скачать книгу бесплатно
Очерки истории российской символики. От тамги до символов государственного суверенитета
Надежда Александровна Соболева
Книга посвящена российской государственной символике. В ней исследуются официальные знаки власти на разных этапах развития отечественной государственности. Анализируя малоиспользуемые в научных исторических трудах монеты, печати, геральдические эмблемы, автор прослеживает неотраженный в письменных источниках сложный путь становления символов российского суверенитета: герба, флага, гимна. В форме очерков воссоздается история властных атрибутов, их трансформация в общегосударственные эмблемы на протяжении столетий. Впервые излагается подробная история российского государственного флага в контексте развития знамен и флагов Европы и в соответствии с общественной событийностью в России. Приводятся новые архивные данные о становлении государственных гимнов Отечества.
Надежда Александровна Соболева
Очерки истории российской символики: От тамги до символов государственного суверенитета
Посвящается моему мужу Владимиру Карповичу Частных
От автора
В течение трех десятилетий темой моих научных изысканий является российская символика. Она вписывается в контекст исследований по ряду вспомогательных исторических дисциплин: нумизматики, сфрагистики, геральдики, изучением предмета которых я занимаюсь со времени окончания учебы на историческом факультете МГУ.
Монетам, печатям, гербам посвящены отдельные книги. Однако ряд вопросов, имеющих существенное значение для обоснования моей авторской позиции, изложен на страницах научных журналов и сборников статей. Некоторые из них ввиду небольшой тиражности малодоступны читателю. Поэтому я с благодарностью приняла представившуюся возможность издать публиковавшиеся ранее статьи отдельной книгой. Подобный принцип публикации в виде самостоятельного труда статей, написанных по одной большой теме, широко распространен в западноевропейской историографии, а в последнее время он все чаще применяется и в отечественных научных изданиях.
В данной книге речь идет о государственной символике России. Российская государственная символика находится в ряду тех вопросов, которые еще недавно казались малозначащими для научного осмысления и не вызывали особого интереса в обществе. Однако в последние полтора десятилетия на фоне возросшего интереса к символам, эмблемам и прежде всего к гербам, который можно объяснить возрождением многих исторических традиций, институтов и понятий, знаки, олицетворяющие российскую государственность, становятся приоритетнейшими. Для исследователей это обусловливает необходимость объяснения гражданам нашего Отечества смысла исторической и политической целесообразности тех или иных знаков государственного суверенитета, дважды в течение одного столетия подвергшихся изменению в соответствии со сменой политических реалий.
Герб, флаг и гимн новой России, несмотря на то что в декабре 2000 г. они утверждены законодательным путем, все еще неоднозначно оцениваются обществом, являясь предметом дискуссий, а иногда и более серьезных противостояний.
Одной из причин подобного неадекватного отношения к символам суверенитета своей страны является недостаточное знакомство граждан с их историей. До недавнего времени в историографии существовали лишь самые общие сведения о государственной символике нашего Отечества, начиная с зарождения российской государственности. Этот феномен объясняется прерывистым характером русской истории, не дающим возможности нарисовать реальную картину эволюции и использования носителями власти атрибутов этой власти, проанализировать их символику, определить степень традиционности, исконности, заимствований. И письменные источники, отчасти по этой причине, скупо освещают историю отечественной властной атрибутики. Недостаток достоверных данных, с одной стороны, обусловил отсутствие каких-либо серьезных сведений о возникновении государственных эмблем в трудах крупных российских историков (С. М. Соловьева, В. О. Ключевского), с другой – способствовал рождению различных мифов, субъективных трактовок непроверенных источниковедческих фактов. К последним относится, например, осторожное высказывание В. Н. Татищева двухсотпятидесятилетней давности о заимствовании великим князем Московским Иваном III Васильевичем государственного герба у Византии в результате его женитьбы на Софье Палеолог. В XIX в. существовала также версия, что племянница последнего византийского императора привезла в Россию и другой символ – Драконоборца. Прошло 200–250 лет со времени появления подобных версий; исследователями последующих поколений, казалось бы, опровергнуты многие суждения, высказанные на заре становления исторической науки, причем к мнениям российских историков присоединились и зарубежные исследователи, однако «традиции» оказались хоть и неисторичными, но живучими.
Непрофессиональные суждения высказываются в литературе также о советских государственных эмблемах, насчет происхождения которых в настоящее время существует много экзотических версий.
Явная недостаточность письменных данных о символах российской государственности способствует поиску дополнительных источников для их воссоздания. К счастью, в XX столетии большие успехи сделало источниковедение. Такие замечательные ученые, как Н. П. Лихачев, Н. П. Кондаков, Я. И. Смирнов, А. В. Орешников и другие, вводя разноплановые источники (вещественные, изобразительные) в свои исследования, способствовали развитию специальных исторических дисциплин: геральдики, сфрагистики, нумизматики, которые, в свою очередь, обогатили наши представления о символах и атрибутах власти, их значимости в контексте эволюции российской государственности.
Деятельность ученых начала XX в. в исследовании источников продолжили советские археологи, нумизматы, специалисты в области вспомогательных исторических дисциплин.
Источниковедческий опыт предшественников и коллег оказался для меня своеобразной путеводной звездой в работе над малоизученными историческими памятниками, какими еще 30 лет тому назад были гербы. Исследование территориальных, прежде всего городских, гербов Российской империи с последующей защитой докторской диссертации по геральдике – первой в России по этой дисциплине, явилось, как теперь говорят, прорывом в мир государственных символов, ибо с полным правом городские гербы Российской империи можно назвать государственными знаками. Во-первых, в России они возникли в XVIII–XIX вв. под эгидой верховной власти и подобно прочей государственной символике оформлялись законодательно. Их описание вносилось в Полное собрание законов Российской империи. Во-вторых, бесспорна близость художественного оформления многих городских гербов и других символов государственной власти. В обоих случаях заметна идеологизированность символики. В-третьих, в городской символике среди явных атрибутов самодержавия присутствуют и индивидуальные черты города, местности, их «особности», составляющие непередаваемую индивидуальность, красоту этих сторон жизни России, что, бесспорно, пробуждает патриотические чувства, как и главные символы страны, символы ее государственного суверенитета.
Институт городского герба, существовавший в Российской империи, был воссоздан на основе источниковедческих методик, которые не только включали построение художественного гербового ряда, но и предусматривали соотношение его с печатями, монетами, знаменами, предметами мелкой пластики и т. д. разных эпох. Последние составили целый комплекс вещественных источников, который вкупе с обнаруженными архивными документами, законодательными актами, литературными и лингвистическими памятниками позволил скорректировать уже известные факты, но в основном – по-новому подойти к изучению российских городских гербов, сравнив их с подобными же памятниками Западной Европы.
Думается, что, используя уже опробованную методику исследования, можно подойти и к трактовке проблем российской символики разных хронологических периодов – от эпохи Древнерусского государства до современности. «В первом приближении», ибо вопрос многоаспектен и неисчерпаем, подобный подход продемонстрирован в публикуемой книге.
Сравнительный анализ комплекса вещественных и письменных источников, параллелизм истолкования памятников материальной культуры Руси и соседних стран позволяет выделить основные вехи процесса складывания официальной символики в соответствии с государственными теориями власти. Государственная символика, таким образом, включается в контекст изучения властных идей и функционирования власти. Это научно и серьезно. Однако все, что касается гербов, символов, покрыто еще флером романтики, таинственности, волнующей неизвестности… Поэтому геральдический феномен являлся таким привлекательным для целого ряда людей, которых в силу глубокой эрудиции всегда интересовали мои «геральдические творения», хотя собственные их занятия были далеки от романтики. К таким людям я отношу проф. В. И. Бовыкина, чл. – корр. АН В. Т. Пашуто, акад. И. Д. Ковальченко, П. В. Волобуева, В. В. Седова. Они всегда с неподдельным вниманием открывали подаренные мною книги, посвященные гербам и печатям.
Не могу не выразить искреннюю признательность членам Федерального экспертного совета Министерства образования РФ, где в секции обществоведческого образования под председательством проф. С. И. Козленко обсуждалась на предмет присуждения ей грифа МО РФ моя книга «Российская государственная символика. История и современность», выпущенная издательством «Владос» дважды – в 2002 и 2003 гг. – в серии «Библиотека для учителя». В рецензировании книги приняли участие люди, на практике использующие содержащийся в ней материал: М. Ю. Брандт – зам. главного редактора журнала «Преподавание истории и обществознания в школе», А. Э. Безносов – учитель обществоведения Пироговской школы, О. Н. Мельникова – учитель школы № 788 г. Москвы. Буквально музыкой звучали для меня слова протокола в адрес обсуждаемого школьного пособия: «… представленные материалы особенно актуальны в условиях усиления внимания к истории государственной символики России, изучение которой является составной частью работы по патриотическому, гражданскому воспитанию учащихся». Это действительно вдохновляющая на исследовательскую работу оценка авторского труда.
Я высоко ценю высказанные в мой адрес как исследователя российской символики, и геральдики в частности, слова моих коллег из Австрии, Финляндии, Польши, Чехии, Словакии, а также – персонально Э. Римши из Литвы, Т. Пумпуриньша из Латвии, М. Елинской из Белоруссии.
До конца моих дней я сохраню память о людях, которые не только поддерживали меня морально на протяжении моего длительного научного пути, но и верили в меня, когда на этом пути возникали преграды. Это незабвенные Г. К. Вагнер, С. А. Янина, Б. Г. Литвак, В. М. Потин.
Было бы неблагодарным с моей стороны не упомянуть в данной, в какой-то мере итоговой, книге те места, где проводилась моя эвристическая работа: архивы, библиотеки, музеи, а также академические журналы, которые печатали мои начальные труды по названной проблематике и, к счастью, печатают до сих пор. Я благодарю архивы и сотрудников РГИА, РГАДА и лично И. А. Балакаеву, ГАРФ и лично С. В. Сомонову, Отдел рукописей РГБ и лично И. В. Левочкина, Отдел письменных источников ГИМа, Музей Гознака, моих дорогих коллег из отделов нумизматики Гос. Эрмитажа, Гос. Исторического музея, Музея современной истории. Самой искренней признательности с моей стороны заслуживают сотрудники читальных залов: 1-го зала РГБ, 2-го зала ГПИБ, кабинета истории ФБ ИНИОН, а также библиотек ИРИ РАН, ИА РАН.
Я благодарю журнал «Вопросы истории» и лично И. В. Созина, редакцию «Отечественной истории» за многолетнее предоставление страниц этих журналов новейшим моим работам. Благодарю д. и. н. А. Я. Дегтярева, который помог в непростых для меня обстоятельствах издать брошюру «История герба Москвы».
Наконец, сердечно благодарю научные фонды, и прежде всего РГНФ, за финансовую помощь в издании данной книги, благодарю издательство «Языки славянских культур», взявшееся за ее публикацию, и сотрудников этого издательства за бесспорный профессионализм и доброжелательность.
Все эти люди, целые коллективы, среди которых, конечно же, и коллектив ИРИ РАН, где я работаю половину своей жизни, не только помогали мне в моем труде, но и понимали меня, а, как известно, когда тебя понимают – это счастье.
I. Начало Российской государственной символики
Знак Рюриковичей в контексте проблемы «Русь и евразийская идея»[1 - Опубл.: Хранитель. Исследователь. Учитель: К 85-летию В. М. Потина: Сб. научных статей. СПб.: Изд-во Государственного Эрмитажа, 2005. С. 33–68.]
Два столетия древнейшие русские монеты находятся «в разработке» у ученых. Создан сводный каталог первых русских монет, проведена детальная классификация златников и сребреников, определены хронологические рамки их выпуска. Многие вопросы, касающиеся первого русского чекана, можно считать закрытыми. В обобщающем труде, появившемся к тысячелетнему юбилею начала русской монетной чеканки, подведены итоги изучения древнерусских золотых и серебряных монет X – начала XI в. и определена их многоаспектная значимость в истории отечественной государственности[2 - Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древнейших монет России: Сводный каталог русских монет Х-XI в. Л., 1983.].
Тем не менее остаются белые пятна на, казалось бы, абсолютно затканном полотне истории начальной русской чеканки. Прежде всего речь идет о «загадочном знаке», помещенном сначала на лицевой стороне (согласно И. Г. Спасскому и М. П. Сотниковой), а затем занявшем прочное место на оборотной стороне серебряных древнерусских монет.
С легкой руки Н. М. Карамзина, описывавшего сребреники Ярослава Владимировича и отметившего на оборотной стороне «в средине надписи знак подобный трезубцу»[3 - Карамзин Н. М. История государства Российского. М., Кн. T. Примеч. 56.], знак под этим названием вошел в историю. В настоящее время эмблема, именуемая трезубцем, приобрела поистине мировое политическое звучание, ибо используется в качестве герба суверенного государства – Республики Украина. Естественно, что новый статус трезубца вызвал и новую волну интереса к нему прежде всего как к политическому знаку, символизировавшему самостоятельность Украинского государства еще в далеком 1917 г. Тогда председатель Центральной рады, крупнейший украинский историк М. С. Грушевский предложил использовать трезубец Киевской Руси как герб Украинской народной республики. Этот «герб Владимира Великого» в начале 1918 г. и был утвержден Радой. И хотя через год его сменил герб Советской Украины с серпом и молотом, по мнению многих украинцев, только трезубец символизировал государственность их земель. Не случайно Тризубом назывался политический журнал украинской эмиграции, издававшийся в 20-е гг. XX в. в Париже, на страницах которого была изложена одна из последних версий исторической значимости фигуры, изображенной на древнерусских монетах, печатях и прочих предметах, бытовавших не только в глубокой древности, но и на протяжении многих столетий на Украине и в России[4 - Що означае собою знак «Тризуба» i звiдки вiн походить (Лист з Берлiна) // Тризуб. Тижневик. Paris. № С. 15–16.]. Политизация «тризуба» в современности так же, как и в первые десятилетия XX в., вызывает к жизни все более оригинальные исследовательские построения, в которых наряду с фантастическими расшифровками трезубца – «знака Рюриковичей» предлагается и вербальное его изменение: вместо «тризуба» – «якорь-крест»[5 - Шаповалов Г. И. Знак Рюриковичей не Тризуб, а якiр-крест // Памъятки Украiни. Киiв, Т. 1; Он же. О символе «якорь-крест» и значении знака Рюриковичей // Византийский Временник. Т. С. 204–210.]. К сожалению, даже в новейших работах эта эмблема по старинке называется гербом и осмысливается в контексте геральдики Киевской Руси Х-XI вв., что выглядит явной архаикой на фоне научных достижений в области семиотики, геральдики, многочисленных трудов о знаках отечественных и зарубежных[6 - См., например, определение понятий «геральдика» и «герб» в статье крупнейшего французского специалиста по геральдике Мишеля Пастуро: Heraldique // Dictionnaire du Moyen Ages. Paris, Р. 664–667: «Геральдика – вспомогательная историческая дисциплина, занимающаяся изучением гербов. Гербы – это цветные эмблемы, принадлежащие индивидууму, династии или некоему коллективу и созданные по определенным правилам, правилам геральдики. Именно эти правила (впрочем, не столь многочисленные и не столь сложные, как обычно считают, основу которых составляет правильное использование цвета) отличают европейскую геральдическую систему от всех остальных эмблематических систем, предшествующих и последующих, военных и гражданских».].
Рис. 1. Изображение «загадочного знака» на монетах Владимира Святославича:
1 – златник; 2 – сребреник I типа; 3 – сребреник II типа
Пожалуй, ни один из исследователей первых русских монет (а именно им принадлежат начальные определения и характеристики «загадочного знака») не оставил этот знак без внимания. Причем классификация монет, датировка всегда были наиболее важными для изучавших их; вопрос же о расшифровке знака играл второстепенную роль. В отдельных работах время от времени обобщались разные мнения о сущности непонятного знака. Одним из первых предпринял подобную попытку автор капитального труда о древнейших русских монетах И. И. Толстой, который посвятил целую главу «разным объяснениям загадочной фигуры на монетах великих князей Киевских»[7 - Толстой И. И. Древнейшие русские монеты великого княжества Киевского. СПб., 1882.]. Он перечислил десяток авторов, подробно изложив аргументы каждого в отношении предлагаемого ими толкования (трезубец, светильник, хоругвь, церковный портал, якорь, птица-ворон, голубь как Святой Дух, верхняя часть византийского скипетра, вид оружия)[8 - Там же. С. 165–182.].
В приложении к главе И. И. Толстой публикует изменившееся мнение А. А. Куника по поводу происхождения «загадочной фигуры»: «Я теперь более, чем в 1861 году, склонен думать, что фигура может быть норманнского происхождения»[9 - Там же. С. 182.]. Однако гораздо важнее замечание Куника о сущности самого знака: он определяет его как «родовое знамя Владимира», выросшее из знака собственности.
С последним выводом Куника согласился и Толстой, добавив, что первоначальная форма знаков собственности изменяется при переходе от одного лица к другому. Очень существенным представляется дальнейшее развитие этой мысли И. И. Толстым: «Изменения эти состоят или в урезке какой-нибудь части основной фигуры, или же в прибавке каких-нибудь украшений; особенно часто замечается прибавка крестов к какой-нибудь части фигуры, причем кресты бывают самой разнообразной формы. То же явление мы замечаем и в нашей загадочной фигуре»[10 - Там же. С. 186.].
Последнее положение Толстого было подхвачено и интерпретировано авторами, писавшими о первых русских монетах и «загадочных знаках» на них. Прежде всего речь может идти об А. В. Орешникове.
Еще в 1915 г. В. К. Трутовский в статье, написанной к 60-летию Орешникова, наряду с самой высокой оценкой трудов последнего в области античной, русской нумизматики, прикладного искусства отмечал особые заслуги Орешникова в исследовании «загадочного знака» златников и сребреников, доказывающем применение его на монетах как родового княжеского знака, идентичного в тот период знаку собственности, но отличающегося от последнего тем, что с небольшими изменениями он передается по наследству, развиваясь от простейшей формы к более сложной[11 - Трутовский В. К. Ученые труды А. В. Орешникова. М., С. 8–9.].
Через несколько десятилетий, в столетний юбилей А. В. Орешникова, знаменитый археолог А. В. Арциховский также поставил в заслугу А. В. Орешникову – «самому крупному из русских нумизматов» – значимость его классификации родовых княжеских знаков, «привязку» их к определенному князю, составление таблицы их вариантов от Владимира Святого до Всеволода III и привлечение для классификации археологического материала. Последнее, как подчеркивал А. В. Арциховский, вывело труды Орешникова за рамки нумизматики; они превратились в необходимые пособия для всех отечественных историков и археологов[12 - Арциховский А. В. Памяти А. В. Орешникова // Нумизматический сборник. Вып. Ч. 1 С. 7–12.].
А. В. Орешников писал о заинтересовавших его знаках древнейших русских монет практически на протяжении всей своей научной деятельности. В 1894 г.[13 - Орешников А. В. (А. О.) Новые материалы по вопросу о загадочных фигурах на древнейших русских монетах // Археологические известия и заметки. № С. 301–311.] он обобщил существующие в литературе мнения о существе «загадочного знака», включив в обозреваемую литературу малоизвестную статью П. Н. Милюкова из Ежегодника французского нумизматического общества «Норманнский знак на монетах Великого княжества Киевского», который увидел в знаке норманнский головной убор. Упоминает Орешников и высказывание Д. Я. Самоквасова, характеризовавшего монетный знак как знак власти и обнаружившего аналогии в навершиях скипетров из скифских царских курганов.
Явное неприятие у Орешникова, пожалуй, вызывает лишь новый взгляд на трезубец И. И. Толстого, предложившего искать аналогии на Востоке: «Вероятнее всего, разрешение загадки придется искать в области восточного орнамента, и некоторые изображения цветка, встречаемые в растительных украшениях восточных рукописей, очень может быть, имеют ближайшее отношение к первому русскому гербу, заимствованному в таком случае с Востока»[14 - Русские древности в памятниках искусства. Вып. I V. С. 172.].
Напротив, близким ему по подходу оказалось предположение вятского статистика П. М. Сорокина. Последний свои наблюдения над знаками обычного права у сохранивших родовой быт современных ему вотяков, при котором изначальную отцовскую простую форму родового знака (метки) сыновья путем прибавления дополнительного элемента превращали в более сложный знак, перенес на знаки первых русских монет. Этнографические наблюдения Сорокина Орешников дополнил сведениями об аналогичных родовых знаках других народов – зырян, лопарей, вогулов и т. д.
Этнографическую схему эволюции «родовых знаков Рюриковичей», о которой Орешников упоминает в своих последующих трудах, фундировали снабженные аналогичными фигурами материальные предметы, из археологических раскопок, прежде всего перстни, подвески, а также печати-буллы[15 - Орешников А. В. Древнейшие русские монеты // Русские монеты до 1547 года. М., 1896 (Репр. М., 1996). С. 1–5; Он же. Материалы к русской сфрагистике // Труды Московского нумизматического общества. М., Т. III. Вып. С. 9–11; Он же. Задачи русской нумизматики древнейшего периода. Симферополь, 1917; Он же. Классификация древнейших русских монет по родовым знакам // Известия АН СССР. Отделение гуманитарных наук. Л., Серия VII. № 2; Он же. Денежные знаки домонгольской Руси. М., 1936.]. В результате А. В. Орешников на основе разработанной им схемы эволюции знаков первых русских монет представил хронологию их выпуска, отличную от ранее предложенной И. И. Толстым. Она не получила поддержки ряда нумизматов, в частности Н. П. Бауэра, который полагал, что датировка Орешниковым древнейших русских монет по знакам не столь эффективна, как соотнесение их с другими монетами кладовых комплексов, в состав которых входили ранние русские монеты, анализ перечеканок и проч.[16 - Бауэр Н. П. Древнерусский чекан конца X и начала XI в. // Известия ГАИМК. Л., Т. V. С. 313–318.]
Неоднозначность оценки нумизматами предложенной Орешниковым хронологии древнейших русских монет не повлияла на утвердившееся в научном мире, во многом благодаря его трудам, восприятие «загадочного знака» как родовой эмблемы Рюриковичей. В книге Н. П. Лихачева, которую А. В. Орешников смог увидеть изданной (2-й выпуск, 1930 г.), автор подчеркнул: «Мы видим, что теория родового знака совершенно упрочилась, разнообразны только толкования его происхождения»[17 - Лихачев Н. П. Материалы для истории византийской и русской сфрагистики // Труды музея палеографии. Л., Вып. С. 56.].
С подобным подходом к вопросу о «загадочном знаке» был согласен и барон М. А. Таубе, опубликовавший в конце 20-30-х гг. несколько работ на тему о трезубце в зарубежных изданиях[18 - Таубе М. А. Загадочный родовой знак семьи Владимира Святого // Сборник, посвященный проф. П. Н. Милюкову. Прага, С. 117–132; Он же. Родовой знак семьи Владимира Святого в его историческом развитии и государственном значении для древней Руси // Владимирский сборник в память 950-летия крещения Руси (988-1938). Белград, С. 89–112.]. Бывший профессор Санкт-Петербургского университета, а в эмиграции – сотрудник Института международного права в Гааге, М. Таубе небезосновательно считал, что разгадка «сфинкса», как называл знак И. И. Толстой, может иметь значение не только для нумизматики и археологии, но и способствовать решению общеисторических проблем, относящихся к раннему периоду существования Древнерусского государства.
Таубе выделил две проблемы, которые в начале исследования «загадочного знака» не были столь очевидными, но к концу 30-х гг. окончательно прояснились, а именно, его значение (in genere) и его изображение (in specie).
В отношении первой особых разногласий не существовало: «загадочный знак» воспринимался как родовой знак дома Рюриковичей. К этому мнению Таубе присоединился: «По вопросу о том, каково было его значение, т. е. к какой категории знаков он относится, мы можем определенно сказать, что он действительно представлял собою родовой знак осевшего в России варяжского княжеского дома, семьи “старого Игоря”»[19 - Таубе М. А. Родовой знак семьи Владимира Святого. С. 104.], возникший в простейшей форме еще в языческие времена.
Отгадки «предметного» прообраза знака не казались автору столь определенными. Он насчитал не менее 40 ученых, которые давали весьма различные толкования «предмета», и в результате выделил 6 тематических разделов, в каждый из которых включал перечень предлагаемых определений (с указанием авторства).
Приведем их в сокращенном виде.
А. Знак как символ государственной власти (трезубец, верхушка византийского скипетра, скифский скипетр, корона).
Б. Знак как церковно-христианская эмблема (трикирий, лабарум, хоругвь, голубь Святого Духа, акакия).
В. Знак как светско-воинская эмблема (якорь, наконечник «франциски», лук со стрелой, норманнский шлем, секира).
Г. Знак как геральдически-нумизматическое изображение (норманнский ворон, генуэзско-литовский «портал»).
Д. Знак как монограмма (руническая, византийская, «украинская»).
Е. Знак как геометрический орнамент (византийского происхождения, восточного типа, славянский, варяжский)[20 - Там же. С. 91–92.].
Сам Таубе считал, что знак in specie не представляет собой никакого предмета реального мира, не соглашался он и с толкованием знака как монограммы. Единственно приемлемым вариантом, по его мнению, являлось определение его как условной геометрической фигуры, орнамента. «Но, – рассуждал Таубе, – если знак Владимирова дома представлял собою не более как известный узор, орнамент, то совершенно ясно, что вопрос о его происхождении сводится к отысканию той художественной среды, в которой был в ходу или мог возникнуть подобный орнамент»[21 - Там же. С. 106.]. Автор обнаружил художественную среду в Скандинавии и нисколько не сомневался, найдя «знаку Рюриковичей» аналогии на «рунических камнях средневековой Швеции», в его шведском происхождении. Исследуя изобразительную форму «загадочного знака», Таубе обнаружил в нем присутствие лилейного «узла», имевшего магическое значение «заговора», привораживания счастья и заклинания зла. С другой стороны, автор признавал, что «знак Рюриковичей» все-таки отличается от скандинавских рун, сохраняя в принципе форму трезубца – «одной из древнейших, широко распространенных в Европе и Азии эмблем власти», а также «заветного символа… известного в обширном регионе действий древних скандинавских викингов».
В результате М. А. Таубе предложил трактовать «загадочную фигуру», широко распространенную в древнерусском быту, как стилизованное изображение морского трезубца – древнейшую эмблему власти, оформленную «в привычных для пришедших в Россию варягов формах рунического орнамента», отражающего магические представления скандинавов[22 - Там же. С. 109–110.]. По мнению Таубе, изначальная характеристика знака не осталась неизменной. Из символа власти и собственности князя он быстро превратился в символ общественно-государственного значения, олицетворяющий единство княжеского рода, единство земли Русской, единство культурное (подразумевается выход этого знака за пределы Русского государства)[23 - Там же. С. 111–112.].
Таубе закрепил уже существовавшее в историографии мнение о скандинавских корнях «загадочного знака». Наряду с подобной интерпретацией не отвергалась и идея полного заимствования всех компонентов начального русского чекана (а следовательно, и «загадочного знака») из Византии. А. В. Орешников, хотя и не акцентировал внимание на «предметности» знака, неоднократно высказывался в пользу его местного, т. е. автохтонного происхождения[24 - См., например, его замечания на сообщение В. К. Трутовского в Московском археологическом обществе «Новый взгляд на происхождение загадочного знака на монетах Св. Владимира» // Древности. Труды императорского Московского археологического общества. М., Т. XVII. С. 121; Орешников А. В. Денежные знаки домонгольской Руси. С. 49.]. Ему следовали и некоторые советские историки, например О. М. Рапов[25 - Рапов О. М. Знаки Рюриковичей и символ сокола // Советская археология (СА). № С. 62–69.].
Создается впечатление, что работы А. В. Орешникова о знаках Рюриковичей явились толчком к изучению их в более широком контексте. Во всяком случае, через четыре года после публикации книги Орешникова «Денежные знаки домонгольской Руси» появилась большая статья будущего академика Б. А. Рыбакова, посвященная княжеским знакам собственности[26 - Рыбаков Б. А. Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси Х-XII вв. // Там же. VI. С. 227–257.]. Она стала настольной книгой для многих поколений археологов и историков, занимающихся изучением ранней истории Русского государства. Рыбаков привлек огромный (прежде всего археологический) материал, несущий знаки собственности русских князей, на основании которого предложил их новую классификацию. Он очертил территориальные и хронологические рамки бытования знаков, проанализировав сферу их использования.
Академик Рыбаков лишь в общих чертах высказался на интересующую нас тему, заметив, что «происхождение начертаний этих знаков до сих пор не выяснено, несмотря на большое количество предложенных решений»[27 - Там же. С. 233.]. Вместе с тем автор отметил близость как по форме, так и по существу знаков Приднепровья и боспорских царских знаков, охарактеризовав этот феномен как «два параллельные по смыслу явления, разделенные семью столетиями». «Генетической связи, за отсутствием промежуточных элементов, наметить нельзя, – пишет далее ученый, – а семантическая налицо. И там и здесь эти знаки являются принадлежностью правящего рода, династии, и там и здесь они видоизменяются, сохраняя общую схему, и там и здесь они существуют с фонемным письмом на правах сохранившегося пережитка более ранних форм письменности…»[28 - Там же. С. 233–234.].
Важным для нашего дальнейшего построения являются два предположения Б. А. Рыбакова. Первое касается находки на верхней Оке и в Приднепровье двух подвесок VI–VII вв. со знаками, близкими к позднейшим знакам Рюриковичей. Ученый назвал эти знаки тамгами, предположив, что они являлись знаками славянских (антских) вождей, однако осторожно заметил, что выводить систему знаков Х-XII вв. из этих тамг хотя и соблазнительно, но «пока неосновательно».
Второе замечание Рыбакова относится к боспорским царским знакам, также тамгообразным. Верхние части некоторых из этих знаков напоминают человека с поднятыми вверх руками или головы рогатых животных. «Может быть, – пишет ученый, – при дальнейшей разработке этой гипотезы и удастся указать прототип для этих знаков, схематизированное изображение какой-нибудь ритуальной сцены с непременным участием коней, сцены, напоминающей известные дакосарматские элементы в русском народном творчестве»[29 - Там же. С. 234.].
Исследование знаков Рюриковичей было продолжено рядом археологов, прежде всего В. Л. Яниным[30 - Янин В. Л. Древнейшая русская печать X в. // Краткие сообщения Института истории материальной культуры (КСИИМК). Вып. С. 39–46; Он же. Княжеские знаки суздальских Рюриковичей // Там же. Вып. С. 3-В данной работе В. Л. Янин обосновывает тезис о личностной характеристике княжеской тамги, существовавшей изначально, лишь позднее приобретшей родовой или территориальный характер (рязанская тамга XIV-XV вв.); Он же. К вопросу о дате Лопастицкого креста // Там же. Вып. С. 31–34; Он же. Актовые печати Древней Руси. Х-XV вв. М., Т. С. 36–41, 132–146 и др.], однако практически все они (А. В. Куза, А. А. Молчанов, Т. И. Макарова и другие) или вносили поправки в первоначальную классификацию знаков, прослеживая изменение их структуры (изучение «отпятнышей»), или досконально анализировали сферу их применения в Древней Руси, т. е. разрабатывали предложенное Б. А. Рыбаковым направление.
Не касаясь вопросов классификации знаков Рюриковичей, их трансформации, степени использования, границ распространения и применения (все эти вопросы подняты и в той или иной степени исследованы в работах археологов), вернусь к изначальному предмету данной статьи – к «загадочным знакам» на первых русских монетах. Как уже отмечалось, многочисленные «толкователи» эмблемы искали ее прообраз в Византии, у варягов, в русской истории. Однако были и такие, кто обнаруживал изначальное восточное влияние на ее становление. Среди них, в частности, был Н. П. Кондаков, издавший вместе с И. И. Толстым «Русские древности в памятниках искусства» (см. выше). Известный нумизмат А. А. Ильин также предполагал, что на чекане первых русских монет «заметно влияние Востока». По его мнению, человек, занятый в изготовлении монет, должен был иметь перед глазами сасанидские монеты, на оборотной стороне которых – «государственная эмблема в виде алтаря с горящим огнем с двумя стражами». Использование «загадочного знака» на монетах древнерусских князей – явление того же порядка, и это указывает на влияние сасанидских монет[31 - Ильин А. А. Топография кладов древних русских монет Х-XI в. и монет удельного периода. Л., С. 6.].
Выдающийся специалист в области вспомогательных исторических дисциплин Н. П. Лихачев, сталкиваясь в течение многолетних сфрагистических изысканий с разными вариантами «загадочного знака» на печатях, пломбах и другом подобном материале, не мог пройти мимо этого «сфинкса». Н. П. Лихачев включил свои размышления о знаках Рюриковичей в контекст большой работы «Печати с изображением тамги или родового знака», опубликованной во 2-м выпуске «Материалов для истории русской и византийской сфрагистики», который, к сожалению, мало используется исследователями. Тщательно проанализировав попытки трактовки знака нумизматами и не поддержав ни одной из версий, он ограничился риторическим вопросом в самом конце работы: «Может быть задан еще вопрос, на который мы не решимся ответить ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Вопрос этот – не происходит ли так называемое «знамя Рюриковичей» (а вместе с ним и однотипные знаки на печатях) с Востока; он уместен, потому что по начертаниям своим знак Рюриковичей однотипен с некоторыми, например, тамгами Золотой Орды, а в основе своей, представляющей как бы вилы о двух зубьях, совершенно схож с поздней золотоордынской тамгой XV в.»[32 - Лихачев Н. П. Указ. соч. С. 266.].
Для того чтобы поставить этот вопрос, ученый предпринял сравнительный анализ огромного количества печатей, пломб, монет, на которых изображены знаки, идентичные по конфигурации знакам Рюриковичей. Масса аналогий в разнообразном по времени и территории материале заставила его не только заключать, что «все это показывает, как в разное время и в разных местах могут образовываться знаки одинакового рисунка»[33 - Там же. С. 108.], но и предупреждать: «Обзор и исследование знаков собственности и так называемых символов, особенно же в данном случае тамг тюркских племен, представляет большую важность, но самое прикосновение к родовым знакам способно увлечь к скифам и индо-скифским царям и еще дальше, а рядом с этим в вопросе о происхождении, о заимствованиях и влияниях необходима крайняя осторожность, иначе в клеймах финской деревни, нам современной, можно найти знаки, видимые на наших древних пломбах и печатях»[34 - Там же. С. 57.].
Сам Н. П. Лихачев, как бы очерчивая время и территорию бытования заинтересовавших его знаков-тамг, отмечавших «родопроисхождение, собственность, производство», которые в Древней Руси были в употреблении, попадая и на памятники «общественного значения», «обращает свой взор» к высказанной в тогдашней литературе проблеме русского каганата. Однако, не будучи уверенным, что эта проблема разрешит его собственную проблему в отношении русского знака-тамги, он осторожно замечает: «Соседство “Русов” с народностями тюркского происхождения (выше – хазар, авар. – Н. С.), с кочевниками, среди которых были в таком распространении родовые тамги, несомненно – и помимо вопроса о каганате»[35 - Там же. С. 266.].
Н. П. Лихачеву не пришлось ознакомиться ни с основополагающими трудами по истории Хазарского государства М. И. Артамонова, А. П. Новосельцева, ни с археологическими исследованиями Хазарии, отраженными в работах М. И. Артамонова, С. А. Плетневой, их коллег и учеников, ни с разнообразными статьями и монографиями, в которых собраны многочисленные начертания знаков, аналогичных знакам Рюриковичей, бытовавших на обширной территории – от Монголии до Дуная, с поистине новаторскими работами В. Е. Флеровой, посвященными знакам Хазарии, с работами болгарских ученых последних десятилетий XX в., где проводится поиск аналогий знаков-тамг праболгар, предлагается их дешифровка и т. д. Однако интуиция ученого приводила его к очень важным наблюдениям и выводам, которыми можно руководствоваться и сейчас при осмыслении знаков Рюриковичей. Так, Лихачев полагал, что «изменения знаков не поддаются объяснению одним каким-нибудь законом, например постепенного осложнения. В разных местах при различных, может быть, обстоятельствах действуют и своеобразные обычаи». Он приводит в качестве примера заключения А. А. Сидорова, проводившего этнологические исследования в некоторых районах Архангельской области, который отметил разницу в происхождении, правилах наследования и изображения тамги как знака собственности мужчин и тамги, применяемой женщинами на предметах гончарного производства. В то время как мужские тамги переходят по мужской линии от отца к сыну, постепенно видоизменяясь по определенным правилам, женские тамги переходят по женской линии (от матери к дочери) без всяких изменений[36 - Там же. C. 262–263.]. Лихачев не ставил знак равенства между условным знаком – тамгой (знаком собственности) и тотемом, какую бы тамгообразную форму по конфигурации он собой ни представлял. В то же время он не мог не отметить встретившийся ему в работе, посвященной бурятским знакам собственности, факт присутствия в начертании одного из типов тамги местных ханов следов знака, «заимствованного из ламайского культа»[37 - Там же. С. 264.]. Очень существенным для исследователей всевозможных знаков, в том числе и тамгообразных, представляется замечание Н. П. Лихачева о том, что «знаки родовые, а в особенности знаки собственности, совсем не то, что “символы”, которые благодаря священному культовому, почему-либо им приданному значению, мигрируют, сохраняя свою форму»[38 - Там же. С. 266.].
Исключительно конструктивные идеи Н. П. Лихачева, уже развитые современными исследователями в различных вспомогательных исторических дисциплинах, прежде всего в сфрагистике, несомненно, будут способствовать и доскональному исследованию «загадочного знака» первых русских монет. Его осмысление обусловливается новыми тенденциями, характеризующими развитие отечественного исторического знания на современном этапе. Применительно к нашему сюжету это трансформация сложившихся представлений о возникновении Древнерусского государства, настойчивые поиски автохтонной Руси, активно утверждающаяся в историографии концепция существовавшего в IX в. Русского каганата, получающая все более яркую окраску проблема Хазарии и ее взаимоотношений со славянами, своеобразное воссоздание евразийской идеи и т. д. В историографии на основании новых данных и переосмысления уже известных фактов высказываются гипотезы, альтернативные традиционным, в частности – о возникновении Киева (касающиеся хронологии, названия, его изначальной «хазарскости» – хазаро-иудейского основания Киева)[39 - Голб Н., Прицак О. Хазаро-еврейские документы X в. / Научн. ред., послесл. и коммент. В. Я. Петрухина М.; Иерусалим, 1997; Флеров В. С. Коллоквиум «Хазары» и «Краткая еврейская энциклопедия о хазарах» // Российская археология (РА). № 3; См. рецензию: Толочко П. П. Миф о хазарско-иудейском основании Киева // Там же. № С. 38–42.], по поводу существования раннегосударственного образования русов – Русского каганата, его местонахождения. С разной степенью аргументированности обосновываются территории расположения Русского каганата – от северо-восточной части Восточной Европы до Днепровско-Донского региона[40 - Об этом: Седов В. В. Русский каганат IX века // Отечественная история. № С. 3–15; Он же. У истоков восточнославянской государственности. М., С. 54 и след.; Петрухин В. Я. «Русский каганат», скандинавы и южная Русь: средневековая традиция и стереотипы современной историографии // Древнейшие государства Восточной Европы. М., С. 127–142.].
В последнем случае административным центром каганата мог быть только Киев. Постановка столь глобальных проблем вкупе со значительными археологическими открытиями последних лет предоставляет возможность, не вдаваясь в принципиальную оценку новых идей, переосмыслить более скромные по масштабу, однако исключительно научно значимые вопросы, в частности вопрос о раннем символе древней русской государственности, включив «трезубец» и объекты, «помеченные» им, в цивилизационный контекст, имеющий отношение к характеристике истоков «начальной» Руси.
В настоящее время в научном мире прочно утвердилось мнение, что знак на древнерусских монетах – тамга (слово тюркского происхождения). В то же время, оценивая значимость монет как памятника русской государственности, современные исследователи подчеркивают, что не только сам их выпуск является политической декларацией, но и изображения отвечают потребностям идеологического характера, причем признается «выдающаяся идейная роль княжеского знака»[41 - Сотникова М. П., Спасский И. Г. Указ. соч. С. 7.]. Отбросив домыслы о «гербе державы», который будто бы воплотился в этом знаке, согласимся с тем, что знак действительно выражал определенную идею (что не помешало ему стать и родовым знаком Рюриковичей с последующими изменениями, «отпятнышами» и пр.).
Так как чеканка монеты являлась прерогативой верховной власти, выбор монетных изображений также составлял ее привилегию. Символическое мышление в полном смысле этого слова (подобное «гербовой» эпохе, начало которой в Западной Европе обычно относят к концу XII в.) вряд ли сыграло свою роль при выборе сюжетов. Хотя первые русские монеты относятся к произведениям средневекового искусства, которое «вплоть до XIII в. обогащалось заимствованиями, комбинируя элементы различного происхождения»[42 - Даркевич В. П. Романские элементы в древнерусском искусстве и их переработка // СА. № С. 71.], о конкретном заимствовании можно говорить лишь применительно к композиции златников и сребреников первого типа Владимира Святославича[43 - Сотникова М. П., Спасский И. Г. Указ. соч. С. 6, 60–61.]. В целом заимствование носит относительный характер, ибо фигура лицевой стороны имеет черты портретного сходства с русским правителем, тогда как образ императора на византийских монетах – условный, за некоторыми исключениями, т. е. не индивидуализирован, в отличие, например, от римских портретных изображений на монетах.
Верное, на наш взгляд, объяснение этого феномена содержится в статье М. Н. Бутырского, который замечает, что «христианское понимание земного мироустройства осмыслило сокрытие личности индивидуального носителя власти как вероятность ее принадлежности истинному царю – Богу, Христу»[44 - Бутырский М. Н. Образы императорской власти на византийских монетах // Нумизматический альманах. М., № С. 20–21.]. В то же время «важность и почти сакральность (значимость) царского изображения на монетах – несомненны». Главным выразителем этой значимости является диадема или корона. Корона украшает и голову правителя на первых русских монетах, свидетельствуя об идентичности власти русского и византийского правителей, хотя в действительности (Владимир не был коронован) подобная форма изображения является не более чем претензией на идентичность.
Однако главное отличие русского правителя на златниках и сребрениках – в индивидуализации образа, которая усиливается присутствием «загадочного знака». Без него, по-видимому, не мыслился этот образ, причем вряд ли здесь главную роль играет замысел резчика.
Современные исследователи первых русских монет, оценивая их соотношение с единовременными византийскими, пишут: «Наиболее обычные в русских кладах золота конца X и первой половины XI в. золотые Василия II и Константина VIII передали в неизменном виде создававшемуся типу монеты канонический образ старшего из богов новой веры, чьему покровительству вверял себя крестившийся князь»[45 - Сотникова М. П., Спасский И. Г. Указ. соч. С. 6.]. Однако почти сразу этот образ уступил свое место иному изображению, равному ему по значимости в глазах «хозяина» чекана – Владимира Святославича (первоначально знак сопровождал фигуру в короне на лицевой стороне монеты). Вряд ли речь идет о художественном приеме или о стремлении при помощи изменения типа монеты противопоставить себя византийцам. Главную роль сыграл, скорее, мировоззренческий выбор, ассоциация этого знака с глубоко укоренившимися в сознании иными представлениями о мироздании и о своем месте в нем, отличающимися от еще мало знакомых христианских идей.
Сам по себе факт использования в монетном чекане знаков, связанных с более ранними верованиями или изобразительными сюжетами предшествующего периода, не является чем-то особенным. В ранних чеканах германских народов (например, у вандалов) монетные типы, обычно подражающие Риму (погрудное изображение правителя в венке, Виктория, держащая корону, и т. д.), на оборотной стороне могут нести изображение головы лошади. На ранних англосаксонских монетах помещен дракон или змея, что объясняется влиянием местных древних верований, в которых германский бог, чудовищный Вотан (Водан – Один), носитель магической силы, играл важную роль[46 - Engel A., Serrure R. Traitе de Numismatique du Moyen Age. Paris, T. P. XL, 164, 183.].
Рис. 2. Изображения дракона на ранних англосаксонских монетах
Знак, помещенный вместо Иисуса Христа на важнейший властный атрибут, как уже отмечалось в литературе, вряд ли можно увязать исключительно с княжеским хозяйством (знак собственности). Предполагают, что в качестве знака Рюриковичей были приняты языческие и культовые символы, магическая природа которых несомненна[47 - Ставиский В. И. У истоков древнерусской государственной символики // Философская и социологическая мысль. № С. 99.]. Подобные заключения базируются на результатах изучения идеологии древних обществ, которые позволили реконструировать трехчастность социальных явлений, осознаваемую людьми в эпоху складывания государств[48 - См. об этом: Березкин Ю. Е. Двуглавый ягуар и жезлы начальников // Вестник Древней истории. № С. 163–164.]. В частности, индоевропейские народы различали феномены, относящиеся к господству и управлению, физической силе, к плодородию и богатству. Соответственно, деятельность правителя могла выражаться в осуществлении трех функций: магико-юридической, военной, экономической. Первая функция могла разделяться на собственно магическую и юридическую.
Возможно, раскрытие смыслового содержания знака, неразрывно связанного с таким властным действием, как выпуск монеты, расширит наши представления о ментальности древнерусского социума на ранних этапах его существования.
Значительную помощь в толковании монетного «трезубца» могли бы оказать аналогии, ведь идентичные по форме знаки распространены на огромном пространстве. В отдельных регионах составляются своеобразные каталоги различных знаков, в том числе тамг, графическая интерпретация которых сходна, – в Монголии, Южной Сибири, Поволжье, на Северном Кавказе, в Днепровско-Донском регионе и в современной Болгарии. Однако, обозревая территории с похожими знаками, признаешь правоту Н. П. Лихачева, подчеркивавшего, что в разное время и в разных местах могут образовываться знаки одинакового рисунка. И все же на фоне одинаковости начертаний, в том числе двузубцев и трезубцев, ученые в разных регионах выделяют разновидности тамги, которым присущ определенный символический смысл.
Рис. 3. Знаки собственности Монголии (по B. Rintchen)
Исследование знаков собственности Монголии[49 - Rintchen B. Les signes de proprietе chez les Mongols // Arhiv orientаlni. Praha, T. ХXII. № 2-Р. 467–473.] позволило его автору выделить две группы подобных знаков: «простые» знаки-начертания и тамги, имеющие магический смысл. Автор выделяет особую тамгу, которая обозначает трон, место правителя, алтарь и имеет специфическое название. В письменных текстах (с включением названия данной тамги) отмечается, что речь идет о «ханах на троне, правителях, которые занимают престол». Исследователь подчеркивает, что имеются основания относить тамгу с подобным названием к привилегиям господствующих семей[50 - Там же. С. 468.]. Графически словесному выражению, включающему обозначение данной тамги, соответствует трезубец в разных вариантах (см. рис. 3, № 94–97).
Погребальные енисейские стелы (Тува, VIII – начало IX в.), текст которых содержит эпитафии, несут изображения «геральдических знаков», как их называет автор[51 - Кызласов И. Л. Рунические письменности евразийских степей. М., С. 228–230.]. Это тамги в виде трезубца. По мнению исследовавшего памятники И. Л. Кызласова, сооружение подобных стел определялось принадлежностью представителя того или иного народа (речь идет о многоэтничном Древнехакасском государстве) «к аристократическому кругу державы, его нахождением на государственной службе соответствующего уровня»[52 - Там же. С. 231.].
Рис. 4. Трезубцы-тамги на эпитафийных памятниках из Тувы (по И. Л. Кызласову)
Знаки в виде двузубца и трезубца выделены при исследовании керамики Биляра – крупнейшего поселения в Волжской Булгарии[53 - Кочкина А. Ф. Знаки и рисунки на керамике Биляра // Ранние болгары в Восточной Европе. Казань, С. 97–107.]. Исследовательница считает, что однозначной семантической трактовки этих знаков быть не может, но подчеркивает их большую социальную обусловленность по сравнению, например, с гончарными клеймами. Наличие подобных знаков на сосудах автор объясняет существованием особого «коммерческого языка, возможно, восходящего к тамгам», распространенного «в интернациональных торгово-производственных кругах в рамках Средневековья, по крайней мере в регионах наиболее сильного взаимодействия»[54 - Там же. С. 101.].
Огромная работа по выявлению тамгообразных знаков на золотоордынской керамике была предпринята М. Д. Полубояриновой[55 - Полубояринова М. Д. Знаки на золотоордынской керамике // Средневековые древности евразийских степей. М., С. 165–212.]. Среди них две группы интересующих нас знаков – двузубцы и трезубцы. Включив их в контекст золотоордынских керамических знаков другой формы, автор приходит к выводу, что знаки «ставились где-то на промежуточном этапе между мастером и владельцем», т. е. в процессе использования готовых изделий, и являлись, скорее всего, знаками собственности купцов[56 - Там же. С. 205.].
В то же время исследовательница не могла не отметить факт использования аналогичных по форме знаков на золотоордынских монетах XIII–XIV вв., подчеркивая, что у татаро-монголов, как и у некоторых других народов Евразии, двузубец и трезубец являлись тамгами царствующего рода: «… принадлежность двузубца и трезубца правящему роду подтверждается для Золотой Орды данными этнографии по тюркским народам, входившим некогда в состав этого государства»[57 - Там же. С. 174.].
Рис. 5. Знаки-тамги с золотоордынской керамики (по М. Д. Полубояриновой)
Как аналог (по значимости) трезубцам джучидских монет, принадлежащим правителям этого рода, Полубояринова упоминает ногайский трезубец, который назывался ханской тамгой. Почти идентичной по рисунку является султанская тамга у казахов Малого Жуза и у башкир. Киргизы северо-западной Монголии султанской, или дворянской, тамгой называли трезубец, и вовсе аналогичный тем, которые известны по монетам болгарских царей Шишманов (рис. 5, № 9, 13).
Комплекс тамгообразных знаков, среди которых выделяются группы двузубцев и трезубцев, введен в научный оборот в результате раскопок Хумаринского городища в Карачаево-Черкесии[58 - Биджиев X. X. Хумаринское городище. Черкесск, 1983.]. Знаки нанесены на крепостные стены и относятся, по мнению исследователей, к болгаро-хазарскому периоду существования городища (VIII–IX вв.). По начертанию они типичны для тюркоязычных народов, населявших в этот период земли Северного Кавказа и степи Восточной Европы. Однако наиболее близкие аналогии двузубцам и трезубцам прослеживаются в Хазарии, Волжской и Дунайской Болгарии.
X. X. Биджиев, автор работы о Хумаринском городище, тщательно проанализировав отечественную литературу, посвященную исследованию тамгообразных знаков, пришел к выводу, что единого мнения об их значении до сих пор нет. Он выдвигает свою обобщенную версию, предполагая, что смысл знака-тамги изменялся в зависимости от назначения предмета, на который он наносился. Знаки на керамике могли быть метками ремесленников или владельцев мастерской, на каменных блоках крепостных стен – знаками учета привезенного материала или выполненной работы, а знаки, нанесенные на различные предметы внутри городища, можно рассматривать как родовые или личные тамги населения, исключительно пестрого в языковом и этническом отношениях. На стену Хумаринского городища после завершения строительства могли нанести тамги господствующих родов. Наконец, автор выделяет религиозно-магическую функцию знаков, которую выполняли те из них, что были обнаружены в могильниках или погребальных камерах, на камнях святилища[59 - Там же. С. 92.].
Чрезвычайно важными для нашей проблематики являются исследования тамгообразных знаков в Хазарском каганате, ближайшем соседе приднепровских славян. На подобные знаки обратил внимание еще М. И. Артамонов, раскапывая в 30-е гг. XX в. поселения на Нижнем Дону. Он сравнил знаки, обнаруженные на саркельских кирпичах, со знаками, начертанными на камнях и кирпичах крепости Плиски – средневековой столицы дунайских болгар[60 - Артамонов М. И. История хазар. СПб., С. 308.]. В начале XX в. знаки на строительном материале из Абобы-Плиски опубликовал К. В. Шкорпил[61 - Шкорпил К. В. Знаки на строительном материале // Известия Русского археологического института в Константинополе. София, Т. X.], чьи археологические находки долгое время служили исследователям материалом для сравнения знаков Хазарского каганата[62 - Обзор работ, посвященных графити Хазарии, предпринят В. Е. Флеровой (Граффити Хазарии. М., С. 11–22). См. также историографический очерк в книге: Дончева-Петкова Л. Знаци върху археологически паметници от средновековна България VII–X век. София, С. 7–18.].
Формально-типологическое исследование знаков, которое осуществлялось и осуществляется в настоящее время большинством ученых, позволяет не только отметить неоднородность знаков при всей кажущейся идентичности их начертания, но и связать эту неоднородность с разными этносами, разными территориями, разной хронологией. Подобный подход на начальной стадии изучения, когда, как правило, составляется корпус знаков, успешно применялся на протяжении полувека отечественными и зарубежными учеными, практикуется он и до сих пор[63 - Щербак А. М. Знаки на керамике Саркела // Эпиграфика Востока. М.; Л., Т. XII. С. 52–58; Дончева-Петкова Л. Указ. соч.; Яценко С. А. Знаки-тамги ираноязычных народов древности и раннего Средневековья. М., С. 107–117.]. Однако в последние годы предпринимаются поиски новых методик анализа, в основе которых лежит исследование комплекса знаков, обусловленного однотипностью их носителя (по назначению, по материалу, по хронологии и т. д.), что выявляет закономерности использования группы знаков той или иной формы или даже одного знака и позволяет более конкретно ставить вопрос о семантике последних[64 - Аладжов Ж. Проучвания върху старобългарските знаци (В търсене на закономерности) // Разкопки и проучвания. София, Кн. В результате исследования комплекса знаков из могильников протоболгар и славян в языческий и христианский периоды в разных регионах Болгарии выявлена их разность, взаимовлияния, генетическое родство – по периодам; замечено сохранение в христианском периоде устойчивых типов языческих знаков и т. д. В качестве примера для подражания автор называет работу Т. И. Макаровой и С. А. Плетневой «Типология и топография знаков мастеров на стенах внутреннего города Плиски (в кн.: В памет на проф. Ст. Ваклинов. София, 1984), в которой исследуется в разных аспектах комплекс знаков, связанных с определенным точно датированным памятником.].
Рис. 6. Двузубцы и трезубцы, изображенные на стенах Хумаринской крепости (по Х. Х. Биджиеву)
Феноменальную работу в этом направлении провела В. Е. Флерова. Предприняв первоначально формально-типологическое исследование хазарских граффити, среди которых большую часть составили тамгообразные знаки[65 - Флерова В. Е. Граффити Хазарии.], в дальнейшем она в значительной степени видоизменила свое исследование, используя систематизированные граффити при реконструкции религиозных представлений и мировоззрения народов, населявших Хазарию[66 - Она же. Образы и сюжеты мифологии Хазарии. Иерусалим; М., 2001.]. Основополагающим материалом для изучения явились амулеты, однако автор рассматривает также торевтику, граффити на костяных изделиях, на кирпичах, каменных блоках, керамике. Картина символического мышления выражена, по мнению автора, в образах и знаках, причем абсолютно вероятным для Флеровой представляется переход образа в знак, по природе конвенциональный, но не теряющий от этого символического значения.
Применительно к заявленной в данной статье теме нам интересны прежде всего знаки в виде двузубца и трезубца, «являющиеся характерным признаком знаковой системы Хазарии»[67 - Там же. С. 43.].
Рис. 7. Двузубцы и трезубцы с предметов салтово-маяцкой культуры (по В. Е. Флеровой)
Подчеркивая, что двузубцы и трезубцы имеют самое широкое распространение на различных предметах салтово-маяцкой культуры (в Хазарии) – на строительных остатках, керамике, костяных изделиях, пряжках, подвесках и т. д., Флерова не исключает, что они могли служить «в качестве тамги, особенно племенной или “должностной”, связанной с определенным статусом владельца, часто сопряженной и с его родовой принадлежностью…»[68 - Там же. С. 54.]. Однако, не оставляя в стороне семантическую природу этих знаков, автор задается вопросом: не обусловлена ли их популярность семантической нагрузкой, например, не олицетворяют ли они верховное божество, с которым могли соотноситься?
Для подобной постановки вопроса есть основания, ибо аналогом могут служить работы болгарских ученых над знаками Первого Болгарского царства. В фундаментальном труде о древних болгарах В. Бешевлиева в раздел магических знаков занесен знак «ипсилон», распространенный в областях расселения дунайских болгар и обнаруженный практически во всех крупных центрах: в Плиске, Мадаре, Преславе и т. д. Знак наносился на стены крепостей, на черепицу, изображался на металлических изделиях, керамике, амулетах, перстнях и других вещах. Он имел апотропеичное, охранительное значение, свидетельством чего, к примеру, является вырезанный знак Y на золотом перстне, найденном в Видине (Бешевлиев отмечает, что подобные перстни имели греческую надпись: «Боже, помоги»); выступал как аналог креста, сопровождая одну из древнеболгарских надписей[69 - Бешевлиев В. Първобългарите. Бит и култура. София, С. 70-Еще ранее в специальных статьях В. Бешевлиев дал более подробную характеристику этому знаку, приведя многочисленные примеры его использования и описывая варианты трактовки (Бешевлиев В. Първобългарски амулети // Известия на Народния музей Варна. Кн. IX (XXIV). С. 55–63).]. Конкретизируя свою мысль, профессор Бешевлиев подчеркнул, что у древних болгар знак IYI соответствует понятию неба, равнозначному понятию «Тенгри», означающему верховное божество.
Во всех последующих работах болгарских ученых, пишущих о древних болгарских знаках, о религии праболгар, в знак «ипсилон» – с сопровождающими его боковыми вертикальными чертами или без них – вкладывается божественный смысл.
Серьезную научную значимость имеет статья П. Петровой, в которой большое внимание уделяется раскрытию семантики знака, случаям его использования в атрибутике Первого Болгарского царства (681-1018), а также предлагаются варианты начертания знака и выявляется образная основа этого начертания[70 - Петрова П. За произхода и значението на знака «ипсилон» и неговите дофонетични варианти // Старобългаристика. Vol. № С. 39–50.]. Автор исходит из установленного факта, что в протоиндийской письменности знак «ипсилон» с вертикальными чертами по бокам воплощает изображение божественных близнецов-прародителей, держащихся за ствол священного мирового дерева. Петрова подчеркивает, что географическое соседство, культурные и экономические связи, языковая близость алтайской и протоиндийской групп повлияли на ряд изобразительных феноменов, в том числе на образное выражение магическо-религиозных понятий. Подобные понятия-образы прошли большой географический и хронологический путь и воплотились у праболгар на Дунае в аналогичных знаках, которые оказались созвучными с их верованиями. (Этнографами доказано, что и в XX в. в Болгарии существовал ритуал, связанный с культом близнецов.) Автор отмечает, что в протоиндийском письме символ божественных близнецов передавал также понятие «власть» (аналог: в славянской мифологии существуют два солнечных близнеца – Даждьбог и Сварожич, сыновья бога солнца Сварога, от которых зависит человеческое существование); вместе с «ипсилоном» он формирует понятие «вождь», «царь».