Отшельник

скачать книгу бесплатно


– В моей сумочке лежит конверт с вашими деньгами.

Тигриные глаза сузились, и пальцы один раз постучали по столешнице, сверкая перстнем с черным камнем на безымянном, закрывающим почти всю фалангу. Я вспомнила, как эта рука перехватила мою, заставив сомкнуться на его члене, и вся кровь бросилась мне в лицо. Да, мы стали друг другу ближе за эти часы намного больше, чем я с тем же Стасом за пару лет.

– Там же, в карманчике, есть номер расчетного счета фонда. Пусть ваши люди положат деньги на него, на имя Самойлова Дмитрия.

В комнате повисла тишина, она заняла ровно несколько секунд. Огинский взял в руки газету и швырнул ее на диван, отодвигая пепельницу, снова посмотрел на меня. Нет, я больше не искала в нем жалости и сострадания. Их там точно нет.

– Мой кофе почти остыл.

Это означало «да»? Я вообще не понимала этого человека. Не понимала, зачем ему это все? Если он ожидал шлюху, то какого черта, поняв, что я не собираюсь выполнять его прихоти и ублажать его – не заменить меня на другую? Но больше всего меня заботило, чтоб мама получила обещанные ей деньги. И ради этого…, наверное, ради этого я была готова на все. Или почти на все. Ведь он отпустит меня, когда все закончится? Я искренне на это надеялась. Я все еще была наивной девочкой.

Сняла через голову шерстяное голубое платье, оставшись в трусиках и лифчике, и потянулась за пакетом, стоящим на кресле, как вдруг услышала его голос. Чуть хрипловатый, как будто севший.

– Не одевайся. Иди к окну.

Взгляд Огинского заполыхал, как там, в том домике, и меня обожгло волной ярости с примесью какого-то трепета, как будто внутри метались бабочки со стеклянными крыльями и при каждом взмахе резали мне плоть. Во мне все противилось подчинению. Мне хотелось сделать назло. Не пойти, разбить окно, расцарапать лицо мерзавца. Но вместо этого я пошла к окну, как он сказал. Словно покорная кукла.

– Положи руки на стекло и раздвинь ноги.

В металлических нотках его голоса было что-то едкое. Что-то, заставляющее делать так, как он сказал. Встал из-за стола, а я вся внутренне подобралась. Пусть не подходит ко мне. Пусть не смеет вообще ко мне подходить. Солнце выкатывалось из-за горизонта очень медленно, и багровые лучи потянулись вместе с тенями по снегу, словно подбираясь к подножию усадьбы. Проклятое место. Я должна была бежать отсюда без оглядки в самом начале. Огинский опять стоял позади меня, и эта близость пугала и нервировала одновременно.

– Я люблю встречать рассветы именно здесь. Ты скоро выучишь, где и в каких частях этого дома я провожу время.

Мне плевать – где ты, ублюдок, любишь встречать рассветы. Лучше бы ты их вообще больше никогда не встретил.

– Теперь ты будешь встречать их вместе со мной. Мы познакомимся поближе. Раскрой ладони и положи на стекло. Да, вот так.

От пальцев потянулись подтаявшие пятна, и ладони обожгло холодом. Мне вдруг подумалось, что при других обстоятельствах Огинский мог бы ужасно мне понравиться.

– Я расскажу тебе страшную сказку, у которой есть два варианта конца. Когда я закончу – ты для меня кончишь.

– Скорее, сдохну!

– Ты знаешь… французы это называют смертью. Маленькой смертью.

Прошелся пальцами по моим плечам, лопаткам, очертил рисунок позвоночника, заставив выпрямиться и выпятить грудь. Руки скользнули вперед и дернули чашечки лифчика вниз. Его дыхание участилось, ошпарило затылок, и мое стало прерывистым и горячим вместе с ним. Я напряглась еще больше, потому что не хотела, чтоб он меня трогал. Но понимала, что это неизбежно. Он тронет. Тронет столько, сколько захочет. Я лишь молилась, чтобы ничего при этом не почувствовать. Но я еще не понимала, что он намного опытней меня и знает, как заставить мое тело играть ту мелодию, что он хочет.

– Однажды в старую лавку пришел купец. Он хотел купить часы для своей жены. – пальцы обхватили затылок и слегка подтолкнули меня вперед, заставляя коснуться стекла сосками, которые тут же сжались от соприкосновения с холодом, и по телу прошла неожиданная дрожь. Мужские ладони обхватили мою грудь и намеренно повели кончиками по ледяному стеклу. – Ты вся горишь, а холод заставляет тебя покрыться мурашками… и ты ненавидишь свое тело… Купец сказал ему, что в лавке продается всего лишь две пары часов. Золотые и деревянные.

Провел ладонью сбоку по ребрам, двинулся вниз к резинке трусиков, скользнул под нее назад к ягодицам. Сжал сильно, до боли, заставив всхлипнуть и задрожать от его гортанного низкого выдоха. Дьявольский голос и эта осторожная ласка заставляли замирать от странного удовольствия, которое злило, напрягало и сводило с ума.

Ненависть смешивалась с непонятным томлением от этих касаний. Искуситель… каждое слово вспарывает нервные окончания, дразнит, щекочет, как тонким опасным лезвием. Пусть бы лучше бил и причинял боль. Это было бы естественно, так проще бояться и ненавидеть. Его. Не себя. Себя мне ненавидеть не хотелось – это слишком больно, осознавать себя ничтожеством или животным с самыми первобытными инстинктами.

– Купец обрадовался и спросил цену. А когда услышал, расхохотался.

Почему? Почему я так реагирую на этого мерзавца? Что с ним такое, черт возьми, и что такое со мной? Я чокнутая, как и он? Пусть отпустит меня… я не могу так.

– Зачем я вам? – вырвалось из пересохшего горла, когда мне раздвинули коленом ноги, подбивая снизу ступни носком начищенной до зеркальной поверхности туфли. – Вы мне противны до омерзения. Каждое ваше прикосновение хуже смерти…

Ладонь резко зажала мне рот.

– Золотые часы стоили один доллар и деревянные сто долларов.

Пальцы другой руки скользнули к груди. Поиграли с соском, сильно сжимая кончик, оттягивая и заставляя дергаться и извиваться, чтоб вырваться, но подонок прижал меня к стеклу, вдавил в него всем телом. И я чувствовала спиной его сильную мускулистую грудь, и как колотится глухо его сердце, почти так же, как и мое, если не сильнее.

– Когда купец, естественно, выбрал золотые часы, лавочник сказал, что их можно забрать лишь после того, как тот подпишет бумагу, в которой обещает после своей смерти оставить лавочнику тысячу долларов и эти часы.

Рука нагло проникла мне между ног, я замычала, заскользила ладонями по стеклу, но мужские пальцы уже двигались между складками плоти, заставляя взвиться от уже знакомого ощущения дикой пульсации. И я уже не знала, я извиваюсь, чтобы вырваться, или потому что мне нравится то, что он делает со мной.

– Это была точно такая же сумма, которая лежала у купца в кармане. Тот пожал плечами – он не стар и умирать не собирался, почему бы не подписать? Тем более часы поблескивали и манили драгоценными камнями. Протяни руку и возьми. Такая выгодная сделка.

Этот голос. Господи, почему у него такой невыносимо красивый хриплый голос? Он дразнит каждый напряженный в теле нерв, как и его ласка. Грязная, такая омерзительно грязная, как и весь он. Испорченный, циничный сукин сын, привыкший получать от жизни все. Раздвигает нижние губы, и я хватаю его за запястье так обреченно бесполезно, потому что он растирает ту самую пульсирующую и набухающую от каждого скольжения точку. Растирает медленно, не обращая внимание на то, как я царапаю его руку.

– Купец… какая же ты горячая, малышка, такая острая и твердая там… он подписал бумагу… даааа, твою мать, потеклааа девочка, – так пошло… так пошло-прекрасно звучат эти слова контрастом с его грубой наглостью, палец спустился вниз к самому входу и слегка вошел внутрь, заставляя меня снова начать дергаться, – какая же ты маленькая здесь. Тссс… расслабься, тебе же нравится. – и рывком на всю длину так, что зашлась, закатив глаза и выгнувшись назад.

Все замелькало и закрутилось под зажмуренными веками, я хватала воздух широко раскрытым ртом и дрожала как в лихорадке. Внизу живота зарождалась странная тяжесть. Сладкая боль, которую я никогда раньше не чувствовала. Я словно видела, как его сильные мужские пальцы с аккуратными ногтями растирают мою розовую плоть вкруговую умелыми властными движениями… Я представила это, и ощущение, что я сейчас умру, усилилось. Болезненно остро и так сладко колет самый кончик бугорка под его лаской, обвивает спиралью, тянется вниз, где палец ритмично и сильно входит в меня, чтоб тут же выскользнуть, размазывая влагу по вздрагивающему клитору и заставляя зайтись стоном-мычанием под его ладонью, зажимающей мне рот.

Та странная боль накрывает остро и медленно, отступая и снова сильными волнами захлестывая сознание. Задыхаясь, как в агонии, пытаюсь все же вырваться, испуганная, взмокшая и дрожащая, но он держит мертвой хваткой. И я чувствую спиной, как напряглись мышцы на его груди и стала влажной рубашка.

– Когда довольный своей покупкой купец выходит на улицу с золотыми часами в подарочной коробке, порыв ветра срывает железную вывеску…, попросишь меня не останавливаться, Надяяя? Ты ведь уже близко?

Не знаю к чему… но, да, я близко. И мне хочется закричать, чтоб не останавливался, и в то же время проклясть его и убить за это унизительное понимание, что я в его власти. Сотрясаясь всем телом, срываясь на рыдание, дрожа, как от адского удара тысячами молний, я прошептала протяжное «неееет».

Огинский умело сжал мой подрагивающий узелок, и оглушительно сильный экстаз, вспыхнувший от кончиков его пальцев там внизу, ослепил взрывной волной, окатившей все тело, заставившей забиться в его руках, судорожно сжимаясь мышцами лона вокруг все так же ритмично двигающегося внутри пальца под рычание Огинского, который уже буквально раздавил меня весом своего дрожащего тела.

– Купцу отрезало голову, она покатилась к крыльцу магазина. К самым ногам лавочника, – он говорил это, пока я сокращалась в мучительном болезненно-ослепительном наслаждении, которого раньше никогда не испытывала. От остроты ощущений у меня по щекам текли слезы. – Часы и тысяча долларов были отданы лавочнику, а жизнь купца стоила всего один доллар. Но он мог купить часы за сто долларов. Самые простые с золотыми стрелками и вечным механизмом.

Прижал меня к себе, подрагивающую, извивающуюся в его руках, ненавидящую себя за это унижение. Продолжает шептать на ухо, продлевая агонию наслаждения своим проклятым голосом и пальцами, поглаживающими чувствительную плоть.

– Никогда не стоит заключать сделку с дьяволом, как бы заманчиво она не звучала.

Я плакала с закрытыми глазами, а он ласкал меня там внизу, заставляя вздрагивать, и продолжал шептать.

– А говорила – омерзителен, и так сладко кончила… это был твой первый оргазм, малышка, верно? И ты продала его мне за звонок по телефону… дешево, не находишь? Я бы заплатил за него намного больше, если бы ты мне не лгала.

Убрал пальцы от моего рта.

– Звони. Я никогда не нарушаю обещаний.

Я тяжело дышала и едва стояла на ногах. Это было намного более сильным унижением, чем если бы он заставил меня сделать то, что он хотел. Огинский заставил меня его захотеть… и это намного хуже любого насилия над телом. Он насиловал мою душу и наслаждался каждой секундой этого насилия.

– Я просила другой бонус.

– А я разве сказал, что собираюсь менять награду? Хочешь другой бонус? Его надо заслужить. Одевайся, садись за стол, и мы обсудим пункты сделки еще раз. Я буду задавать вопросы, а ты на них отвечать. Честно отвечать.

– Я не хочу ничего у вас заслуживать. Пока вы не сделаете то, что я попросила, я не выполню ваших пожеланий.

Ухмылочка, за которую хочется расстрелять в упор. Я даже представляю, как в нем появляются дыры и он истекает кровью

– А ты, я смотрю, не такая уж и дура.

– А вы все же такой же подонок, как я и подумала при нашей первой встрече.

– Ай-яй-яй, ты хочешь меня задеть, малышка? Ты, правда, думаешь, что у тебя выйдет, м?

Я ничего не думала. Только о том, что, если когда-нибудь мне попадётся в руки оружие и он повернется спиной, я зарежу его без колебаний.

– Звони! – и он впервые повысил голос. – Пока я не передумал!

Едва я протянула руку к телефону, он вдруг его забрал и сунул в карман.

– Я уже передумал.

– Почему? – простонала я, не понимая, как бегу за ним следом, пока он идет к двери.

– Потому что мой кофе остыл.

Едва распахнул дверь, его истуканы тут же вытянулись, глядя на него, как на бога.

– Заприте ее. Никуда не выпускать, пока я не вернусь из поездки.

Я не поверила своим ушам. Он серьезно?

– Пусть посидит, подумает с недельку.

У меня волосы встали дыбом, и сердце забилось до боли сильно так, что я задохнулась.

– Неделю? Я не могу неделю. У меня нет недели! Нетууу! Меня будут искать! У меня есть кому! Вы слышите? Вы не посмеете держать меня здесь неделю!

– Как и выбора. Его у тебя тоже больше нет. Хотя ты можешь придумать, как тебе выйти оттуда раньше. Я с радостью выслушаю твои варианты, – отрезал ублюдок и растворился в полумраке коридора.

Глава 9

Меня можно расстроить, но играть на мне – нельзя…

© Уильям Шекспир

Я смотрел, как внизу вихрем проносятся машины и лучи солнца путаются в крышах, прошивая снег фальшивым не долгосрочным алмазным блеском. Улицы Рима припорошило легким снегопадом, но белое покрывало тут же начало покрываться черными дырами проталин. Где-то фоном что-то говорил переводчик, и до меня доносился голос Берарди. Мне не нужно было его слушать, я и так знал, что Грациано увиливает от сделки. И сейчас его нервирует моя спина и то, что я не вмешиваюсь в его разговор с моим советником и заместителем Марком. Я же смотрел, как снег на крышах переливается в солнечных лучах, и мне почему-то показалось, что, наверное, так же он переливался бы в Надиных волосах. В своих мыслях я называл ее по имени. Оно въелось мне куда-то в подкорку мозга и пульсировало там назойливой болью. Целый день я чувствовал ее запах на манжетах рубашки и у себя на лице. Он мне мешал думать и работать. Это раздражало. Особенно навязчивые мысли о ее теле. Я то и дело видел его перед глазами в разных ракурсах, и меня бросало в жар. Интересно, сколькие вот так западали на золотоволосую сучку? И что будет, когда я ее трахну? Я мог это сделать утром. Но не захотел… что-то в ее словах стопорило меня. Останавливало и доводило в то же время до исступления. Я никогда не брал женщин силой. Насиловать и рвать на сухую неинтересно. Мне нравилось насилие совсем иного рода. И больше всего я обожал видеть, как они извиваются от похоти. Поджариваются на огне своих грязных фантазий и готовы лизать подошву моих туфель, лишь бы я прекратил пытку и дал кончить. Я брал их тела и их падшие души. Мне нравилось нанизывать их на ниточку и развешивать гирляндами в уголках своей памяти вместе с ценником. А она тряслась в моих руках и ни о чем не молила… кроме как отпустить ее. Хрупкий белый цветок, его хотелось смять, сдавить, оторвать лепестки и в тот же момент становилось жаль расставаться с ароматом, который она источала. Я хотел взять каждый из лепестков и положить на язык. Долго жевать, высасывая вкус и аромат. Мне хотелось узнать, что там внутри. Под нежной оболочкой. Какие тайны прячутся? Есть ли там гнилые дыры, или это что-то по-настоящему вкусное в этот раз?

Перевел взгляд вниз, где снег растаял и превратился в грязное месиво, и возникло чувство едкого разочарования. Вся чистота всего лишь видимость. Стоит тронуть, и она тут же превращается в болото. Чистые к Гоше не попадают. К нему приходят те, кто хотят продать себя подороже.

Я резко повернулся к Грациано, и он замолчал, как и переводчик.

– Скажи ему, что у него есть два варианта: либо он уступает мне свою долю, или завтра в новостях появится его голая задница, которую вылизывает однокурсник его сына. Сколько ему было лет, когда Грациано первый раз кончил ему в рот? Так что пусть подписывает бумаги, либо запасается вазелином, когда его затаскают по судам.

Берарди изменился в лице, он дернул галстук и хватанул воздух широко распахнутым ртом. Проклятый итальяшка. Святоша, отмечающий католические праздники и произносящий молитву перед употреблением пищи, любил развлекаться с мальчиками в свободное от бизнеса и молитв время. Да, это были грязные методы давления. А кто сказал, что будет не больно, если сказать «нет» Огинскому?

Я поднял взгляд на итальянца и усмехнулся, когда он нервно начал ставить подписи на бумажках. Вот и все. Конец эпопеи. Сколько ненависти в перекошенном лице. Вот это правильная эмоция. Она нравилась мне намного больше, чем его лицемерная улыбочка и участливые вопросы о моей маме.

– Скажи, что он по-прежнему останется в совете директоров, но мы пересмотрим политику компании в отношении слияния с нашим филиалом в Венеции.

Зазвонил мой сотовый. Личный. Я бросил взгляд на дисплей и отошел снова к окну.

– Да, Гоша. Надеюсь, ты с новостями.

– Все узнал. Все, что вы просили.

– Мне на мейл сбрось.

– Да, конечно. Мы с Ларисой… мы подумали, что могли бы компенсировать, и в виде подарка…

– Я пока не хочу подарков. Мне нравится тот, что вы уже сделали. Позаботься, чтоб у меня не было проблем и чтоб ее не искали.

– Обязательно.

– Её документы привезешь мне.

– Конечно. Я сделаю все, что вы скажете.

– Выпрыгни из окна.

– Не понял.

– Я пошутил. Иди займись делом.

Пока Марк улаживал нюансы сделки с Берарди, я уже открыл ноут и щелкал по сообщению от Игоря. Не мог справиться с любопытством и злился на себя за это. Бред какой-то. Что в этой девке не так? Почему я думаю о ней? Может, на хер ее вышвырнуть? И тут же внутри поднялся протест. Такой силы, что аж тряхнуло всего. Вышвырну. Потом. Когда надоест.

Увидел ее фото и подался вперед, жадно пожирая взглядом. Красивая. По-настоящему красивая. Я в этом прекрасно разбирался после сотен женщин, прошедших через мою постель. Самых разных мастей и калибров. Ни у одной из них не было лица и ни одна из них не посмела сказать мне «нет».

Каждая черта лица аккуратная, маленькая и глаза в пол-лица. Взгляд глубокий, насыщенный. Не пусто в них. Не щелкают там доллары. Но как говорил мой отец: где не щелкают доллары, там уже нули не вмещаются. Иными суммами все измеряется. Я готов был платить. Много. За то, чтоб рядом оставалась и сказала «да», и еще понимал, что, если не скажет, я ее сломаю. Раскрошу в пыль.

Бросил взгляд вниз на часы. Всего полдня прошло. А мне вдруг ужасно захотелось свою игрушку. Взгляд зацепился за один из снимков. Портрет. Ее лицо крупным планом. Я никогда не видел раньше такого цвета волос. Натурального золотистого цвета. Нетронутого химией. Непроизвольно стиснул пальцы, вспоминая, какие они шелковистые на ощупь. Захотелось пропустить сквозь пальцы, намотать на кулак и потянуть на себя, пристраиваясь сзади, чтобы войти в нее одним толчком поглубже. И тут же волны злости поднялась изнутри – какого хрена я вообще это делаю? Рассматриваю ее.

А еще понимание, что не лгала мне. Не такая она, как остальные, которых поставлял Гоша. Она словно вообще из какого-то иного мира, незнакомого мне совершенно. Он разве существует на самом деле? Я привык к разному виду дерьма, которое прячется под шикарной внешностью, как под оберткой. Но дернешь верхний слой, и завоняет гнилью. Привык читать людские мысли лишь по одному взгляду или понимать с нескольких слов, что из себя представляет собеседник. А на ее снимки смотрел и ни черта подобного не видел. Вот она на мосту идет по парапету с шариками в руках, на другом фото серьезная смотрит в окно, а волосы в косы заплетены и платье длинное ниже колен. Ничего вызывающего. Девушка из другого измерения. И в то же время красота эта ее слишком яркая и одновременно нежная. Представил ее в дорогих брендовых шмотках или в мехах на голое тело, и в паху заныло. Захотелось играть. В нее. Прямо сейчас.

Я листал и листал фото, даже с Берарди не попрощался. Увлекся. Не заметил, как сам улыбаюсь ее фото с подружками. Нет, не в клубе с бокалами спиртного и сигаретами, а на какой-то вылазке у костра. Корчат рожи, перемазанные сажей, сидя на траве перед котелком с кипящей водой. И ни одного фото в трусах и в лифчике или с оголенной грудью, задницей, выпяченным рабочим ртом. Мне даже повеяло запахом дыма и захотелось втянуть этот запах с ее волос. На другом фото она вместе с каким-то ребенком на инвалидном кресле. Я подался вперед, всматриваясь в перекошенное лицо и скрюченные руки мальчика.

«На расчетный счет… Самойлов Дмитрий».

– И кто это?

Голос Марка отвлек от рассматривания снимков.

– Да так. Одна.

– Впервые вижу просто, чтоб рассматривали женщин. Таких…

– Каких? – я откинулся на спинку кресла, глядя на своего помощника и гадая, на каких женщин смотрит он сам. Меня раньше никогда это не интересовало. А сейчас стало любопытно.