скачать книгу бесплатно
Словно в подтверждение этого, заиграла ее любимая песня. Радостно подпевая и пританцовывая в такт музыки, Лиза уверенно вышла в зал и вызывающим взглядом окинула столики. Никакого альбиноса не было и в помине, зато на сцене ее подруга Мила самозабвенно отдавалась танцу под горячий зарубежный хит. Надо же, а Милка-то выросла, с некоторой долей ревности подумала Лиза. Она здесь совсем недавно, еще полгода назад боялась пилона и стеснялась снять лифчик, а теперь вон как зажигает, мужики из штанов выпрыгивают… В каком-то смысле Лизе это льстило, ведь она сама в свое время натаскивала ее и учила двигаться под музыку. Молодец девчонка, если будет продолжать в том же духе, то есть неплохие перспективы…
Музыка стихла, и зал взорвался аплодисментами. Лиза благосклонно к ним присоединилась и собралась было подойти к разгоряченной Миле, чтобы похвалить, а потом отправиться вместе пить шампанское, но в этот момент тяжелая прохладная ладонь легла ей на плечо. Она была почти готова к этому, но все-таки слегка вздрогнула, услышав знакомый голос:
– Лиза, привет. Пошли, поболтаем.
* * *
Они сели за самый дальний столик в углу. Лиза не хотела, чтобы кто-то видел ее с ним, но по закону подлости к ним тут же подошла официантка Маша и с ослепительной улыбкой спросила, что они будут пить. Отлично, подумала Лиза, завтра весь «Горький» будет думать, что я сплю с альбиносом.
Она исподтишка взглянула на него и в который раз поразилась, как его сюда пустили. Он выглядел… не то, чтобы плохо или неопрятно, но как-то совсем по-простому: обычный, явно купленный на распродаже свитер в полоску, поношенные джинсы, на руке совсем простые часы на ремне из кожзама. Лиза столько раз сидела здесь с действительно богатыми мужчинами, что давно уже научилась на глаз определять стоимость их бижутерии, эти – ну, максимум, две тысячи рублей. Так каким образом он затесался на эту закрытую тусовку?
– Что будете пить? – повторила Маша, с восторженной улыбкой переводя взгляд с Лизы на ее спутника. В отличие от Лизы, она словно не замечала простоты его имиджа и почему-то принимала его за кого-то из своих.
– Черный чай и кальян, – небрежно обронил альбинос и вопросительно посмотрел на Лизу. Она на секунду задумалась, пытаясь прикинуть размер его доходов, а потом решила: почему, собственно, ее должно это волновать?.. И попросила:
– А мне бутылку «Дон Периньона». – При этих словах она с интересом взглянула на альбиноса, однако он и глазом не повел, как будто выложить пять тысяч за бутылку вина для него – обычное дело. Надо было попросить еще закуску, злорадно подумала Лиза.
Маша соблазнительно крутанулась на каблуках и радостно унеслась за заказом. За столом воцарилось молчание. Лиза с вызовом смотрела на собеседника, но тот не спешил начинать разговор, внимательно изучая ее глазами и словно о чем-то раздумывая. Девушка не собиралась ему помогать, поскольку была на сто процентов уверена, что, что бы он ни сказал, ей это не понравится.
– Ты классно танцуешь, – наконец констатировал он, не сводя с нее задумчивого взгляда. Лиза не удостоила ответом эту банальную истину и продолжала выжидающе молчать.
Пока альбинос обдумывал следующую фразу, к ним вернулась Маша с напитками и кальяном. Она поставила перед Лизой высокий бокал и налила ей шампанского, успевая при этом активно строить глазки ее собеседнику.
«Да что она в нем нашла?» – с удивлением подумала Лиза и залпом отхлебнула холодного «Дон Периньона». Неожиданно она вспомнила, как Катька неделю назад тоже описывала ей вместо альбиноса какого-то сказочного красавца. Девушка смерила сидящего напротив мужчину подозрительным взглядом. Кого они все в нем видят и как ему это удается?!
Собеседник, между тем, не спеша налил себе чаю и со вкусом затянулся кальяном. Казалось, он никуда не торопится и вполне может сидеть вот так и час, и два, разглядывая Лизу сквозь клубы ароматного дыма. Со стороны это наверняка походило на романтическое свидание, однако перспектива провести всю ночь за столиком с этим странным и неприятным ей человеком девушку не привлекала, а терпение никогда не было ее сильным качеством. Поэтому она решила прервать затянувшуюся паузу и спросила прямо в лоб:
– Что вы от меня хотите?
Альбинос сделал большой глоток чаю и неожиданно произнес одно-единственное слово:
– Танец.
– Что танец? – не поняла Лиза, подумав, что ослышалось.
– Мне. Нужен. Твой. Танец, – медленно, почти по слогам повторил он, глядя ей в глаза.
Пока Лиза сидела, ошарашенная этим заявлением и пытаясь переварить услышанное, альбинос откинулся на спинку дивана и снова сосредоточился на кальяне, не сводя с девушки цепкого внимательного взгляда. Между тем, в голове у Лизы пронеслись сотни разных мыслей о том, что может означать эта фраза, но, увы, среди них не было ни одной приличной.
– Я не даю приватных танцев, – отрезала она и решительно поднялась с места. – Сожалею, но вы обратились не по адресу.
– А кто говорил про приват? – невозмутимо парировал собеседник.
Лиза удивленно опустилась обратно.
– Послушай, – альбинос неожиданно отодвинул в сторону кальян и наклонился к ней через стол, так что Лиза почувствовала исходивший от него запах табака и на удивление неплохого парфюма. – Сколько тебе здесь платят? Ты ведь можешь получать в десятки, а то и в сотни раз больше. С твоим талантом ты можешь выступать в лучших клубах страны, а ты зачем-то сидишь в этой дыре, – он выразительно оглядел зал своими белесыми глазами, которые сейчас, при вечернем освещении, казались еще более нечеловеческими.
– Это не дыра! – почему-то обиделась Лиза.
– Да нет, дыра, детка, и еще какая дыра, – альбинос усмехнулся и сделал еще один глоток чаю. – Я предлагаю тебе абсолютно другую жизнь и другой уровень. Тот, на котором ты сможешь по-настоящему реализовать свой Дар.
– Мой – что?.. – переспросила девушка.
– Дар – это то, что дано свыше, – пояснил он, словно ребенку, и в очередной раз затянулся кальяном. – Он должен быть реализован, если ты, конечно, не хочешь всю жизнь прожить вхолостую.
У Лизы закружилась голова, и она залпом опустошила бокал шампанского. Альбинос галантно налил ей еще, продолжая пристально сверлить ее взглядом.
– Так что нужно делать? – спросила Лиза, осушив второй бокал.
– Ничего особенного, – он пожал плечами и выпустил причудливой формы кольцо дыма Лизе в лицо. – Поехать в Москву и станцевать там для одного человека.
– Куда поехать?! – Лиза вытаращила глаза и чуть было не поперхнулась дымом вперемешку с шампанским.
– В Москву, – терпеливо повторил альбинос. – Это там, где Ленин, Мавзолей, Кремль…
– Я знаю, где Москва, – перебила Лиза. – Какого черта мне там делать?
– Ну, я же объясняю, – альбинос устало вздохнул. – Выйти на новый уровень, реализовать свой потенциал. Помочь хорошим людям в одном важном деле, между прочим, судьбоносном для страны. Ну, и бонусом заработать хорошие деньги, разве плохо?
Какое-то время Лиза молчала, обдумывая это необычное предложение. Потом решительно покачала головой:
– Я не смогу. У меня работа, выступления.
– Возьми отпуск, – он пожал плечами и снова со вкусом затянулся. – А про выступления я тебе уже все сказал. Если не попробуешь – так и не узнаешь, на что ты на самом деле способна. Так и будешь выступать тайком во второсортных провинциальных клубах да напиваться в забегаловках до поросячьего визга. А все от нереализованности.
С этими словами он допил чай одним последним глотком и поднялся с дивана, бросив напоследок:
– В общем, решайся. Я буду ждать твоего ответа. Как надумаешь, звони.
На стол перед Лизой легла самая настоящая визитка с неразборчивыми в темноте цифрами и номером телефона.
Девушка ошеломленно переводила взгляд с визитки на альбиноса и снова на визитку. Все произошедшее и сказанное только что настолько не укладывалось в ее сознании, что на какое-то время она просто потеряла дар речи.
– Да, кстати, меня зовут Давид, – добавил он, уже повернувшись уходить, но в последний момент оглянувшись. – А то все альбинос, альбинос…
Часть 2. Максим
Сирена отчаянно выла на крыше, напрочь перекрывая шум ночного проспекта. Он гнал по встречной полосе, виртуозно объезжая пробки, игнорируя светофоры и «зебры», мигалкой прокладывая себе кратчайший путь. Встречные и попутные машины послушно расступались, прижимались вправо, прятались друг за дружку, пропуская его с молчаливым почтением. Ведь все знают: если «Скорая» несется, не разбирая дороги – значит, к кому-то пришла беда.
– Быстрее, умоляю вас, быстрее! – рыдала в голос женщина в кабине. – Он задыхается, вы что, не видите?! Сделайте хоть что-нибудь, он сейчас умрет!
Последние слова были обращены к санитарам, Сане и Вадику, которые уже двадцать минут пытались реанимировать нанюхавшегося клея подростка. Парень был совсем синюшный и еле-еле дышал, видимо, уже начался отек легких. Женщина, очевидно, мать, билась в истерике, а Саня, сбросив куртку и закатав рукава халата, принялся за искусственное дыхание.
Макс посмотрел в салон через зеркало заднего вида и со вздохом перевел взгляд на дорогу. Вот уже восемь лет он работал водителем на «Скорой помощи», но до сих пор не мог к этому привыкнуть. Каждый новый умирающий пациент или убитый горем родственник воспринимался им, как собственное личное поражение, несмотря на то, что его задачей было всего лишь доставить их в кратчайшие сроки из пункта А в пункт Б. Не вылечить, не воскресить, не исцелить душевные раны – просто довезти. Но иногда и этого хватало за глаза. Впрочем, иногда не хватало – и тогда он ощущал их боль, как свою.
Он вообще с детства очень остро чувствовал чужие эмоции. Иногда даже перенимал их, и тогда они заполняли все его внутреннее пространство, и он уже не мог отличить, где свое, а где – чужое. Коллеги за глаза называли Макса эмпатом и посмеивались над ним за это, хоть и любили, считая его излишне ранимым и чувствительным. Он знал об этом, но не понимал, как может быть по-другому. Броня, которая давно должна была вырасти и стать второй кожей, к восьмому году работы на Макса все никак не налезала.
Рыдания женщины сзади сделались еще громче и безутешней. Макс тряхнул головой и попытался сосредоточиться на дороге. Вдруг ни с того ни с сего его охватило жуткое, всеобъемлющее отчаяние – такое, что захотелось завыть вместе с сиреной. К нему примешивались тоска и дикое чувство вины. Хотелось в буквальном смысле выйти из машины на полном ходу и броситься под колеса. Макс представил это настолько живо, что содрогнулся, и тут же понял – это не его чувства. Он ощущает боль матери, которая вот-вот лишится сына. И выскочить на проезжую часть – тоже ее желание. Макс снова взглянул в зеркало, хотя и без того знал, что там происходит.
Парень уходил, очень быстро и неумолимо. Не помогала ни легочная реанимация, ни непрямой массаж сердца. Он таял на глазах, цвет лица был уже совсем синий, а дыхание напоминало слабую нить, готовую вот-вот прерваться. Санитары выбились из сил и почти сдались, Макс остро ощущал исходящую от них безнадегу, сопровождающуюся тихой злостью (Саня) и бешеным желанием закурить (Вадик).
Ну, как же так, подумал Макс и изо всех сил вдавил газ в пол. Совсем немного оставалось до больницы, всего каких-то два километра, и дороги уже были почти пустые, но он отчетливо понимал – не довезут.
Вдруг к всеобщей тоске и отчаянию примешалось еще какое-то незнакомое ранее чувство. Макс сначала не поверил ему и еще раз посмотрел в зеркало. Парень лежал в той же позе, и на первый взгляд ничего не изменилось. Только почему-то запахло полынью и ромашками.
Не может быть, откуда здесь взяться ромашкам, да еще и в феврале? Макс помотал головой, решив, что у него к концу смены едет крыша. Однако запах ромашек не только не исчез, но еще и дополнился свежескошенной травой и сеном. Где-то неподалеку зажурчала речушка и зазвучала звонким голосом какая-то девчачья песенка.
Это лето в деревне, понял Макс. Видимо, прошлое паренька. Но почему он это ощущает?!
Сам до конца не осознавая, что делает, Макс отодвинул невидимую границу, разделяющую их с парнем, и еще глубже провалился в его ощущения.
Щеку сразу обожгло теплом. Очевидно, это был июль или конец июня, сезон покоса был в самом разгаре. Он сидел на свежескатанном стоге сена, слушал деревенскую песню и ощущал абсолютное, ничем не омраченное счастье.
Песня стала громче, видимо, девчонка подошла чуть ближе. Макс не видел ее, только чувствовал. Он ощутил внутри приятный трепет и понял, что парень был в нее влюблен. Запах сладко дурманит голову, на которую девушка со смехом надевает венок из ромашек. Первая подростковая любовь, такая чистая и нежная…
Бамс. Песенка оборвалась на середине, исчезли ромашки, трава, стоги сена и солнце на щеке. Мир схлопнулся до размеров маленькой комнатенки, в которую из-за закрытой двери пробивались истеричные крики матери:
– Мне еще проблем из-за тебя не хватало! Все, забудь, больше туда не поедешь! Не дорос еще по сеновалам прыгать…
… И мир сделался однотонным и пустым, как будто из него разом выкачали весь воздух. Стало резко нечем дышать, и в нос ударил тошнотворный запах клея. Макс сам не заметил, как окончательно отделился от своего тела и оказался внутри паренька. Там было темно и тихо, но все еще теплилась жизнь. К удивлению Макса, парень был в сознании и отлично понимал происходящее. Ему было страшно, он не хотел умирать, но при этом почему-то не возвращался.
– Что ты делаешь? – спросил его Макс. – Пойдем назад.
– Я не пойду, – отчетливо ответил тот. – Не хочу так жить! Ей меня не заставить.
О, Боже, подумал Макс. Только этого не хватало. Разрушенная любовь и подростковый протест, доводящий до суицида. И что теперь с этим делать? А главное, куда, черт возьми, смотрела мамаша?..
– Дурак ты, парень, – в сердцах сказал Макс, не найдя других аргументов. – Что творишь-то? Думаешь, этим что-то докажешь?
– Докажу, – огрызнулся он. – Теперь она проиграет.
– Проиграет? – Макс усмехнулся. – А ты выиграешь? Да посмотри на нее. Она уже все поняла. Не дури, давай, пошли обратно.
– Не пойду… – из вредности повторил парень, но уже менее уверенно. Макс вдруг почувствовал, что он боится. Боится и не хочет умирать. А время при этом безжалостно отсчитывает секунды.
– Слушай, – Макс внезапно разозлился. – У тебя есть полминуты, чтобы вернуться обратно. Потом – все, никто не сможет тебе помочь, и ничего уже будет не исправить. Так что решай. Или идешь со мной сейчас, или остаешься здесь навсегда. Так ты точно хочешь сегодня умереть?..
… Макс вздрогнул всем телом и открыл глаза. Они стояли около больницы, но когда и как он до нее доехал, Макс не помнил. Сирена уже была выключена, Саня сосредоточенно связывался с кем-то по рации, санитары открывали двери и затаскивали носилки.
В салоне стоял протяжный удушливый кашель – недавно умирающий парень с остервенением пытался выплюнуть из легких остатки клея. Зрелище было еще то, но все равно лучше, чем десять минут назад, когда он валялся синюшный и бездыханный. Мать по-прежнему рыдала в голос и держала его за руки, но теперь это были слезы облегчения. Самое страшное миновало. Парень выжил.
* * *
Через пять минут они с Вадиком стояли около машины. Вадик жадно курил и тихонько матерился, Макс задумчиво ковырял носком землю.
– Вот зараза, ведь непонятно, как вообще откачали, еще полминуты, и сдох бы, падла… – бормотал Вадик, с остервенением втягивая в себя сигарету. – Ненавижу этих подростков психованных, через одного все какие-то суицидники, мы такими не были…
Макс молчал. Он вообще не любил много болтать и был довольно косноязычен, за что тоже нередко становился объектом добродушных насмешек. Поэтому в основном предпочитал слушать и воспринимать эмоциональное состояние собеседника. Сейчас Вадик был до крайности возбужден и в то же время горд собой – он явно считал недавнюю успешную реанимацию своей заслугой. Неожиданно Макс почувствовал резкую головную боль. У него самого голова практически никогда не болела, поэтому он настороженно взглянул на коллегу.
Вадик выбросил бычок в урну, поморщился, но тут же закурил новую сигарету. За последние пять минут это была уже третья подряд. Безостановочное курение плюс постоянный стресс – бедные сосуды, неудивительно, что болит голова.
– Ты б поменьше курил, что ли… – ненавязчиво посоветовал Макс.
Вадик взглянул на него сверху вниз, щурясь от дыма, сделал демонстративную затяжку и снисходительно ответил:
– Тебе бы работу, как у меня, шкет, ты бы и дня без сигарет бы не протянул, глядишь, еще и бухать бы начал.
Макс только пожал плечами. Спорить и что-либо доказывать он тоже не любил. В конце концов, это действительно не его дело, и что он ко всем лезет? Пусть живут, как хотят. А ему пора домой, у него закончилась смена. Сейчас он отойдет от Вадика на пятнадцать шагов, перестанет его чувствовать, и путь сам мучается со своими сосудами и головной болью…
Подумав таким образом, Макс уже собрался было попрощаться и идти в сторону трамвайной остановки, но… Вадик снова болезненно сморщился, и Макс не удержался.
Он снова настроился на его ощущения, стер разделяющую их невидимую грань и мягко проник в его пространство. Там было душно и накурено, как в тамбуре, но Макса интересовало не это. Где-то внутри вздувшейся синей веной пульсировало какое-то неприятное чувство. Макс придвинулся еще чуть ближе, чтобы рассмотреть его получше – и обомлел. Оказалось, что это страх. Острый, тягучий и липкий, как жвачка. Страх чужой смерти, так хорошо знакомый каждому начинающему врачу, но говорят, что у матерых он атрофируется – а у Вадика, надо же, остался. Живой, пульсирующий, тщательно скрываемый, закуриваемый десятками пачек сигарет и заглушаемый отборным матом. Страх не успеть, не помочь, не спасти, приправленный грузом непосильной ответственности, когда кажется, что от тебя зависит больше, чем ты в силах сделать…
Макс вздохнул, взялся за кончик пульсирующей жилки и осторожно потянул на себя. Она легко поддалась, вытянулась в струну и растеклась горячей вязкой массой. Макс чуть остудил ее и равномерно распределил в пространстве, чтобы даже не думала в ближайшее время опять скрутиться в оголенный нерв. Так-то лучше, совсем эта штука, конечно, не исчезнет, но теперь она хотя бы будет не так агрессивна. По крайней мере, какое-то время.
Макс взглянул на Вадика и, словно в подтверждение своих мыслей, прочитал в его глазах заметное облегчение. Боль, пульсирующая в висках, отпустила, и тот сразу почувствовал себя лучше, даже начал улыбаться. Сейчас он выбросит бычок и поймет, что наконец-то накурился, а потом почувствует прилив необъяснимой симпатии к Максу … Впрочем, этого момента ждать не обязательно, можно топать домой.
– Эй, шкет, – Вадик отточенным до автоматизма метким движением запустил недокуренную сигарету в урну и дружески хлопнул Макса по плечу. – Ты это, не обижайся. Мало ли, что я в сердцах ляпну. Ты же знаешь, я люблю с тобой дежурить. Ты вроде и чудной, а поговоришь с тобой, и легче становится.
– Знаю, – Макс удовлетворенно усмехнулся и протянул в ответ руку. – Бывай…
* * *
Трамвай подошел почти сразу и оказался полупустым. Макс сел к окну и включил было музыку в плеере, но передумал. После всех событий сегодняшнего дня ему хотелось тишины.
Он устроился работать на «Скорую» сразу после армии. Не то чтобы специально, просто так получилось. Как раз тогда его бросила единственная девушка, которую Макс когда-либо любил, и он переживал ее уход очень тяжело. В разгар душевных терзаний на глаза попалось объявление о том, что в городскую клиническую больницу требуются водители. Макс долго не раздумывал – он хотел любыми способами отвлечься от своей боли, и ему это удалось. Теперь боли был много, но в основном она исходила от других людей. Сначала Макс просто чувствовал ее, со временем начал видеть образами, а потом научился облегчать. Точнее, он называл это – выравнивать.
Если бы кто-то спросил его, как он это делает, он бы вряд ли смог ответить. Он не считал это сверхспособностью, скорее – особенностью, присущей ему с детства. Люди чувствовали ее, но не могли до конца разгадать, поэтому посмеивались и старались придумать этому какие-то названия. Макс никогда не возражал. Эмпат? Хорошо, пусть будет эмпат.
Он был начисто лишен тщеславия, а работа на «Скорой» научила его, что любой успех – это не чья-то личная заслуга, а результат слаженной командной работы. Как сегодня – Вадик и Саня безупречно сделали свою техническую часть, он сделал свою.
Вспомнив сегодняшнего подростка, Макс поежился. Все-таки, так далеко он еще никогда не заходил. Все, что он мог раньше – облегчить состояние, выровнять эмоциональный фон, поднять настроение, снять головную боль, как сегодня с Вадиком. Но уговорить вернуться с того света?! О таком раньше он даже не помышлял, да и понятия не имел, как это делается. А тут взял и сделал, как будто всегда умел.
Как это получилось? Может, просто случайность?..
Задумавшись, Макс чуть было не проехал свою остановку. На улице окончательно стемнело, и повалил холодный мерзкий полудождь, полуснег. Макс зябко поежился и натянул воротник повыше. Он не любил холод и слякоть, а вместе с ними и это время года. Хотелось как можно скорей попасть в тепло, и он ускорил шаг.
– Эй, парень, закурить не будет?.. – услышал он за спиной чуть хрипловатый голос.
Обернувшись, Макс увидел приземистого невзрачного человека, стоящего возле фонарного столба. Он был настолько неприметным, что увидишь один раз – и больше не вспомнишь. Макс прошел прямо мимо него и даже не заметил, и вряд ли бы вообще обратил на него внимание, если бы не вопрос про сигареты. Да, кстати, он же ждет ответа…
– Не курю, – коротко бросил Макс и собрался продолжить свой путь.
– Ну, и правильно, – одобрительно сказал человек под фонарем. – Здоровей будешь, я тоже не курю.
Макс недоуменно обернулся. Человек под фонарем стоял, не двигаясь с места, и с интересом смотрел на него из темноты, как будто ожидая реакции.
«Псих, что ли?» – с удивлением подумал Макс и по привычке попытался его просканировать, чтобы выявить искажения и по возможности их сгладить… только ничего не получилось. Вместо того, чтобы привычно стереть границу и проникнуть в чужой внутренний мир, он просто провалился в тягучую белую пустоту. Пустота оказалась всеобъемлющей и какой-то ватной, засасывающей. Макс увяз в ней, как в болоте, и какое-то время просто барахтался, безуспешно пытаясь выдернуть себя обратно.
