скачать книгу бесплатно
Светозар Елисеевич молчал, опустив глаза на чернильный прибор и постукивая по нему указательным пальцем. Чистый, удлиненный и отполированный ноготь ударял по малахитовой поверхности, громко цокая. Движение было неторопливым, особенно когда граф поднимал палец. Наташа замерла, почуяв, что сломила сурового вельможу. Она сознательно обращалась к нему не по форме, помня его у себя в имении, когда он шутил за обеденным столом, пел под рояль, а на речке удил рыбу… Неужто это было в ее жизни?
– Я попробую убедить его высокопревосходительство разрешить вам свидание, – сказал наконец граф Трепов. Наташа ахнула и едва в ноги ему не упала, но он недовольно махнул рукой: – Будет вам, не благодарите. Ступайте. Придете завтра за окончательным решением.
Наташа не взяла извозчика – усидеть сейчас на месте не представлялось возможным. Она летела по мостовой, вдыхая мокрый осенний ветер, окрыленная надеждой. Ах, как нужно ей свидеться с матушкой! Она обязательно даст совет, что и как делать, ведь Наташа ничего толком не умеет. Разумеется, она не верила, что матушка способна убить, это все ложь, недоразумение, а вот как из него выйти – предстоит придумать.
Поскольку голова ее была забита мыслями, Наташа не обратила внимания, что за нею едет карета. Едет медленно, ведь как ни торопилась девушка, а лошади быстрее человеческих ног. Не заметила карету и тогда, когда та поравнялась с ней, катясь неторопливо. Шторка на окошке слегка отодвинулась, но кто изучал девушку – Наташа все равно не рассмотрела бы, так как некто неизвестный сидел в глубине кареты. Плохо зная Москву, девушка вдруг приостановилась, вернувшись из мечтаний: а куда ж идти? Конечно, нужен извозчик.
– Наталья Ивановна?
Она вздрогнула от неожиданности, услышав приятный мужской голос. Резко обернувшись, прямо перед собой увидела молодого господина с пронизывающими глазами волка.
– Вы не помните меня? – спросил он, улыбнувшись.
– Н-нет, – соврала Наташа, припомнив уроки Ирен Треповой. Да, да, первое, что она хорошо усвоила, это полезность лжи.
– Давеча мы с вами танцевали на балу у Треповых, но вам, кажется, стало дурно, вы убежали…
Наташа впервой вот так свободно разговаривала с незнакомым мужчиной. Не получив от матушки с Ионой наставлений по сему поводу, она не знала, как поступить. Убежать? Это будет дикарством, неучтивостью. Ничего дурного он не замышляет – по всему видно. Впрочем, этот господин не совсем незнакомец, раз Наташа танцевала с ним.
– Простите, я тороплюсь… – нашлась она.
– А я мечтал сослужить вам службу, увидев вас на улице одну. Коль позволите, моя карета к вашим услугам.
О, что за голос у него! Колдовской. Будто обволакивает. Но садиться в карету к незнакомому господину – это уж слишком. У Наташи хватило ума отказаться:
– Благодарю вас, мне недалеко, мсье…
– Хвастовский, мадемуазель, – представился он, слегка наклонив голову. – Анджей Хвастовский. На балу я называл свое имя. Меня представила вам Ирен Трепова.
Да разве она помнит, что было на балу? Иногда ей казалось, что и бала-то вовсе не было, а все приснилось.
– Вы поляк? – спросила Наташа с тем простодушием, которое характеризует барышень из уездов.
– Да, мадемуазель Натали. Вас что-то смущает?
– Вы так хорошо говорите по-русски…
Да, он действительно смущал ее. Но его тон, его учтивость говорили о благородном происхождении и прекрасном воспитании, а его взгляд завораживал, не давая возможности уйти. Однако продолжительность их разговора перешла всякие границы, посему Наташа, извинившись, свернула за угол, где кликнула извозчика. Хвастовский запрыгнул в карету. Из темного угла скрипучий, как несмазанная телега, женский голос приказал Анджею на польском:
– Скажи Юзеку, чтобы за нею ехал.
– Юзя! – крикнул Хвастовский кучеру. – За паненкой!
Ехали молча некоторое время, Анджей с безразличием и скукой смотрел в окно. Наконец тот же голос проскрипел из угла кареты:
– А она недурна.
– Не в моем вкусе, мадам, – протестующим тоном сказал Хвастовский, не удосужившись посмотреть на спутницу.
– Что ты понимаешь в женской красоте… Тебе по сердцу бледные жеманницы, в которых нет естественности, нет искренности. Они глупы и фальшивы, без меры худы, лишены чувств. А Натали Гордеева прелестная девица…
– Простите, мадам, – взглянул он наконец на нее, но закутанная в черный бархат и закрытая вуалью спутница казалась плотной тенью в углу, а не женщиной. – Вы, кажется, забыли, что мужчина я, а не вы. Мне и судить о женских прелестях.
– Ты так думаешь? – усмехнулась его спутница.
Анджей ничего не ответил, лишь скрипнул зубами.
Наташа пыталась отвлечься, брала в руки книгу, да не читалось. Наступали сумерки, она зажгла свечи и пересела к окну. Окна комнаты выходили во двор – обычный московский дворик, так напоминавший задний двор в ее любимой усадьбе под Тамбовом.
Как там чудесно, особенно сейчас, осенью, а какие леса… И комнаты в усадьбе просторные, с огромными окнами, отчего днем много света. Дворня почитала барыню с барышней, и когда они туда приезжали, что за суета начиналась… А летом там рай. В речках вода чистая, прозрачная, белые кувшинки покоятся на поверхности среди круглых зеленых пластинок-листьев. Часами можно любоваться водяным цветком, слепившим глаза белизной. Сколько раз Наташа приносила домой кувшинку, опускала в тарелку длинный стебель, надеясь продолжить любование. Но цветок закрывал лепестки в плотный бутон и уж не раскрывал до самой своей смерти. Во всех имениях холопы матушку любили, потому что она не зверствовала, как другие помещики, и коль наказывала, так не по капризу, а за дело.
Как теперь смириться с потерей всего этого? Наташу пугала бедность. Думы возвращались к матушке, воображение рисовало ужасные картины – тюрьму во всех ее вариациях. То виделась ей Бастилия с подземельями, то темницы Тауэра, а еще омерзительные тюремщики и палачи, пытавшие узников раскаленным железом. Обо всех этих ужасах Наташа читала в книжках и теперь, воображая матушку в одном из застенков, ежилась, молилась богу, чтобы послал он спасение, как посылал узникам из романов, и те успешно осуществляли побег. Вот было бы славно, если бы и матушка убежала…
Наташа смотрела сквозь стекло в темноту, и вдруг ее обдал холод не книжного, а настоящего ужаса. Неизвестно откуда, из темной глубины выплыло лицо странного существа, словно его в мгновение ока соткала из воздуха дьявольская рука. Между Наташей и существом расстояние было меньше локтя, разделяло всего лишь стекло, так что она хорошо рассмотрела страшное видение, вперившее в нее два прищуренных глаза. Оттого что не было видно четких границ лица, а запавшие щеки сливались с темнотой, придавая лицу этакую потусторонность, Наташу все больше сковывал ужас, она забыла, что делают в таких случаях. В какой-то момент ей почудилось, будто черты у существа женские, но в то же время они имели мужскую жесткость, властную холодность и… не были живыми. Множество морщин, казалось, испещрили это лицо раньше срока, глаза сверкали молодостью, но сверкали на старом, мертвом лице. Наташе удалось рассмотреть мужскую белоснежную рубашку, мужской сюртук, галстук, завязанный небрежным бантом под подбородком, цилиндр. Так это мужчина? Или все же женщина? Но почему с обликом мертвеца?
Наташа не дышала, словно от этого зависела ее жизнь, словно существо слепое и может найти девушку по шумному дыханию и потом примется рвать на части. Найдет? Оно уже нашло! И смотрело прямо на Наташу, не мигая, с жадностью, словно девушка представляла собой некий запретный, но желанный плод, и постепенно вытягивало из девушки силы. Да не смерть ли сама к ней пожаловала? Кто знает, может смерть имеет именно такой облик – не мужской и не женский? Но почему к Наташе? Рано, ой как рано… Наташа готова была уже взмолиться о пощаде, просить помиловать ее, но вдруг, несмотря на неясность очертаний, несмотря на страх, она заметила, что существо дышит – чуть вздрагивали у него ноздри. Нет, это не смерть, это человек!
– Пресвятая Богородица… – вымолвила Наташа и закричала, закрывшись руками, затем вскочила со стула и отпрыгнула к стене.
– Барышня! – с воплем влетела в комнату Анисья. – Чего приключилось-та?
– Там… за окном… кто-то есть…
– Кому ж тама быти, барышня? – не поверила Анисья.
– Нет, есть. Там мужчина… женщина… То и другое…
– Это ж как? – Анисья припала к окну. Приложив ладони к лицу и одновременно к стеклу, тем самым отсекая глаза от света свечей, Анисья вглядывалась в темноту. – Нету тама никогошеньки, барышня.
– Но я видала… лицо… страшное…
– Чай, высоко туточки, – приводила довод за доводом Анисья. – Кому охота взбираться да по темноте-та? Расшибешься ведь, как пить дать, расшибешься.
– Нет, нет… – не могла успокоиться Наташа, дрожа всем телом. – Я видела ужасное лицо… женское… нет, мужское лицо с женскими чертами. И одежду… мужскую…
– Показалось вам, барышня, ей-богу, показалось. Ну-ка, столь пережить пришлось… Вот всякое и кажется. Бесы хороводят. Вы молитвы почитайте, страхи ваши и улягутся.
– Ты запри покрепче двери, Анисья.
– Так уж заперла. Одним-то страшно. Не беспокойтесь, Наталья Ивановна, никто к нам не войдет.
Когда Анисья ушла, Наташа взобралась на кровать, погасила свечи, забилась в угол и полночи не отрывала глаз от окна. Все чудилось, что бес в мужском и женском обличье одновременно притаился за стеклом и вот-вот снова покажется.
На следующий день Наташа приказала Анисье найти извозчика и пригнать к дверям квартиры коляску – боялась выйти на улицу. Бесовский образ с жадными очами бередил душу, но матушка была важнее. Светозар Елисеевич не принял Наташу. Однако ей сообщили, что свидание с матушкой разрешено, на то выдали отдельную бумагу. Какой-то чиновник вызвался сопроводить Наташу до тюрьмы. На радостях она не возражала и всю дорогу плохо слушала его вкрадчивый голос:
– Вас допускают к маменьке, однако с условьицем. Вы, Наталья Ивановна, обязаны уговорить маменьку дать показания, иначе говоря, пояснить нам причины, побудившие ее на столь ужасное преступление. Сие нужно для блага вашей маменьки, дабы уменьшить меру наказания. А без причин-с никак нельзя смягчить приговор, да и судить весьма сложно. К тому же преступление совершено родовитой помещицей, что роняет знать в глазах не одних дворян, а простолюдинов тоже. Мы уж и так делаем все возможное, чтобы скандал не вытек из наших стен, да шила в мешке не утаишь. Поспособствуйте, сударыня, пущай хотя бы батюшке покается, вы понимаете меня?
– Да-да, – лепетала Наташа, думая лишь о предстоящей встрече, ни о чем другом.
Не было страшных тюремщиков, которых вчера искусно рисовало воображение, не было мрачного подземелья, соломы в углу, на которой спят узники. В карауле стояли обычные солдаты, правда, пустынные и темные коридоры с отзвуками шагов все же отвечали представлениям Наташи о тюрьме, а когда ее ввели в камеру…
– Наталья! – вскрикнула помещица, словно увидела призрак.
В следующий миг Наташа прижалась к матери, а та целовала ее лицо, голову, плечи. И слезы лились из ее глаз… много слез… Наташа не помнила, чтобы матушка плакала, она всегда являлась примером стойкости и силы, но, наверное, и у силы есть слабость, а выходит она через слезы, заодно очищая и облегчая душу.
– Наталья… – вглядывалась в черты дочери Агриппина Юрьевна. Она постарела, тусклыми были ее глаза. – Зачем ты здесь? Зачем не послушала меня?
– Как я могла уехать, не зная, что с вами? – всхлипывала Наташа. – Как я могла оставить вас без поддержки? Матушка! Вы живы, и мне уж хорошо. Граф Трепов оказал содействие, устроил свидание…
– Наташа! – вдруг отстранила ее мать. – Немедленно, едва выйдешь отсюда, садись в карету и отправляйся в Неаполь к дяде. Ты слышишь? Немедленно!
– Да как же мне уехать? Суд будет…
– Меня страшит один суд – божий, а людской не страшен. Знаю, вина моя тяжка, и я готова принять кару земную.
– Матушка, неужто вы… неужто это правда?
– Убила? – договорила Агриппина Юрьевна то, что дочь не решалась произнести. В следующее мгновение Наташа не узнала матушку, в которой заклокотала ярость, и при всем при том от нее исходила несокрушимая сила, отчего девушке стало страшно. – Будь на то моя воля, не раз бы убила. Ради тебя, ради внуков. Может статься, не доведется мне на них поглядеть, но я буду знать, что они у меня есть, и душа моя возрадуется.
– Не понимаю, – простонала Наташа. – Зачем? Зачем? Ежели б вы знали, сколько презрения я повстречала, меня не принимают в домах…
– Будет тебе, Наташа, корить меня, не знаешь ты всего. Ради блага твоего…
– Ради какого блага? Ведь вы все потеряли, у нас ничего нет…
– Есть, Наташа, – страстным шепотом зашептала мать, взяв в ладони лицо дочери. – Есть несметные сокровища, и все они твои будут. Не сейчас, пройдет время, и ты… Только уезжай отсюда, иначе старания мои и грех тяжкий даром пройдут. Настанет час, узнаешь.
– О чем вы говорите, матушка? – Ничего не понимала Наташа, мать ей казалась безумной, а значит, тем более ей следовало помочь. – Нынче о спасении вашем думать надобно, а вы прогоняете. Меня просили убедить вас признаться, покаяться, сказать причины…
– Глупая ты, Наталья! – воскликнула огорченно Агриппина Юрьевна, отошла к стене и взглянула на дочь строго. – То молодость в тебе дурь гоняет. Довольно им одного моего признания, а причин не открою ни на исповеди, ни в суде, ни тебе в сей час. Поезжай к дяде, вот мой приказ тебе. Коль ослушаешься, отрекусь от тебя.
– Матушка! – рванулась к ней Наташа, потрясенная столь жестокими словами.
– Довольно! – выставила перед собой ладонь Агриппина Юрьевна, не разрешая дочери приблизиться. – Прощай, Наталья, и не поминай лихом.
А Когда Наташа выходила из камеры, она еще раз бросила дочери в спину жестко:
– Помни, что я тебе приказала!
Рухнула надежда спасти матушку, Агриппина Юрьевна не желала спасаться. Наташа, стараясь сдерживать рыдания, поспешила назад, к выходу. Тот неприятный человек, что сопровождал ее в тюрьму, семенил следом, воркуя на ухо:
– Не убедили маменьку дать показания? Прискорбно-с. Сударыня, знаете ли, что ей грозит? Вы были недостаточно убедительны, с вашей стороны не было сказано…
– Оставьте меня! – грубо оборвала его Наташа.
Вырвавшись на улицу, она в полузабытьи вернулась домой. Позвонила в колокольчик, но никто не открывал. Ведь Анисья должна быть дома… Тронула дверь, а та не заперта. С немалыми опасениями Наташа вошла внутрь, встреча с матушкой тут же и забылась: натоптано, кругом беспорядок. Крикнула несмело:
– Анисья!
Натужная тишина просачивалась в душу, леденя ее. Такого быть не может, чтобы Анисья ушла, а дверь не заперла. А кто натоптал? И есть ли вообще кто в доме? Не смея подняться наверх, Наташа взялась за перила и крикнула громче:
– Анисья! Ты где?
– И-и-и… – донеслось сверху.
Наташа взлетела наверх, вошла в свою комнату и не узнала ее. Все перерыто, разбросано. В углу сидела одетая в верхнюю одежду горничная и скулила. Завидев барышню, Анисья принялась реветь в голос.
– Что здесь случилось? – растерянно выговорила Наташа.
– Не знаю, ба-арышня, – проревела холопка. – Я на торги ушла, а как возвернулась, все открыто, перерыто… Воры к нам забрались. Ой, барышня, уйдем отсюдова? А то страшно-та ка-ак!
– Будет тебе реветь.
Наташа кинулась к шкатулке, где хранились серьги, которые она надевала на бал, и деньги, оставленные Ионой. Ни того ни другого в шкатулке не было. Значит, воры? Только не верилось, что это были простые воришки, теперь не верилось. Девушка в изнеможении присела на край кровати, задумалась.
– Ой, ба-арышня, – продолжала реветь Анисья, – не зазря вас Иона просил до городу Неаполю ехать, ой, не зазря-а-а… А ежели б мы дома были? Нас бы воры-разбойники и порешили… Давайте уйдем отсюдова, барышня, а? На постоялый двор, а? Там люди, хочь и бедно.
– Да как же нам уйти? А Иона? Как он найдет нас? Давай уж дождемся его, а там поедем в Италию.
– А ежели Иону по дороге разбойники прибьют?
– Полно, Анисья! – прикрикнула на нее Наташа. – Беду накличешь. Не станем выходить, а ежели и выйдем, так вдвоем. Поди приберись. Будем ждать Иону.
Прошло два дня. Наташа с Анисьей сидели безвылазно в квартире. Да кончилась еда, а без денег еды не добыть, но их тоже не было. На третий день Наташа решилась заложить золотое колечко – единственную оставшуюся ценность. На извозчике вместе с Анисьей приехали к ростовщику. Наташа велела горничной подождать в коляске, чтобы потом не искать извозчика, а сама управилась довольно скоро, получила небольшую сумму, вышла на улицу и помахала Анисье. Анисья, теперь боявшаяся всего на свете, обрадовалась, увидев барышню, привстала в коляске. Но Наташа не смогла сразу перебежать дорогу, пропустила лошадей с каретой. А когда зеленая карета медленно проехала, не останавливаясь, Анисья переменилась в лице – куда ж это барышня делась?
– Барышня… – пробормотала она, рассматривая ряд домов и лавок напротив. – Чай, возвернулась к ростовщику… – А на сердце неспокойно стало. Анисья спрыгнула на мостовую, сказав извозчику: – Обожди, любезный, я скоренько.
Она перебежала брусчатую дорогу, вошла в лавку, а там-то никого и нет, кроме пожилого господина. Анисья не на шутку испугалась, еле выдавила из себя:
– Прошу покорнейше простить, к вам барышня заходила… хозяйка моя… колечко приносила…
– Да-да, только что ушла, – ответил он.
Анисья выскочила на улицу. В коляске сидел извозчик, Наташи не было. Анисья посмотрела вправо, посмотрела влево…
– Господи! Куды ж она подевалась-та? Барышня! – огласила зычным голосом улицу Анисья. – Наталья Ивановна! Наталья Ивановна!
Пришлось расплатиться с извозчиком медным колечком с алым камешком, а на квартиру вернуться пешим ходом. Анисья несколько дней просидела, закрывшись на все замки. Она съела весь продовольственный запас, которого осталось очень немного, потом пила воду. Иона приехал вовремя, потому что глупая девушка наверняка бы сошла с ума в одиночестве.
– Иона Потапыч… – завыла Анисья, кинувшись ему на шею. – Ох, без вас тута худо приключилось… Ой, зазря вы нас покинули…
– Да ты чего, девка, ревмя ревешь? – еще не понимал Иона, какая беда постигла Наташу. – Толком сказывай, что да как. Наташу кликни…
– Нету нашей барышни… – пуще прежнего заголосила Анисья.
– Где Наташа?! – затряс ее в неистовстве Иона, а он был сильный, хоть и немолод. – Отвечай, где Наталья!
Сбивчиво, перемежая рассказ вытьем, Анисья рассказала, что случилось у лавки ростовщика. Серым стал Иона, заметался по комнате взад-вперед, заложив руки назад.
