсь, тебе не очень сильно попало? Если бы я знала, что так получится… Просто прости. Скучаю»
Стерла «скучаю». Затем просто все стерла.
Бесит. Не могу. Просто не могу. Девочка не должна писать первой. Или как? Я даже не знаю, как бывает, но что знаю точно – не хочу бегать за парнем, потом, когда он вышвырнет меня из своей жизни, будет больнее. Разве может быть иначе? У меня не было, да и у мамы тоже…
Единственное, что сейчас было ясно, как белый день: я ни черта не разбираюсь в людях. Тот, кто казался самым близким и понятным, кому хотелось довериться и раскрыть все секреты, в одно мгновение стал чужим и далеким, и больше мне не хотелось переживать подобное. Никогда. Правду говорят: тот, кто ближе, ранит больнее, и мне не повезло испытать это на себе.
Когда стемнело, пришла Солнцева.
– Я на пять минуточек. – Она застыла возле двери.
– Правильно, не заходи. – Промычала я из своего укрытия. – Если твои родители не могут вспомнить, болела ли ты этой гадостью в детстве, то лучше тебе совсем не знать, что это такое. Мне кажется, я вот-вот сдохну.
– Мне очень жаль, Машка, – Аня поглядывала на меня из-за угла. – Чем я могу помочь?
– Мне радостно уже оттого, что ты просто пришла. Я пыталась читать книгу, не идет, смотреть телевизор – та же ерунда. Еще и глаза, как у выпивохи – заплывшие. Врач советовала закладывать мазь, вроде как завтра станет лучше. Проверим.
– Значит, слушайся врача.
– Выхода нет, жру лекарства. Как твоя диета?
– О-о-о, – Солнцева опустилась на пол. – Конец диете, всем диетам сразу.
– В смысле?
– Вчера парень, который провожал меня до дома… Он… в общем, поцеловал меня. Или я его. Не знаю, как так вышло.
– А как же мой брат? – Усмехнулась я, зная, что в каждой шутке есть доля правды. – Как же эта боевая макака, с которой вы уже полгода переглядываетесь, словно осужденные на пожизненный срок из соседних камер?
– Даже не знаю, когда это я успела превратиться в шлюшку? Вряд ли у меня что-то с Пашкой получится, слишком долго была одна. Поэтому и налетела вчера я на этого провожатого, как голодная белка на орехи. Целовалась, как в последний раз, честно. Думала, челюсти вывихну. Хорошо, отец на сотовый звякнул, так бы фиг разлепились.
– Да ты развратница, фу.
– Мне ужасно стыдно, поверь. Теперь этот тип с утра названивает, а я трубки не беру: нервничаю, ем и ненавижу себя. Так что у меня теперь гамбургерная диета и детокс на чебуреках, мое плоскожопие от природы скоро обрастет толстым слоем жира.
– Да уж. – Покачала головой я.
– А еще я сегодня в салоне волосы высветлила. – Анька сняла капюшон, в дверном проеме мелькнула ее светлая макушка. – Не знаю, зачем мне это нужно было, но легче не стало.
– Ну, ты даешь, мать. – Я приподнялась с подушки, разглядывая стог сена на голове подруги. В принципе, ничего удивительного: Солнцева – экспериментатор, и меня всегда поражали мотивы ею содеянного.
– А ты как? – Она улыбнулась. – Упорхнула вчера с хозяйским сынком – вся такая серьезная, нахмуренная.
– Все нормально.
– И это все?
– Да.
– А что было-то? Я ведь о твоем счастье пекусь, переживаю. Пошла на свидание, не накрасилась, не приоделась – прям Дева Мария! По нему же сразу видно, что привыкший, чтоб девки сами на шею прыгали. Красивый, состоятельный, холостой, а она вырядилась в свитер и джинсы с ним на свидание. Тьфуй!
– Ох, Ань… Так я накрасилась, а он сам меня и умыл.
– Чего-о?
– Правда. Он, вообще, какой-то странный – приходится все время быть настороже. Жду подвоха, не могу расслабиться. Слишком милый, слишком заботливый: судьба не может сделать мне такой подарок. Видимо, очень хочется ему выиграть спор. Наиграется и бросит, вот увидишь.
– А что вчера-то было?
И я рассказала Аньке все подробно и обстоятельно, а она охала так громко, что несколько раз из своей комнаты выглядывала мама: качала головой, глядя на развалившуюся на полу в коридоре Солнцеву, и закрывала обратно дверь.
– А у Пашки это неизлечимо, по ходу. – Заключила подруга, вставая и отряхиваясь.
– Вот именно. Так что подумай сто раз, нужен ли тебе такой неуправляемый, отбитый на всю башку экземпляр.
– Пожалуй, нам было бы не скучно. Ой, – голос Ани вдруг прервался. Послышался щелчок замка, затем звук открываемой двери. – А вот и Рэмбо вернулся. Первая кровь!
– Ох, ты ж, – это уже голос брата. – Уснула головой в ведре с перекисью?
– Иди, знаешь куда. – Дерзко ответила Солнце и заглянула ко мне. – Маш, я пойду, мне пора. Позвоню завтра. – Махнула на прощанье и скрылась.
В коридоре послышалась возня. Видимо, этим двоим было тяжело разойтись в прихожей, не передушив друг друга. Пашка был не в духе, а, значит, обмен любезностями на сегодня был окончен.
Я сползла по подушке и накрылась одеялом, оставив одни лишь глаза. Отвернулась к окну, бросила взгляд на телефон. Тишина.
– Маш, – Суриков стоял в дверном проеме. Не дождавшись ответа, он снова позвал. – Ма-а-аш…
Голос звучал виновато и расстроено, братец топтался в проходе, подбирая слова.
– Я ведь хотел, как лучше. Чтобы у тебя было все самое…
– Уходи. – Собрав последние силы, я запустила в него тапком-зеброй. – Уходи, понял?! И не разговаривай со мной больше! Никогда!
Меня затрясло от обиды. От всего, что навалилось на меня в раз. От жестокого поведения брата, из-за болезни и потому, что Дима не писал и не звонил.
– Я…
– Вали!
Пашка выпустил из рук перехваченный в полете тапок и прикрыл за собой дверь. Через минуту из его комнаты уже послышалось заунывное треньканье. Я смотрела на темный экран мобильника и ждала.
Ждала. Ждала.
Тишина. Ни словечка. Никаких признаков жизни. «Ну, и черт с тобой! Провались!»
– Да хватит уже мучать гитару! Достал! – Я запустила вторым тапком в дверь, щелкнула выключателем ночника и закрыла глаза.
Предстояло еще поворочаться несколько часов, чтобы уснуть.
25
Извержение вулкана. Жутко непонятная хрень.
Мне снился громадный конус, растущий из земли и выплевывающий на ее же поверхность раскаленные обломки, пепел и магму, тут же становящуюся раскаленной вязкой лавой. Клубы дыма, наполняющие легкие, и раскаты грома, угрожающие взорвать небо.
Я подскочила на кровати и прислонила руку ко лбу: нет, температуры уже не было. Хотя мое тело и лежало на влажных от собственного пота простынях, жар определенно спал. Тогда к чему были эти кошмары?
Откинув одеяло, я приподнялась. Глаза сегодня видели гораздо лучше, хоть и продолжали слезиться. А вот кожа зудела – везде. Я провела ладонями по лицу. Все в порядке. На шее тоже пока не было волдырей. Облегченно выдохнув, я бросила взгляд на телефон – нажала на экран: по-прежнему глухо. Никто не звонил, не писал.
Вот и все.
Татуированный слился быстрее, чем можно было ожидать.
Странный, отвратительный шум в ушах повторился. Нет, скорее это был даже грохот. Я же проснулась, открыла глаза, так почему вулкан из моего сна все продолжал извергаться? Зевнув, я прислушалась. Этот шум определенно шел с улицы – наверное, мусоровоз, только эта железная махина могла передвигаться по двору с таким страшным рокотом. Я потянулась, выгнув спину, дав каждой затекшей мышце насладиться приятным тянущим покалыванием, и стряхнула, наконец, с себя остатки сна.
Любимый пижамный костюм в горошек нашелся на верхней полке комода. Натянув его на себя, я лениво разглядывала зудящие прыщики на ногах и на животе. Бросила взгляд в зеркало: ого! Да мною можно было детишек пугать. Адский клоун – а глаза-то, глаза! Их почти не видно, заплыли.
Скрутив волосы в кривую култышку на самой макушке, я подошла к окну. Громыхание никак не прекращалось и даже усиливалось, и мне захотелось выяснить, какой чудак с утра пораньше взрывает тишину громким уханьем и бабаханьем.
И тут я застыла, удивленно впечатав нос в стекло. Распахнула веки пошире, чтобы удостовериться: там, внизу, не галлюцинация. «Ох, ты ж, нет! Придется-таки поверить своим глазам».
Никогда не думала, что увижу машину ужаснее старой восьмерки брательника, но это было нечто: древнее, ржавое, рёпающее на весь двор «ведро» отечественного производства с грузовым отсеком. Этакий пикап на базе «пятерки» – в народе, кажется, «таратайка» или «котомка».
И из нее в растянутом заляпанном балахоне и модных узких спортивных черных брюках, заглушив двигатель, вылез он. Кто бы вы подумали? Да-да, он самый – Дима.
Мое сердце рухнуло в пятки.
Парень перекинул пакет через плечо, хлопнул дверью и хотел, уже было, закрыть ее на ключ, когда дверь резко отпружинила и со скрипом открылась вновь. Даже по его движениям я догадалась, что парень выругался. Хлопнул дверью еще, но она тоже не пальцем деланная!
Бах!
«И-и-и-ы-ы!» – распахнулась, будто издеваясь над ним. Еще и еще. Как такой дылда, вообще, поместился в эту консервную банку?
Я хихикнула. Наверное, Димка, когда сидел за рулем, коленями в потолок упирался.
Калинин с силой оттолкнул дверь от себя. «И-и-ы-ы!» – с таким звуком железяка продолжала издеваться над ним. Казалось, это может продолжаться бесконечно: он двинул по ней рукой, она открылась, трахнул кулаком, «и-и-ыыыы!» Бах – баздахнул с полразворота. Выругался. Ни-фи-га!
И когда мой живот уже скрутило в приступе смеха, Калинину удалось-таки зафиксировать подлянку ногой.
Ой!
Довольно кивнув самому себе, Димка развернулся и направился в подъезд. Теперь мне было уже не до смеха – еще один взгляд в зеркало: пресвятые визажисты! Мне в таком виде не поможет даже пересадка всего лица!
