скачать книгу бесплатно
В большинстве школ, даже в самых плохих, учащиеся имеют возможность восстановить силы в конце недели, в так называемый уик-энд, когда можно отдохнуть и поиграть, а не только сидеть на несносных уроках. Бодлеровские сироты с нетерпением ждали случая сделать перерыв в созерцании бананов, линеек и секретарских принадлежностей. И они очень огорчились, когда в пятницу Квегмайры сообщили, что в Пруфрокской подготовительной школе уик-энда не бывает, а суббота и воскресенье, вероятно в соответствии с девизом школы, дни обычных школьных занятий. Хотя, в сущности, смысла в этом было мало: помнить, что вы умрете, одинаково легко и когда отдыхаешь, и когда сидишь на уроках. Но уж так здесь повелось, и Бодлеры скоро стали путаться в днях недели, настолько однообразен был распорядок дня. Поэтому, уж извините, не могу сказать, в какой день недели Солнышко заметила, что запас скобок на исходе, однако могу сказать, какова была реакция Ниро: поскольку на обучение секретарским навыкам у нее ушло слишком много времени, он не станет покупать новые скобки, когда они кончатся. Солнышко сама должна изготовить их из тоненьких металлических проволочек, хранящихся у него в ящике стола.
– Какая нелепость! – воскликнула Вайолет, услышав от Солнышка о требовании Ниро.
Обед уже кончился, и Бодлеры вместе с Квегмайрами обрызгивали солью потолок в Сиротской лачуге. Вайолет раздобыла несколько обрезков металла позади столовой и сделала пять пар шумных башмаков: три для Бодлеров и две для Квегмайров, чтобы их тоже не беспокоили крабы, когда они будут навещать Сиротскую лачугу. Однако проблема светло-коричневой капающей плесени еще не была решена. С помощью Дункана Клаус нашел в библиотеке книгу о разных видах плесени и вычитал, что от соли именно этот вид сморщивается и засыхает. Квегмайры отвлекли работников столовой, уронив свои подносы на пол, и пока Ниро орал на них, ругая за устроенный кавардак, Бодлеры сунули себе в карман каждый по солонке с дырочками. Сейчас, во время короткой послеобеденной передышки, все пятеро, сидя на кипах сена, старались забросать снизу вверх плесень солью и обсуждали прошедший день.
– В самом деле возмутительно, – поддержал Клаус сестру. – И без того нелепость, что Солнышко работает секретаршей, но еще и делать самой скобки!.. С большей несправедливостью я в жизни не сталкивался!
– По-моему, скобки делаются на фабриках, – заметил Дункан, листая свою зеленую книжку в поисках записей на этот счет. – Не думаю, чтобы начиная с пятнадцатого века люди делали скобки для скрепления бумаг вручную.
– Если б ты сумела утащить несколько металлических проволочек, Солнышко, – сказала Айседора, – мы все помогли бы тебе делать скобки в послеобеденное время. Впятером хлопот будет меньше. Кстати, о хлопотах. Я сейчас тружусь над стихотворением про Графа Олафа, но пока мне как-то не хватает страшных слов для его описания.
– И наверное, трудно подобрать рифму к слову «Олаф», – предположила Вайолет.
– Нелегко, – подтвердила Айседора. – Пока я придумала только «пилав», это такая еда из риса. Да и то рифма не совсем полная.
– Может, когда-нибудь тебе удастся напечатать стихи про Графа Олафа, – сказал Клаус, – и тогда все узнают, какое он чудовище.
– А я напишу про него статью в газете, – вызвался Дункан.
– Думаю, я сумею соорудить печатный станок, – сказала Вайолет. – Может быть, позже, когда достигну совершеннолетия, я смогу использовать часть бодлеровского состояния для покупки нужных материалов.
– Мы и книги сможем печатать? – оживился Клаус.
Вайолет улыбнулась. Она знала, что брат уже представляет себе, как напечатает целую библиотеку книг.
– И книги, – ответила она.
– Бодлеровское состояние? – переспросил Дункан. – Значит, ваши родители тоже оставили вам наследство? Нашим родителям принадлежали знаменитые квегмайрские сапфиры, и они уцелели при пожаре. Когда мы достигнем совершеннолетия, драгоценные камни будут принадлежать нам. И мы все вместе откроем печатное дело.
– Замечательная идея! – воскликнула Вайолет. – Мы назовем его Объединенное акционерное общество Квегмайр – Бодлер.
– Мы назовем его Объединенное акционерное общество Квегмайр – Бодлер!
Издевательский голос завуча Ниро раздался так неожиданно, что дети растерялись и выронили солонки на пол. В одно мгновение крошечные крабы подобрали их и утащили, так что Ниро не успел ничего заметить.
– К сожалению, должен прервать ваше важное деловое собрание, – проговорил Ниро, хотя дети видели, что он ни капли не сожалеет. – Приехал новый учитель гимнастики и хотел бы познакомиться с сиротской командой до начала моего концерта. Оказывается, сироты отличаются особо удачным строением костей или что-то в этом духе. Так вы, кажется, выразились, учитель Чингиз?
– Именно так, – отозвался высокий тощий мужчина, входя в лачугу, чтобы представиться детям. Он был в спортивных брюках и свитере, какие носят учителя гимнастики. На ногах – дорогого вида высокие кроссовки, на шее болтался блестящий серебряный свисток. Голову обертывал кусок ткани, заколотый спереди сверкающим красным драгоценным камнем. Такие головные уборы именуются тюрбаном, и некоторые носят их по религиозным мотивам. Но Вайолет, Клаус и Солнышко с одного взгляда поняли, что этот человек носит тюрбан по совершенно иной причине.
– Именно так, – повторил он. – У всех сирот ноги удивительно подходят для бега, мне не терпелось посмотреть, что за образчики ждут меня в этой лачуге.
– Дети, – приказал Ниро, – встаньте и поздоровайтесь с учителем Чингизом.
– Здравствуйте, учитель Чингиз, – сказал Дункан.
– Здравствуйте, учитель Чингиз, – сказала Айседора.
Тройняшки Квегмайр пожали костлявую руку учителю Чингизу, а затем со смущенным видом обернулись к Бодлерам. Их явно удивило, что те по-прежнему сидят на сене и во все глаза смотрят на учителя Чингиза, вместо того чтобы выполнить команду завуча Ниро. Но будь я тогда в Сиротской лачуге, я бы наверняка не удивился, и, готов поспорить на мой удостоенный премии триптих «Что случилось с Беатрис», вы бы тоже не удивились. Потому что, вероятно, как и Бодлеры, уже догадались, почему человек, называющий себя учитель Чингиз, носит тюрбан. Тюрбан закрывает волосы, что сильно меняет облик, а если к тому же надвинуть тюрбан пониже, на лоб, как сделал новый учитель, то складки ткани закроют даже брови, а в данном случае – бровь. Но тюрбан не может скрыть блестящих-блестящих глаз или их алчного зловещего выражения, с каким мужчина в тюрбане смотрел на троих, в сущности, беспомощных детей.
То, что называющий себя учителем Чингизом человек сказал про ноги сирот – будто они на редкость хорошо приспособлены для бега, – естественно, полная чепуха. Но в тот момент, когда Бодлеры глядели вверх на нового учителя гимнастики, им очень хотелось, чтобы это не было чепухой. Видя устремленные на них блестящие-блестящие глаза, бодлеровские сироты больше всего на свете хотели, чтобы ноги унесли их далеко-далеко от этого человека, который на самом деле был Граф Олаф.
Глава пятая
Слово «копировать» совсем не такое простое, как кажется. Оно необязательно значит, что вы собственноручно снимаете копию с чьей-то картины или подражаете для смеха походке своего профессора. «Копировать» – значит делать то, что до вас только что сделал другой, то есть следовать его примеру. Если, скажем, все ваши приятели решили спрыгнуть с моста в реку или океан, а вы прыгаете в ледяную воду следом за ними, вы их копируете. И можно понять, почему копировать небезопасно: можно ведь и утонуть только из-за того, что кому-то до вас пришла в голову такая идея.
Вот почему, когда Вайолет вдруг встала и сказала: «Здравствуйте, учитель Чингиз», Клаусу и Солнышку ужасно не захотелось копировать ее. Младшим Бодлерам казалось непостижимым, чтобы старшая сестра не узнала Графа Олафа, не вскочила на ноги и не открыла немедленно глаза завучу Ниро на происходящее. Клаус и Солнышко даже на миг вообразили, что Вайолет загипнотизировали, как было с Клаусом, когда они жили в Полтривилле. Но глаза у Вайолет оставались нормальными, нисколько не расширились и «Здравствуйте, учитель Чингиз» она произнесла совсем не тем тусклым голосом, каким говорил загипнотизированный Клаус. И все-таки хоть младшие Бодлеры и недоумевали, они полностью доверяли своей сестре. Ей удалось избежать брака с Графом Олафом, когда он казался неминуемым (в данном случае это означало «сулил жизнь, полную ужаса и горя»). Она, когда срочно понадобилось, изобрела отмычку, а также благодаря ее изобретательскому таланту дети спаслись от очень голодных пиявок. Вот почему Клаус и Солнышко, хотя и не понимали поведения старшей сестры, все равно верили, что у нее имеется веская причина вежливо поздороваться с Графом Олафом, а не разоблачить его на месте. Поэтому, чуть помедлив, они «скопировали» ее, иначе говоря, последовали ее примеру.
– Здравствуйте, учитель Чингиз, – сказал Клаус.
– Джифидио! – выкрикнула Солнышко.
– Приятно с вами познакомиться. – И учитель Чингиз ухмыльнулся. Бодлеры поняли, что он воображает, будто перехитрил их, и очень доволен собой.
– Ну, как по-вашему, учитель Чингиз? – осведомился Ниро. – Имеет кто-нибудь из этих сирот ноги, какие вы ищете?
Учитель Чингиз почесал тюрбан и посмотрел с высоты своего роста на детей с таким хищным выражением, будто перед ним стоял ряд вкусных блюд в салат-баре, а не пятеро сирот.
– О да, – сказал он скрипучим голосом, который до сих пор слышался Бодлерам в кошмарных снах. Костлявым пальцем он показал сперва на Вайолет, потом на Клауса и под конец на Солнышко. – Вот эти трое подходят мне как нельзя лучше. А эти двойняшки мне ни к чему.
– Мне тоже. – Ниро даже не удосужился упомянуть, что Квегмайры – тройняшки. Затем он посмотрел на часы. – Так, пора на концерт. Все идите за мной в зал, если только у вас нет желания купить мне кулек карамелей.
Бодлеровские сироты надеялись, что им никогда не придется покупать какие бы то ни было подарки своему завучу, а уж тем более карамели, которые они и сами любили и не ели давным-давно. Поэтому они пошли за Ниро через лужайку в большой зал. Квегмайры последовали их примеру и по дороге, задрав голову, разглядывали похожие на надгробия здания, которые при лунном свете выглядели еще более зловещими.
– Сегодня, – объявил Ниро, – я буду играть скрипичную сонату моего сочинения. Она продолжается не больше получаса, но я сыграю ее двенадцать раз подряд.
– Прекрасно, – одобрил учитель Чингиз. – Осмелюсь признаться, завуч Ниро, я большой поклонник вашей музыки. Ваши концерты – одна из главных причин, почему мне захотелось работать в Пруфрокской подготовительной.
– Что ж, очень приятно это слышать, – проговорил Ниро. – Не много найдется людей, которые ценят мой талант.
– Я вас понимаю, – подхватил учитель Чингиз. – Вот я, например, лучший учитель гимнастики в мире, и тем не менее в мою честь не устроили ни одного парада.
– Безобразие. – Ниро покачал головой.
Бодлеры и Квегмайры, шедшие позади взрослых, переглянулись: все эти хвастливые речи вызывали у них отвращение, но они не смели и словом обменяться, пока не добрались до зала и не сели как можно дальше от Кармелиты Спатс и ее противных друзей.
Имеется одно, и только одно преимущество у тех, кто, не умея играть на скрипке, упорно продолжает это делать. Оно состоит в том, что они зачастую играют очень громко и не слышат, как переговариваются слушатели. Конечно, весьма невежливо разговаривать во время концерта, но если игра бездарная, исполнитель никуда не годится, а концерт длится шесть часов, невежливость простительна. Так было и в тот вечер, когда завуч Ниро вышел на сцену и после короткой вступительной хвастливой речи заиграл свою сонату.
Когда слушаешь классическое музыкальное произведение, бывает забавно разгадывать, что вдохновляло композитора написать то или иное сочинение. Иногда композитор вдохновляется природой, и тогда в своей симфонии он подражает трелям птиц и шелесту деревьев. В других случаях композитора вдохновляет город, и тогда сочинение подражает звукам городского транспорта и людским шагам и голосам. Сочиняя же свою сонату, Ниро, очевидно, вспоминал, как при нем кто-то мучил кошку: музыка была громкой и визгливой, что позволяло разговаривать во время ее исполнения. Пока Ниро пиликал на скрипке, ученики Пруфрокской подготовительной школы начали переговариваться между собой. Бодлеры заметили даже, что мистер Ремора и миссис Басс, которым полагалось следить, кто из учеников должен купить для Ниро кулек карамелей, хихикают в заднем ряду и делят банан на двоих. Только учитель Чингиз, сидевший в середине переднего ряда, казалось, внимательно слушал.
– От нашего нового учителя гимнастики мурашки по коже бегают, – заметила Айседора.
– Уж это точно, – согласился Дункан. – Наверное, из-за его вороватого взгляда.
– Вороватый взгляд у него потому, – Вайолет и сама бросила вокруг вороватый взгляд, желая удостовериться, что учитель Чингиз не слышит, – потому, что на самом деле он не учитель Чингиз. И он вообще не учитель гимнастики. Он – замаскированный Граф Олаф.
– Я знал, что ты его узнала, – обрадовался Клаус.
– Граф Олаф?! – воскликнул Дункан. – Какой ужас! Как он напал на ваш след?
– Стьюк, – мрачно заявила Солнышко.
– Сестра хочет сказать что-то вроде: «Он нас везде находит», – разъяснила Вайолет. – Она права. Но не важно, как он нас разыскал. Главное – он здесь, и несомненно у него уже готов новый план, как украсть наше наследство.
– А почему ты сделала вид, что не узнала его? – спросил Клаус.
– Да, – подтвердила Айседора. – Если бы ты сказала завучу Ниро, что Чингиз на самом деле Граф Олаф, Ниро прогнал бы этого кексолиза, извини за грубое слово.
Вайолет покачала головой в знак того, что не согласна с Айседорой, но ничего не имеет против слова «кексолиз».
– Нет, Олаф слишком хитер, – возразила она. – Я знала: если я попытаюсь сообщить Ниро, что он не учитель гимнастики, он все равно сумеет выкрутиться, как в случае с Тетей Жозефиной, и с Дядей Монти, и с остальными.
– Верное рассуждение, – согласился Клаус. – Плюс если Олаф подумает, что одурачил нас, больше останется времени, чтобы раскусить его замыслы.
– Лерт! – дополнила Солнышко.
– Сестра имеет в виду, что мы за это время успеем осмотреться – нет ли тут его помощников, – перевела Вайолет. – Очень правильная мысль, Солнышко. Я об этом не подумала.
– У Графа Олафа есть помощники? – возмутилась Айседора. – Несправедливо, чтобы такой плохой человек имел помощников.
– И помощники не лучше, чем он сам, – добавил Клаус. – Среди них две женщины с напудренными лицами, они заставляли нас участвовать в олафовском спектакле. Потом тип с крюками вместо рук, он помог Олафу убить Дядю Монти.
– И, кроме того, не забудь, лысый, он помыкал нами на лесопилке, – напомнила Вайолет.
– Эгину! – Солнышко хотела сказать что-то вроде: «А еще помощник – не то мужчина, не то женщина».
– Что значит «эгину»? – Дункан достал записную книжку. – Я хочу записать все подробности, относящиеся к Олафу и его труппе.
– Зачем? – спросила Вайолет.
– Зачем? – переспросила Айседора. – Мы собираемся вам помочь, вот зачем! Неужели вы думаете, мы будем сидеть сложа руки и смотреть, как вы пытаетесь избежать его когтей?
– Граф Олаф очень опасен, – предупредил Клаус. – Если вы попробуете нам помочь, вы подвергнете свою жизнь опасности.
– Ну и что? – заявил Дункан, хотя, с сожалением должен сказать, Квегмайрам как раз следовало бояться, и еще как бояться. Дункан с Айседорой вели себя очень храбро и жаждали помочь бодлеровским сиротам. Но храбрость часто обходится дорого, и за нее приходится платить. Речь идет, разумеется, не о каких-нибудь пяти долларах. Речь идет о гораздо, гораздо более высокой цене, такой страшной, что я даже не хочу сейчас об этом говорить, а хочу вернуться к описываемой сцене.
– Не беспокойтесь, – сказал Дункан. – Сейчас нам нужно выработать план. Мы должны доказать завучу Ниро, что учитель Чингиз на самом деле Граф Олаф. Как нам это сделать?
– У Ниро есть компьютер, – задумчиво произнесла Вайолет. – Ниро показывал нам на экране небольшое изображение Олафа, помните?
– Да. – Клаус покачал головой. – Он сказал нам, что усовершенствованная компьютерная система не допустит сюда Олафа. Вот вам и компьютер.
Солнышко закивала в знак согласия. Вайолет подняла ее и посадила себе на колени. Ниро дошел до особенно визгливой части сонаты, и детям пришлось пригнуться друг к другу поближе, чтобы продолжать разговор.
– Если пойти к Ниро прямо с утра, – сказала Вайолет, – мы успеем поговорить с ним наедине, без Олафа. Мы попросим его заглянуть в компьютер. Нас Ниро может не послушать, но компьютер-то должен хотя бы убедить его проверить личность учителя Чингиза.
– Может, Ниро заставит Олафа снять тюрбан, – предположила Айседора, – и тогда обнаружится одна-единственная бровь.
– Или снять дорогие кроссовки, – добавил Клаус, – и тогда обнаружится татуировка.
– Но если вы поговорите с Ниро, – заметил Дункан, – учитель Чингиз будет знать, что вы его подозреваете.
– Да, и поэтому нам надо быть сверхосторожными, – сказала Вайолет. – Необходимо, чтобы Ниро узнал про Олафа, но Олаф не узнал про нас.
– А пока, – заявил Дункан, – мы с Айседорой проведем свое расследование. Может, нам удастся обнаружить кого-то из олафовских помощников, которых вы описали.
– Это очень бы пригодилось, – одобрила Вайолет, – но только если вы твердо уверены, что хотите нам помочь.
– Не будем больше об этом говорить. – И Дункан похлопал Вайолет по руке. И больше они об этом не говорили. Они не говорили о Графе Олафе в продолжение всей сонаты Ниро, и потом, когда он играл ее во второй раз, и в третий, и в четвертый, и в пятый, и даже в шестой, и тем временем стало совсем-совсем поздно.
А бодлеровские сироты и тройняшки Квегмайр просто сидели и наслаждались теплом дружеского общения. У слов этих много смыслов, но все имеют отношение к счастью. Хотя, казалось бы, трудно быть счастливым, когда слушаешь жуткую сонату, вновь и вновь исполняемую человеком, который не умеет играть на скрипке, когда находишься в жутком интернате, а неподалеку сидит злодей, без сомнения замышляющий что-то злодейское. Но счастливые моменты в жизни Бодлеров случались редко и к тому же неожиданно, и дети научились ценить это. Дункан не снимал своей руки с руки Вайолет и рассказывал ей о невыносимых концертах, на которых бывал когда-то, при жизни родителей, и Вайолет была счастлива, слушая его рассказы. Айседора начала сочинять стихотворение про библиотеку и показала Клаусу то, что успела записать в свою черную книжку, и Клаус был счастлив внести кое-какие поправки. А Солнышко, прикорнув на коленях у Вайолет, кусала подлокотник кресла и была счастлива оттого, что кусает что-то по-настоящему твердое.
Не сомневаюсь, вы и сами догадываетесь, без моего предупреждения, что у Бодлеров скоро все пойдет еще гораздо хуже, но я хочу закончить эту главу в момент дружеского общения и не стану забегать вперед, к неприятным событиям следующего утра, или к дальнейшим тяжким испытаниям, или к ужасному преступлению, знаменующему конец пребывания Бодлеров в Пруфрокской подготовительной школе. Разумеется, впоследствии все это будет иметь место, и ни к чему притворяться, будто этого не случилось. Но давайте на минутку забудем об отвратительной сонате, о кошмарных учителях, о противных учениках, любящих дразниться, и о еще более злосчастных событиях, которые скоро произойдут. Насладимся этим кратким мгновением душевного тепла, испытываемого Бодлерами от дружеского общения с тройняшками Квегмайр, а что касается Солнышка – от общения с подлокотником. Давайте насладимся в конце этой главы последним счастливым моментом, какой еще очень, очень не скоро выдастся всем этим детям.
Глава шестая
Ныне Пруфрокской подготовительной школы не существует. Ее закрыли много лет назад, после того как миссис Басс арестовали за ограбление банка. И если бы вам довелось заглянуть туда сейчас, вас встретили бы пустота и тишина. Если бы вы дошли до лужайки, то не увидели бы бегающих детей, как в день прибытия Бодлеров. Если бы прошли под стенами здания, где помещались школьные классы, то не услышали бы монотонного голоса мистера Реморы, рассказывающего одну из своих историй, а если бы приблизились к зданию, где находился большой зал, то не услышали бы визга и скрежета скрипки, на которой играл завуч Ниро. И если бы вы встали под аркой и взглянули вверх на черные буквы, из которых складывалось название школы и ее изуверский (слово, означающее здесь «суровый и жестокий») девиз, то услыхали бы только шелестящее «ш-ш-ш» ветерка, пробегающего по бурой клочковатой траве.
Короче говоря, если бы вы посетили Пруфрокский интернат сегодня, он выглядел бы примерно так же, как в то раннее утро, когда Бодлеры проснулись, встали и отправились в административное здание поговорить с Ниро об учителе Чингизе. Дети так хотели поговорить с ним, что специально встали как можно раньше, и когда пересекали лужайку, вид у нее был такой, будто остальное население интерната ночью сбежало и оставило сирот одних посреди похожих на надгробия зданий. Ощущение от всего этого было жутковатое, и потому Вайолет и Солнышко прямо вздрогнули, когда Клаус рассмеялся, внезапно нарушив тишину.
– Что тебя так насмешило? – осведомилась Вайолет.
– Мне вдруг пришло кое-что в голову. Мы ведь идем в административное здание без разрешения. Значит, нам придется есть без ложки и без вилки.
– Что тут смешного! – запротестовала Вайолет. – А если на завтрак дадут овсянку? Будем есть руками?
– Уут, – успокоила ее Солнышко. Она хотела сказать: «Поверь мне, не так уж это и трудно». Отчего обе сестры присоединились к хохочущему брату.
Ничего веселого в жестоких наказаниях, назначаемых Ниро, конечно, не было, но при мысли о том, что они будут есть овсянку руками, всем троим стало ужасно смешно.
– Или яичницу! – высказала новое предположение Вайолет. – А вдруг дадут глазунью с жидкими желтками?
– Или блинчики в сиропе! – добавил Клаус.
– Суп! – выкрикнула Солнышко, и все трое опять покатились со смеху.
– А помните пикник? – сказала Вайолет. – Мы собирались на реку Рутабага, и папа до того захлопотался, что забыл взять ложки, вилки и ножи!
– Конечно помню, – подтвердил Клаус. – Мы потом ели кисло-сладкий соус из креветок руками.
– Липко. – Солнышко вытянула руки ладонями кверху.
– Еще бы, – подтвердила Вайолет. – Мы ходили к реке мыть руки, и я нашла чудное место, чтобы испробовать удочку, которую я сама изобрела.
– А я собирал с мамой чернику, – вспомнил Клаус.
– Эру-у, – добавила Солнышко, что значило примерно: «А я кусала камешки».
Как только они стали вспоминать тот день, им расхотелось смеяться. В сущности, это происходило не очень давно, но уже казалось далеким прошлым. После того как случился пожар, дети, разумеется, знали, что родителей нет в живых, но им чудилось, будто те куда-то уехали и скоро вернутся. Но сейчас, когда они вспоминали, как солнце играло на поверхности реки Рутабага, как родители потешались над ними, когда все трое перемазались кисло-сладким соусом из креветок, тот пикник отошел в такую даль, что они поняли наконец: родители не вернутся уже никогда.
