скачать книгу бесплатно
– Закончим свёклу, погуляем, бабы – подзадорил в последний приезд с бочкой Стёпка-водовоз.
– Чего не погулять, если гармонист не откажется! – откликнулась Наталья.
Гармонист – Стёпка. Был он от колхоза на торфе, привёз себе хромку. Стёпка мужик задачной, а уж как там побывал, и вовсе цены себе не сложит. В разговоре к месту, не к месту вспоминает каждый раз своё пребывание под Шатурой:
– У нас там как было…
Не любит Наталья трепачей, а тут улыбнулась. Вспомнилось давнее, как летней ночью Стёпка провожал её до дома. Стояли возле калитки. От волнения у Стёпки колени дрожали, как у загнанной лошади. А сам одно заладил; «Ну, теперь всё. Всё теперь».
Было ей непонятно и смешно.
А сейчас разговор о гулянке затеяли не случайно. В прошлом году впервые после войны гуляли. Поплясали и поплакали. Надо и в этом собраться.
До Октябрьского праздника осталось всего ничего. У нас с Санькой отличное настроение. Впереди маячит небольшой отдых, матери наши заканчивают копку свёклы. Только вот в субботу учительница по русскому огорчила нас. За наспех и с ошибками выполненную домашнюю работу оставила Саньку «без обеда». К маме иду один. Несу ей поесть.
– А где ж мой? – забеспокоилась тётка Наташа, увидев меня одного.
– Сейчас придёт. Отстал немного, – вру я Санькиной матери и нагибаюсь за свёклой, чтоб не смотреть в её глаза.
Санька прибежал, когда стало смеркаться, запыхавшийся, испуганный:
– Телок на огороде свёклой подавился!
– Ну что ты будешь делать, – беспомощно всплёскивает руками тётка Наташа.
Телят, коров по осени гони со свёклы. Не грызут они её, а заламывают корень целиком, норовят проглотить.
Как ни билась тётка Наташа с телком, пытаясь свёклу вытащить рукой, заливала ему в горло масло, ничто не помогло. Уж затемно привела жившего через три двора деда Захара. Пришлось ему укоротить жизнь бычка.
Тётка Наташа поехала с мясом на базар. Последние машины со свёклой грузились уже без неё.
Гулять женщины попросились к деду Захару. Изба у него просторная, в три окна. И, главное, сам хозяин приветливый и рассудительный. Когда у тётки Наташи случилось такое, успокоил её:
– Дюже не горюй. Сама, дети живы, здоровы. А телка не сегодня так завтра продавать.
И то правда. На базар съездила удачно. Обнову себе купила. На тётке Наташе миткалевая с рюшками на рукавах кофта, тёмно-бордовая юбка. На отвороте кофты брошка из трёх жуковых вишенок. Очень они личат её тёмному волосу. Какая-то не обычная тётка Наташа.
Сегодня она прибралась пораньше, скотину управила и зашла за мамой.
– Не токо работать, и погулять надо!
– Правду говоришь, Наташ.
– Хоть от сапухи отмыться.
Прибывающие к деду Захару женщины прихорашиваются за занавеской у печки, молодеют на глазах.
– Это ты, Наташ? Не признала тебя, – окликает Нюра-роза.
– Богачкой стану! – отшучивается её подруга.
– Всё, бабы. Садимтеся.
– Пора уж. Гармонист заждался, – громко объявляет Фроська, окидывая недовольным взглядом товарок.
Сама она устраивается рядом с мужем.
Я, Санька, наши друзья, одноклассники, тоже веселимся. Как угорелые, носимся друг за другом вокруг избы, в окна заглядываем, где вот-вот начнётся гульба.
«Ухаживать» – разносить вино – женщины попросили деда Захара и Столбова Кирюшку, примака моей тётки. У него голос ладный. И сам выпить не дурак. Кирюшка, уже «тёплый», присел на краешек стула, ждёт, когда дед Захар на правах старшего поздравит женщин с праздником, с окончанием полевых работ и предложит по первой.
Чего-то замешкался хозяин дома, и Кирюшка, уже пропустивший у судной лавки стаканчик, тряхнув крутолобой головой, потянул густым голосом:
Шумел колхоз,
Крестьяне гнулись,
А власть советская была…
– Ты, Кирюшк, это не надо. Об чём-нибудь другом давай, – заволновался дед Захар. – Выпьем, бабы.
Загомонили притихшие было гости, прицеливаясь стаканами к губам. Непривычно как-то. Однако мимо рта никто не пронёс. Кто глоток, кто два. Фроська хлобыснула до дна:
– Провались она в живот!
Приняла, сколько душа пожелала, и тётка Наташа. Тепло приятно растеклось по телу. Сделалось ей легко и уютно. И сидевшие за столом товарки, мужики виделись все такими хорошими и родными. Подмывало сплясать.
– Не спеши, Наталья. Закуси. Все ешьте, – просит дед Захар, стараясь исправить свою заминку, что допустил вначале торжества.
Мама всегда в тени, а тут вдруг тихим, ровным голосом заводит:
На позицию девушка
Провожала бойца…
К ней присоединяются другие женщины. Поют о бойце, но думает каждая о себе, о мужьях, отцах наших, не вернувшихся с войны. Жалостливая песня. Нюра – роза, шмыгнув носом, прикрывает глаза ладонью. У неё четверо на руках и у самой здоровье не ахти. Лишь Кирюшка Столбов стоит непоколебимо прямо за спинами женщин, старательно выстраивает их голоса на нужную высоту.
– Мить, глянь, – толкает меня в бок Санька.
Высоко в голубом небе над нашей деревней тяжело плывёт журавлиный клин. Провожаем его глазами, пока не истаяли в вышине журавлиные точки. Замечательный день выбрали наши матери посидеть вместе за праздничным столом, передохнуть от тяжкого ежедневного колхозного ярма.
Тем временем дед Захар подбил женщин поднять ещё по рюмке, и Стёпка, правильно оценив момент, развернул меха гармони:
И-и эх… твою мать,
На кобыле воевать.
А кобыла хвост поднимет,
Всю Германию видать!
– Ох-хо-хо! Поддал, сукин кот! – затрясся мелким смехом дед Захар. Первой из-за стола выплывает Фроська. За ней с какой-то опаской тётка Наташа. Не усидели Нюра – роза с Кирюшкиной женой, другие женщины. Хмель им крепко ударил в головы.
Ой, подруга, дроби бей,
Над тобою воробей.
Надо мною серый гусь —
Я измены не боюсь!
Тётка Наташа выплясывает в паре с Фроськой:
Выходи, подруга, замуж,
А потом уж выйду я.
Всё равно любови нету
У тебя и у меня!
Под шумок тётка Наташа втягивает в круг деда Захара.
И он припас припевку:
Не ходите, девки, замуж,
Не ходите, милочки.
Не делите свою жизнь
На две половиночки!
Гомон, топот и заливистые переборы гармошки. Кто усидит на месте? Чьё сердце не дрогнет радостно?
– Дядя Захар, я пьяная! – непослушным языком будто жалуется тётка Наташа.– Делай со мной что хочешь!
– Ну, мама, – настораживается под окном Санька.
И недаром. Вспаренная пляской, охмелевшая вконец от вина, тётка Наташа сбрасывает с себя кофточку, оголяя белые округлые плечи и… виснет на шее деда Захара:
– Дядя Захар! Полюби меня!
От такого оборота Стёпка остолбенел на мгновение. Его гармонь рыпнула и стихла, а в избе вдруг поднялся такой шум и гвалт, что мы с Санькой, как ошпаренные, опрометью бросаемся прочь от окна. Еле догоняю его на выгоне.
– Мама, мама. Как она могла такое? Зачем она это? – шепчет ошарашенный Санька.
Что я мог ему ответить?
– Если она т а к а я, не пойду домой. Ни за что. Пусть, что хочет, то и делает! – сквозь горькие слёзы и жуткую обиду выкрикивает Санька
Бесцельно бродим с ним по деревне, вокруг мельницы. Незаметно стемнело. Гульба вскоре закончилась, женщины стали расходиться по домам, удивлённые, растерянные, иные возмущённые. Всякие, только разговор у них об одном. О Санькиной матери:
– Надо ж… Наташка…
– По такой жизни не на то ещё пойдёшь.
– Всё на Стёпу пялилась, сучка. На меня не нарвалась. Я б ей…
Узнаём голос Фроськи, крепкий, чёткий.
…А тётка Наташа, похоже, заболела. На люди не показывается, со мной, когда прихожу к ним, почти не разговаривает. Санька дичится её. Только Ленка еле заметно ухмыляется: «Ладно, мам, чего уж…».
В один из таких дней её навестила Фроська:
– Тётка Наташ, ты за гармонь деньги платила?
– Нет.
Совсем забыла, что Стёпке за игру на празднике надо внести вскладчину. Достала из сундука десятку. И лишь Фроська вышла, улыбнулась: «Нашлась племянница».
Фроська всего на год её моложе.
На другой день с утра пораньше явился овечий пастух:
– Надо, тётка, за овец рассчитаться, – напомнил пастух, напуская на себя серьёзный вид.
Его сезон закончился, и теперь он по дворам собирает плату: полведра ржи и трояк с головы. Деньги подала безо всякого, а вот рожь… Думается, рожь пастух взял ещё до праздника. Вот так же пришёл с безменом, сидел на сундуке, пока она насыпала. Точно помнит, зерном рассчиталась. Правда, росписи никакой не взяла. Ведь в деревне верят друг другу на слово.
Но пастух уже, широко растопырив руки, держал мешок наготове.
На улице моросил мелкий дождь. Скотину в стадо уже не гоняют. Тётка Наташа отворила дверь катушка. Зорька, овечка с яркой разом уставились на свою кормилицу грустными глазами. Тётка Наташа вернулась в избу, надела фуфайку. Через плечо на верёвке кинула кошёлку. Пошла на свекольное поле собирать ботву.
КУПИТЬ БАЛАЛАЙКУ
– Если сдашь выпускной экзамен, балалайку тебе купим, – сказала сестра и посмотрела на маму, видимо, желая получить от неё поддержку и одобрение.
Мама сидит за машинкой, шьёт соседке тётке Наташе к празднику обновку, юбку. Мама ничего не ответила, лишь ниже склонилась над клочком мануфактуры, выпрямляя складку попрямее. Думаю, не станет она возражать сестре. Та уже вторую зиму работает в колхозе, считается взрослой, и для мамы она помощница и советчица. Да такое поощрение за учёбу ещё и не всяк придумает.
А балалайка – моя мечта. Играть я немного умею. У нашего деревенского пастуха, Толюшка, научился. Толюшок парень пришлый, дальний родственник школьной уборщицы Параньки Голиковой. У неё и хранит днём балалайку. А вечерами, как стемнеет, собирает Толюшок вокруг себя на мельнице «улицу», потому и в почёте у наших девчонок.
Кормится пастух по дворам. Подошла очередь и нашему дому принимать его на постой. Ночевать он пришёл прямо с «улицы» и с балалайкой. Мама постелила нам с ним на воздухе, возле погребицы. И пока было видно, Толюшок вяло перебирал пальцами струны, показывая мне, где и как прижать, чтоб получилась «матаня» иль «страдание».
– Учись. Будешь девок завлекать, – хохотнул мой учитель, поворачиваясь на другой бок, чтоб заснуть.
Завтракал он долго и нехотя, То ли не выспался, то ли думал, куда деть свой «струмент», чтоб никто его не трогал.
Балалайку он положил на кровать, привалив к подушке. И как только на выгоне хлёстко щёлкнул пастуший кнут, я тут же взял её в руки. Бренчал весь день, пока наш однодневный постоялец находился со стадом в поле.
– А у тебя получается! – радостно заметила сестра, – когда я, отмяв пальцы до красноты, нащупал, наконец, нужные для «страдания» лады.
Трень – трень, трень – трень, трень…
Такой простенький мотив, а приятный, настраивает на разные припевки, напоминает голоса наших деревенских девчонок, например, Ленки тётки Наташиной.
Я гуляла, мать не знала,
Как узнала, ругать стала…
На Троицу пастух отправился в своё село навестить родных, за себя оставил Ванятку, Параньки Голиковой малого. Ванятка «переросток» (так его называет наш завуч Любовь Семёновна) школу бросил, хочет пойти прицепщиком в трактористы. Тоже на балалайке наловчился играть, потому задавака, каких свет не видел. Когда Ванятка с балалайкой, каждая из девчонок старается присесть к нему поближе, Ваней называют:
