скачать книгу бесплатно
– Пьером мы гордимся, – подтвердил О’Брайен. – Ни одна из конкурирующих фирм пока не сумела обзавестись таким сотрудником.
– Роуб – ваш адвокат?
– Нет, наш доносчик. Главный клеветник нашей фирмы.
Я понятия не имел, что подобные должности введены официально. Мак-Клой поглядел на меня и загрохотал. О’Брайен тоненько дребезжал.
Я все же овладел собой.
– Люблю специалистов своего дела, – сказал я. – Так вы утверждаете, этот Роуб?..
– Да, утверждаю! – радостно закричал Мак-Клой. – Вы будете целовать его руки, док, когда узнаете старину Пьера поближе. Он и на вас напишет поклеп, не сомневайтесь. У этого человека фантастические способности. Покажите ему молча язык, и он докажет, что вы собираетесь взорвать Дом правительства. Достаточно поглядеть на Роуба, чтобы коленки у вас затряслись и мучительно захотелось признаться в чем-нибудь страшном. Сейчас вы это испытаете! – Он снял трубку телефона и распорядился: – Роуба – поскорее!
– Роуба мы нашли не сразу, – продолжал О’Брайен. – Когда мы прибрали к рукам наследие папаши Эдельвейса, встал вопрос: кого из сотрудников приставят… вы понимаете, Крен? И вот тут мы услыхали, что некоего Роуба прогоняют с десятого места за доносы и полную неспособность к чему-либо иному. «Стоп! – сказал Гопкинс. – Уверен, что это нужный нам парень!» Ровно через неделю после появления у нас Роуб донес куда следует, что мы продались врагам нашего государства и расширяем производство, чтобы неизбежная в последующем безработица стала безысходней. С этой минуты участь Пьера Роуба была решена. Мы удвоили ему жалование и приблизили к себе. В мире теперь нет сил, которые принудили бы нас расстаться с Пьером.
– А не благоразумней ли наоборот – прогнать Роуба ко всем?..
О’Брайен ужаснулся.
– Какая наивность, Крен! Это ведь свой доносчик. На него надо молиться как на святого!
– Что значит – свой? Он ведь доносит на вас!
– Ну и что? Кто-нибудь обязательно будет доносить, без этого нельзя. От каждой фирмы должно исходить установленное количество порочащей информации – таков закон. А так неудобно, если не знаешь, кто из твоих ребят и что именно доносит! Роуб же заменяет один целый полк информаторов. Из него изливается столь мощный поток порочащих сведений, что в других клеветниках больше нет нужды. Любимое его изречение о себе: «Роуб шерстью чувствует врага». И в самом деле, когда он видит незнакомого, у него встают дыбом волосы.
– Можно подумать, что вы описываете работу кибернетической машины! – заметил я.
– А что вы думаете? – загремел Мак-Клой. – Наука навета нуждается в автоматизации. Я узнал, что Министерство дознаний недавно заказало двенадцать электронных мозгов повышенной скорости – каждый для обработки пяти миллионов доносов в час! Масштаб, не правда ли, док?
В комнату, раздувая ноздри широкого, как мастерок, носа, вошел Роуб. Я собирался возражать Мак-Клою, но запнулся, ошеломленный. Роуб бросил настороженный взгляд в пустой угол комнаты, поглядел налево, и лишь потом обернулся ко мне. Я впоследствии узнал, что его волнует пустота. «То, чего нет, подозрительней того, что есть» – эту мысль я слыхал от него не раз. Но в тот момент меня поразила не философия Роуба, а его облик. В его морщинистом лице, сработанном из синеватого воска, не было ничего живого. Он уперся мутными, как холодец, гляделками и зашевелил оттопыренными ушами. Больше всего он напоминал огромную взъерошенную летучую мышь. Но это впечатление исчезало, когда он раскрывал рот. Он не говорил, а блеял. К тому же он так торопливо выбрасывал из себя слова, что они, сшибаясь, создавали невразумительный гул.
– Я вас слушаю, джентльмены! – быстро-быстро заблеял он. – Я готов к услугам, джентльмены, понимаете, какая штука.
– Поглядите на посетителя, Роуб, – приказал Мак-Клой. – Что вы открываете в его лице?
Роуб так жадно впился в меня, словно хотел сожрать живьем.
– Ничего сногсшибательного! Десять процентов невразумительного, сорок процентов инфантильности, остальное – нормальная тупость пополам с пижонством, понимаете, такая… Стандартное лицо. В последнее время за такие лица уже не арестовывают.
Мак-Клой шумно ликовал:
– Нет, каково, док? С одного взгляда понял, что вы гениальны. Слушайте, Роуб, вас нужно четвертовать.
– Стараюсь, шеф! – Роуб поклонился. – Вы преувеличиваете мои скромные способности, такая штука.
– Роуб, – запищал О’Брайен, – заготовьте проект соглашения о вступлении профессора Крена в совет директоров компании «Эдельвейс и братья». Он будет одним из братьев.
– Оговорить долю участия, джентльмены?
Мак-Клой и О’Брайен поспешно сказали одинаковыми голосами:
– Долю участия пока не оговаривайте!
Появившийся в дверях Гопкинс знаком приказал Роубу убираться. На сером лице Гопкинса подрагивало что-то отдаленно напоминающее улыбку, глаза посветлели. Он торжественно положил ноги на стол.
– Все в порядке, ребята! Парни из Военного министерства страшно заинтересовались нашими живыми игрушками. В расходах рекомендуется не жаться и времени зря не терять. Теперь о сути. Ваши претензии, профессор, больше чем неисполнимы – они недопустимы. Наши окончательные условия: вы входите в компанию на правах некоторой части старика Эдельвейса и получаете…
…совершенной автоматики. Тысяча двести сорок чанов, каждый размером с трехэтажный дом, обслуживаются одной кибернетической машиной. В чанах первичная зародышевая клеточка, произведенная Электронным Создателем, проходит все стадии эмбрионального роста, пока в конце химического конвейера белковое образование из нескольких молекул не превратится во взрослого живого человека. В последнем чане новосотворенный человек очищается от технологической грязи, посторонних белковых включений и заусениц, затем неторопливо двигается к выходу, бреется или завивается в парикмахерской и получает одежду, соответствующую классу технологической обработки. В одной из серий питательных чанов человекоподобное новообразование подвергается действию психических стимуляторов. Именно здесь наши искусственные люди приобретают все навыки, знания и стремления, необходимые для функционирования в обществе.
При полностью освоенном производственном процессе от записи генетической формулы до выхода из ворот завода искусственного парня с сигаретой во рту или кокетливой девушки с модной сумкой пройдет не более пятнадцати часов. Завод спроектирован из расчета, что в каждом чане находится не более одного изготавливаемого существа, то есть на производство одновременно тысячи двухсот сорока людей. Грубо говоря, мы рассчитываем вырабатывать около полумиллиона людей в год. Возможно, однако, запустить в чан сразу двух существ. Природа показывает нам пример, временами радуя родителей близнецами и тройняшками. Если чаны перевести на выработку близнецов, то производительность завода поднимется до миллиона человекоголов в год. Впрочем, я увлекся. Это уже дело инженеров с политиками, а не ученого.
На Электронном Создателе я должен остановиться подробней. Он составляет суть изобретения. Сказать о нем, что это искусственный мозг неслыханной мощности – значит ничего о нем не сказать. Он, конечно, мозг, ибо может молниеносно разрешать задачи любой трудности. В этом свойстве он еще не отличается от любой другой логической машины. Создатель – творец зародышевых клеток. На вводе он перерабатывает полученную информацию в генетическую формулу заданного существа, подбирает нужную комбинацию нуклеиновых кислот и спаивает их в микроскопическую живую клеточку, готовую для развития в чанах. Природа для создания новой жизни не придумала ничего лучшего, чем непосредственное воздействие одной родительской клетки на другую. Мой Электронный Создатель не нуждается в телесном слиянии с партнером, не требует ласковых слов, страстных объяснений, нежных взглядов. Он ограничивается связью по радио. Все совершается в полном молчании: пакет электромагнитных волн – готово, ваша генетическая формула воспроизведена, начинается копирование родителей. Да, копирование, а не дележка свойств – от отца серые глаза, от матери остренький носик… Как часто отец, не находя ничего своего в ребенке, гневно обвиняет жену в измене. От детей, произведенный Электронным Создателем, не отречется ни один из отцов. Зеркало, самооживляющее появившееся в нем изображение, – вот что такое мой аппарат. И он будет копировать только лучшее: умниц и красавцев, гениев разума и доброты – вот его назначение! Люди, великолепные, как боги, – на меньшем я не помирюсь, нет!
Он возвышается надо мною. Он огромен, как небоскреб. В его недрах клокочут миллионы киловатт – он в три раза мощнее всех остальных цехов завода, вместе взятых. Моя лаборатория лишь щелка ввода в его электронное нутро. Высокая решетка справа от стола – замаскированный фильтр приема. И когда посетитель садится в кресло, я незаметно нажимаю кнопку…
* * *
– …заболеете! Вам нужно перекусить перед сном. Вы вторые сутки почти не едите.
Я оттолкнул поднос с едой.
– Убирайтесь к дьяволу, Мартин! Я сегодня вкусно пообедал. Салат, кровавый бифштекс, сосиски… Великолепный обед! Вы мне мешаете, Мартин.
– Сосиски были вчера, а бифштекс вы ели на прошлой неделе, профессор. Вся ваша сегодняшняя еда – черный кофе из термоса.
– Ваше счастье, Мартин, что я вам не жена. Без кочерги в руках с вами невозможно разговаривать. Поставьте поднос на стол и исчезните.
Он примостил поднос на свободное от бумаг местечко и отошел в сторону. Я грозно посмотрел на него.
– Вы оглохли, Мартин? Я сказал – исчезните!
– Будет исполнено. Вам нужно раньше освободить поднос.
Я понял, что споры с ним займут больше времени, чем еда. Этот человек упрям, как столб. Из двух зол я всегда выбираю меньшее. Если мне не удается сразу прогнать Мартина, я делаю то, на чем он настаивает. Я мог бы уволить Мартина за непослушание, но новые слуги вряд ли будут лучше. Мне со слугами не везет. Те, до Мартина, тоже ни во что меня не ставили. У него к тому же есть неоценимые достоинства – он немолод, одинок, искренне считает меня научным гением и видит свое счастье в обережении меня от всего, что может помешать моей работе. Правда, дальше хозяйственных дел его забота не идет.
– Пирожки необыкновенно сочные, а бутерброды выше всех похвал, – сказал я, заканчивая еду. – Я, кажется, и вправду проголодался. Теперь вы исполните мою просьбу, дорогой Мартин, и удалитесь?
– Непременно, профессор. В час ночи зайду, профессор.
– Зачем?
– Напомнить, что пора спать.
– Вы считаете меня ребенком, Мартин?
– Нет, профессор. Дети многое умеют делать без подсказки.
Я видел, что и на этот раз его переспорить не удастся.
– Позвоните по телефону, Мартин. Я лягу сейчас же, как вы напомните, что пришло время.
Он с сомнением посмотрел на меня. Просто удивительно, как он не верит в мою самостоятельность.
– Хорошо, – сказал он. – Я позвоню.
Это прозвучало угрожающе. Не обычное вежливое: «Слушаюсь!», а что-то вроде: «Ладно, ладно. Не думайте, что это у вас пройдет гладко!» Мне сегодня предстояли слишком важные дела, чтобы завязывать спор из-за пустяков.
Когда Мартин убрался, я опять включил телевизор конвейерной линии. Фигурка уже не походила на зародыш, это было вполне человекоподобное существо. Оно бултыхалось в семьсот тринадцатом чане в почти непрозрачной белковой массе, и я плохо различал его – что-то с головой, четырьмя конечностями, плотненьким туловищем. В чане бурлил питательный раствор, и человечек то забавно взмывал вверх, отбрасывая конечности, как крылья, то, складывая их, скользил вниз. Я долго любовался моим созданием. У меня сладко щемило сердце. Человечек был больше чем мой ребенок. Он был – я сам.
Я погасил экран и снова, снова, в бесконечный раз вспоминал, как мне явилась прекрасная мысль воспроизвести себя, удвоить себя в энергичном молодом существе. Это буду я – со всеми моими знаниями и способностями, со всем моим жизненным опытом, но без груза моих сорока восьми лет; я – нынешний, но двадцатилетний, юный и умудренный, с порывистой душой и рассудительным разумом; я – совмещающий в себе все преимущества молодости и все достижения старости. У меня дрожали руки, когда я набирал нужный шифр. На экране главного телевизора вспыхнуло светлое пятно – три миллиона киловатт, собранные в пронзительные электронные пучки, просвечивали самые темные уголки моего мозга, жадно усиливали его излучение. А затем пятно погасло, и его сменили пляшущие черточки и точки – я был записан, шла выборка из бездны данных того, что необходимо для моей генетической формулы. Черточки и точки на экране загорались и тускнели, то замирали, то вновь начинали метаться. Мне показалось, что я рассматриваю картину известного художника под названием не то «Улыбка любимой», не то «Взрыв в угольной шахте» – хаос световых вспышек, можешь думать о них что угодно, они все равно ни на что не походят. Но я знал, что это я сам – математический шифр моего тела и моей души: генетическая формула того существа, какое называется, всего двумя словами, «профессор Крен», – ибо общество не способно постичь меня глубже этих двух слов. Оно, познавая меня, скользит по моей поверхности, а Электронный Создатель изучает и бесконечно усложненную мою суть, и примитивно простую внешнюю мою форму.
Это было три дня назад, всего три дня назад! Генетическая формула минут десять сияла на экране – черточки и стрелки, точки и тире, густо заполнившие весь экран. Электронный Создатель творил меня из ничего, создавал первую мою зародышевую клетку. Три дня минуло с того часа, всего три дня! Зародышевая клетка прошла за это время сотни реакционных чанов, две трети утробного конвейера – новый человек, мой двойник, собирается твердой ногой вступить в мир!
Я снова включил технологическую линию. Мой двойник барахтался в чане. При самом энергичном просвечивании нельзя было разобрать ничего, кроме неясного силуэта. Надо набраться терпения. Я ждал восемь лет, придется подождать еще часок! Я передал распоряжение двойнику – сейчас же по рождении явиться ко мне – и откинулся на спинку кресла. Я мечтал. Неторопливые, радужно сияющие мысли сменяли друг дружку в моем мозгу. Вероятно, я задремал.
Меня разбудил неуверенный стук в дверь. Я вздрогнул и поднял голову. Часы били полночь. Стук повторился, но по-странному – резкий, нетерпеливый, как бы захлебывающийся. Я вспомнил, что скоро придет мой двойник, и выругался. Посторонние могли испортить радость первого свидания с собой.
– Да! – крикнул я и добавил потише: – Черт бы вам сломал ногу!
На пороге появился мальчик лет двенадцати. Я с изумлением смотрел на него. Я его где-то встречал, но не мог припомнить где.
– Вам не мешало быть повежливее! – проворчал мальчик. – Вы откликнулись лишь на второй стук. Выкладывайте, чего вам надо, я тороплюсь.
– Вы ошибаетесь, я вас не звал, – сказал я.
– Я не из тех, кто ошибается, эти штучки вы бросьте! Гениальней меня еще не существовало человека. Отойдите, я посижу в вашем кресле.
Усевшись, мальчик закинул ножки на стол и опрокинул технологический телевизор. Я успел подхватить аппарат на лету. Мальчик даже не шевельнулся: телевизоры его не интересовали. Я определенно знал когда-то этого скверного мальчишку.
– Прежде всего я хочу услышать, кто вы такой? – проговорил я почти спокойно. – И на каком основании вы вторглись ко мне?
– Разуйте глаза, – посоветовал мальчишка. – Вы или слепы, или тупы, а вернее, и то, и другое. Я – вершина человеческих достижений и Монблан научной мысли. Каждое слово, написанное мной, фотографируют под микроскопом. Даже буквы в моих записных книжках сверхъестественны, так пишут мои биографы. Во всех городах мира мне поставлены памятники. Что вы так вытаращились на меня. Я этого не люблю!
Это была нечеловеческая схватка с собой, но я не дал вырваться наружу бешенству.
– Не знаю, что удержало меня от того, чтоб выпороть вас. Но если вы через минуту не вылетите в ту дверь, вам не поздоровится.
Он поспешно вскочил. Ужас исказил его наглое некрасивое лицо.
– Не смейте, я вас боюсь! – захныкал он. – Что вам от меня нужно? Вычтите мое жалование за лекции, хоть за три года вперед, но не трогайте. Я предпочитаю иметь дело с солидными людьми.
Я шел на него с распахнутыми руками, как на забившегося в угол зверька. Никого я так не ненавидел, как это дрянное существо. Он полетел на пол после первой же пощечины. Я добавил пинок ногой.
– Вставай и уходи! Нет, стой! Признавайся, не то вытрясу душу! – Я бешено мотал его из стороны в сторону. – Тебя подослал Роуб? Неужели этот идиот сумел так проникнуть!.. Будешь отвечать?
– Вы меня задушите! – пищал мальчишка. – Дайте глотнуть воздуха! Восемь лет я одиноко работаю над усовершенствованием людей, а люди меня ненавидят. Что я вам сделал плохого?
Я швырнул его на ковер. Мальчишка скорчился и тихо плакал. У меня тяжело стучало сердце. Я начал понимать, что попал в скверную историю.
– Я думал, настал час моего торжества! – по-стариковски причитал мальчик. – Мне так хотелось поиграть земным шариком, побросать его из руки в руку-у-у!
Я не отрывал от него глаз. Все сходилось в одну страшную точку. У меня оглушительно звенело в ушах.
– Прекрати плач! Я тебя больше и пальцем не трону, хоть ты заслуживаешь и не такой взбучки.
К нему моментально возвратился прежний вид. Он подбежал к столу и взгромоздился на него, сбросив на пол мои записи.
– Отлично, профессор! – сказал он. – Можете держать себя свободно. Дышите глубже и размахивайте руками в ритм вздоха. Вижу, что не ошибся, считая вас двуногой акулой. Пока я сижу у вас на спине, а не в пасти.
У меня оставался один шанс, только один шанс! Я в смятении зажмурился, лишь потом заговорил:
– Ты упомянул о восьми годах работы? По виду не скажешь, что ты изнурен. Мне кажется, тебе больше знакомы шалости, а не труд.
Он поглядел на меня с презрением.
– Я не собираюсь подвергать сомнению ваши интеллектуальные способности. Вряд ли существовал более тупой осел, чем вы. Даже слепая летучая мышь увидала бы, что я только что появился на свет.
– Из чана? – спросил я глухо.
– Откуда же еще?
– Зачем же ты говорил о годах работы?
– Без коварства с такими, как вы, нельзя. Вас интересуют пустяки. Сто лет я работал или ни единой минуты – какое это имеет значение?
Я так глубоко задумался, что не слыхал телефонного звонка.
– Возьмите трубку, – сказал мальчик. – И пошлите к черту того, кто мешает нам разговаривать.
Это был Мартин.
– Час ночи, профессор. Напоминаю, что пора спать.
– Я уже сплю, – сказал я. – И вижу страшный сон, Мартин.
– Лучше видеть плохие сны, чем проводить ночи без сна, – заметил Мартин. Он любил изрекать максимы, почерпнутые из романов мисс Вудворт.
Я повернулся к мальчику. Надменно закинув крохотную голову, он смотрел на меня свысока. Это был, конечно, я – вот отчего он показался мне знакомым. Этот отвратительный уродец был собран из моих черт, нашпигован моими мыслями, озвучен моими словами. Я не мог его принять, это было слишком чудовищно!
– Скажете ли вы наконец, что вам нужно? – сварливо поинтересовался мальчик. – Я ведь уже объяснял, что спешу.
Я закурил сигару, мне надо было успокоиться.
– Вы оглохли, профессор?
– Нет, я хорошо слышу. Вы куда-то спешите. Я хотел бы знать, куда вы спешите?
На этот раз он, кажется, искренне удивился.
