скачать книгу бесплатно
Я захлебывалась стонами и всхлипами, а он равнодушно продолжал тащить, не обращая внимания на мои крики.
– Отпусти! Я сама пойду. Отпустииии… мне больно! – кричу и понимаю, что зря. Ему наплевать… а, может, это я всё придумала, и зверь меня не понимает, – Пожалуйста… Я сама.
Волк остановился. Помедлил немного и отпустил, но едва я приподняла голову, зарычал мне в лицо с такой силой, что волосы откинуло назад, как от порыва ветра.
– Я поняла…Хорошо. Я все поняла.
Взгляд пристально-страшный, а ноздри раздуваются, и он словно принюхивается к запаху моей крови, которой залило корсаж платья. Не дыша, поднялась на ноги, не переставая смотреть в жуткие глаза зверя. Он же равнодушно отвернулся, уже уверенный, что я покорно пойду следом.
***
Иду за ним, а по телу все ещё пробегает дрожь ужаса, когда слышу его рычание, но все же иду, сильнее сжимая пальцами кинжал. Если не отпустит, мне придется сражаться с ним… но я уже совершенно не уверена, что выйду из этого боя победительницей. Ему эти удары были, как комариные укусы. Точнее, я уверена в обратном: он перегрызет мне глотку в два счета. Зверь дал мне это понять настолько явно, что у меня не осталось ни малейшего сомнения: когда он захочет, то убьет меня так же быстро и легко, как ломает ветки массивными лапами. Волк плутает между деревьев, иногда бросая на меня взгляды и предостерегая тихим рокотом даже не думать о побеге. Эта тварь умнее, чем я могла себе даже представить… Эта тварь слишком похожа на человека… и от этих мыслей по коже снова ползут мурашки ужаса.
– Отпусти меня! – с рыданием…жалобно. Понимая, что он уводит меня все дальше и дальше в чащу. Мне никогда уже не выйти оттуда самой, и меня никто не найдет здесь. – Пожалуйста. Отпусти. Зачем я тебе?
Не оборачивается, идет вперед, оставляя кровавые следы на снегу, слегка прихрамывая на израненную лапу. Такой огромный и жуткий, что, кажется, даже деревья не шевелят ветвями, когда он проходит мимо. Луна отбрасывает блики на снег, переливаясь искрами-драгоценными камнями, путаясь в его блестящей шерсти.
Я смиренно иду за ним следом, потому что и так слишком далеко зашла и обратно мне не выйти, да и он не даст. Уверенно бежит впереди, уже не оборачиваясь на меня. Знает, что мне некуда деться. Умная тварь. Может быть, он ведет меня к своим, чтобы разделить трапезу. Я где-то читала, что волки живут стаями…Он же волк? Просто огромный и страшный…но волк. Он же не может быть кем-то другим. А там… у озера мне просто показалось. Потому что это слишком страшно, чтобы быть правдой. Если я начну в это верить, то сойду с ума.
Волк остановился у массивной старой ели и потянул ветки, припорошенные снегом, у самого подножия, открывая лаз в глубокую берлогу, больше похожую на медвежью яму. Выжидающе смотрит на меня, а я отрицательно качаю головой, уже не сдерживая слез отчаяния. Мне из нее потом самой ни за что не выбраться.
– НЕТ! Я не полезу туда!
Легкий оскал и шаг ко мне. Заставляя сделать шаг назад.
– Нет!
Но я прекрасно осознавала, насколько беспомощна перед ним…а ещё и то, что моя плоть не жгла зверя. Теперь я совершенно безоружна и слаба, как слепой котенок. Но самое страшное – я не знала, как себя вести. Это не человек. Любое мое движение могло разозлить или раздразнить его, вызвать агрессию, и тогда я умру жуткой мучительной смертью. Как те баорды, которых он жрал при мне живьем. Волк приподнялся на дыбы и столкнул меня в мягкую насыпь из лап елей…Я даже закричать не успела. Тут же вскочила на ноги, оглядываясь по сторонам.
От удивления замерла на секунду – яма не вырыта зверем. В ней явно побывал человек, либо именно человек ее и создал. Она вся выстелена медвежьими шкурами, и на стенах по бокам прибиты железными скобами факелы, а на полу следы от разведенного ранее костра. Да и слишком глубока она для звериного пристанища. Волк все ещё смотрел на меня сверху, а потом потянул за ветки, закрывая лаз. Он ушел…не знаю, стало ли мне от этого легче или ещё страшнее.
Я медленно опустилась на шкуры, кутаясь в разодранный плащ и чувствуя, как дрожу то ли от пережитого ужаса, то ли от холода.
***
Не помню, как долго просидела там одна. Сквозь толстые лапы ели дневной свет почти не пробивался, и я, скорее, угадывала время суток, чем видела. Страх сменило какое-то оцепенение и прострация. Мой мозг отказывался что-либо воспринимать. У меня не было ни малейшего плана, как отсюда выбраться. Я пыталась. И ползти по стене, и натаскать шкур, складывая одну на другую, и бросить ветки, но только ободрала руки о мерзлую землю и выбилась из сил. Ближе к ночи мною овладело отчаяние. Я вздрагивала от каждого шороха наверху, от завывания ветра. Меня пугала каждая тень на стене и шелест падающего снега. Наверное, именно так люди сходят с ума – от безысходности и понимания, что к ним подкрадывается смерть, и самое страшное – у нее нет лица, нет оскала зверя…у нее даже нет запаха, она соткана из тишины и холода. Из полнейшего, ужасающего одиночества. Я бы кричала, но кто меня услышит здесь? А если и услышат, то это может быть кто угодно. Я слишком измотана и беспомощна сейчас. Надо немного поспать, набраться сил и потом думать, как выбираться отсюда. Должен быть выход. Он всегда есть. Так учил меня отец. Од Первый не верил в безвыходные ситуации. Говорил, что так считают лишь безмозглые идиоты или лентяи. Но я сейчас мало походила на велиарию Валласа, да и на воина тоже. В разодранной грязной одежде, израненная и замерзшая, я была просто женщиной. Слабой и испуганной. Загнанной в ловушку ужасным зверем, которому место только в легендах и поверьях лассаров.
***
Я замерзала и мне уже хотелось, чтобы он вернулся обратно. Пусть вернется и сожрет меня. Так будет правильно. Так, видимо, и должно было быть. Но волк не возвращался, а я лежала под шкурами и дрожала от холода и от паники. Когда совсем стемнело, я провалилась в сон. Тревожный, полный обрывочных кошмаров. Мне чудились тени, оскаленные пасти волков, жуткое лицо баордки, ее голос, с шипением выносящий мне приговор. Я просыпалась и мне хотелось кричать, но я боялась, что меня могут услышать. Те жуткие тени без плоти.
Ближе к вечеру я подумала о том, что могу обрезать волосы и сплести из них веревку. Может быть, именно так мне удастся выбраться из ямы. Но когда отрезала первую прядь, вернулся волк.
Вернулся неожиданно. Мягко спрыгнул вниз и опалил мне лицо горячим дыханием, заставив вскочить на шкурах и вжаться в стену, силясь разглядеть силуэт чудовища, склонившегося надо мной. От него пахло зверем и легким дымком от костра. Но именно с его появлением мне перестало казаться, что ко мне подкрадывается смерть. Может быть, потому что он сам и был ее олицетворением во плоти. Он тихо зарычал, глядя на кинжал в моих руках, и я медленно разжала пальцы. Красная прядь упала на пол, и волк склонил к ней морду, обнюхивая, а потом снова посмотрел на меня, заставляя поежиться и стиснуть пальцы в кулаки.
Зверь швырнул мне в ноги какой-то сверток и выжидающе уставился на меня в темноте. Развернув тряпку, я обнаружила две фляги, мясо, завернутое в бумагу, и кожаную сумочку с кресалом, кремнием, льняным трутом и обрывками старых тряпок.
Ледяными пальцами довольно трудно разжигать огонь, и мне это удалось далеко не сразу, но, когда удалось, я вскрикнула от радости.
В яме стало светло, и я протянула руки к костру, согревая окоченевшие, ободранные пальцы. Волк просто наблюдал за мной. Не шевелясь. Словно статуя с пристальным взглядом убийцы. Возможно он мне не доверял так же, как и я ему.
В одной из фляг оказался дамас, а в бумаге прожаренные куски свинины. Я совершенно не представляла, где он все это достал. Возможно, напал на кого-то из дозорных. На кресале я видела герб дас Даалов. Но мне сейчас было все равно. Я слишком проголодалась и замерзла, чтобы задумываться, кого сожрал этот зверь, чтобы принести мне поесть. Но сам факт, что он это сделал, вводил в ступор и подтверждал мысли о том, что это не просто волк. Только задумываться сейчас об этом не хотелось.
Когда откусила мясо, застонав от наслаждения, бросила взгляд на хищника, продолжавшего смотреть на меня, и швырнула и ему кусок. Но он даже не шелохнулся. Мне показалось, что если бы он мог смеяться, то в этот момент, наверняка бы, оскалился в ухмылке.
– Не ешь свинину? Человечина вкуснее? Ну и не надо. Мне больше достанется. Или ты уже наелся? Разодрал того несчастного, у которого отобрал все это? Что смотришь на меня? Думаешь я сошла с ума?
Не знаю, почему я с ним разговаривала…наверное, это помогало мне не бояться его до истерической паники. Я отпила дамас и, глотнув воздух широко раскрытым ртом, с наслаждением почувствовала, как по телу разливается тепло. Вместе с ним приходило странное спокойствие. Если я все ещё жива, значит, мне пока везет. Несколько глотков дамаса добавили храбрости, и я опять заговорила со зверем.
– Если ты решил меня съесть, сделай это когда я усну, хорошо? И сделай это быстро. После твоих когтей всё так болит и жжет. Надеюсь ты знаешь, что такое милосердие.
Волк пошевелил ушами и шагнул ко мне, а я, расплескав дамас, снова вжалась в стену, бросая взгляды на кинжал. Волк приблизился настолько, что теперь опять ощущался его едкий звериный запах, от которого вставал дыбом каждый волосок на теле. Склонил голову и провел языком по моим ранам на груди, а я коротко всхлипывала, и от ожидания, что раздерет на ошметки, свело судорогой всё тело…но он не тронул, а раны перестали саднить и печь. Опустил морду ещё ниже и ткнулся ею в мои израненные пальцы. Лизнул шершавым языком… а я замерла, тяжело дыша и стараясь не дрожать.
Говорят, что страх вызывает всплеск адреналина, и звери его чувствуют. Если жертва боится, ее непременно сожрут или покусают. Но волк всего лишь зализывал ссадины на моих пальцах. А я, застыв, смотрела на его огромную голову – кое-где запеклась кровь, и просвечивали рваные раны. Он улегся рядом, согревая меня своим жаром и показывая всем видом, что не тронет. Снова бросила взгляд на кинжал…но желания убить волка уже не возникло.
– Не знаю, зачем ты это делаешь…понятия не имею. Но я не смогу вечно сидеть в этой яме. Рано или поздно тебе придется или отпустить меня, или…
Зверь приподнял голову и положил ее ко мне на колени, прикрывая глаза. Осеклась, вглядываясь в страшную морду. Странное ощущение, когда монстр проявляет своеобразную ласку. А ведь он уже дважды спас мне жизнь. И оба раза он вполне мог убить меня, но не сделал этого. Говорят, у каждого человека есть свой хранитель души…кто знает, может быть, это мой собственный. Пусть я никогда в это не верила, но сейчас мне хотелось верить…потому что иначе можно сойти с ума.
Тронула холку пальцами, слегка поглаживая…и волк повернул голову набок, подставляясь под ладони, которые окрасились его кровью. Вспомнила, как его грызли другие волки, и как я сама полосовала его кинжалом…наверное, этому чудовищу всё ещё больно.
Я протянула руку, чтобы посмотреть, насколько глубока его рана на шее, но он оскалился и дернул головой.
– Тшшшш…я только посмотрю. Я не сделаю тебе больно. Ты всегда можешь меня сожрать, если тебе не понравится.
Опять это странное чувство, что он понимает каждое мое слово. Снова протянула руку, касаясь шеи, раздвигая шерсть. Переводя взгляд на сверкающие глаза зверя и снова на рану. Глубокая с раздвинутыми рваными краями, обнажающими мясо и мышцы. Я оторвала от подола платья полоску шелка, намочила ее в дамасе и приложила к ране, промокая ее, дезинфицируя. Зверь не шевелился, позволяя мне вытирать кровь с его морды, шеи, массивной груди. Промыв раны, я завязала ему перебитую лапу, и сама легла на шкуры рядом. Не знаю, зачем я была нужна этому зверю…но он явно не собирался меня убивать или причинить мне вред. Поистине, не знаешь где дремлет настоящее добро…и что есть зло в этом мире. Возможно, я никогда этого и не узнаю.
Среди ночи проснулась от холода и от того, что поняла, я снова здесь одна. Волк ушел, а костер и факелы давно погасли. Вернулось чувство страха. И опять эта ужасающая тишина, от которой кровь стынет в жилах. Почему-то именно в тишине слышно, как оживают самые потаенные страхи. Мне начало казаться, что я слышу шорохи и треск веток. А потом по стенам поползли тени, они двигались очень медленно…подбираясь к моим ногам, и от ледяного холода стало больно сделать вздох, изо рта вырывались клубы пара. Мне казалось, что эти тени пришли за мной, чтобы утянуть в самое пекло. Не знаю, как, но я выбралась из ямы и теперь бежала по лесу, натыкаясь на деревья. Они словно вырастали из-под земли, окружая меня в плотное кольцо, мешая бежать, стискивая ледяными стволами, царапая ветвями. Уханье совы заставляет вздрагивать от ужаса и оглядываться по сторонам…или это лес вращается вокруг меня, а я стою на месте, не зная куда бежать. И тени выходят ко мне из темноты, приобретая очертания всех тех, кто погиб из-за меня. Они тянут ко мне руки и стонут мое имя…они проклинают меня с того света за то, что я погубила их.
Я опять бежала и кричала, но не слышала своего голоса, он застревал в самом горле. Точно знала, что они ползут следом. Чудовищными змеями по белому снегу. Их тела, которые раскачивались на веревках или гнили на кольях.
Споткнулась и упала на что-то холодное, приподняла голову и увидела мертвого Аниса – он смотрел на меня белыми глазницами, как у баордки, его губы шевелились, и я услышала жуткий голос мадоры: «проклятаааа…ты проклятааа…это ты виновата»…изо рта Аниса выползла черная змея и начала оплетать мои руки, как веревка. От ужаса я кричала и рыдала в голос…но я по-прежнему не слышала ничего, кроме шипения змеи… и это она теперь произносила «проклятая ниада…проклятая сука».
Вскочила на шкурах, тяжело дыша и рыдая. Все ещё пребывая в кошмаре. А в висках пульсирует голос «это ты виновата…ты …ты…ты».
Дернулась, когда в яму запрыгнул волк. Он сел возле меня, а я сама не поняла, как обхватила его за массивную шею, зарылась лицом в жесткую шерсть и зарыдала.
Шершавый язык чудовища собирал слезы с моих щёк, а я сильнее цеплялась за его шерсть и плакала навзрыд.
Потом я лежала на шкурах, глядя в темноту, и не могла уснуть. Я боялась, что он снова уйдет, и меня снова будут мучать кошмары. Почему-то рядом с ним мне не было так жутко. Может быть, потому что он и сам был частью нескончаемого кошмара и отгонял других тварей, менее сильных, чем он. Только щёки всё ещё были влажными то ли от слез, то ли после того как он облизал мое лицо. Почувствовала, как волк встал на лапы, и в отчаянии обхватив его за массивную шею, прошептала:
– Не уходи…пожалуйста. Мне так страшно оставаться одной.
И он не ушел. Улегся рядом со мной, согревая горячим телом. Я снова погрузилась в тревожный сон, все ещё продолжая обнимать зверя за шею.
Но утром, когда я резко поднялась на шкурах, услышав ржание лошадей и топот копыт, его опять не оказалось рядом… Голоса. Много голосов. Опять на валласском.
А потом до меня донесся голос, от которого по всему телу пошли мурашки, а сердце забилось в горле с такой силой, что я начала задыхаться.
Резко выдохнула и сцепила пальцы…а вот и смерть пришла за мной.
Глава третья. Дали. Лори
Я хлебала бульон, отрывая куски мяса зубами и запивая дамасом.
Поглядывала, как пленная дергает связанными руками и смотрит на меня украдкой. Забавная. Давно не видела аристократок. Уже и забыть успела, как сама носила такие платья, как мне укладывали волосы, и как пахла душистым мылом из ягод и трав. Картинки из прошлой жизни…Мне уже казалось, ее и не было. Да и к черту её! Не про меня это было.
А девчонка не бесхребетная овца. Вроде и боится, но огрызается и не подпускает к себе никого. Мужики на нее слюной изошлись. Никогда таких не видали. Для них она как само божество. Даже вот такая, в рваном платье, испачканном кровью ее людей и с растрепанными каштановыми волосами. Красивая. Той красотой, к которой никто из этих простолюдинов не привык, а некоторые и не видели никогда. Меня эта красота и завораживала, и бесила. Словно в глаза мне тыкала тем, чего я лишилась. Не зависть, нет. Я давно срослась с доспехами и оружием, а именно воспоминания и осознание, что вот эта сука – Одова будущая жена. Значит, такое же отродье, как и все лассарские псины.
Девчонка судорожно сглотнула, когда я откусила мясо и усмехнулась, у нее громко заурчало в животе. Запах жареной курицы кого угодно сведет с ума, а они с утра ничего не ели.
Молчит. Есть не просит. Вообще ничего не просит. Гордая. Велиария как никак…Боится до паники, но держит себя в руках. Взгляды на меня настороженно-презрительные бросает и дергает связанными руками.
Я тоже была такой вот настороженной, верила во что-то… когда. Впрочем, меня не пощадили, да и кормить не собирались, как и многих из тех, кто умер с голода в тесных, набитых рабами клетках. Так что это не плен здесь, а сказка, девочка.
Резко встала с табурета, и она тут же быстро отползла назад.
Я наклонилась к ней, поигрывая перед фарфоровым, бледным личиком острым кинжалом, глядя, как она вздрогнула. Одним взмахом распорола веревки на ее запястьях.
– Голодная? На …поешь.
Поставила ей на колени миску с бульоном и мясом. Не оборачиваясь, вернулась к столу, вонзила кинжал в хлеб и, отрезав кусок, бросила рядом с ней на ковер.
– Носом не верти. Другого нет и не будет.
***
Я прикрыла глаза, сдерживая тошноту, подкатывавшую к горлу каждый раз при взгляде на эту женщину. Мне казалось, что это я откусываю куски от сочного мяса, я его глотаю, но вместо насыщения ощущаю только злость и бессилие. Я не чувствую его вкуса, лишь запах, манящий, изысканный. О, Иллин, как давно я не ела мясо! Как давно я не пробовала что-то, хотя бы отдаленно похожее на еду, которой наслаждались эти простолюдины здесь. В голодное время узнаешь цену даже черствому хлебу. Дас Туарнам наглядно показали, что такое нищета, и научили ценить любую пищу.
Веревки стягивают запястье, натирая кожу, нужно отвлечься на эту боль, чтобы не думать о голоде. О том, как раздирает он горло, заставляя глотать слюну и ненавидеть женщину за столом, бросающую насмешливые взгляды в мою сторону.
Она не просто главная у них, все эти мужчины боятся ее. Боятся панически, до абсурдной дрожи. Их страх витает в воздухе, вызывая желание узнать, кто же эта Далия, так они называли ее. Женщина в мужской одежде и с мужскими повадками, с хриплым голосом и слишком циничной для девушки улыбкой. Мы всегда боимся того, чего не понимаем, и я её боялась. Не знала, чего ожидать.
Едва не вскрикнула, когда она повела кинжалом перед самым лицом, только плотнее стиснула зубы и посмотрела прямо ей в глаза. А в них ветра гуляют тёмные, страшные, подобные тем, что с легкостью поднимают деревья в воздух, разрушают дома и храмы. Такие ветра, как говорил наш астрель, предвестники самого Саанана.
Разрезала веревки, и от облегчения у меня невольно брызнули слезы из глаз. Растираю запястья, мысленно кляня себя саму за эту слабость. Возвращаясь с охоты, Лу всегда говорил о том, что нельзя показывать зверю свой страх. Можно выказать ему уважение. Можно отступить назад, сложить лук и стрелы. Но никогда не показать ему, что ты его боишься. И сейчас у меня было ощущение, что рядом со мной такой же зверь, хищник, которому нельзя ни в коем случае позволить увидеть свою слабость.
– Голодная? На …поешь.
– Носом не верти. Другого нет и не будет.
Знала бы она, что для меня эта миска сродни золотой чаше на алтаре в храме Иллина. Руки задрожали от желания впиться, подобно ей, зубами в источающий божественный аромат кусок мяса. Пока она не кинула на пол хлеб. Словно собаке. Я сцепила пальцы вместе и вскинула голову, она наблюдает за мной с какой-то странной усмешкой, уверенная, что я не откажусь от еды.
– Я хочу знать, почему меня похитили? С какой целью?
***
Я рассматривала ее глаза. Интересные. Светло-карие и блестят то ли от слез, то ли лихорадит ее от голода. Грудь бешено вздымается, и порванный рукав плечо обнажил. Округлое, матовое, нежное. Невольно в вырез посмотрела и почувствовала прилив возбуждения. Грудь у нее маленькая, но полная, корсетом приподнята. Если дернуть материю вниз…Я перевела взгляд на ее руки. Пальцы тонкие стиснула и на еду старается не смотреть, а я ее голод в глазах вижу. Знаю, как они сверкают, когда не ел довольно долго, когда тело свои правила диктует, загрызая и гордость, и силу воли. Мне это чувство знакомо. Только я уже давно свободная, я делаю то, что хочу, а она ещё в своем велиарском мирке живет с запретами, этикетом…честью. Бесполезное слово в отношении лассаров.
Я ногу на табурет поставила, отпивая из фляги ещё один глоток дамаса. В голове слегка затуманилось, разморило меня после гонки и холода. Устали мы за эти дни.
– Знаешь, что обычно делают с пленными? Слышала? Папа или брат рассказывали тебе, зачем берут женщин в плен?
Подбросила кинжал и поймала за лезвие. Мне нравилось, что она боится. Пусть боится. Маленькая сучка, невеста Ода Первого. Интересно, он ее уже пользовал или берег для первой брачной ночи? Может, нарушить свои правила и испортить ее до того, как ему продам? Пусть прочувствует, каково это…когда любимого человека раздирают на части, а ты ничего не можешь сделать. Могла б – я б всю его семью у него на глазах вырезала. Впрочем, все ещё впереди.
***
По спине страх мурашками пополз, заставив поежиться и стиснуть пальцы сильнее. Потому что, да, я догадывалась. В нашем замке жила одна служанка, побывавшая в плену…И самым страшным было не то, что с ней сделали там, а то, как встретили дома. К собакам и то относились лучше.
Говорят, что Иллин сотворил людей по подобию своему. В таком случае, какой был смысл молиться тому, кто вместо того, чтобы помочь человеку выйти из грязи, предпочитает окунать его всё глубже в нее?
Тут же одёрнула себя, главное – не опустить глаза, несмотря на то, что очень сложно сидеть вот так перед ней, под ее насмешливым взглядом, на холодном полу, чувствуя, как пробирает дрожь от голода.
– В таком случае, вам сильно не повезло взять в плен всего двух.
***
Я смотрела, как она пренебрежительно глянула на кусок хлеба, и внутри поднималась волна ярости. В две секунды преодолела расстояние между нами и за шкирку подняла со шкур:
– Да что ты знаешь о плене? Что ты вообще можешь знать о том, насколько нам сейчас повезло? У многих в плену твоего проклятого жениха не то что хлеба не было, а воду из грязных луж хлебали и молились на небо, чтоб дождь полил.
***
О, она могла бы мне не рассказывать о моем женихе…Знала бы она, что он был проклят так же и мной. Бессердечное чудовище в обличье человека, которого ненавидели практически все, а остальные трусливо боялись. Хотя разве не я сама согласилась на его унизительное предложение стать женой, точно так же трусливо испугавшись за себя и своих родных? И разве можно оправдать торговлю собственным достоинством даже с целью накормить сотни людей?
Но той, что с такой яростью сейчас удерживала меня, необязательно было знать это. Я вскинула голову вверх, глядя в сузившиеся глаза:
– Позиция слабых – истово молиться кому-то там на небесах, вместо того, чтобы взять в руки свою судьбу
***
Я смотрела в карие глаза велеарии и чувствовала, как по телу проходят разряды неудержимой ярости. Вспышками картины из прошлого, и свист хлыста в ушах и звук раздираемой одежды, вопли…дикие вопли, которые снятся по ночам. Мои вопли. Какого Саанана я церемонюсь с этой лассарской тварью, которая с пренебрежением смотрит на наш хлеб? Каждое зерно стоило чьей – то жизни и чьей-то крови.
– У тебя есть выбор. Единственный выбор на данный момент и от него зависит, в каком состоянии тебя получит твой будущий супруг.
Я толкнула ее на колени и за затылок ткнула лицом к хлебу.
– Ешь! Давай! С пола! Нам этот хлеб кровью доставался, не то что твоему папочке и жениху. Ешь! И, может быть, ты сегодня не узнаешь, что означает позиция сильных и слабых… в этом месте.
***
О, Иллин, за какие грехи ты позволяешь мне так страдать и унижаться? Какие мои мысли показались тебе недостойными в моей беззаботной прежней жизни, что ты решил наказать меня таким жестоким способом? Я уже сомневаюсь, что ты вообще существуешь…Я перестаю верить, с каждым днём все больше и больше склоняясь к мысли, что только Саанан и правит в этом проклятом мире лжи и предательств. Всхлипнула от неожиданности, упав коленями на ковер, пока она сжимала сильными пальцами мою шею. Я схватила дрожащей ладонью хлеб и поднесла ко рту, невольно глубоко вдохнув его запах. Вспомнилось, как недавно кухарка испекла булку и траурным тоном объявила, что это были последние остатки муки, а, значит, хлеба мы не попробуем до лучших времен. Ослабевшая от голода она его уронила на пол, подавая на стол. Всплеснула руками и жалобно заплакала, присев на корточки перед ним. Тогда отец молча встал, поднял с пола, положил на стол и с невозмутимым видом начал резать его на тонкие куски. Видит Иллин, тогда нам казалось, мы не ели ничего вкуснее этого грязного хлеба. Но сейчас…сейчас подчиниться ей означало унизиться снова. А я слишком устала от собственного унижения, хотя и понимала умом, что Далия права. Что мне следует поесть, чтобы суметь дождаться своего освобождения.
– Я очень ценю вашу заботу о себе и о моем женихе. Но я действительно не голодна.
Раскрошить руками хлеб, инстинктивно сжимаясь в ожидании ее реакции.
***
