скачать книгу бесплатно
даже если есть у тебя мужчина –
это не будет, не будет причиной
того, чтобы дрогнула вдруг рука
я хочу тебя. тчк.
Я вспомнил о ней, потому что всё могло случиться иначе. И тогда не было бы ни Америки, ни побегов, ни М.
VII
В то время, когда я должен был уже встретиться с Русом в Окленде, мы только въехали в Сан-Хосе. Здесь автобус сделал первую остановку: треть пассажиров вышла. Мой телефон разряжен, но я заранее предупредил ребят, что задерживаюсь. Было трудно что-либо понять в этой темноте, если посмотреть в окно. Но я видел огни небоскрёбов, я наблюдал их силуэты, узнаваемые силуэты Америки. После Сан-Хосе следовал Сан-Франциско, такой же подсвеченный мириадами огней. Сердце выпрыгивало, чтобы прямо сейчас добежать до Золотых ворот и грохнуться в Тихий океан с моста, искупаться и окоченеть. Но Золотые ворота находились далеко от трассы, а сердце я научился ставить на место ещё в юности.
Наконец, мы добрались до Окленда. В зале ожидания томились Рус и ещё два чувака: они ждали меня три часа. Мы увиделись с Русом впервые. Мы знаем друг о друге лет шесть – ровно столько нам потребовалось, чтобы наконец-то увидеться. Мы познакомились там, где обычно знакомятся люди в 21 веке, – в интернете. Мы состояли в одном сетевом сообществе, где говорят о музыке и стебут инакомыслящих. Позже многие из нас перезнакомились в реальности, часто собирались вместе, в основном, в Москве, и стали очень близкими друзьями. Руса с нами не было, он жил в Казахстане, а потом уехал в США. Мы постоянно поддерживали связь, он рассказывал о своей жизни в Америке и служил наглядным примером спонтанной эмиграции. Нет никаких надежд на будущее, кроме призрачных, и ты решительно бросаешь всё и уезжаешь практически в никуда – вот что нам тогда виделось в истории Руса. Он иногда появлялся, иногда исчезал, потом вовсе оказался в Чикаго после Миннесоты, и вот Рус уже рассказывает о том, как сходил на концерт Пола Бэнкса. Начинался 2013-ый, мы с М. собирались в Париж, и у нас были билеты на концерт Пола Бэнкса.
«О! Бэнкс – офигенный человек!» – говорил Рус. «Он так по-простому себя ведёт. Концертик был в зале человек на 100, наверное. Мы стояли прямо у сцены. Выбор места меня удивил. Будь это в России/Казахстане, его бы лапать полезли. То есть, они стояли на расстоянии вытянутой руки от нас. Так он перед выступлением сам вышел всё настраивать. Тупо вышел, что ему нужно подкрутил, поулыбался над выкриками (ну обезьян-то везде хватает), поприветствовал всех. Он пол сета точно Пленти исполнять будет. Если застанешь «On the esplanade»[6 - На эспланаде – англ.] – советую вместе с ним закрывать глаза и ебашить сквозь Вселенную!» – подытожил мой восторженный товарищ по сети.
Именно так и случилось в Париже. Мы с М. провели в этом городе четыре счастливых дня. Терялись на Монмартре, бегали от дождя в подземку, игнорировали Лувр, стонали и кричали в тесном номере с тонкими стенами, пили дешёвое и вкусное вино, говорили на смеси французского, русского, английского и армянского, откровенничали в Люксембургском саду, покупали пластинки, сидели за столиком Ромена Роллана в Клозери-де-Лила, восхищались элегантными парижанами средних лет, целовались под Эйфелевой башней, говорили «je suis un couchon[7 - я – свинья – фр.]», ели круассаны и блинчики с шоколадом, угощали русским «Gitanes» француженок и арабов. Трудно было придумать лучшее завершение парижского отпуска, чем концерт Пола Бэнкса, музыканта, который свёл нас, как брачное агентство. «Каждая песня Interpol – моя любовь к тебе», – говорила она. И мы действительно закрыли глаза и поплыли через Вселенную, когда заиграла «On the esplanade». Я обнимал её и целовал в затылок, так сильно сжимая в своих объятьях, будто чувствовал, что рано или поздно она все равно ускользнёт.
Мечты сбываются, сказал я Русу, когда мы обнялись. Судьба благоволила нам, мы вывернули её наизнанку, позади Россия и Казахстан, несколько тысяч километров разделяют нас от Москвы и Петропавловска, но мы здесь, в Окленде, стоим друг напротив друга и улыбаемся, как идиоты, потому что это всё нужно ещё осознать. Рус существовал для меня как неведомый человек из интернета, теперь он существует в реальной жизни, модно одетый, англо-казахский джентльмен, подтянутый Рус, который так же, как и я, ждал нашей встречи, хотя несколько лет назад это казалось практически невозможным.
Рус представил парней. Вот этот чувак в красной кожаной куртке, в очках и кепке автопилота – Макс, он москвич, мой земляк. Вот этот парень в шароварах и тельняшке – Мариан из Кишинева. У Макса и Мариана относительно всё в порядке с документами и лучшая из всех в этой компании кредитная история, поэтому дом оформлен на них. До дома ехать всего 20 минут, мы садимся в тачку и, не спеша, катимся по ночному пустому Окленду, богом забытому, если верить тишине.
В доме была одна Ханна, и она ждала нас. Ханна родилась и выросла в Харькове, уехала в США несколько лет назад по программе «Work and Travel». Недавно она подалась на политическое убежище, так что домой в Украину ей будет сложно попасть. Ханна – самый веселый человек в нашей коммуне. Шумная, болтливая, невероятно добрая. Мы подружились сразу. Я могу рассказать ей всё, что угодно, и это уровень доверия, который утвердился между нами с самого первого дня. Когда мы вошли, на кухне играл The Smiths, и это был хороший знак. There is a light that never goes out[8 - Этот свет никогда не погаснет – англ.]. Каким ангелам взбрело в голову привести меня в дом, где играет моя любимая песня в тот момент, когда я в него вселяюсь? Они всё знали заранее.
Это был двухэтажный дом, и его строение противоречило логике. Ванная комната с туалетом находилась на первом этаже посередине, зажатая двумя комнатами, и только через них можно было пробраться к сортиру и раковине. Лестница на второй этаж вела исключительно из ванной. В доме будут жить 10–12 человек, и каждому нужно в душ или посрать. И пока они заняты своими делами, ни спуститься, ни подняться по-человечески невозможно. Есть только один способ: с лестничного пролёта пролезать через узкое окно, складываясь вдвое, и выпрыгивать в кухню. Точно также подниматься. Мне рассказали историю этого дома. До нас его занимала чернокожая старуха, помешанная на кошках. Она приютила сорок уличных кошек, а потом бездомного мужика, который помогал ей ухаживать за животными. Недавно старуха отдала концы, а бродяга продолжал гнить в пустом доме с кисулями, которые ссали где попало и линяли. Дом покрывался язвами, запах экскрементов выбивал стёкла соседских домов, так что срочно требовалось вызвать санэпидемстанцию и спасти район от кошачьей чумы. В дом явилась настоящая хозяйка и приказала бездомному выметаться к чёртовой матери. Мужик почему-то уверовал в то, что жилище оставили ему, это всё привело его в дикую ярость, и он устроил хаос, разбив всю мебель. Безумца скрутили и вывели вон вместе со всеми кошками, однако, запах кошатины стоял в доме до сих пор, что могло довести меня до аллергического припадка.
В саду перед мангалом развалился грязный оборванный диван, над ним с дерева свисал зонтик. Рядом с диваном примостились кожаное чёрное кресло, как у топ-менеджера в кабинете, и грязно-жёлтая сидушка, как у бомжа на улице. Места хватит всем. Уже ночью мы расположились в саду и жарили сосиски. К нам присоединились американцы Билл и Зое. Билл напомнил мне Валеру. Высокий, как секвойя, в интеллигентских очках, за которыми прячутся саркастические глазки. У Билла калифорнийский акцент. Он растягивает гласные, когда говорит «yeah, man, cool, man». Мы заговариваем о Генри Миллере, о битниках, и Билл предлагает поехать на Биг-Сур. Просто взять палатку, положить в тачку, и выехать в ближайшие выходные. Он пока здесь, но скоро отправится путешествовать в Норвегию, так что у нас остаётся совсем немного времени на задуманное.
В сад буквально запрыгивает Алекс, он идёт так быстро, словно под амфетаминами, идёт, раскачиваясь, будто в его мозгу дискотека. Алекс – комок грува и смеха. Его шляпа и жёлтые очки выдают в нём питерца. Алекс похож на рейвера, сбежавшего с Крестовского острова. Он только что пришёл с тусовки стартаперов, поэтому он такой заведённый, и рассказывает об уникальных возможностях втянуться в деловую компанию Сан-Франциско и получать заказы. It’s a big deal, guys[9 - Это большое дело, парни – англ.], говорит он, и его зрачки расширяются. История Алекса – безумие. Он уже шесть лет живёт в Америке нелегалом. Четыре года он прожил на Гавайях. Спал на пляже, серфинговал, жрал насекомых, превратился в туземца и затерялся между Кауаи и Молокаи, пока не переехал в Чикаго. Алекс не вспоминает о Питере и радуется, что оборвал с Россией все связи. Его место – здесь. Теперь его, как и многих других обездоленных или слишком весёлых, приютила Калифорния. Она вытянулась вдоль побережья Тихого океана, выпрямив стан, как женщина. Её лоно способно вместить в себя целый континент. Ноев ковчег с Арарата держал путь сюда и бросил якорь у Золотых ворот. В этом штате распылены воспоминания о рае. Запретный плод легализован. Благополучие человека зависит от его самоконтроля. Ты можешь ходить по улице голым и трахаться в подворотне, но не подцепишь сифилис, потому что калифорнийское солнце продезинфицировало твои чресла. Вливай струи жизни в танцующие улицы Сан-Франциско, города, где бродит вирус гедонизма. Open your mind[10 - Открой свой разум – англ.], говорят тебе здесь, это необходимо понять.
VIII
Суть искусства состоит в том, чтобы оказывать сопротивление хаотичному движению мировых сил в сторону окончательного разрушения, лечить тяжёлые болезни и обезвреживать заражённые точки. Искусство динамично и чувствительно тогда, когда в нём не остается понятия «искусственный». Противоречие в этом слове заложено для того, чтобы сдерживать направление того искусства, которое стремится преобразиться в движение, выйдя из статичного положения. Человеку необязательно писать картины, заниматься музыкой и литературой, чтобы быть художником – им может быть отец, вырастивший детей и отучивший их плевать на землю. Мир, который катится в западню, становится мишенью для подлинного искусства. Произведение искусства подлинно тогда, когда оно торжествует над страхом. Между боязнью войны и боязнью танцевать нет никакой разницы. Танец – победа над войной, даже если стреляют в соседнем квартале. Направляйте на нас свои танки, сбрасывайте бомбы, мы будем смеяться вам в лицо, мы будем эякулировать на ваши флаги. Мы затанцуем вас до смерти. Попробуйте настроить нас друг против друга, посмотрим, как у вас это получится. То, что случилось с русскими и украинцами, не означает, что вы можете самодовольно потирать свои потные ручонки. Давайте, попробуйте заставить меня ненавидеть Ханну, Вадима, Стаса, моих одесситов и харьковчан, попробуйте натравить на меня своих сепаратистов. История Донбасса – это история вашего собственного поражения. История Палестины, Абхазии, Приднестровья, Карабаха, Сирии – это заваренная вами каша, которую мы должны расхлёбывать, но хотелось бы обойтись без вашей помощи. Обращаясь с нами как с пушечным мясом, вы ставите себя в ужасающее положение в наших глазах. Мы смеёмся над каждым вашим нападением, только так мы можем обезоружить смерть, которую вы собой олицетворяете. Язва усталости разъедает почву, на теле земли все признаки бубонной чумы. Дворцы, построенные на костях, рано или поздно провалятся в преисподнюю. Мировые силы пожрёт лихорадка, скоро не с кем будет воевать. И пока вы будете истреблять друг друга, мы поднимемся на Священную гору и будем вылавливать тех, кого ещё можно спасти. Мы устроим великую оргию и зальём белым огнём все ваши города и страны, выросшие на крови. Вам просто будет нечем дышать, потому что воздух любви отсутствует в ваших лёгких. Вы зарядите пушки своими атрофированными яйцами и направите дуло в сторону Священной горы, но ваши яйца не долетят до нас, потому что они лишены семени. Они бесплодны.
История мира учит нас тому, что надо как можно скорее отказываться от культа личности и гордости. Нам больше нечего завоёвывать, потому что мы не обороняемся, общаясь друг с другом. У нас нет границы, различающей нас, и нет пограничников, проверяющих паспорта. Мы раз и навсегда порвали со всеми религиями, со всеми убеждениями, принципами, правилами, сводами законов, письмами, поучениями, со всей этой нечистью, которая заслоняет солнце от глаз. Поэтому нам незачем воевать. Вся суть войны в том, чтобы навязать свои убеждения. Мы отказываемся от убеждений, чтобы нам нечего было навязывать.
Ханна очень переживает из-за того, что происходит на Донбассе. Ханна прекрасно понимает, что русский не должен ненавидеть украинца просто потому, что он украинец – и наоборот. Вся эта ситуация – издевательство над человеком, которого ежедневно бросают на лопатки и заставляют испытывать ненависть. В человеке пробудили зверя, который запутывается в потоке информации как неопытный путешественник в лианах. Градус слишком сильно накалился. Русских снова запугали врагами. Вокруг одни недруги, и они хотят нас уничтожить, поэтому давайте закроемся в своих границах и будем смотреть на иностранцев с недоверием и злобой. Все хотят нам поднасрать, говорят по телевизору, к нам посылают агентов под прикрытием, чтобы расшатать наши славные домострои. Госдепартамент США хуже, чем дьявол. Заговор против русских, поэтому давайте давить зарубежные продукты на границе, ведь они заражены психотропным свинцом, пестицидами, инсектицидами, этиленгликолем, мышьяковистым водородом, аммиаком, фосгеном и угарным газом. Мы дышим отравленным воздухом, идущим с запада, разлагаемся и гниём, поэтому пора заместить его воздухом русским, очищенным через духовные фильтры. Мы – нация героев, а героям нужны противостояния, поэтому мы рождаемся с оружием в руках и ядерными боеголовками за пазухой. Не подходи, европеец, пошёл прочь, американец, мы раскрошим тебе голову радиоактивным крестом. Мы повесим портрет твоего президента на позорном столбе, вымажем ноги в дерьме и будем бить мерзавца по роже. А завтра мы собьём человека на трассе, подкупим судей и пустим его по миру. Послезавтра мы доебёмся до прохожего и отхуярим его в подворотне, потому что нам скучно, и чешутся руки. Через неделю мы заподозрим соседа в измене Родине и выколем ему глаза. Нам всё можно, и ненависть наша священна.
Иностранцы, хорошо знающие русских, и сами русские говорят разные вещи. О русских. Другие улавливают в нас то, что мы, русские, не замечаем и не хотим видеть. У нас есть комплекс обиженных и непонятых людей, к которым весь мир относится с недоверием. Мы сами считаем себя мрачными, холодными и злыми. То ли это мы вбили себе в голову, то ли мы повторяем за средствами массовой дезинформации. Но если мы пообщаемся с иностранцами, то узнаем о себе много интересного. Наш друг Билл сказал: you Russians have fire in your souls. Мы, русские, носим в душе магический огонь, который приятно обжигает окружающих и настраивает на приключения. Наш американский друг считает, что с русскими здорово делать всё: и сидеть у костра, жаря сосиски, и проваливаться в секретные зоны земли, и музицировать, и выпивать – и наш пресловутый русский огонь источает невероятное тепло. Оказывается, мы, русские, уделываем в этом если не всех, то многих. Американцы тянутся к нам, в гостях у нас они получают удовольствие. Американцам надоели их обычные «how you doing man»[11 - Как поживаешь, парень? – англ.], они соскучились по разговору по душам, по пожару слов, по солнцевороту эмоций, которыми мы их расстреливаем. Нам всё интересно, мы проявляем сочувствие и соучастие как никто другой, мы можем быть лучшими друзьями. Нам это говорят люди, которых мы привыкли считать лучше себя.
Однажды кубинка Хания не выдержала, и её пробило на монолог:
– Я скажу так. Уже два года, как я живу в Испании, и раньше я по-другому совершенно смотрела на испанские и русские черты характера. В Испании никто никогда не нахамит, все улыбаются и добрые, это правда. Но сблизиться с людьми бывает сложно, то есть в России может и не так широко улыбаются, но обстоятельства могут создать тебе Друга, настоящего. В Испании со всеми можно иметь приятельские отношения, но ДРУЖБА… В общем, отношения здесь другие. Позитивные, но более поверхностные. Поэтому я считаю, что русские больше схожи с латиносами: брат, камрад, слёзы, драматизм, тоска – в Америке это есть, в Испании нет. На севере точно нет. Я честно считаю, что русские очень мало ценят свой народ. Да, хмурые, но сколько охуенных людей я знаю, даже мои коллеги европейцы с восторгом говорят о русских, а русские ненавидят сами себя. Цените себя уже наконец-то, ребята! Я по работе общаюсь и знакомлюсь с людьми из многих стран. Финны холодные, китайцы холодные (пока не напьются), голландцы, но русские???? Простите, серьёзно? Русские – это самый большой взрыв мозга, это аттракцион эмоций. Никто за границей не считает русских холодными, друзья!
Нам нужно чаще путешествовать. Власти говорят нам, что нас никто не ждёт за пределами родины, что нас будет преследовать потенциальная опасность. Демагогия и передёргивание фактов. Да, русские могут заработать себе плохую репутацию на курортах в Турции или Египте. Но эти люди, как правило, заранее обработаны недостоверной информацией. Их сделала такой среда. Они выросли в атмосфере нагнетания и угнетения. Они забыли о том, как чувствовать себя свободными, а турецкие пляжи и «всё включено» пробуждают гниловатый аппетит. На каждого буйного русского туриста, давшего жару в Шарм-эль-Шейхе или Кемере, всегда найдется образованный россиянин с горячей душой, который оббежит все музеи Парижа и вечером засядет в один из баров на Place de la Rеpublique, познакомится с французами и, может быть, заведёт с ними приятельские отношения. То же самое касается пьющих немцев, обезумевших англичан, капризных итальянцев или самодовольных американцев. В другом месте вы встретите иных французов и англичан, ирландцев и шотландцев, норвежцев и шведов, испанцев и итальянцев, и они разрушат ваши представления о своей нации. И они не отвернутся от вас из-за вашего происхождения вопреки тому, что вы себе напридумывали.
***
Из блога Толкователя.
Летом 1987 года в СССР прошла акция народной демократии: американские и советские граждане три недели шли пешком из Ленинграда в Москву. В городах на их пути тысячи людей встречали шествующих цветами, а плачущие старики в деревнях – иконами. Шествие завершилось первым в СССР рок-концертом с американцами, на 30 тысяч зрителей.
Советско-американский поход за мир проходил по маршруту Ленинград-Новгород-Калинин-Москва 15 июня – 8 июля 1987 года и являлся продолжением «Великого марша мира», происшедшего в США в 1986 году, и «Миссисипского круиза мира». С американской стороны в походе принимало участие около 200 человек – все они были представителями антивоенных и прогрессивных общественных организаций: учителя, студенты, муниципальные работники, фермеры, бизнесмены, служащие. Для некоторых из них поездка обошлась в 2500 долларов, но большинству американцев пребывание в СССР компенсировал один из главных спонсоров марша, сооснователь корпорации Apple Стив Возняк (его родители были родом с территории СССР – с западной Украины, мать полька и отец немец, уехавшие из Союза в США сразу после окончания ВОВ).
С российской стороны участвовали тоже 200 человек – люди, которых отобрали в Советском фонде мира. По социальному статусу они соответствовали американцам – учителя, студенты, квалифицированные рабочие, врачи и т.д. Но к ним в процессе движения по маршруту присоединялись представители областей, по которым проходил поход, и нередко на каком-то участке пути шли по 2–4 тысячи человек.
Было разрешено пройти по одному из участков пути и первому легальному общественному движению в СССР – толстовцам. В начале 1987 года на родине Толстого возникло движение «Мир без насилия». Его девизом было: «В поисках зелёной палочки». Его основатель инженер Пётр Савельев положил в основу движения Делийскую Декларацию, подписанную за год до того главами двух государств – Советского Союза и Индии, Михаилом Горбачёвым и Радживом Ганди. В Декларации сказано: «Ненасилие должно быть основой жизни человеческого сообщества. Философия и политика, построенные на насилии и устрашении, неравенстве и угнетении, дискриминации по расовому и религиозному признакам или цвету кожи, аморальны и недопустимы. Они приносят дух непримиримости, губительны для высоких устремлений человека и отрицают все человеческие ценности. Построение свободного от ядерного оружия ненасильственного мира требует перестройки в умах людей, воспитания народов в духе мира, взаимного уважения и терпимости».
Шествие толстовцев на советско-американском Марше Мира прошло без происшествий, а гости из США смогли убедиться, что Перестройка и вправду подразумевает свободное участие людей в общественных организациях.
Подполковник милиции Борис Слободчиков, охранявший Марш, прошёл весь путь от начала до конца с его участниками. Он оставил краткие записи о мероприятии: «Радиожурналист Гари Шапиро спрашивал американских участников, ну как дела, наверно вас окружили агентами КГБ, в каждую палатку установили подслушивающие жучки. Нет, шеф, мы просто поражены гостеприимством русских – это грандиозно. Пожилые люди плачут, когда мы идём мимо русских деревень по шоссе, встречают нас цветами – это невозможно передать.
Когда мы делали первые шаги похода по Ленинградской области, американцам хотелось встретиться с простыми людьми, узнать, как они живут, какие проблемы, поэтому, когда их встречали старушки с иконами, молились за них, угощали фруктами, они были поражены таким дружественным отношением к ним. Американцы сами плакали, целовались с выходящими на улицу людьми. Этого не возможно было выразить никакими словами.
Они спрашивали меня, почему пожилые люди плачут, молятся за них. Я ответил им, что эти люди пережили не одну войну, не хотят её, и если молятся, то только за мир, чтобы никогда не было на нашей земле войн. Сначала американцы думали, что перед ними власти специально готовят людей, которые показывают наше отношение к ним, но потом, увидев простых людей с добрыми улыбками на их открытых лицах, они поняли, что их действительно по-настоящему с любовью встречают наши люди.
Мне вспомнился ещё один эпизод, когда, ступая под проливным дождем, по разбитому автомашинами шоссе, мы разговорились с одной из участниц похода. Она очень критиковала наш строй, систему социализма, говорила, что видит в нашей стране только плохое. Я не стал спорить с ней о политике, но отметил, что зато у нас очень добрые и хорошие люди, и когда-нибудь наша страна тоже будет такой же богатой, как Америка. Дождь становился сильнее, и когда мы проходили мимо одного села, пожилая женщина подарила американке очень красивый букет цветов, напоила молоком и благословила нас иконой. Она улыбнулась мне и сказала, что я действительно убедил её – таких прекрасных людей она ещё нигде не встречала».
Обычные участники Марша тоже вспоминали, как их поразила встреча с американцами. Татьяна Авдеенко говорила: «Впечатления огромные. Коротко их можно выразить так: это марш доверия, марш подлинной народной дипломатии. Впереди идут знаменосцы. В руках у советских участников похода – звёздно-полосатый флаг, у американских – красный с серпом и молотом на полотнище. Они идут плечом к плечу, оба знамени рядом. Вот так бы всегда и во всём! Путь от Ленинграда до Москвы не близкий. И сколько же встречалось на этом пути скромных обелисков и величественных монументов. Американцы считали своим долгом остановиться перед ними, чтобы почтить память погибших за свободу и независимость нашей Родины, минутой молчания. Галина Сурина, инженер-технолог Электроградского филиала ВНИИ НП (г. Павлово-Посад): «Поход был нелёгким. В день мы проходили до 25 километров, ночевали в палатках. И так в любую погоду. Общение было постоянным. Когда идёшь с американцем рядом, он интересуется буквально всем. Задушевный разговор для него важнее любого официального мероприятия. Примечательно в этом отношении заявление наших новых друзей: «Для нас главное – посмотреть советскому человеку в глаза, пожать ему руку и увидеть, что он улыбается и радуется. Очень понравилась их открытость, чуткое и внимательное отношение к нам и друг другу. И дискуссии они умеют проводить по-деловому, не навязывая оппонентам собственное мнение. А дискутировали мы практически ежедневно, на самые различные темы. Заинтересованные разговоры шли, конечно, о борьбе за мир, против ядерных испытаний, об экологии и СПИДе, энергетике и космосе». Заключительным этапом советско-американского «Похода за мир и разоружение» стал грандиозный концерт на стадионе в Измайлове, где 4 июля – в день независимости США – выступили советские и американские музыканты. На него пришли 30 тысяч зрителей. Билетов было не достать, и они в основном распределялись среди комсомольских организаций Москвы.
Журнал «Новое время» в №28/1987 писал о концерте: « – Это музыкальное действо – просто чудо, – говорит известный калифорнийский импрессарио Билл Грэм. – До последнего момента никто не мог поверить в его возможность. А вся организация концерта свелась к двум телефонным звонкам! Советский комитет защиты мира предложил идею – и мы тотчас же её подхватили…
Субботнее шоу – первый совместный концерт за всю историю советско-американских отношений. Проведён он был абсолютно бесплатно. Решить финансовые вопросы помог компьютерный магнат и энтузиаст рок-музыки из Калифорнии Стив Возняк. «Я с самого начала был уверен в успехе. Мы не были связаны коммерческими интересами, а там, где торжествуют идеи взаимопонимания и поставлены благородные цели – там всегда удача», – говорил совладелец компании Apple.
Впервые в Москве рок-концерт шёл на открытой площадке стадиона. 12 многотонных трейлеров привезли в Измайлово из Венгрии специальную сцену и комплект аппаратуры ансамбля «Омега». На концерте от американцев выступили певица Бонни Райтт, исполнитель лирических баллад Джеймс Тейлор, ансамбль «Дуби бразерс». С выдающимся гитаристом – виртуозом Карлосом Сантаной я познакомился в мае в Будапеште. Тогда Карлос сказал, что уже 20 лет мечтает выступить в Советском Союзе. И вот Сантана раздаёт автографы в Москве. Говорит, что уже успел познакомиться с интереснейшими советскими музыкантами. На репетиции он сыграл «джэм» с гитаристом группы «Круиз» Валерием Гаиной.
– Как и обещал, я буду играть в советской столице, – улыбается Сантана. – Такие совместные музыкальные форумы должны стать традицией: ведь музыка – это мир».
IX
Итак, мы живём в Беркли. У нас есть планы, надежды и средства на жизнь, и они скоро закончатся, но это не имеет значения. Первое, что можно почувствовать, сидя в доме на одной из улиц калифорнийского маленького города – внутреннее спокойствие, даже если не знаешь, что тебя ждёт впереди. Впрочем, знать, что там будет – совершенно необязательно. Мы тут живём одним днём, и потому каждый наш новый день прекрасен. Уитни-стрит – пограничная территория. Раздел между Оклендом и Беркли проходит напротив нашего дома. Слева – Окленд. Город-гетто, который демонизируют в новостях. Криминальные сводки сообщают о большом количестве краж и убийств. Но ситуация исправляется благодаря резкому подорожанию жизни в соседнем Сан-Франциско. Из-за этого средний класс Фриско переезжает в Окленд, где дешевле, и окультуривает город.
В Окленд мы не ходим. Всё, что нам нужно, есть в Беркли. Ирландский паб с портретами латиноамериканских революционеров и агитационными плакатами в поддержку Никарагуа, Кубы и Сальвадора, греческая кофейня с гиросами и сувлаки, супермаркет размером с Азию, станция Ashby, алкогольный магазин, банки, магазины виниловых пластинок, книжный, православная церковь, центр помощи бездомным, парикмахерская, магазин травы. Наши соседи постоянно принимают гостей. Джефф – олицетворение пофигизма. Рыжая борода, грязная одежда, хриплый голос, жёлтые от сигаретной смолы пальцы. Каждое утро он сидит на крыльце и орёт песни на всю улицу. Иногда это старый американский блюз, а порой – Modest Mouse. Джефф – кандидат физических наук, который моет посуду в пиццерии. Его всё устраивает. В подвале дома Джеффа есть барабанная установка, куча железа и гитарные комбики. Там можно отвести душу, изрядно пропотеть и оглушить весь квартал яростным панк-роком. Один из соседей каждую ночь залезает на дерево, где у него смастерена конура, и спит там. Поэтому иногда он вежливо просит нас быть потише. Каждый день к нам в гости забегает всякая живность. Белки, еноты, летучие мыши. Однажды даже прилетела колибри и уселась Максу на ладонь. Маленькая разноцветная птичка с длинным клювом, не испугавшаяся человека. У нас ей нечего было бояться.
Мы принимаем гостей и получаем приглашения на вечеринки. Иногда я спускаюсь утром и вижу торчащие ноги из спальных мешков и сонные лица незнакомых мне людей. Бородатые парни из Чикаго остановились у нас переночевать, чтобы на следующий день отправиться в Сакраменто на музыкальный фестиваль. Они подарили нам свой велосипед. Наш дом – отель Калифорния, где не берут денег за ночлег и угощают кофе. Мы не закрываем двери. Они всегда открыты. В доме свалка макбуков и прочей техники, но никому это не нужно. Мы тут вечно говорим о высоком уровне доверия.
Главный момент счастья, который может свалиться на голову в Калифорнии, настиг меня на заливе Сан-Франциско. Тут не существует времени, есть только мощные потоки воды, которым плевать на проблемы внутри твоей головы, они разбивают их о камни, подойди только к воде поближе и не отворачивайся, если она слишком холодная для тебя. Утро надевает солнечную шляпу и выползает на берег. Небо кристально-голубое, как лазурь, на нём можно рисовать. Пахнет солью и ренессансом. Морские волны, словно кардиограмма нового мира, вытекающего за буйки сегодняшнего дня. Больше не имеет значения, будет ли завтра, потому что часовые пояса растянулись, как нерв на дне океана. Меня весь день съедает музыка. Ноты циркулируют внутри вен, и их движение не остановить. Я ломаюсь пополам под давлением крещендо и диминуэндо. Голова летит по направлению к Сан-Франциско, ангелы напичкали её смирной и цикорием, чтобы она взорвалась, как фейерверк над башней Койт, и оповестила людей о явлении фанкующего бога с лилией между ног. Грядет великое оплодотворение всей Земли, задыхающейся от смерти, которую культивирует старый мир. Северная Калифорния распустилась как цветок. И ей нужен свежий воздух.
X
Сегодня 21 сентября, Армения празднует день независимости. Astvats sirum e qez, Hayastan[12 - Бог любит тебя, Армения – арм.]. Бог, которого я признаю. Который приносит по вечерам вино и умеет наслаждаться, а не наказывать за удовольствие. Он связал Армению со мной, и теперь я, просыпаясь в Калифорнии, по каналам мысли переношусь в Ереван. Прекрасную страну Армению открыли любовь и страсть и раскромсали из ненависти. Страна, первой принявшая христианство, когда оно ещё не было подпорчено крестовыми походами, ханжеством, культом страха и золотом. Страна, до сих пор сохранившая очарование своей древней истории. Народ, который терзали и уничтожали на протяжении веков – выжил. Армяне рождаются и живут с воспоминаниями о происхождении нового мира, поэтому у них грустные и глубокие глаза, видевшие войны и капитуляции, смерть целых городов и сёл, переселения народов, голодных до грабежей и убийств. Армянам долго навязывали чужеродную модель поведения. А потом их разбросало по земле, и сами они себя стали разделять по происхождению/проживанию, будто бы находя точки расхождения. Но мало кто умеет так веселиться, как армяне. Возможно, армянское веселье уходит корнями в античные времена, когда у армян была своя мифология. Богини Астхик, Анаит, Нанэ и Цовинар заправляли балом и превратились в архетипы. Женщина, родившаяся под звездой богини Астхик, загипнотизирует своей армянской благородной красотой, непостижимой, как магия. Та, в которой преобладает Цовинар, испепелит мужчину и раздавит его как червяка, если он даст слабину. Армянская женщина-Нанэ – надёжный и преданный друг. Никто не сможет быть мудрее.
Я всё это знаю, потому что в М. в разное время возникало каждое божество, особенно Цовинар. Когда она заводилась, это был лихорадочный драйв, мощный поток волны, сминающий всё на своём пути. Но только посмей её разозлить, она уничтожит твою Трою до основания.
М. ушла, Армения – осталась. Меня окружает Армения, и я вижу её в калифорнийских горах, которые возвышаются над Беркли. Я никогда не был в Ереване, я видел его глазами других людей. Например, Фила, который давно зазывает к себе. И поэтому сегодняшний день я начинаю с песен Рубена Ахвердяна и думаю о магической стране, которую ещё не видел, поэтому представляю её только через песни.
В нашем Окленде горы красуются
с Калифорнией говорят
стоит выйти из дома на улицу
я ловлю их таинственный взгляд
забирают они из Америки
в одну из далёких стран
где стекаются люди к берегу
любоваться тобой, Севан
и вернутся они к обеду
в Ванадзор или Эчмиадзин
ну а я обратно поеду
в Калифорнию, снова, один
там я буду искать дорогу
к незнакомому дому, пьяный
и придёт ко мне на подмогу
музыка Ахвердяна
и звучит «mer siro ashune»[13 - Наша осень любви – арм.]
и над крышей клубится дым
в этот дом я вхожу бесшумно
И становится он родным
в доме этом все уже спят
только ты меня ждёшь, mon chere
и когда ты мне скажешь «good night»
я отвечу «бари гишер»[14 - Спокойной ночи – арм.].
но наутро проходит сон
моё сердце бьется в агонии
горы бьются с ним в унисон
просыпается Калифорния
отражаясь в солнечном диске
волны плещутся в океане
я люблю тебя, Сан-Франциско,
но мечтаю о Ереване.
XI
Мы с Русом идём к станции Ashby, садимся не на тот поезд – это проще простого сделать, если ты едешь в Сан-Франциско из Беркли в первый раз. Но вот мы уже мчимся в правильном направлении, проезжаем под заливом, а не над, из-за чего меня немного штормит. Через 20 минут мы выходим на станции Embarcadero. Поднимаемся выше, где город стреляет небоскрёбами в глазные яблоки, трамваи проезжают по моему хребту, и сам я превращаюсь в резиновый трамвай с торчащей на проводах головой, сделавшей тысячу и 39 оборотов вокруг своей оси.
Весь город Сан-Франциско – это легенда о райской земле, фантасмагорический сад с деревьями, цветами, небоскрёбами, холмами и пряничными домиками. Это затяжной прыжок в голову Создателя, и у него там фанк, конфеты и немного травы. Сан-Франциско – это город, в котором непременно хочется двинуться, потому что слишком захватывает дух. Мы идём по Маркет-стрит вниз к заливу, приближаемся к набережной, и тут на площади я отчётливо слышу «Get down on it», но не в исполнении Kool and the Gang. Конечно, это уличные музыканты играют на сцене посреди площади. В этом городе музыка – обязательный атрибут. Музыканты на каждой улице, чернокожие короли ритма или белые хиппари, закодированные шестидесятыми. Сан-Франциско – нескончаемый грув от Golden Gate Park до Embarcadero, от Presidio до Parkmerced. Расстояние между Downtown и Lower Pacific Heights точно вариации для Sly and the Family Stone. Улицы круто поднимаются вверх или под безумным уклоном катятся вниз, потому что город фанкует, он построен на холмах, под ними из глубин земли вырывается музыка ещё с тех времен, когда здесь никто не жил.
Возле пирса 39 – тысячи туристов, и, чтобы их обойти, нужно изогнуться пополам или превратиться в насекомое. На Рыбацкой пристани (Fisherman's Wharf) миллионы ресторанов, магазинов, тысяча человек на один квадратный метр, а на самой пристани туристы пялятся на тюленей, лежащих на плотах и, видимо, привыкших быть под постоянным прицелом человеческих глаз. Они как будто играют на публику, поднимая голову вверх и издавая писклявые звуки. Seals. Это главные местные шоумены. Showseals. Люди повытаскивали свои гаджеты и снимают зоофильмы про хохочущих животных. Тюлени жрут рыбу и хлопают лапами, а люди ржут, особенно дети, для них это целое представление. Они ещё не знают, что это за остров можно увидеть вдалеке, и чем он известен. Зато взрослые пачками набиваются в экскурсионный катер, чтобы добраться до одной из самых жестоких тюрем – до зловещего Алькатраса.
Мы заходим вглубь города, повернув от набережной к Russian Hill, туда, где фанкующие холмы достигают своей кульминации. Разноцветные домики, выстроившиеся в ряд, поднимаются или опускаются вместе с улицами. Деревья тут повсюду, ни одной улицы без деревьев с их пышной зелёной шевелюрой. Машины паркуют на улицах под углом в 45 градусов. Чтобы здесь гулять, нужно быть натренированным. Это как горный туризм. Lombard Street – венец безумия. К северу она начинает виться, как змея, образуя собой серпантинную дорогу между жилыми домами и цветочными клумбами.
В некоторых местах город напоминает мне Париж. Собор Grace Cathedral похож на Нотр-Дам, сбежавший с острова Ситэ и потерявший по дороге в Сан-Франциско несколько тонн. В этом квартале можно услышать французскую речь. Молодые французы с обострённым чувством достоинства и превосходства над остальными. Слишком надменные, если заговариваешь с ними. Фредерик посмеялся над моей любовью к песням Сержа Генсбура. Жюльен воспрял, услышав имя Луи-Фердинанда Селина. Он считает его лучшим французским писателем. Ему нравится категоричность и беспринципность Селина. Манон отказалась говорить со мной по-французски. Она всегда смотрит с презрением. Наверное, изучая социальные институты, взаимосвязи и закономерности массового поведения людей, можно заранее возненавидеть каждого встречного. А иностранец, коверкающий родной язык своим диким произношением, доводит таких французов, как Манон, до бешенства. Другая Манон обворожительная, но очень простая. Мы впервые встретились с ней, как и с остальными французами, на курсах английского языка. Манон глядела в пол, смущаясь от того, что мужская половина аудитории пялится на неё и увлечённо разглядывает. Она пропустила пару следующих занятий. Когда она наконец-то объявилась, я предложил ей погулять. Мы дошли до Голден Гейт парк. Всю дорогу я еле сдерживал себя, завести её прямо на Хайт-стрит было бы символично, но терпел, обмениваясь дежурными репликами о скучной фигне, как обычно и делают незнакомые люди, у которых нет ничего общего. Я плохо слушал, но внимательно наблюдал. Белокурая красотка с редкими веснушками на идеально ровном лице. Я попросил её говорить со мной по-французски и чуть не растёкся по холмам Сан-Франциско от удовольствия. Qu’aimes-tu le plus en France?[15 - Что ты любишь больше всего во Франции? – франц.] – спросила она. Я пустился в балабольство. Рассказывал об уроках французского языка, что научился читать по-французски и по-русски практически одновременно. О том, как люблю Париж, что хочу там жить, желательно на левом берегу Сены, чтобы Люксембургский сад и Монпарнас были рядом с домом. Не знаю, возбудили ли её дифирамбы родному городу, всё-таки любовью к Парижу никого не удивишь, но, когда одновременно с языком действуют глаза и руки, скромная французская девушка с нескромным румянцем на щёках становится податливой. Поцелуй с оттенком Марсельезы пробудил в ней дьяволицу, и когда мы оказались одни в глубине парка, она расстегнула ширинку и начала действовать. Сена вышла из берегов и затопила Эйфелеву башню, Монмартр поменялся местами с Монпарнас, Булонский лес окружил Дом Инвалидов. Манон прокатилась по мне как торнадо разрушительной силой страсти, сминающей всё на своем пути. Мы почти не заметили, что где-то рядом появились люди – на расстоянии пятидесяти метров от нас. Её груди, выпрыгнувшие из лифчика, вряд ли остались незамеченными. Когда Манон заметила конфуз, раскраснелась ещё сильнее и быстро слезла с меня, дёрнула за руку, и мы побежали куда глаза глядят и заблудились. К вечеру мы вышли к трассе, сели в автобус и доехали до центра. Она снова была тихой девочкой, но щёки её горели. На следующий день она уехала в Лос-Анджелес.
Один из самых колоритных районов Сан-Франциско – Chinatown. Китайский карнавал с утра до вечера. Музыка, сыгранная на ксилофонах и неведомых мне струнных инструментах. Сотни диалектов китайского языка, толпы старых и юных китайцев, торгующих всяким барахлом. Здесь можно очень дёшево пожрать. Например, купить булку за 75 центов. В других районах за эти деньги можно купить разве что воздух. Праздник здесь никогда не прекращается. И грязь с улиц не вычищают. Мы тут чуть не потерялись и не отравились едким запахом рыбы.
Ближе к вечеру нам нужно было оказаться на юго-востоке города, где собрались русскоязычные айтишники и стартаперы. Музыка в стиле техно, шашлыки на мангале, чипсы, канапе и много алкоголя – обязательный набор для таких вечеринок. Мы перезнакомились со множеством людей из России и Украины, которые приехали сюда обмениваться опытом. Все планомерно надирались вином или вискарём, успевая обсудить свои проекты, всучить визитки и заручиться поддержкой. Русские здесь даже пьют по-деловому, сохраняя лицо потенциального бизнес-партнера. Здесь Алекс достаёт контакты и нарабатывает связи, которые, правда, ещё ни разу в полную силу не заработали. Зато хорошо работает вино, чтобы провести хороший вечер и разойтись. И никогда не встретиться с большинством из этих людей, потому что друзьями они мне стать не могут. Они преследуют другие цели.
Вечером мы вернулись в Беркли и поехали в Окленд на концерт Interpol. Всё было бы очень хорошо, если бы этим парням не вздумалось посадить свои песни на суперскоростной экспресс. Мы вышли из клуба-театра обескураженными. Макс, Рус и Ханна – потому что разочарованы. Я – потому что, когда заиграла «The Lighthouse»[16 - Маяк – англ.], всё провалилось в бездну. Шумное море выбросило рыбу-меня на берег, я дышал свинцом, застрявшим в моих жабрах, и я бы сдох, если бы меня не подобрал свет маяка. Я выплыл из зала, как корабль, начинённый взрывчаткой. В эту минуту я хотел умереть, и чтобы рядом непременно была М. Она бы сумела меня оживить.
XII
Утро – точно иллюстрация мифа о Сизифе. Спуститься на второй этаж – испытание. На рассвете меня разбудили крики. Как будто пытаются вломиться в наш дом. На улице грязно матерился чернокожий, я различал только «fuck» и «shit», остальные слова эти ребята произносят на перевёрнутом английском, смешанном в лучшем случае с дворовым суахили. Я посмотрел в форточку и увидел парня, который по утрам забирает мусор. Перетряхивая trash и recycle, он читал рэп, жестикулируя так, будто объявлял нам войну. Словно мы забросали контейнеры фекалиями и битым стеклом. Чернокожие парни выглядят точно так же, как в клипах Кендрика Ламара. Мешковатые штаны и широкие балахоны – повседневные шмотки. Их невозможно понять. Приходится переспрашивать, что они имеют в виду. Некоторые из них лишились домов. Шляются по улицам с крадеными тележками из супермаркета. Там у них вся жизнь. Вещи и жратва. У Berkeley Bowls каждый день сидит престарелый бедолага с газетами и протянутой рукой. Иногда мы подкидываем ему центы. Он всегда здоровается, даже если не получил ни цента. Малолетние чернокожие парнишки в Окленде могут нагрубить. Выходя из кафе, я неуклюже надевал крышку на стакан с фраппучино и всё расплескал. Ребёнок передразнил меня и показал средний палец. Его мамаша сделала бы то же самое, если б громко не орала в смартфон.
Когда мусорщик ушёл, стало тихо, как в раю. Но в голове шумел ад. Я заставил себя встать и спуститься. Рус и Мариан ещё спали. Они проснутся в лучшем случае в два часа дня. Ребята живут ночью, работают, кодят, дизайнят, курят, спорят и почти не отвлекаются. Мы говорим не так часто. Иногда выдаётся свободный час, и мы с Русом берём гитары и рубим бритпоп или фанк. Когда Рус бьёт по струнам, он входит в экстаз, запрокидывает голову и открывает рот, словно впал в блаженство. Русу не хватает безумия, поэтому его быстро заносит. Как и всех в этом доме. Они интроверты, но если поймают импульс, то способны на дикость. Их американская история – само по себе безумие.
Ханна пьёт кофе и курит в саду. Каждое утро мы встречаемся там и болтаем. В Харькове она изучала экономику и ходила в студенческий театр. У неё полно знакомых в родном городе. Она не скоро их увидит, потому что на днях получила политическое убежище, и просто так ей домой теперь не попасть. Ханна работает официанткой – в двух ресторанах по очереди. Половину зарплаты она отправляет матери.
Ханна предлагает мне связаться с одной белорусской и устроить с ней фиктивный брак. Девушка ищет напарника и готова взять на себя половину расходов. Это рискованное дело, и если проколоться хотя бы на одном вопросе, можно попасть под суд. Адвокатам нужно заплатить десять тысяч долларов. То есть, если я соглашусь, мне нужно достать пять тысяч. Ханна меня огорошила, и я отказываюсь почти сразу. Ханна начинает меня уговаривать.
– Что ты теряешь? Этот дом, солнце и сад, они от тебя никуда не денутся. Ты будешь кайфовать. Жить в Калифорнии. Ты же этого хотел! Не отказывайся. Это хороший шанс.
Но я решительно против. Никаких фиктивных браков.
Этим делом сейчас занимается наш знакомый Никита. То есть, он уже прошёл интервью и не прокололся. Его фиктивная жена живет в Чикаго. Никита мечтал убраться подальше от Москвы. Когда он приехал в США первый раз, ему пришлось потом вернуться. В Москве он не находил себе места. Его бесило всё, особенно родное шоссе Энтузиастов и московские ларьки. Теперь он в Калифорнии, и хотя у него сплошные долги, он счастлив.
Макс заикается. Его комната – проходной двор. Через неё можно выйти в гостиную, спустившись со второго этажа в ванную и оттуда зайдя к Максу. Он постоянно вертится. Так можно совсем лишиться сна и одуреть. Я не знаю, как он держится. Наконец, его всё достало. Он соорудил себе ширму, прибил к ней занавеску, и теперь мы не видим, как Макс мечется на матрасе.
Мариан по утрам готовит превосходную яичницу. Он работает поваром в итальянском ресторане. В Кишинёве ему было душно.
