скачать книгу бесплатно
– На самом-то деле нет. Такое случается сплошь и рядом. Ты некоторое время встречаешься с кем-то, а потом тебе становится скучно, и ты порываешь с этим человеком.
– Все непросто, папа.
– А я уверен, это не так.
Грета болтает вином в бокале, осознавая, что их слушают четыре человека, и каждому из них становится все неудобнее.
– Жизнь иногда вмешивается в наши решения.
– Это потому, что твоя жизнь не располагает к длительным отношениям. – Отец берет меню и изучает список закусок. – Они не возникают сами по себе. Для них нужно освободить место.
Грета стискивает зубы.
– Мне нравится моя жизнь, какая она есть.
– И это правильно, – говорит Дэвис с другого конца стола, а когда все поворачиваются к нему, пожимает плечами: – Жизнь у нее просто обалденная.
Когда Дэвису было за двадцать, он играл на пианино в джазовом трио, и у него имелся миллион историй о старых добрых днях в Чикаго, о ночах с друзьями, наполненных виски и музыкой. Грета знает, что ему нравится его теперешняя жизнь – у него жена, которую он обожает, и трое выросших детей, которые просто чудесны, и еще несколько недель назад, до выхода на пенсию, он был любимым почтальоном местных жителей. Но когда речь заходит о карьере Греты, в его взгляде скользят, с одной стороны, зависть, а с другой – тоска.
К ним подходит официант, они делают заказы и отдают меню, и Грета думает, что разговор окончен. Но тут Конрад, который все это время смотрел в свой бокал с виски, снова поворачивается к ней.
– Ты знаешь, что я хочу для тебя только самого лучшего, верно? – спрашивает он и выглядит при этом таким старым, таким несчастным, что Грета готова ответить ему: «Верно». Но обнаруживает, что не способна сделать это.
– Нет. Ты хочешь, чтобы моя жизнь была похожа на жизнь Эшера.
– Я хочу, чтобы ты была счастлива.
– Ты хочешь, чтобы я остепенилась, – стоит на своем она, – а это разные вещи.
Мэри отодвигает свой стул и кладет салфетку на стол.
– Знаете что? Думаю, нам следует немного покрутиться на танцполе.
– До ужина? – хмурится Дэвис.
– Да, – твердо отвечает она, и Блумы тоже встают со своих мест.
– Мы с вами. – Элеанор берет Тодда за руку. – Сейчас самое время потанцевать.
– Да это вальс, – говорит тот, но послушно следует за ней на танцпол, и Грета с Конрадом остаются одни.
Какую-то секунду они просто смотрят друг на друга, затем на стол – на разбросанные по нему салфетки, на заляпанные губной помадой бокалы – и Грета, кажется ей, вот-вот рассмеется. Но вместо этого она прочищает горло и говорит:
– Послушай, я знаю, ты хочешь, чтобы я больше походила на Эшера, но…
– Это не…
– Да ладно тебе, – произносит она теперь более мягко. – Мамы с нами больше нет, и играть роль рефери некому. Меньшее, что мы можем сделать, так это быть честными друг с другом.
Он вздыхает:
– Ты хочешь, чтобы я был честен с тобой?
– Да, – с некоторым трудом выговаривает Грета.
– О’кей. – Он разворачивается, чтобы лучше видеть ее. Свет за его спиной мягкий и расплывчатый, и Грета замечает в окне отражение Дэвиса, кружащего в вальсе Мэри. Она заставляет себя снова перевести взгляд на Конрада, у которого, как и у нее, зеленые глаза, загадочный, как и у нее, взгляд. – Сама знаешь, твоя мама была твоим главным чирлидером…
– Папа, – говорит Грета охрипшим голосом, потому что, хотя именно мама вырастила и воспитала ее, ей кажется, что он немного жульничает, ссылаясь на нее теперь. – Не надо.
Он выглядит удивленным:
– Не надо что?
– Мы говорим не о ней. А о тебе и обо мне.
– Вот что я хочу сказать, – качает он головой, – знаю, она понимала музыку лучше, чем я, но все же беспокоилась о тебе.
Грета изо всех сил старается сохранить бесстрастное выражение лица. Не хочет, чтобы он увидел, как сильно ужалили ее его слова. Она в каком-то смысле давно махнула на него рукой, приняла тот факт, что он не слишком считается с ее мечтами. Но мама считалась. И Грете было довольно этого.
– Сам не знаешь, о чем говоришь.
– Она была самым большим твоим фанатом, – продолжает он, и взгляд у него неожиданно становится совершенно отсутствующим. – Но она волновалась за тебя. Беспокоилась, что ты одна, что так много ездишь по свету, что пытаешься удержаться на плаву, работая в очень нестабильной индустрии. Может, ей удавалось скрывать это лучше, чем мне, но страх за тебя присущ – был присущ – не только мне, но и ей тоже.
Грета сидит совершенно неподвижно и позволяет его словам пройти мимо ее сознания. Спустя несколько секунд Конрад наклоняется к ней, и его взгляд становится другим.
– Прости, – произносит он, – я не хотел…
– Все хорошо.
Песня заканчивается, и посетители ресторана вяло аплодируют. Конрад откашливается:
– Без нее нам не слишком-то хорошо, да?
– Да, – соглашается она, – не слишком.
– И чем дальше, тем тяжелее.
Она кивает, удивляясь, как быстро на ее глаза наворачиваются слезы. Но он прав: теперь им приходится труднее.
– Но я рад, что ты поехала в это путешествие, – говорит он, и, сама того не желая, Грета смеется. Конрад наклоняет голову: – Что такое?
– А я только что подумала, что не стоило мне ехать.
– Ну, – пожимает он плечами, – я рад, что ты сделала это.
– Правда? – спрашивает она, внимательно глядя на него, но тут к столу возвращаются Фостеры и Блумы, смеющиеся, полные впечатлений о своих приключениях на танцполе, и официант приносит салаты, и небо за окном, темнея, приобретает другой оттенок, и теплоход плывет в ночи, и только потом Грета осознает, что он так и не ответил на ее вопрос.
Глава 5
После ужина Грета идет к себе в каюту и усаживается по-турецки на кровать, гитара лежит у нее на коленях. Остальные пошли попытать счастья в казино, но под конец такого дня ей не хочется иметь дело с шумными игровыми автоматами.
Зажав в губах медиатор, она наигрывает на старом деревянном «мартине». Грета редко путешествует с ним; он больше, чем компактные электрические гитары, с которыми она обычно выступает. Но эта гитара у нее уже целую вечность, и ей хорошо с ней, как с потрепанной книгой, зачитанной и любимой. Она купила ее, когда училась в колледже, накопив чаевые, полученные во время работы официанткой в местном «Олив гарден», и каждая корзиночка с сухариками приближала ее к цели. И хотя сейчас у нее есть буквально дюжины гитар – большей частью изящных, и элегантных, и сверкающих, и мощных, – Грета до сих пор часто играет на этой, и каждая взятая на ней нота отдается воспоминаниями.
Она берет одинокий аккорд, и звук у него яркий, как свет спички в небольшом пространстве хижины. Затем следуют еще аккорды, и она понимает, что играет начало «Астрономии». Грета резко поднимает руки, словно притронулась к чему-то горячему, и, как прилив, в каюту стремительно возвращается тишина.
Это пока скорее идея, а не полноценная песня. Она начала писать ее во время полета из Германии, все еще пребывая в шоке от известия об аневризме у мамы. Она пыталась заснуть, но не смогла. Попыталась напиться, но руки у нее отчаянно тряслись. Небо за иллюминатором было совершенно черным, и отсутствие звезд на нем казалось зловещим. Ее мутило.
Она закрыла глаза и подумала о сияющих в темноте звездах на потолке спальни у себя дома, о том, как ее мама показывала на них, прочитав ей на ночь какую-нибудь сказку. Воспоминание об этом вселило в нее некоторую надежду, и она достала блокнот и начала писать, стараясь каждой строчкой прогнать темноту, это было ее молитвой.
К тому времени как Атлантика оказалась позади, несколько страниц было исписано стихами и призраком мелодии. Это была песня о том, как наметить курс, выйти на дорогу, но, как и все песни, о чем-то гораздо более личном, чем о том, как она, маленькая, лежала с мамой в кровати, разговаривала с ней, и мечтала, и слушала сказки под сияющими в темноте звездами.
Песня была не закончена, но она казалась началом чего-то нового. Вот только Грета не знала, чего именно. Сейчас она играет более осознанно. Берет первые ноты «Пролога» – первого сингла к будущему альбому, песни, премьеру которой она намеревается устроить на Губернаторском балу в следующие выходные. Это совершенно другая мелодия – динамичная и зажигательная, и даже исполняемая на акустической гитаре она заполняет всю каюту.
Она знает, что эта песня – дорога домой, шанс на искупление и спасение. Но она звучит как нечто прожитое, что-то написанное в совсем другой жизни, когда ее мама была жива и Грета была полна уверенности в себе.
Стучат в стену слева от нее, и она перестает играть. Выжидает несколько секунд и снова касается струн, на этот раз стараясь, чтобы гитара звучала тихо. Но стук повторяется, и на этот раз он более настойчивый. Грета со вздохом кладет гитару рядом с собой на кровать, снимает с вешалки на двери флисовую куртку матери и выходит в коридор, внезапно ощущая нехватку свежего воздуха.
Снаружи царят сумерки, серые и туманные. Грета идет по прогулочной палубе, пока не находит тихое местечко. Она облокачивается на ограждение, ее глаза слезятся от ветра. Далеко внизу теплоход взбивает белую пену, и вздымаемые им волны теряются в тумане. Завтра они проведут на борту целый день и только на следующее утро доберутся до Джуно. Кажется, ждать этого придется ужасно долго.
– А я все время думаю о «Титанике», – доносится до нее чей-то голос, и она, оглядевшись, видит все того же владельца пишущей машинки. На нем непромокаемая куртка, зеленая, с капюшоном, его темные волосы растрепал ветер.
– О пароходе или о фильме?
– А это имеет какое-то значение? – с улыбкой спрашивает он. – Конец в любом случае был не из лучших.
Они оба какое-то время молчат, вглядываясь в глубокое небо. Грета уже готова оторваться от ограждения и направиться в каюту, когда он снова смотрит на нее.
– Все это странно, верно?
– Что именно?
– Не знаю. Быть здесь. На корабле. Ночью. Посреди воды. От этого становится одиноко.
– Правда? – спрашивает она и по какой-то непонятной причине вспоминает, как в двадцать с чем-то лет тяжело болела гриппом и мама прилетела на самолете, чтобы ухаживать за ней. Три дня Хелен варила суп на раздолбанной плите в крошечной квартирке Греты, и они сидели на диване в пижамах и смотрели фильмы, батарея шипела, и за окном шел снег. Как-то днем, думая, что Грета спит, Хелен позвонила Конраду, чтобы справиться, как у него дела, и в туманном, тяжелом состоянии между сном и явью Грета слышала, как она очень тихо разговаривала с ним:
– Знаю. В таких случаях я хочу, чтобы у нее тоже кто-то был.
До этого самого момента Грета никогда не чувствовала себя одинокой.
Она только что вернулась после семимесячного турне, в котором играла на разогреве у группы, вызывавшей у нее восхищение с ее шестнадцати лет, – ее давняя мечта обернулась реальностью. За время, проведенное в путешествии, она избавилась от всех своих обыденных привычек: от регулярных звонков родителям, переписки с друзьями и даже от романчика с Джейсоном Фостером. Когда она вернулась, ее мозг продолжал лихорадочно работать, перегруженный месяцами, заполненными фанатами и безумием, и она провела несколько недель в одних и тех же худи и легинсах, обращаясь то к своему блокноту, то к компьютеру, то к гитаре. И она была счастлива как никогда.
Но неожиданно она взглянула на вещи глазами мамы: она вернулась в пустую квартиру, и о ней некому было позаботиться, когда она заболела. Не имело никакого значения, что на самом-то деле Грета не просила Хелен приезжать – она справилась бы сама: заказывала бы суп в ресторанчике внизу и отдыхала до тех пор, пока ей не стало бы лучше. Неважным было и то, что теперь она могла позволить себе большую квартиру, если бы захотела, но это место, где она прожила столько лет, воспринималось ею как дом. Она вела такую жизнь не в силу привычки, а потому что она ей нравилась.
Она повернулась к парню, дрожа от холода. Его взгляд был по-прежнему прикован к воде.
– Я в последнее время много читал о Германе Мелвилле… – Он замолкает и неуверенно смотрит на Грету: – Мелвилл был…
– «Барлтлби, писец», – говорит она, и его глаза загораются.
– Вау! Большинство знает только «Моби Дика».
Она кивает, глядя на воду:
– Это понятно.
– Как бы то ни было, – продолжает он, довольный, – я читал о том, как Мелвилл впервые вышел в море. Ему едва исполнилось девятнадцать, то есть с нынешней точки зрения он был очень молод, и он оказался на торговом судне, которое следовало из Нью-Йорка в… А вообще-то, знаете что? – смеется он. – Тут, как говорит мой шестилетний ребенок, я должен перестроить маршрут.
– Маршрут?
– Как на навигаторе, – сконфуженно поясняет он. – Когда ты едешь не по той дороге, и он начинает перестраивать маршрут. Я обычно выбираю длинный путь.
– Это не всегда плохо, – замечает она, и он приглаживает бороду – она у него аккуратно подстрижена и седая по краям. Он красив какой-то подлинной красотой, опрятен и серьезен, и хотя он не может быть намного старше ее, все же кажется очень взрослым – человеком, знающим, как жить. Он похож на парней с отпускных фотографий друзей по колледжу, с которыми она большей частью потеряла связь, потому что они ведут жизнь, совершенно отличную от ее жизни.
Он подходит ближе к ней и протягивает руку:
– Я Бен, кстати говоря. Бен Уайлдер. Как Лаура Ингаллс.
И Грета неожиданно для себя смеется:
– У вас должны быть сестры.
– Дочери, – улыбается он, и она непроизвольно переводит взгляд на его руку. Обручального кольца нет. – А вы?
– Грета. – Она недолго молчит, думая, стоит ли называть фамилию, затем решает, что это неважно. Он ее не знает. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он слушает большей частью Дэйва Мэтьюса и Боба Дилана. Может, в колледже – Фиша: – Джеймс, – наконец произносит она.
– Как Бонд, – говорит он с понимающим кивком.
– Как Бонд, – соглашается она.
Фонари над ними загораются. Слышны голоса из одного из многочисленных баров теплохода.
– Знаете, – говорит Бен, – моряки Британского королевского военно-морского флота каждый день в море получали ром. Он был безопаснее, чем вода, и поднимал боевой дух.
– Не сомневаюсь.
– Думаю, надо пойти за своей порцией. Приглашаю вас присоединиться ко мне.
Она колеблется, но всего лишь секунду.
– А я, пожалуй, вернусь к себе.
– О’кей, – улыбается он. – Тогда пока, Бонд.
– Хорошего вечера, Лаура Ингаллс.
Воскресенье
Глава 6
