скачать книгу бесплатно
– На глаз?
– А там ничего сложного, всё наглядно. А вход точно есть! То есть должен быть… Как-то же туда нужно проникать.
– Логично… И в архитектуре, значит, разбираетесь, Миледи… И швец, и жнец, и на дуде игрец…
– Не преувеличивайте, Милорд, – возмутилась я.
– Ничуть… Чувствуются Громовские замашки: перфекционизм – наше всё… – задумчиво проговорил Кирилл Андреевич.
– Не наговаривайте на дедушку, пожалуйста. У него не замашки, а цели.
– Ну, да, конечно…
– И в архитектуре больше разбираюсь не я, а подруга!
– Стоцкая?
– Нет, не Маша.
– Значит вторая. Их же у тебя всего две.
– Да. Вторая… В прошлом году я помогала ей с чертежами… Она готовилась к поступлению и занималась по какой-то навороченной программе. Как-то ей лень было читать материал, а выполнить задание было нужно… В общем, она попросила меня их изучить и вкратце ей пересказать. Я прочитала, запомнила и рассказала… Но всё равно мы тогда ошиблись в расчетах… Именно в пропорциях фундамента и ошиблись, понимаете?
– Понимаю, – ответил Орлов, как ни странно, внимательно выслушавший мою болтовню. И, помолчав, объяснил: – Здание стоит в низине. Возможны подтопления. Имело смыл сделать фундамент повыше.
– Странно… В кадре она не просматривается… Ландшафт относительно ровный. Холмы – да, присутствуют… Но в некотором отдалении…
– Что еще заметила?
– В самом здании Дома отдыха? То есть Базы?
Он молча кивнул. А я поделилась:
– Я бы предположила и наличие четвертого этажа… Но хода туда тоже нет. Лестница ограничивается третьим… Ну и так – по мелочи: некоторые стены превращаются в двери. Как в том же ресторане, например… Интересно, сколько таких стен всего? Хотя нет, не интересно.
– Почему?
– Лишняя информация. Гораздо интереснее, что творится в моем номере.
– А с ним-то что не так?
– В нём появляются и исчезают предметы мебели. И не только… Вот где, например, тумбочка, которая стояла рядом с кроватью в вечер моего заселения?
– Стоит на месте. Соблаговолите взглянуть налево.
– Стоит, да не та!
– Вот как? И в чем же разница?
– У той был небольшой дефект на задней стенке. Скол или мелкая такая зазубрина. Об неё ремешок моего сотового зацепился. А у этой – ничего подобного нет.
– Во внимательности тебе не откажешь…
– Я давно занимаюсь фотографией. Научилась наблюдать и фиксировать необычное. Зачем тумбочку заменили?
– Сама же говоришь, на задней стенке имелся скол. Непорядок.
– Не стоило заморачиваться. Я все равно ею не пользуюсь.
Избегая острого взгляда Кирилла Андреевича, от которого вдруг захотелось поежиться, я огляделась по сторонам и заметила…
– Вот что это там, например?
– Где?
– На подоконнике, рядом с которым вы недавно стояли и о чем-то размышляли! – обвинительным тоном заявила я. – Утром этого здесь точно не было!
– А это… Это парик, – как-то нехотя ответил он. Так обычно отвечает дед, когда я подлавливаю его на чем-то провокационном.
Глава 7 Первая встреча
– Парик? А он то тут зачем?
– Молодец, – похвалили меня, – Внимание фокусируешь.
– Вот говорю же – любитель дергать за веревочки… – в недоумении прошептала я. И спросила: – Какие еще заначки у вас припрятаны?
– Не торопите события, Миледи. Всему свое время, – ответил он и заговорщицки подмигнул.
– Покажите реквизит, – просьба моя больше походила на распоряжение. Видимо, от того, что любопытство разгорелось не на шутку и терпения ждать объяснения было практически на нуле. – Пожалуйста, – всё же смягчила я тон. И нетерпеливо добавила: – Неспроста же он тут появился!
– Верно. Неспроста, – ответил мой «мучитель», не без удовольствия наблюдая за моим нетерпением.
Он неспешно выбрался из кресла и направился к подоконнику. Подхватил белокурую штуковину и в той же манере подошёл ко мне. И вдруг ловко подкинул парик в мою сторону. Я и глазом моргнуть не успела, как волосатая «посылка» пулей просвистела расстояние между нами и шлёпнулась прямо мне в руки, заставив инстинктивно вонзить пальцы в упругую шелковистость этого небольшого белокурого «коврика». Он приятно холодил ладони и вдруг показался мне отдаленно, но навязчиво знакомым. Будто когда-то я уже прикасалась к нему. И даже держала в руках. Так же цепко, как сейчас.
Перед глазами неожиданно пронеслась вспышка. Яркая, мимолетная, как комета из детства, напрягающая память настолько, что я ощутила ломоту в висках. А следом я почувствовала нечто прочное, стягивающее, словно мне на голову натянули леску. И леска эта обручем сковала голову. Ощущения эти были для меня в новинку. Никогда раньше я не чувствовала от воспоминаний столь явного физического дискомфорта. Поэтому сжала зубы и прикрыла веки, очень надеясь, что эта скованность пройдет.
Долго ждать не пришлось: невидимый обруч будто резко слетел, напряжение в висках ослабло, а перед прикрытыми глазами замельтешило нечто отдаленно знакомое. Мелкими, едва различимыми квадратиками это самое нечто принялось складываться в осмысленную, хоть пока и нечеткую картинку, очень смахивающую на голографическую. Как в испорченном телевизоре, слегка потрескивая, она то проявлялась перед моим внутренним взором, то гасла. Я подняла потяжелевшие веки, чтобы как-то помочь невидимому «мастеру» скорее устранить «неисправность». Помогла: кадры перестали мигать. Теперь они прорисовывались с более четкими контурами, будто чья-то невидимая рука выводила их на холсте остро заточенным простым карандашом. Закончив с набросками, рука эта принялась четче прорисовывать сам «рисунок», а я завороженно наблюдала за тем, что всё четче и четче проявлялось в пространстве перед глазами.
Это было какое-то тесное помещение. Оно чем-то напоминает чулан, в который почти не проникает света… Не проникает, потому что его загораживают чьи-то плечи. Их хозяин видится мне дядькой Черномором, о котором мы с дедушкой недавно читали. Только он неправильный Черномор, потому что без бороды. Он – такой большой и важный. Сидит прямо передо мной и тянет ко мне руки. А я уворачиваюсь, чтобы не схватил. Пытаюсь забиться в угол. Спиной чувствую прохладную жесткость стены и понимаю: глубже пролезть не получится. А дядькины руки… Они такие длинные! Длинные и вездесущие. Я знаю, что означает это слово. Вездесущие – это когда повсюду. Мне дедушка объяснил, когда мы играли в догонялки. Вот и у Черномора такие же вездесущие руки, как у дедушки. Мне кажется, они дотянутся куда угодно и вытащат меня хоть из этого чулана, хоть из глубокой ямы, хоть со дна океана. Откуда угодно. Я понимаю это по взгляду хозяина этих ручищ. Он смотрит прямо мне в лицо. Взгляд такой глубокий, чуть насмешливый. Такой, словно он уже всё решил. Он непременно достанет меня из моей берлоги. Я смотрю в дядькино лицо и чувствую… Не страх, нет… Мне обидно. Очень. Моя обида настолько огромна, что хочется громко разреветься. Но я изо всех сил сдерживаю слезы, потому что нельзя разводить сырость. Так говорит дедушка. Я знаю, что эту самую сырость нельзя разводить даже, если больно ушибла коленку и течёт кровь.
««Никогда не разводи сырости, – часто говорит мне дедушка. И добавляет: – Лучше думай и принимай решения»».
Я еще не очень хорошо понимаю, что значит «принимай решения», но уже крепко—накрепко запомнила: если расшибла коленку, нужно быстро остановить кровь ваткой. И помазать йодом. Но лучше – зеленкой: она не щиплет, но долго не стирается. Поэтому Эрик посмеялся надо мной и назвал лягушкой. Эрик гадкий, он мне не нравится, поэтому не хочу о нем думать. Лучше буду смотреть на дядьку Черномора. Как он сюда вошел?
Наблюдаю за ним и вижу, что он следит за каждым моим движением. Как Китти, когда я прячу от нее колесико колбаски. Она всегда находит его. Папа говорит, что находит она потому, что я еще не научилась как надо прятать вещдоки. А дедушка с ним не согласен. Он говорит, что Китти идет по следу. Потому что у нее нос лучше моего. Я с дедушкой согласна: конечно, нос у Китти лучше, ведь у нее есть усы, а у меня усов нет.
Я устала сидеть согнувшись. Колено ноет. Ступни покалывает иголочками. Хочется встать в полный рост и размять ноги… Но я не могу – и так почти касаюсь головой потолка чулана, сидя на корточках. Как и дядька с умными глазами напротив меня.
«Вылезай!» – вдруг требует он, но не касается меня. Хотя мог бы – руки у него длиннющие! А ладони – совсем рядом. Я даже чувствую их тепло. Голос у дядьки низкий… Бархатный… Переливистый… Как будто мурчащий. Только не как у моей Китти, а как у льва, в гости к которому мы заглянули, когда недавно были с дедушкой в зоопарке.
«Не вылезу!» – грозно отвечаю я и как угорелая верчу головой.
«Прекрати! – требует он. – Слетит!»
«Кто?» – удивлённо спрашиваю я, замирая как мышка в своей норке.
«Не кто, а что. Твоя голова, – усмехаясь отвечает он. И снова требует: – Дай руку! Я помогу».
«Нет!» – сердито отвечаю я.
Теперь я сержусь на него. «Знатно», как говорит бабуля. Сержусь так сильно, что чувствую, как сами собой прищуриваются глаза и даже морщится нос.
«Надо же, какая грозная амазонка!» – негромко восклицает дядька. Не сердито. Скорее весело. И немного удивлённо.
«Я не мазонка! – возмущаюсь громко. И добавляю: – Меня зовут не так!»
«А как?» – спрашивает он, усмехаясь.
Уголки его губ чуть дергаются и слегка ползут вверх. Как у льва, который мне «улыбнулся» в зоопарке. «Улыбнулся» перед тем, как прыгнуть к решетке, рядом с которой я тогда стояла. Но лев не тянул ко мне лап, а дядька тянет. Хоть и не прикасается.
«Так как тебя зовут?» – спрашивает он снова.
«Это секрет! Понял?»
«Понял», – тихо откликается он.
Вдруг его голова и плечи заныривают в мой чулан глубже. Я не успеваю вовремя отстраниться, и цепкие пальцы обхватывают меня за плечи. Не больно, но довольно крепко.
«Пусти», – шиплю я и закрываю глаза. Я всегда так делаю, когда страшно. А мне теперь страшно. Страшно так, как не было за все пять лет моей жизни. Я боюсь, что дядька достанет меня из этой норки и унесёт с собой.
Мой коварный мозг, видимо, решает проявить милосердие, и «кадр» с цепким дядькой исчезает с глаз долой. Но только затем, чтобы смениться другим…
Снова вспышка и перед глазами проявляется комната.
Она похожа на кабинет. Я видела такой, когда мы с дедушкой ходили в школу, в которой я буду учиться в подготовительном классе. Столы в два ряда и большой – в центре, у доски.
В памяти в подробностях воскресает яркий солнечный день.
На мне длинное платье. Мама велела мне его надеть, потому что его подол надежно прикрывает коленку, и я выгляжу не «раненным лазутчиком, а кроткой воспитанной девочкой – настоящей леди». Так она говорит, туго заплетая мне косу. Она всегда плетет ее туго – так, что волосы сильно натягиваются у висков. У бабули получается не так туго, но этим утром бадули рядом нет. Мама сказала, что ночью она попала в больницу. Дедушка тоже куда-то уехал, а папа еще не вернулся из командировки. Поэтому мы с мамой сегодня вдвоем. И это грустно.
Я вижу, как мы выходим из дома и идём. Пешком. Она куда-то ведет меня за ручку.
«Куда?» – мысленно задаюсь я вопросом и тут же слышу свой детский голос:
«Куда мы идём, мам?»
«В офис. Тебя не с кем оставить. У бабули гипертонический криз, а дедушка уехал в командировку», – терпеливо объясняет она.
«Что значит «офис», мам?»
«Место, где я работаю».
«А ги… ги—пор—та—ни—чи—кий—рис? Его что не сварили?»
«Что не сварили?» – растерянно спрашивает она.
«Рис?»
«Не рис, а криззз, – поправляет она, делая акцент на звуке «з», – Ги—пер—то—ни—чес—кий. Это болезнь такая».
«Бабуля заболела? Почему?»
«Так бывает».
«А другое слово, мам?»
«Какое другое, Котенок?» – вздыхая, уточняет она.
«Дедушка уехал в кодировку – это куда?»
«В ко—ман—ди—ров—ку. По делам он уехал. Скоро вернётся».
«Когда скоро?»
«Скоро, дочь. Послушай меня внимательно!» – строго говорит она.
Мы останавливаемся. Она присаживается на корточки и смотрит мне в глаза
«В офисе ты будешь сидеть тихо, как мышка, поняла?»
«Надо ходить на цыпочках?»
«Лучше вообще не ходить, а сидеть за партой. Тебе же скоро в школу, так?»
«Так».
«Вот будешь тренировать усидчивость».
«Что такое «усичивась»?
«У—сид—чи—вость» – произносит мама по слогам и объясняет: – Будешь учиться сидеть смирно. Как на уроке, поняла?»
«Поняла», – отвечаю я и разочарованно вздыхаю.
Мы с мамой идем дальше.
«Чего загрустила, дочь?»
