скачать книгу бесплатно
Перед моими глазами проносятся кадры фильма про хоккеиста Харламова, где он стоит в воротах, а в него одна за другой с огромной скоростью летят тяжелые шайбы. Я вся сжимаюсь от страха, и эти картинки уходят, уступая место воспоминаниям, когда Стёпа возвращался домой с разбитым лицом и прятался у себя в комнате, чтобы отец ничего не заметил. А его руки… они были в крови…
– Это ужасно. Отвратительно, – трясусь я. – То, как люди обращаются друг с другом, и то, чем они это оправдывают.
Джастин смотрит на меня с интересом.
– Зоуи, а что такое «amerikos»?
– Они называли тебя так? – вспыхиваю я.
– Да.
– Это значит… американец… – убираю волосы за уши. – В несколько обидном смысле. Не знаю… как если бы они сказали «янки» или что-то вроде того. И обидно, и вроде нет.
А сама прокручиваю в голове другие оскорбительные словечки, которые слышала за свою жизнь, и проглатываю их, так как вслух точно никогда не смогу сказать.
– Ты думаешь, все из-за моей национальной принадлежности? – Удивительно, но в его лице нет злобы или печали, он просто интересуется.
– Думаю, что нет, – тяжело вздыхаю. – У агрессии нет национальности. Они бы так вели себя с любым чужаком или даже с любым из своих…
– Зоуи, а что такое «muzhik»?
– Мужик? – Мои брови лезут на лоб.
– Muzhi-i-i-ik, – старательно тянет Джастин, подражая кому-то.
Я снова улыбаюсь, ведь он говорит это почти без акцента, так басовито и по-деловому.
– Это как… ma-a-a-a-an по-вашему, – предполагаю я. – Настоящий мужчина.
Однажды слышала в каком-то фильме, как они произносят это «ma-a-an» – совсем как мы.
– Оу, – задумчиво выдает он. – А что такое «sinok»?
Я на секунду теряюсь, пытаясь разгадать, о чем он говорит.
– «С… сынок»?
– Да, – кивает американец, – твой отец так говорит мне.
– А-а-а… – довольно хмыкаю. – Ну, это он тебя сыном называет.
– Оу… – Джастин что-то обдумывает, глядя вдаль.
– А почему твой отец отправил тебя сюда? – спрашиваю прямо в лоб.
Он так тихо и медленно выдыхает, что я вся покрываюсь мурашками. Мне хочется дотронуться до него и снова почувствовать тепло его рук, но приходится в который раз напоминать себе, что мне это не нужно. Нет, ни в коем случае. Не нужно.
Но тело со мной несогласно. Близость этого парня греет меня, заставляя забывать о ветре, влажной прохладе и высоте крыши. А сердце бьется все быстрее и быстрее.
– Потому что… – Джастин смотрит на меня, словно не решаясь, стоит ли делиться этим со мной, – потому что…
– Если не хочешь, не говори.
Он сжимает и разжимает кулаки, сопит, будто ему резко стало трудно дышать.
– Отцу нужно все контролировать, – произносит наконец, тяжело вздыхая. – У меня не было особых успехов в бейсболе. Мне никогда не нравилось, понимаешь? Но он заставлял меня, снова и снова. Нужно продолжать традиции, нужно реализовывать его амбиции. И слышать ничего не хотел о моем уходе. Подсуетился насчет контракта, все организовал, а мне оставалось только делать вид, что это – моя мечта. Но я не смог… Не смог…
– И что ты сделал?
– Год назад я случайно попал на тренировку нашей студенческой команды по «soccer» – это ваш, европейский футбол. Мне понравилось, и передо мной встал выбор – как поступить. Отец и слышать ничего не захотел про это. Тогда я стал заниматься и футболом, и бейсболом одновременно. Конечно, долго утаивать не удалось: о моей усталости и постоянных пропусках занятий быстро доложили родителям. Папа угрожал, но наперекор ему я бросил бейсбол официально.
– А он?
Джастин уперся локтями в колени и принялся массировать виски.
– Он взбесился. Устроил все так, чтобы меня выгнали из футбольной команды, и поставил ультиматум. Мне казалось, что отец перебесится и все встанет на свои места, но вышло по-другому. Когда я отказался возвращаться, он был вне себя. Сутки молчал, а затем взял мои документы и оформил в программу по обмену вместо сестры. Хотел проучить, сказал, что я не проживу без его денег, что никуда не пробьюсь.
– И вот ты здесь… – сглатываю я.
– Да, – кивает Джастин, оглядывая округу через ветви яблони. – Мне стыдно, но я подчинился. Испугался его. И теперь… просто запутался. Ненавижу себя.
– За что?
Мне приятно все это слышать хотя бы потому, что русские мужчины, в отличие от американцев, обычно не признаются так легко в своих слабостях и неудачах, а этот парень пересиливает себя и делится самыми тяжелыми переживаниями со мной.
– За то, что я так долго сопротивлялся ему, чтобы потом… просто сдаться. За то, что хочу обратно, но не знаю зачем. Просить у него прощения? Никогда. Вернуться в бейсбол? Не хочу. Попытаться вернуться в «soccer»? Да он ведь заплатил, чтобы меня вышвырнули оттуда! Я даже сам не знаю, что мне делать, если вернусь! Я просто… в ловушке. Понимаешь? В ловушке!
Набираюсь смелости и кладу свою ладонь на его предплечье. Мышцы у него под футболкой твердые, будто камень. На секунду у меня перехватывает дыхание.
– Ты просто запутался, Джастин. Чувствуешь, что нужно что-то делать, но не знаешь, что именно. Позволь тебе помочь?
Опускаю руку.
– Вроде того. Запутался. – Он поворачивается и смотрит на меня недоверчиво, настороженно.
– Я могла бы сказать, что в нашей стране у тебя больше шансов добиться чего-то, но это не так. Здесь тоже все решают деньги. Мальчишки идут заниматься в футбольную секцию на равных условиях, но в итоге, спустя несколько лет, играют именно те, чьи родители готовы платить за это тренеру. Заплатил – играешь, нет – сидишь на скамье запасных. Исключения есть, но и они закономерны: если видно, что парень экстраординарный, новый Месси или что-то вроде того, он играет в команде, но только потому, что в нем видят потенциал и надеются продать потом подороже. От этого футбол в стране не развивается.
Он смотрит на меня, открыв рот. Я виновато улыбаюсь.
– А что, если ты примешь эти полгода просто как… перерыв? – продолжаю, вздохнув. – Понимаю, что для спортсменов это подобно смерти, но мы могли бы что-нибудь придумать… У нас в группе есть парень, отец которого может устроить тебя в местную команду, чтобы тренироваться вместе с футболистами. Ты поживешь, подумаешь о своей жизни… Вдруг тебе здесь понравится? Я могла бы помочь освоиться…
Джастин обхватывает голову руками и выдыхает так шумно, что мне становится неловко. Все, о чем я сейчас ему толкую, действительно звучит как бред.
Молчим. Я не готова настаивать, он продолжает все взвешивать. Мы оба понимаем, что это не самое лучшее решение для него, но все же решение. Пусть временное.
– Я никогда не выучу ваш язык, – говорит он наконец, со скрипом сжимая зубы.
А я почему-то ликую. Он ведь не сказал «нет»? Не сказал!
– Но ты ведь можешь попробовать…
Джастин хмурится, нервно чешет лоб, прячет руки в карманы штанов, затем достает их обратно и сильно хлопает себя по щекам. От резкого звука я вздрагиваю.
– Я не смогу. – Он истерически смеется. – Зачем мне все это? Боже, ну что за…
– Сможешь, – моя ладонь снова на его предплечье.
Не навязывайся. Не навязывайся. Перестань.
Американец замирает, уставившись на мои пальцы. Смущенно отдергиваю руку.
– Это сумасшествие… – шепчет он, облизывая разбитую губу и качая головой.
– У тебя получится, – настаиваю я, переводя взгляд на яблоню.
– Почему ты так думаешь?
– Ты упрямый, – улыбаюсь.
– Во что же я вляпался…
В неприятности. В Россию. В меня, в конце концов.
– Русский язык не такой уж сложный. – Вру, вру, вру, но пусть он узнает об этом позже, не сейчас.
– Не знаю, Зоуи…
Прокашливаюсь, выпрямляюсь и строго смотрю на него:
– Начнем, пожалуй, с самого главного.
Джастин обреченно выдыхает и жалобно ноет:
– И с чего?
– Зоя. Меня зовут Зо-я, – произношу делано-учительским тоном.
Ему нравится. В синих глазах пляшут хитрые чертики.
– Зо… у… я, – набирает в легкие больше воздуха, – Зо-я.
Облегченно выдыхаю.
– Прекрасно.
И по спине снова бегут мурашки.
Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках почти как старые приятели, но в этот момент слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.
Мама иногда тоже бывает очень упрямой, и только что она снова выключила свет и закрыла окно в комнате Стёпы…
-4-
Джастин
– Черт! – ругаемся мы шепотом, синхронно и сразу на двух языках.
Я понимаю это по тому, как она вдруг смотрит на меня удивленно и ошарашенно, а затем пытается убрать улыбку, проступающую на лице.
– Одновременно, – говорит Зоя, поджимая губы, и вскакивает.
Уже достаточно темно, и мне не видно, покраснела ли она. Хотя и так знаю – конечно. Эта ее особенность – краснеть через каждые пять минут – ужасно милая и забавная, а еще почему-то не на шутку заводит меня.
– Blin! – выдает девчонка, прислонив ладони к стеклу.
Мне плевать, что окно снова закрылось. В душе я радуюсь, как мальчишка, потому что мы с ней теперь одни на этой крыше и никто не может мне помешать пялиться на развевающийся на ветру подол ее платья. Мне отчего-то плевать совершенно на все. На Фло с ее попытками всё «уладить», на отца, пытающегося доказать всему миру, что он самый крутой, на то, что мои мечты вдруг разбились в одночасье. Плевать на весь мир, который стал для меня невидимым, потому что я спятил.
Это совершенно очевидно – просто спятил. У меня нет ни прошлого, ни будущего. Стою на краю этой крыши, как на краю собственной жизни, и ныряю в неизвестность. Я только что сам согласился на это сумасшествие. На то, что никогда не планировал, и то, от чего готов был отмахиваться и руками, и ногами, и всем телом сразу.
Потому что она мне предложила, а я так засмотрелся на ее голубые глаза, что не смог отказаться. Все слушал, как она произносит мое имя – тихо, шепотом, будто катает его, как леденец, на своем языке, и хотел слышать это еще и еще.
Точно идиот. Говорю вам.
Идиот, которому все равно, что мы оказались заперты на крыше. Ведь главное – вдвоем. И у меня теперь есть абсолютно законный повод находиться рядом, стоять к ней плечом к плечу и чувствовать, как внутри тела взрываются огненные фейерверки, стоит лишь нам нечаянно соприкоснуться руками.
Я схожу с ума. У меня еще никогда такого не было. Что это?
– Что еще за «blin»? – спрашиваю, наклоняясь и тоже прислоняя ладони к стеклу.
Зоя печально опускает плечи – окно действительно закрыто.
– Трудно объяснить, – говорит она, закусывая губу, убирает руки. – Это как «черт», только съедобное… – И прячет лицо в ладонях, сквозь которые тут же слышится ее стон. – Что я говорю? Blin!
– Blin… – повторяю я, выпрямляясь. – Мне нравится это слово. Blin. Blin.
Осторожно двигаюсь вдоль крыши, то и дело поглядывая вниз. Похоже, придется звать кого-нибудь на помощь.
– Есть у нас такое блюдо, – слышится тоненький голосок Зои. – Вроде ваших панкейков. Тоненькие, круглые лепешки. Сладкие. – Слышно, как она злится сама на себя за то, что не может подобрать нужных слов. – И когда мы ругаемся, тоже говорим blin. Господи, да я даже не знаю почему!
– Blin, – улыбаюсь я. Встаю на колени и свешиваю голову вниз, чтобы отыскать что-то подходящее для спуска с крыши. – А как сказать «черт»?
– Ch’ort, – отзывается Зоя.
Пытаюсь повторить и слышу, как она хихикает.
– Что? – выпрямляюсь.
– Ничего, – мотает головой девчонка, пытаясь выглядеть серьезной. – И что нам теперь делать?
