скачать книгу бесплатно
– Девушка, вы нам просто не подходите. И ваш ребенок тут не при чем. До свидания.
Опустила голову к своему смартфону, а у меня глаза запекло слезами. Это было уже третье место, куда меня не взяли. Место, где требовались работники без высшего образования, любого возраста и без рекомендаций. А именно я не подхожу, и все. Куда еще идти, я не знала. В голову даже ничего не приходило. Но я знала, что обойду все доступные места в этом городе, но работу найду. Назло этому гаду. Он не разрушит мою жизнь еще раз, пусть он смог выжечь внутри меня все дотла, но Маши это не коснется.
– Прошу вас, пожалуйста, я согласна на любую работу, не обязательно продавцом. Можно уборщицей или товар раскладывать.
– Послушайте, – медленно выдохнула, – что ж вы так все усложняете? Хорошо, я вам отвечу – директор магазина посмотрел вашу анкету и сказал не брать вас ни на одну вакансию. Понимаете? Вообще не брать именно вас. Я понятия не имею почему. Может быть, вам виднее? Будь моя воля, я б вас взяла с руками и ногами. Нам очень нужны ответственные работники, а то приходят вечно то алкаши, то молодежь. Сплошная текучка. Повышать некого. Все новенькие.
И тут меня как обожгло раскаленным железом – это же он. Это Егор так поступает со мной. Это он, проклятый предатель, приказал не брать меня на работу или заплатил, чтоб не брали. Обещал ведь, что никуда не устроюсь и приползу к нему на коленях. Сволочь. Что ему нужно? Столько лет прошло. Зачем все это? Неужели его ненависть настолько сильна? Шумаков не смог смириться с тем, что я смогла выжить после того, как вышвырнул меня на улицу?
Тяжело дыша, вышла из магазина и прислонилась к стене, щурясь от осеннего солнца, чувствуя, как слезы в глаза лезут, как непреодолимо хочется зарыдать. Давно я не оказывалась в таком безвыходном положении и не чувствовала себя такой беспомощной. С тех пор как оказалась во дворе огромного дома Шумаковых с дочкой на руках, и перед носом закрылись массивные ворота. А когда постучала обратно, рыдая и умоляя выслушать, мне сказали, что, если не уйду, на меня спустят собак.
Так и шла по улице, чувствуя, как дрожат на ресницах слезы и все скручивается внутри в узел от страха, что работу так и не найду.
Прошла мимо неоновой витрины ночного клуба. Потом вернулась и посмотрела на вывеску. На щитке нарисована стриптизерша с голым задом, танцующая у шеста. Несколько секунд смотрела… решительно открыла дверь и вошла в темное помещение с въевшимся в стены запахом сигарет и ванили, как в салонах автомобиля. Над потолком крутятся неоновые шары, сверкают лучи света, мигают гирлянды.
– Вы к кому?
Из темноты вышел худой парень в узких джинсах с длинными белыми волосами и двумя косичками вместо челки. Руки «забиты» цветами и шипами.
– Я по поводу работы.
Осмотрел с ног до головы, приподнял проколотую бровь.
– Ну идем, раз насчет работы.
***
Домой приехала через час… и остановилась возле здания, медленно сгибаясь пополам и прижимая к животу обе руки. Почему-то стало больно именно там. Где-то в районе солнечного сплетения. Какие-то люди вынесли мои вещи к мусорке. Мебель, картины, шторы. Поскидывали все в кучу, как хлам. Кто-то копошился рядом, и двое бомжей утаскивали стулья и коврики. Задыхаясь, я даже не могла закричать. Только подскочила к бомжам, начала их расталкивать, молча, ничего не видя от слез. У меня даже голос отнялся. Потому что среди вещей ярко-красным пятном выделялся связанный мамой свитер. Мой любимый красный свитер. Одна из оборванок схватила его и завязала у себя на бедрах, а я рот приоткрыла и не могу закричать. Потом заметила, как один из мужчин вытащил из кучи мамину икону, вышитую золотистым бисером. И все. И у меня просто сорвало все планки. Я бросилась к нему и вцепилась в картину руками. Дернула на себя.
– Пошла вон – это наше! – заорал мне в лицо, смердя вонью от гнилых зубов и перегаром, – мы первые увидели. Сукааа, вон пошла. Людкааа, убери от меня эту тварь бешеную, у меня руки заняты.
А я вцепилась в мамину картину и пыталась вырвать ее из грязных рук мужичка в порванном свитере и коротенькой шапке, видя, как перекашивается злобой его одутловатое лицо с синяком под глазом.
Внезапно набежали такие же оборванцы, как и он. Но я не боялась, меня переклинило, и я впилась в картину мертвой хваткой. Мне казалось, что, если я ее выпущу, я предам маму. Эта икона память о ней для Маши. Потом почувствовала резкую боль в затылке, и в глазах потемнело.
«– Мам, я влюбилась. У него глаза такие серые, как сталь, и ресницы длинные, как у девчонки. Мааам, он красивый.
Ее лицо сквозь туман, и она кажется мне на много лет моложе, склонилась надо мной и по голове гладит. И я счастлива и в то же время плачу.
– Глупая, моя девочка, любимые всегда кажутся красивыми.
– Нееет, он, правда, очень красивый. Я таких никогда не встречала. Мам, у него морщинки возле глаз в уголках и кожа смуглая, он такоооой сильный и умный.
– Кажется, и правда, влюбилась. Осторожней, Анютка, мужчину нельзя любить слишком сильно. Оставь кусочек себя себе. Не отдавай целиком и полностью.
Улыбается. Мамочка, какая же ты красивая, когда улыбаешься. Я так соскучилась по тебе.
– Не могу, мам. Он уже все забрал. Меня там нет.
– Не говори такие страшные вещи.
– Что ты, мама, там есть он. Везде во мне внутри. Особенно тут. Где сердце.
– Когда внутри так много кого-то, может стать очень пусто и больно, когда вдруг окажется, что его там никогда и не было.
– Нееет, такого не может быть. Он тоже меня любит. Я знаю. Я чувствую. В глазах его вижу.
– Моя маленькая дурочка, как плохо ты знаешь мужчин.
А она вдруг начала растворяться, становиться прозрачной, и я хватаю пальцами воздух, а голова раскалывается от страшной боли.
– Плохо, да… плохо, мам… очень плохо. Он ведь меня бросил… и ты бросила. Почему ты меня бросила, мама?
Она головой отрицательно качает. Слезы мне вытирает. Я ее тронуть не могу, а она меня трогает.
– Что ты, моя хорошая. Я всегда рядом. Просто ты меня не видишь. Только во сне.
– Не вижу… не чувствую. Не слышу. Вернись хотя бы на один день.
– Я здесь. Просыпайся, милая. Слышишь меня? Я здесь. Открой глаза… просыпайся, Анютка. Тебе надо проснуться. Тебя Маша ждет».
Раскрыла глаза, глубоко втянув воздух, и увидела над собой лицо соседки Сони, мамы Татьяны, и Варечки ее внучки, а рядом с ними еще двое соседей – один с собакой, которая обнюхивает мое лицо и лизнула в нос.
– Анечка, с вами все в порядке? Мы уже скорую хотели вызывать? Эти алкаши сбежали, когда Антон Михалыч с Наполеоном вышел и разогнал тварей.
Я медленно села на земле, чувствуя, что руки влажные, посмотрела – они в крови, пальцы порезала, а картины рядом нет. Выдрали-таки. Антон Михалыч помог мне подняться на ноги, Соня отряхнула подол моего платья, а Варечка подала мне шарфик.
– Хорошо, что сумочку не сорвали.
Я смотрела на них, а лица расплывались, размазывались. До меня еще не доходило, что вот все, что было мне дорого, валяется на свалке. И мне больше некуда это отнести, уберечь, забрать.
– Выселили изверги, да?
Я кивнула, сжимая сумочку и стараясь при всех не разрыдаться.
– Так, ты не расстраивайся. Мы кое-что и к себе забрать можем, пока жилье не найдешь. Да, девочки?
Женщины активно закивали.
– Заберем, а что. Я на балконе сложу.
– У меня в кладовке место есть.
– У меня места особо нет, но я могу забрать и у себя сложить картины, гардины и еще кое-какие некрупные вещи.
Я повторяла «спасибо», а у самой в голове звенит и кажется, что весь мир снова рушится на осколки и никогда не станет прежним.
За час мы разнесли мое барахло по соседям. Тетя Соня перебинтовала мне пальцы. Маша помогала Варе – носила мамины рисунки и ее наборы для вязания и нитки. Складывала в шкафчике. При ней мне пришлось взять себя в руки и не рыдать. Но она все и так понимала. Обхватывала мое лицо ладошками и заглядывала мне в глаза.
– Не плачешь? – жестами.
– Не плачу.
– Точно.
– Точно.
Пригрозила мне маленьким пальчиком, а я сгребла ее в охапку и зарылась лицом в золотистые кудряшки. Если бы не она, я бы, наверное, не выжила. Я бы не справилась. Все же женское счастье заключается именно в детях, и чтобы не произошло, именно в них и сокрыт смысл жизни. И когда кажется, что раскрошило в пыль и уже никогда не подняться на колени, приходится собирать всю волю в кулак и подниматься. Жить ради них.
– Я нашла работу, тетя Соня.
– Ну вот. Не так уж все плохо, моя хорошая. Попей чаю. Я заварила мяту и листья смородины. Все свое. Люда любила мой чай, царство ей небесное.
Меня слегка передёрнуло. До сих пор не могу смириться, когда о маме так говорят. Это о ком-то другом. Мама живая. Она просто куда-то уехала, куда-то, где мы пока не можем встретиться.
– И когда выходишь?
– Сегодня в ночную.
– И что это за место такое, что ночью надо?
– Хорошее место. Я потом все расскажу. Вчера вот тоже вышла, и сразу уволили.
А сама Машеньке хвостики поправила и на колени посадила к себе.
– Как Маша себя вела без меня? Татьяну вашу не доставала?
– Нет, ты что. Машутка нам, как и Варенька, родная. Мы с Людой тридцать лет душа в душу. Семья мы.
А мне стыдно стало, что на голову им свалилась. Старшая дочь тети Сони им Варю привезла на время своей командировки вместе с мужем – у них общий бизнес, и я на голову свалилась с Машей на неопределенный срок. И платить особо пока нечем.
Пиликнул мой сотовый. И я на автомате достала его из кармана и тут же вся внутренне сжалась в камень.
«И как с работой? Тяжело? О «панели» не думала? Туда всех берут»
Глава 5
– Я разве говорил, чтобы вынесли ее вещи?
Схватил за шиворот Заверина и вдавил в стену.
– Говорил, чтоб глаз с нее не спускали? Говорил, мать твою?
Протащил по кабинету и, схватив за затылок, ткнул рожей в монитор ноутбука. Так и придержал сплюснутым носом в экране. Хотелось еще поелозить, но я разбил ему нос, и вытирать потом дисплей после его кровавых соплей мне не хотелось.
– Что это? Что это такое? Как это могло произойти? Как ты, урод, мог допустить, чтоб это рванье ее тронуло? Ты где был?
На экране бомжи выдирали из рук Ани вещи, а какая-то баба с пропитой рожей и клочками волос на голове ударила ее бутылкой из-под водки по затылку. Когда я это увидел, мне захотелось убивать. Нет, не сраных бомжей, а тех уродов, которых я к ней приставил следить и вести ее. Бомжи и так трупы на прогулке. А этим тварям я плачу немалые деньги, чтоб все делалось, как я приказал.
– Полчаса. Мы… отвлеклись на полчаса. Никто не думал, что она на свалку пойдет.
– А тебе просили думать? Ты здесь не для того, чтобы думать – я думаю за тебя, а ты делаешь, но у тебя не хватает мозгов даже на это.
Отшвырнул его на пол и дернул воротник рубашки. То жарко, то холодно. Она в моей жизни двое суток! За эти двое суток я уже больше не был собой.
– Значит так – все, что эти твари растащили, найти и привезти ко мне. Все до мелочей, ясно?
Он кивал, быстро вставая с пола и одергивая пиджак.
– Ясно, Егор Александрович. И мы это… мы дальше следили, она на работу устроилась.
Я медленно обернулся, чувствуя, как руки сжимаются в кулаки.
– И куда?
– В Каприз.
Я ударил кулаком по столешнице с такой силой, что по ней расползлись трещины, как паутина, быстро разрастающаяся в размерах.
– Куда? – переспросил, глядя на тонкие нити и откалывающиеся кусочки.
– В Каприз… Мы… мы не думали, что туда пойдет, с хозяином еще не говорили и…
Я потер сбитые костяшки пальцев, посмотрел на сочащиеся сукровицей ссадины. Примерно так же у меня саднило внутри при упоминании ее имени. Одна только фамилия в списках, и моя жизнь остановилась, и я понесся под откос на дикой скорости. Переломанный, перебитый и сросшийся заново моральный инвалид в жутких шрамах и рытвинах. И я, как тот Дориан Грей, смотрю на себя в зеркало и вместо своего лица вижу уродливое месиво, а вместо кожи тонкую изъеденную кислотой пленку.
– Мы можем отправится туда прямо сейчас и разнести это заведение в щепки.
– Не можете. Я не давал такого указания.
Подхватил со спинки кресла свое пальто и сотовый со стола, Заверин поплелся следом за мной. Хлюпает разбитым носом. Да, хук у меня все еще весьма силен. Носы хрустят на ура. Я хотел увидеть это лично. Ее там среди блядей у шестов или где-нибудь в вип-комнате. Увидеть и снова понять, что это просто драная шлюха, которая притворялась при мне маленьким и чистым ангелом. И до сих пор, когда вижу ее, мое сердце сжимается болезненно сильно так, что кажется – вся кровь из него хлещет фонтанами из тех самых дыр. Идиот, а ведь я даже предположить не мог, что она пойдет в такое место… у меня там, на уровне подкорки она и всякие гадюшники вместе не сочетались, но суки всегда сношаются по подворотням. Она и тогда себе нашла любовника из таких же, как и сама. Когда увидел мразь, не смог удержаться, чтоб не сломать ему челюсть и нос.
Запрыгнул в тачку сам. Злость поднимается из глубины души. Темная, вязкая и очень липкая. Бурлит и вскипает, как смола. Педаль газа вдавил, и мотор зверем взревел под капотом, а мне кажется, что вот так же внутри меня мечется какая-то обожжённая кипящей смолой тварь без глаз, носа и рта. Мечется и раздирает меня изнутри когтями.
Бросил машину у входа, и плевать, что закрыл там несколько тачек озабоченных упырей, пришедших подрочить на девочек или получить вип-обслуживание. Хотя в этом зачуханном городе вряд ли вообще понимают значение слова вип. Это здание, которое только с фасада светится неоном и требует основательного ремонта. Мне уже прислали и имя владельца, и чем он дышит.
Постоял две секунды на пороге, давая черной вязкости поползти по венам и отравить меня изнутри, и распахнул резко дверь. В ноздри ударило запахом табака, освежителем воздуха, смешанными ароматами парфюма и пота. Наркотой и сексом. Окинул взглядом сцену, на которой извивались голые шлюхи в одних чулках и туфлях на каблуках такой длины, что казалось, они на ходулях. Вертят задницами и наклоняются так, что их подкрашенные гениталии сверкают в неоновых вспышках. Народ верещит. На сцену летят купюры. А я хотел было прямиком наверх к начальству… но едва ступил на первую ступеньку лестницы… остановился. Голос ее услышал. Отчетливо. Как будто рядом со мной стоит, обернулся и оторопел… И в голове…
«Егор… Егорушка мой… мой… мой. Ты соскучился по мне?». Вместо привет она всегда спрашивала – «ты соскучился по мне?».
Спиной стоит в каких-то лосинах, длинной белой футболке, и драит плинтуса тряпкой, одновременно говоря по сотовому.
– Не, Танюш, не устала. Вроде пока терпимо. Спина, конечно, ноет, а так нормально. Работаю. Начальство аванс обещало, как раз тете Соне заплачу. Та ну, перестань, вы ж не…
Я в своей жизни встречал много женщин. Так много, что даже не помнил лиц и имен. Я знал, что значит похоть, возбуждение и желание отодрать красивую шлюшку. Но иногда у меня не стоял, даже когда они раздевались и засовывали в свою щелку пальцы, стоя на четвереньках или раскинув ноги в разные стороны, пытаясь меня соблазнить, иногда у меня падал прямо у них во рту или в процессе секса. И мне было по хер, что они подумают обо мне, я заставлял поднимать и дотрахивал потом часами, чтоб их дырки полыхали от бешеной стимуляции… Так вот я к чему… она в этих своих черных спортивных лосинах, кроссах с носками и футболке бесформенной, висящей на ней мешком, наклоняясь к ведру, возбуждала меня намного больше, чем голые шлюхи на сцене.
А еще внутри разливалось ядовито сочное чувство триумфа – все же не швалью сюда пришла. Не сосущей тварью и не крутящейся у шеста бл*дью. Волосы, вьющиеся крутыми кольцами, в хвост собрала, а меня заклинило на носках… как когда-то. У нее ноги стройные, икры точеные и эти носки, свернутые валиком, есть в них что-то трогательно-сексуальное. Я ее наклонил над этим ведром, в стенку впечатал и сзади долбился в нее, как бешеный оголодавший псих.
– И что она делает? Сказки читает? Передай ей, что я очень соскучилась, и мы договаривались, что она ляжет спать. Спасибо, Танюш, ты прям у меня такая… такая родная. Машутку поцелуй.
