скачать книгу бесплатно
– В чем дело? – крикнул Штефан.
– Ре-во-люц-ц-ция! – крикнул в ответ мальчишка. Он подпрыгивал, и слова вибрировали, разбиваясь в такт прыжкам. – Восстание! Херр Надоши, слышите?!
Штефан прекрасно слышал. Теперь ритм марша стал ритмом гимна «Голоса над площадью, флаги над крышами».
– Беги домой, Марк, скажи матери закрыть окна и не выходите на улицу! – крикнул Штефан, перегнувшись через подоконник.
– Шутите?! Идемте с нами, херр Надоши! Вы кр-р-расиво гово-ри-те! Идемте скор-р-рее!
Штефан ждал, что Марк остановится под окном, но он пробежал дальше, на ходу завязывая полотенце вокруг шеи.
– Вставайте! Вста-а-авайте! Про-с-сыпай-тесь! Люди вышли на улицы! Люди вышли! – звучал его удаляющийся голос.
– Да чтоб тебя, – тоскливо пробормотал Штефан, провожая его взглядом.
По крайней мере расчеты потеряли всякий смысл – все, что не успели упаковать, придется бросить.
Штефан захлопнул бухгалтерский журнал – он только начал новый – и не глядя швырнул в холодный камин.
Над утренним мраком, над полусонным городом Солоухайм, собирался белесый туман. Сегодня он был чище, чем обычно – фабрики простаивали и не выдыхали клубы черного дыма в сырое серое небо. Штефан задернул занавеску, взял с комода кувшин с водой и вышел в коридор.
Пытаться разбудить Хезер стуком в дверь никакого смысла – она спала так, будто каждую ночь стреляла себе в висок, и пробуждение ее больше напоминало воскрешение.
Он как раз собирался совершить это чудо. Переступил порог спальни и медленно двинулся к белеющему в темноте пятну одеяла. Единственная работающая газовая лампа была как раз над кроватью, а ходить в темноте по спальне было попросту опасно – можно было раздавить чашку, поскользнуться на очередной драгоценной книге Хезер или, что было хуже всего – наступить на одну из проклятых крыс.
– Пожар! – рявкнул он, наклонившись над спящей. Хезер спала лицом вниз и он видел только заворачивающуюся в кудри темноту, разметавшуюся по подушке и блестящие бусинки глаз – три крысы уютно устроились у нее на спине. – Горим! Смерть, холера, передушили крыс, сперли весь реквизит, птичек сожрали, артистов расстреляли!
Хезер даже не пошевелилась. Штефан, вздохнув, стряхнул крыс, перевернул ее на спину и наклонил кувшин над ее лицом.
– С-у-у-ука… – простонала она, не открывая глаза. – Я только легла…
– Там революция, кедвешем, – сообщил он, выдергивая из-под ее головы мокрую подушку. – Народ озверел, повыбегал на улицы и стреляет.
– Уже? – пробормотала Хезер, перевернувшись на бок и пытаясь засунуть под щеку край одеяла. – Ну хорошо, зайди тогда через часик…
– Вставай! – не выдержал он, срывая с нее одеяло. – Давай, нам надо срочно бросать вещички в экипаж и валить отсюда!
– И много мы бросим в экипаж? – резонно заметила она, садясь на кровати и слепо вытягивая перед собой руки. – Водички бы…
– На, выжми, – посоветовал Штефан, бросая ей подушку. – А что ты предлагаешь?
– Ничего. В любом случае поздно дергаться, все уже случилось.
– Это была твоя идея тут задержаться, – раздраженно бросил он и сделал шаг от кровати. Под каблуком что-то сухо хрустнуло.
– Моя, – согласилась Хезер, зажигая лампу. Комнату залил красноватый дрожащий свет. – Пина больна, помнишь?
Штефан поморщился. Гимнастка действительно подхватила легочную гниль и лежала в переполненном госпитале. Вито, ее брат, сказал, что она лежит на лестнице с другими больными, и на нее уже надели маску.
– Пины уже нет, да приснится она Спящему в следующем Сне, – отрезал он. – И Вито тоже скоро придется сниться как-нибудь в другой раз, если он будет постоянно ошиваться у госпиталя. У нас есть приглашение в Гардарику, нас выпустят. И мы под знаком Спящего, помнишь? В артистов, пока на баррикады не лезут, не стреляют.
– Ага, а я до сих пор девка, – проворчала Хезер, стягивая сорочку. – Дай воды, а?
Штефан поискал взглядом кувшин или бутылку. Найти что-то в комнате, где жила Хезер было практически невозможно. Он видел книги, реквизит, элементы декораций, старый занавес, завернутый в рваный пергамент, косметику и духи, наваленные в коробки вперемешку с гримом и десяток клеток с крысами и птицами. Кувшина не было.
– За шкафом.
Она бродила по комнате, наугад выдергивая из наваленных на стулья тряпок белье и одежду. Штефан, наконец отыскав кувшин, снял с него миску, налил в нее воды и сунул Хезер под нос.
– Спасибо. Что там на улице?
– Когда в окно выглядывал – стреляли и очень воодушевленные куда-то неслись, наверное на главную площадь, – пожал плечами Штефан, наблюдая как она застегивает жилет.
– Ну вот и хорошо, всем же весело. Нет, надо было меня разбудить… Вито знает?
– Понятия не имею. Хезер, я как раз хотел о нем поговорить…
У Вито было два безусловных достоинства, и они же были его главными недостатками – ему было девятнадцать и он родился в Де Исте. Это значило, что он всегда следовал наитию, ходил по женщинам, встревал в истории и не видел повода в чем-то из этого себе отказывать.
– Я ходила к госпиталю днем. Он сидит на ступеньках и отказывается уходить, – развела руками она. – А до этого он с тобой не пошел. Ну и что нам делать, бросить его?
– А если мы с тобой здесь сдохнем – что остальная труппа будет в Гардарике делать?
– Выступать, – пожала плечами Хезер. – Люди иногда умирают, ничего не поделаешь.
Штефан пошарил рукой под кроватью. Пальцы коснулись сначала холодной металлической миски, а потом – деревянной резной поверхности шкатулки, где Хезер хранила папиросы. Миска была из тех, в которых матери больших семейств замешивают тесто. Окурками она была заполнена на две трети.
Месяц назад Штефан понял, что зарплаты рабочим не выплатят. Он всегда чувствовал опасность чуть раньше остальных. У нее был особый запах – она пахла горелым машинным маслом, морской водой и кровью. В Солоухайм этот запах появился почти сразу после их приезда, и вскоре мерещился Штефану повсюду.
Неделю назад, после того, как был упакован почти весь реквизит, разобрано все оборудование и собраны вещи, Штефан купил билеты на дирижабль труппе и выкупил грузовой отсек на корабле, потратив последние деньги.
Хезер была против. Хезер хотела уезжать как обычно – в фургоне, а габаритный груз отправить по частям. Хотела дать обещанные представления, а не возвращать билеты. И, конечно, наотрез отказывалась продавать фургон и экипаж.
Называла Штефана параноиком, плакала и пила абрикосовый шнапс.
Вчера они проводили труппу. У Штефана остались приглашения в Гардарику, подписанные одним из столичных театров, и он хотел отбыть как можно быстрее. Как назло, врачи не давали четкого ответа, будет ли жить Пина, да и вообще никаких ответов не давали, занятые другими пациентами. Поэтому Вито пропадал у госпиталя, Хезер продолжала пить шнапс, а Штефан все больше раздражался и бросал в камин бухгалтерские книги.
Хезер, наконец справившись с платьем, открыла окно. Аэрофон отдавал короткие злые приказы разойтись. Песен и выстрелов не было слышно, только зловещую, шершавую тишину, в которую проваливался город между плевками усиленного механического голоса.
– Может, обойдется? – с надеждой спросила она.
Штефан только закатил глаза. Запах гари и морской воды стал почти невыносим.
– Хезер, восстание только началось. Если мы соберемся прямо сейчас – можем успеть на поезд, пока не закрыли вокзал, а где-нибудь подальше от столицы сядем на дирижабль. Можем рискнуть выехать на экипаже, правда я не уверен, что он не заглохнет по дороге. Но если будем ждать…
– Поплывем на пароходе, из порта в любом случае кто-то выйдет, – легкомысленно пожала плечами Хезер.
– О, правда? – оскалился Штефан. – Ты мне предлагаешь спонтанные морские путешествия? А ты не хочешь подумать, что случится, если кто-нибудь узнает про Томаса и про то, что у нас в грузовом отсеке кроме реквизита?
– Нас повесят, – сладко потянулась Хезер. – Здорово, правда? Мне понадобятся две подставочки, чтобы дотянутся до петли. А ты, если на цыпочки встанешь, и одной обойдешься, в любом случае люди посмеются.
Штефан раздраженно фыркнул и отвернулся.
С Хезер он познакомился, когда ей было четырнадцать, а ему – шестнадцать. Он с тех пор стал выше на ладонь, но все еще оставался невысоким, а Хезер едва доставала ему до подбородка. Она своим ростом почему-то гордилась, а Штефан предпочитал делать вид, что его такие мелочи не волнуют.
В их первую встречу Хезер, которую тогда звали Джейн Доулт, как и всех выпускниц кайзерстатских приютов, сидела на мраморных перилах набережной и ела огромный персик. Сначала Штефан подумал, что только видел эти персики на рынке, и у девчонки в сиротском платье точно не было денег его купить. Потом – что она выглядит слишком умиротворенной для обладательницы такого роскошного, черно-багрового синяка в пол-лица. Затем – что капли сока пачкают юбку, девчонку это не тревожит, а ему это нравится.
И наконец – что они точно подружатся.
В тот день Хезер выставили из приюта. Она рассказывала, что для «тихонь» был какой-то другой приют, который называли «Гнездом». Рассказывали, что там дают образование, кормят каждый день, а потом находят хорошую работу. Но для таких, как Хезер не было ни образования, ни работы. Она не попала в «Гнездо» в десять лет, а через четыре года ей выдали удостоверение, зеленую банкноту в пять тайров и пожелали счастливого пути.
Штефан из своего приюта сбежал. Хаайргат был аграрной страной, сельским придатком Кайзерстата. Штефану могли сколько угодно рассказывать о прелестях копания в огороде – гордиться тем, что его страна снабжает Райх картошкой он так и не научился. К тому же через полгода, когда ему исполнится семнадцать, его должны были призвать в армию. Патриотизма Штефана никак не хватало на десятилетнюю службу в какой-нибудь глуши.
В день, когда он познакомился с Хезер, Штефан как раз устроился в небольшую контору коммивояжером. У него была форменная, битая молью каракулевая шапка, украденная в кабаке куртка с вышивкой на воротнике, а еще он умел плясать чардак. О последнем он, слегка растягивая гласные, и сообщил нанимателю. Ему выдали демонстрационный набор – чемодан с крошечным сервизом, репликой Альд-лазури из альбионских каталогов. Он звал женщин «хольгем», а мужчин – «ур», на него смотрели с жалостливым презрением и ничего не покупали. Штефан плелся в контору сдавать набор, надеясь, что ему выплатят хотя бы пару монет за отработанный день.
Сейчас, когда Штефан мог продать даже воздух в бутылке, а Хезер не выходила из комнаты, не замазав еле заметные синяки под глазами, вспоминать об этом было смешно.
Он смирился с ее легкомысленностью, а она – с его бесцеремонностью. Она отрастила волосы и раз в месяц пропитывала каким-то составом, чтобы сильнее вились. Он, наоборот, волосы сбрил, отпустил бородку-якорь и усы, которые подкручивал перед переговорами и когда нервничал, и забывал об этом в остальное время. Зрителям нравилась и маленькая наглая Хезер и импозантный Штефан. Прошлое скрывалось под прожитыми годами, костюмами и гримом, но в такие моменты он всегда вспоминал перепачканную юбку и синяк Хезер.
…
Солоухайм затих на следующие сутки. По улицам ходили вооруженные люди в черных масках и с серебряными аксельбантами в виде змей, а из аэрофонов непрерывно звучал гимн Морлисса. Иногда раздавались выстрелы. Один, предупредительный, был в раму их окна – Штефан приоткрыл занавеску, а по улице как раз шли несколько десятков солдат.
Штефан с Хезер не выходили из квартиры и больше не открывали окна. Вито не появлялся, Штефан нервничал, Хезер, трезвая и злая, металась по комнате, пытаясь упаковать одежду, потом выбрасывала одежду, начинала паковать реквизит, а потом вытряхивала все на пол, ругалась и пинала коробки.
Штефан, чтобы отвлечься, достал из камина журнал, смел золу и снова попытался вывести из цифр хоть малейшую надежду.
Проблемы начались, когда их покинул шталмейстер, иллюзионист Томас Даверс. Антрепренер Штефан пытался удержать его, но без особого энтузиазма – Томас сочувствовал повстанцам и уже давно в их фургоне появлялись пассажиры или груз, о которых нельзя было спрашивать, а в счетах то появлялась максимально лаконичная графа «на расходы», суммы в которой иногда превышали их заработок, то, наоборот, скромно чернела приписка «прочие доходы». Впрочем, «прочие доходы» исчезали так же таинственно, как появлялись.
Но главная проблема, конечно, была не в потере ведущего. Хезер уже давно вела представления, и у нее прекрасно получалось. Главная проблема была в устаревшем оборудовании, изношенном реквизите и не обновляющемся репертуаре. К тому недавно, подавившись одной из крыс Хезер, сдохла змея заклинательницы Лоры, и Лора со скандалом ушла, укоротив представление еще на один номер.
Теперь умирала Пина, Вито не было видно уже несколько дней. В Гардарику уехало больше персонала, чем артистов. Штефан рисовал размашистые спирали поверх расчетов и думал, что скоро придется вспоминать, как копать картошку, или, что еще хуже – плясать чардак.
Из-за подпольной деятельности Томаса Штефану никак не удавалось накопить на экраны и проекторы, а запретить Томасу тратить деньги он не мог. Хотя бы потому, что когда-то именно Томас привел их с Хезер в цирк. Хезер как раз научилась гадать, а Штефан зазывал народ и следил, чтобы ей больше не ставили синяков. Огненно-рыжую шевелюру и мечтательный синий взгляд Томаса он заметил в толпе безошибочно, вцепился в обшлаг его сюртука и уговорил зайти в палатку.
Томас тогда был моложе. Тесс Даверс, его мать, еще не пересела в инвалидное кресло и была лучшим униформистом Кайзерстата. Это они собрали артистов, придумали номера и костюмы, они сделали труппу успешной. Антреприза «Вереск» была Томасом и Тесс Даверс, а Штефан с Хезер, взявшей ее имя – наследниками, и, видимо, не слишком достойными.
Все это ясно читалось в исчерканных спиралями числах.
Он просматривал кредитные сводки, печатавшиеся в газетах. Самые выгодные условия были, как всегда, во Флер, но чтобы поехать во Флер и взять там кредит требовалось сначала не умереть в Морлиссе и подбить все счета, чтобы было, что показать банку.
Он подсчитывал убытки от потери оставшихся костюмов и оборудования. Впрочем, осталось одно старье, и везти его в Гардарику выходило дороже, чем купить новое.
Он вполголоса, на родном языке, материл владельцев морлисского завода, не плативших зарплату рабочим, морлисское правительство и совсем немного – Томаса, который с чего-то взялся им сочувствовать.
И еще, очень тихо, припоминал Пине что означало ее имя на его языке. Он сразу сказал ей, что тот офицер с грустными глазами такой грустный потому что уже одной ногой в могиле, а не от тонкой душевной организации, но разве темпераментная, черноглазая Пина когда-то кого-то слушала.
Ночь прошла спокойно, и Штефан успел понадеяться, что все и вправду обойдется.
Взрыв раздался когда начала тускнеть непроницаемая предрассветная тьма.
Грохот был такой, что проснулась даже Хезер. Штефан выпутался из одеяла и ее объятий, медленно встал и отодвинул занавеску. Стекло уцелело, но пошло трещинами.
– Ну что, кедвешем, может все-таки поезд? – вкрадчиво спросил он.
Канарейки бестолково метались в проволочных клетках. С улицы слышались частые хлопки открывающихся окон, а потом – одно протяжное, грозное «у-у-у». Над крышами виднелось зарево пожара, качающееся где-то у порта.
Второй взрыв был слабее и раздался со стороны ратгауза.
– Штефан… – пробормотала Хезер, уже успевшая одеться. – Что происходит?
– Я тебе еще вчера сказал – революция, – огрызнулся он. – Стрельба, взрывы, массовые казни, дурачки с флагами, про которых потом во Флер будут книжки слезливые писать. Ну что, мы едем?!
– Надо забрать Вито из госпиталя… но он же не пойдет…
Она стояла посреди комнаты, переступая каблуками по скрипучим доскам и растерянно смотрела на полку с крысиными клетками.
– Схожу, – решился Штефан. Вытащил из кармана конверт, положил на стол и постучал по нему кончиком пальца. – Приглашение в Гардарику. Твое. Половина денег у тебя. Если что – бросай все, выпускай птиц и крыс, не надевай ничего синего, иди сразу на вокзал, показывай удостоверение… да ты сама все знаешь.
Хезер согласно кивнула, но сказала совсем другое:
– Я тебя буду ждать.
– До вечера. К шести не вернусь – значит, встретимся в Гардарике. Или следующем Сне, – усмехнулся он.
– Переоденься, – вместо ответа поморщилась Хезер. – Меня учит, а сам чуть не поперся в синей рубашке. И кепочку надень, чтобы кто-нибудь не принял сияние твоей лысины за блики взрыва.
– Голо-са над гор-р-родом! Флаги! Над крышами! – донеслось из открытого окна. На этот раз пел кто-то один, кажется, мужчина, и скорее всего с какой-то крыши. Срывающийся голос несся над городом, а внизу нарастал шум толпы.
Штефан закрыл глаза. Это была не его страна, не его восстание и единственным чувством, которое вызывало происходящее, было раздражение.
Впрочем, если бы революция произошла в Хаайргат, он бы испытывал еще и удивление. Знать Хаайргат дорожила миром и дотациями Кайзерстата, которому вовсе не хотелось постоянно подавлять бунты. Люди в Хаайргат были почти сыты, почти довольны и слишком заняты работой, чтобы думать о том, почему «почти» никогда не заканчивается.
– Мы держим в руках! Солнце, которое! Зажжется! Завтра!..
Раздалась очередь выстрелов и голос затих.
Штефан накинул на черную рубашку пиджак, застегнул безликое бурое пальто, замотал лицо шарфом и выскользнул на улицу.
Глава 2
Черный лепесток
Когда Штефан только сбежал из приюта – маленького двухэтажного домика в маленьком двухэтажном городе – он совершенно не умел ходить по улицам. Может, умел в детстве, но память о первых десяти годах жизни была рыхлой, как подтаявший снег – сверкала красиво, но рассыпалась, стоило притронуться.
Штефан помнил, как метался по Кельгефурту, уворачиваясь от паровых экипажей и наступая прохожим на ноги. Ему все время казалось, что огромные кирпичные здания в центре города вот-вот обрушатся ему на голову. Сейчас он понимал, как ему тогда повезло, что он решил бежать в соседний, благополучный и сытый Кайзерстат, где на него только огрызались. В Морлиссе или на Альбионе могли и выстрелить.
Но это было давно. Теперь Штефан не просто запоминал улицы любого города, где приходилось жить – он искал закономерности, особенности расположения домов. Это помогало ориентироваться даже в незнакомых частях города.
