скачать книгу бесплатно
Мужики, смирно! «Кавалерия» идет!
В школе мы были все поголовно влюблены в молодую учительницу. Но однажды любовь прошла в одночасье – наша богиня пришла на урок в валенках!
Бедные наши женщины! На свои прекрасные ножки они надевали резиновые, на двух кнопочках – застежках, боты, или суконные ботиночки. (Вроде тех, мужских, с застежкой-молнией посередине, что называли «прощай молодость»). Некоторые модницы носили бурки – белые фетровые сапожки без каблука, обшитые полосками красной кожи, но бурки были большой редкостью.
Женские сапоги – революция в моде. Сначала они были короткими, чуть выше щиколотки, и напоминали свиные копытца. Но эти сапожки были мечтой каждой женщины. В моде все устроено так, что со временем длинное трансформируется в короткое, узкое – в широкое, и наоборот. Мода сделала резкий скачок вверх – голенище женского сапога выросло до колена. Это был шок. Высокие сапоги – казалось, что это так некрасиво! Когда молодая девушка шла по улице, люди старшего поколения кричали в след: «Кавалеристка, б…!».
Потом появились сапоги-чулки. Выглядели они карикатурно, и портили весь вид женской ноги: икры обтянуты, подошва толстая, будто бы к сапогам прилила пара килограммов грязи.
Вельвет: попали в цвет
Мир был черно-белым, и вдруг – прорыв: в моду вошла одежда из цветного вельвета. В конце 60-х был дефицит на все, и даже этот дешевый материал достать было непросто. На улицах города все чаще стали появляться молодые люди в странных пиджачках. Воротников пиджачков них не было, вместо них – треугольный или овальный вырез. Вместо обычного разреза сзади – два по бокам. Тогда мы услышали новое слово – шлицы.
Пиджаки были зеленые, синие, красные, с рисунком в ромбик и клеточку. Сначала их шили, почему-то, без подкладки. Считалось, чем длиннее шлицы, тем круче. Иногда разрезы делали так высоко, почти до подмышек, что через них была видна рубашка.
В то время появилось еще одно новое слово – нейлон. Это сейчас синтетику не носят, а тогда покупали за страшные деньги. Нейлоновая рубашка стоила около 30 рублей – четвертая часть средней зарплаты. Расцветок у рубашек было несколько – ядовито-коричневый, синий, зеленый. Концы воротника были длинные, их выпускали поверх пиджака. Узкие галстучки – «селедки» тоже делали из нейлона. Конец галстука был не треугольный, как сейчас, а просто обрубался. Завязывать нейлоновые галстуки было невозможно (по сути дела мы носили на теле тонкую пластмассу), и они крепились на резинках.
То ли тоска народа по ярким расцветкам, то ли дефицит материалов, привели к тому, что позже, в конце 70-х появились короткие цветные мужские пальто, которые шили… из шерстяных одеял. Эти пальто в крупную клетку, с поясом, носили, в основном, учащиеся «фазанок» – профессионально-технических училищ. Несколько лет назад я видел такое пальтишко на одном из челябинских бомжей. Хорошо, на совесть работали советские швейники!
Клевый чувак Андрей Филяев
И клешем улицы мели…
Знаете, сколько раньше служили в армии? – Три года. А во флоте и того больше – четыре. И, тем не менее, многие парни мечтали попасть на корабль: уж больно им форма нравилась!
Каждый молодой человек на «гражданке» стремился достать тельняшку. Казалось бы, обычная майка, только в полоску, а достать было очень трудно. Тельняшки привозили туристы, приезжавшие из речных круизов по Волге – там нательное белье для моряков продавали в киосках. Особенно почему-то полюбили тельняшки туристы. На туристических слетах бородатые молодые люди с гитарами были почти сплошь полосаты, как африканские зебры. К мужскому белью воспылали страстью и девушки, но это было форменным издевательством над гордостью мореманов – они носили тельняшки навыпуск, и майка опускалась до самых колен, превращаясь в короткое платье.
На флоте порядки были строгими, но и там была своя мода. Отправляясь в увольнение, морячок представал перед старшиной в одной форме, а на берег выходил в другой (таких щеголей, правда, нещадно отлавливали патрули). Флотские модники удлиняли, или как они говорили, надстраивали ленточки бескозырки, да так, что они почти достигали до пятой точки. В конец штанины зашивали свинец, чтобы при ходьбе клеши «штормило» – широкие морские брюки болтало из стороны в сторону, и это было высшим шиком. Но мода на клеш пришла не с флота…
«Молния» в штанах, ложка – в кармане
Новые клеши отличались от морских. Широкие клеши на флоте шились сначала «трубой», а потом «колоколом», и имели практическое значение: у них не было ширинки, они расстегивались сбоку, так, чтобы попав в воду, морячок мог легко выпрыгнуть из штанов. «Гражданские» клеши расширялись «колоколом» не от бедра, а от колена – в этом была принципиальная особенность. Как-то само собой появились стандарты: если ширина брюк под кленом составляла 21 сантиметр, то внизу, у щиколотки – 23. Затем модники осмелели и стали шить клеш «форматом» 23 на 25. Были и такие, кто носил клеш 27 на 32! Заказ на такие брюки в ателье не принимали, хотя объяснить, кто эти параметры запретил, не могли: не положено, и все тут!
Клеши отличались от обычных брюк карманами и поясом. У обычных брюк карманы располагались сбоку, у клешей – на внешней стороне бедра. Модники ходили этакой приблатненной походочкой: руки в карманах (ладони сходились у самого причинного места), спина согнута вопросительным знаком, как будто бы человек хочет писать, а негде. Передвигался хозяин клешей мелкими шажками, раскачиваясь вправо – влево. Своей походкой клешник вроде бы говорил: «А мне все пофиг!» (Ну, слово, сами понимаете, здесь нужно подразумевать несколько иное).
Позже появилась еще одна новинка – над карманами стали пришивать клапаны. Модные «фраера» стали носить в карманах… ложку для обуви. Край ложки загибали ковшиком, и вешали на край кармана. Иногда ложка могла служить боевым оружием, которое можно было носить легально – хулиганы затачивали края ложки, так что в драке ей можно было наносить режущие удары.
В школе обладателям клешей завидовали страшно. «У вас в классе сколько клешей?» – спрашивал какой-нибудь юный модник своего соседа по двору. – «Пять…». – «А у нас восемь!». – «А у ваших чуваков пояса на сколько?» – «На шесть…». – «А у нас на восемь!». Стандартная ширина пояса сначала составляла 6 сантиметров. Затем пояса стали шире. Их застегивали на две, три, а потом и на четыре пуговицы. Шире и больше – не значит красивее. Некоторые «клешники», не понимавшие этой истины, выглядели карикатурно.
Так как штаны волочились по асфальту, задняя нижняя часть брюк быстро превращалась в махры. Эту проблему решили быстро – подшивали к штанине металлическую застежку-молнию, которая одновременно являлась и защитой от истирания штанов, и модным аксессуаром. А потом, как бы сейчас сказали, пошел полный беспредел…
Штаны из матрасной ткани
Брюки с бубенцами, куртки – с бахромой
В брюки – клеш стали вшивать клинья. Клинья делали из яркого материала, например, красного или синего бархата. В клинья вшивали цепочки или бубенчики. Но самым писком моды были… лампочки от новогодней елки.
В кармане модник носил маленькую электростанцию: от батареек, расположенных в задних карманах, вниз шли шнуры, которые присоединялись к вшитым в клинья лампочкам. Вечером, на танцах такой парень зажигал искорки страсти в глазах местных девушек.
Выбор тканей был… никакой. Выбросят на прилавки ткань в клетку – полгорода шьет брюки из нее. Поэтому для шитья штанов использовались самые неожиданные материалы. Я, например, сшил клеши из плащевой ткани светло зеленого цвета. Ткань была мягкой, ноской, легко гладилась. Но народ в своих безумствах пошел дальше. В качестве материала для пошива брюк стали использовать… брезент. Эти клеши так и называли – брезентухи. Их носили с курткой из того же материала – штормовкой. Сзади на штормовку пришивали бахрому (в ту пору началась эпоха фильмов про индейцев, в которых играл несравненный Гойко Митич). Так как в магазинах бахрома не продавалась, ее срезали с вымпелов, которыми награждали передовиков производства. Это считалось почти идеологической диверсией.
Потом клеши стали расширять от бедра, а пояс опустили низко – чуть выше, чем носят джинсы сегодняшние модницы. Делая заказ в ателье, закройщику так и говорили: «Шейте брюки по бедрам!». Увы, и эта мода прошла – наступила эпоха джинсов…
Наши девчонки с каким-то чуваком
Торба с портретом Че Гевары, пакет «Мальборо» и «бананы» с заклепками
В чём мы носили школьные учебники? В первом классе я был единственным, кто ходил в школу с жёлтым ранцем из свиной кожи. Ранцы, почему-то, не прижились. Школяры таскали учебники в портфелях, ими же и дрались. В старших классах вошли в моду папки. Они были очень неудобны: ручек у них не было, носили папки под мышкой, руки быстро уставали. Потом стали появляться портфели-дипломаты. Но это был жуткий дефицит. А студентам хотелось чем-то выделиться. Чем-то дешевым и сердитым. Так появились самодельные сумки- торбы. Их делали из обыкновенной мешковины – вместо ручки пришивали веревку, а на торбу по трафарету наносили рисунок. Чаще всего, он был одноцветный – чёрный. Как мне помнится, каждый второй таскал торбу с портретом Че Гевары или Эрнеста Хемингуэя. Стоила такая сумка, вроде бы, 5 рублей. Немало, но если не хочешь покупать – сделай сам.
А потом появились полиэтиленовые пакеты. На Западе они использовались на один раз, а у нас их даже стирали. На пакетах чаще всего изображался фрагмент джинсов или ковбой на лошади и надпись Marlboro. Для моряков торгового флота, которые заходили в иностранные порты, это был выгодный бизнес. Стоит такой пакет сущие центы, занимал мало места (их можно было привозить сотнями), а в СССР одноразовый пакет превращался в многоразовый, и стоил уже 10 рублей! Студенты гордо ходили на занятия в институт с этими пакетами – зачётно! С пакетом, значит, студент! Потом в стране стали печатать и собственные пакеты с лицами кумиров – Аллы Пугачёвой, Михаила Боярского и кого-то ещё. Фарцовщики продавали и болгарские пакеты из картона по 3 рубля, но они не котировались. Начинало развиваться кооперативное движение.
На Заречном рынке в Челябинске появился патентный ряд. Кооператоры торговали одежонкой, которую шили дома, в гаражах и подвалах. С виду некоторые вещи выглядели довольно ничего. Взгляд привлекали необычный модели. Купил здесь себе брюки-«бананы» и я. Через неделю «бананы» поползли по швам. Не стал предъявлять претензии, просто поговорил по душам. Кооператоры жаловались, что работают на старых машинках, которые ломаются по 3—4 раза в день. А новые-то где взять? За тканями приходится ездить по всей стране – от Ташкента до Воркуты. Знаете, кто быстро поднялся из кооператоров? Изготовитель фурнитуры. Я был в подвале, где работали первые в городе ручные прессы: здесь клепали заклепки, уголки, кнопочки и пуговицы. Хозяин так быстро поднялся, что слава он нём быстро дошла до Москвы. А в Москве, как выяснилось, у него были карточные долги. Дело, короче, закончилось очень печально. Параллельно с кооперацией набирал соки и криминал. Это всё самоделки. А как было дело с «фирмОй»?
В подворотнях продавали джинсы с одной штаниной
Первые фирменные джинсы я купил в 30 лет. Профком нашей редакции как-то подсуетился, и нам выделили партию джинсов из Западной Германии (в те годы было две Германии – Германская Демократическая республика и Федеративная Республика Германии). Джинсы надо было получать в подвале какого-то магазина одежды. Мне было назначено время. Я зашел в полутемное помещение, назвал размер и заплатил 120 рублей. Считалось, что джинсы мне достались почти даром! (Хотя 120 рублей – это ставка корреспондента городской орденоносной газеты). С рук фирменные джинсы шли в диапазоне цен от 160 до 260 рублей. Дорого! Но это была мечта, и за ценой мы не стояли.
Когда мне было лет 12, и о «фирме» (ударение на букве «е») мы не слышали, в Магнитке, где я жил, продавались джинсы Карабашской швейной фабрики. Сейчас, когда прошло 100 лет, мне трудно сравнивать их с заграничными, но штанцы были весьма неплохими. Только наш материал, вроде бы, был более тонким. Джинсы были прострочены жёлтыми нитками и украшены заклепками, всё, как положено! Потом появились джинсовые костюмы – штаны и куртка голубого или розового цвета по 120 рублей. Это было безумно красиво! Особенно, когда в таких костюмах одного цвета на улицах появлялась влюбленная пара. Небожители!
«Фирму» продавали тайком, создавая ажиотаж (щас милиция нагрянет, надо торопиться!). Спешка была спекулянтам на руку – во-первых, клиенту некогда было торговаться, а во-вторых, в суете можно было подсунуть подделку. Бывало, что самые несчастные покупатели платили по 200 рублей за одну штанину! Штанину от джинсов умело складывали в пакет, и продавали не разворачивая. Если же джинсы покупались без суеты, то привлекались посредники. Это были «специалисты», которые подтверждали стоимость джинсов: подсчитывалось количество заклёпок, замысловатость фурнитуры, качество и оттенок ткани. Джинсы бывали темно-синими и светло-голубыми. Человек в джинсах был априори красив, как гусар!
Многие носили джинсы с отворотами. Но это не то, что сейчас. Штаны подворачивали сантиметров на 20, а то и больше. Я там понимаю, что джинсы по длине выпускали универсальные: если длинные – можно подрезать и подшить. Но как это подрезать на 20 сантиметров? Это же дорогая ткань, а деньги упл (о) чены! Так и ходили, как мушкетёры в «ботфортах».
А Карабашская швейная фабрика сгорела в начале двухтысячных. Пишут, что есть планы её восстановить. Но, мне кажется, это так же невозможно, как вернуть то прекраснее время.
Эту шапку я носил 9 месяцев в году
Китайские и корейские кеды задавали тон в спортивной моде
Однажды во дворе мы скинулись на футбольный мяч. Пацаны молча принесли его из магазина и стали надувать. Было торжественно и тихо, как будто вершилось что-то таинственное. Мяч был для нас всем. Старший дома, старший квартала, а так же другие начальники и жильцы видели в нем угрозу зелёным кустарниками и немытым окнам: с помощью мяча мы могли сломать и разбить! Поэтому любые мячи у нас старались изъять!
Вы, наверное, не знаете, но тогда мяча камера вставлялась в покрышку, и все это зашнуровывалось. Если камеру перекачать, то на месте, где была шнуровка, возникал выступ. А это – брак! Приходилось все переделывать. Что ж, начинали все с начала. Когда мяч был готов, пацаны договаривались о том, сколько дней он будет храниться у каждого из тех, кто сдавал деньги, и у кого – в первую очередь? Футбольный мяч —это центр двора, да что там двора, центр мира!
С обувью, одеждой и спортинвентарем тогда была напряженка. Но оказалось, не все было так плохо. И то, и другое, и третье – было. Но нам это не давали. Я узнал это в 17 лет. И испытал шок. После школы я устроился рабочим на кафедру физкультуры горно-металлургического института. И вот однажды какая-то начальница заставила нас заниматься утилизацией спортивной одежды и инвентаря. Топором рубили баскетбольные мячи, ботинки с коньками, трусы, майки, обувь для штангистов – штангетки. Все это было практически новое! Только мужские и женские костюмы, сшитые из льна, в которых спортсмены-студенты ходили на демонстрацию, видимо, надевали пару-тройку раз! Почему это не выдавалось спортсменам? Все просто, как гвоздь. За инвентарь и одежду завхоз должна была отчитываться. А как отчитаться, если кого-то отчислили из института и ему подмахнули обходной лист, или, еще хуже, неожиданно и быстро забрали в армию? Как их списать? Так лучше не выдавать совсем до окончания срока носки. Как нам хотелось что-нибудь стырить, тем более, что такой роскоши мы никогда не видели! Как мы вертелись, какие только варианты не придумывали, но все зря! Вещи были порублены и сожжены. Вот так создавался дефицит.
В 14 лет мне подарили кеды! У меня уже были кеды фабрики «Красный треугольник», но они больше походили на калоши, чем на спортивную обувь. Эти кеды выдавали (за деньги, конечно) школьникам, которые участвовали в спортивной колонне на демонстрации 7 ноября. Так сказать, для стимула! А подарили мне настоящие китайские кеды «Три моста». (На щиколотке была круглая резиновая наклейка с изображением мостов). Эти кеды стояли по популярности после корейских под названием «Два мяча». Я их носил, правда, с перерывами, лет этак до 35!
А потом появились кроссовки. Про кроссовки была такая история. Моего друга выбрали председателем профсоюзного комитета. Он образовался, и обещал накормить, напоить, обуть, а также одеть весь коллектив. Он был молод, и ему казалось, что дан старт будущей карьере. Он решил всех осчастливить:
– Я вас всех дефицитом обеспечу!
Другой товарищ, который пытался сделать коллектив счастливым до него, этот оптимизм не разделял. Он знал, чем это должно закончиться:
– Тебя будут ненавидеть от секретарши до уборщицы!
И был прав.
Прежний председатель профкома начал с того, что достал на коллектив некоторое количество цветных телевизоров. Телевизоры стоили дорого, поэтому купить их могли не все. Это чуть сбросило волну потребительского энтузиазма. И они были одной марки, так что в коллективе не было споров на тему: почему Васе дали телик лучше, чем Феде? Но когда дело дошло до ковров (для тех, кто не знает: по ним не ходили, их вешали на стенку – для красоты), тут началось! Ковры были разного размера, расцветки и рисунка! Выбросили бы ковры одного типа в магазине, так тут бы проблем не было – смели бы все! Но тут был выбор. А народ к этому не был готов! Полгода профком занимался примирением обиженных и обделенных. Скучно не было!
Леха Тюплин, председатель профкома редакции, любимец Магнитки
С чего начал мой товарищ? С кроссовок. Это не то, что сейчас: кроссовками называли кожаные тапочки с плоской подошвой. Они быстро превращались в бесформенные лапти. Но лучше-то ничего не было! И делали их на местной обувной фабрике. Новый председатель профкома сочинил письмо за подписью нашего директора, секретаря парторганизации и себя лично: такой-то трудовой коллектив, встав на трудовую вахту, выполняя решения партии, и решив перевыполнить их, просит пошить для поощрения передовиков производства 40 пар кроссовок. На обувной фабрике дали «добро». Кроссовки предстояло заказывать двух цветок – красного и зеленого. Чтобы определится, коллективу дали неделю. И тут началось! Сегодня человек хотел красные кроссовки, но после обсуждения в семье – зеленые. А через день – наоборот. Список раз 15 перепечатывался, и каждый раз на нем расписывались начальники, и ставилась печать. Наконец, утрясли. Но на фабрике, когда мы приехали за обувью, сказали, что на некоторых размерах кроссовок на конвейере пришлось сменить цвет. Это был не яркий красный, не спокойный зеленый, это был грязный коричневый! (Сами знаете, на что он похож). Когда мы принесли обувь в коллектив, те, кому достались коричневые кроссовки, заявили, что это сделано специально, что бы унизить их!
У молодого председателя профкома в волосах появилась седая прядь. А впереди был еще заказ на импортные джинсы…
Спортивная форма была в моде. Особенно «мастерки» – вязаные футболки из шерсти синего цвета с отложным воротничком. Но где ее взять, если ты не спортсмен, и, тем более, не мастер? Форму выдавали только членам сборных команд. Но кто-то догадался заказывать «мастерки» (их называли еще и «олимпийками») в ателье! Их там, оказывается, можно было связать. Одну футболку вязали, точно помню, аж 22 дня, и стоила она… а вот тут память меня подводит, короче, дорого. Вот вам картина прошлых лет: идет по улице модный «спортивный» парень, в левой руке держит магнитофон, в правой – сигарету. А во рту зуб железный блестит – красавец!
Я удивлюсь, почему хлопчатобумажных маек, обыкновенных трикушек, не хватало? В городе каждую весну проводили легкоатлетическую эстафету среди школьников. Форму покупали, как всегда, в последние дни. И что? На старт все выходили в одинаковой форме – желтой или салатовой. Как близнецы! Впрочем, это касалось не только спортивной формы. В магазинах что завезли, то и брали. Вот так.
Народ копил деньги на мебельные стенки. И заполнял их не только посудой, но и книжками
Как называлась моя первая книга в жизни? Дайте мне миллион в любой валюте, не вспомню. Но одна из первых, все-таки, вспоминается. Называлась она мило и трогательно – «Заяц Петя». Эта книжка меня потрясла тем, что зайцы жили так же, как люди. И даже хуже. Например, по пути в школу зайчиков караулили Волк и Лиса. Когда папа-заяц отправлял Петю в школу, он советовал вести себя осторожно. Простой советский школьник по дороге в школу максимум рисковал попасть под машину, а ученик «зверской» школы – в лапы к хищнику. Меня это, несмотря на мой еще малый мозг, очень напрягало. Я подумал, что моя мама ни за что не отпустила меня одного в школу, если бы по дороге к ней меня подстерегали злодеи (слова «маньяк» мы и знать не знали). И как не умерли от истощения Волк и Лиса, если никем из зайчишек они полакомиться так и не сумели? Но других маленьких читателей, это, видимо, ни коем образом не волновало.
Книга была частью иллюзорного мира, который был далек от настоящего. Детские сказки, юношеские, а затем и взрослые книги уносили нас в мир мечты. В детстве я прочитал большую часть книг в своей жизни. Или скажем так – значительную. Книги были нашими учителями жизни. И этот предмет – жизнь, был почти единственным, который мы изучали с удовольствием.
Я жил в провинциальном городке, который стоял на притоке Волги – реке Большой Иргиз. В этом тихом городе, где в огромном сквере росли акации, а зеркалу реки скользили белые лилии и золотые кувшинки, было одно чудное место – детская библиотека. Меня привел туда одноклассник Вовка Калошин (он жил на втором этаже), и библиотека стала стрелкой компаса, которая указывала мне путь в жизни. Мы, наивные мальчишки, которые еще недавно научились сами вытирать сопли, пересказывали друг другу книги, но не обсуждали их, и, тем более, не подвергали сомнению. Книжки были готовым рецептом, как поступать в будущем, каких людей любить, а от кого держаться подальше. Все, что было написано, принималось на веру. Бесспорно!
До библиотеки идти было далеко. Зимой мороз нещадно драл меня за нос и щеки, но я упорно шел в библиотеку, как толстовский Филипок – в школу. В библиотеке стояла круглая уютная печь – «голландка», и ее бока так и манили прижаться к себе пришедших с мороза маленьких читателей. Когда кто-то у входа обметал веником валенки, из-за шкафов и полок с книжками выходила женщина в пуховой шали, концы которой были повязаны на груди крест-накрест. Это была фея, всемогущая властительница сказочного книжного царства! Я завидовал этой женщине. Я даже не мог себе представить такое счастье – жить среди тысячи книг и знать десятки тысяч историй. Вы заметили, что в библиотеке разговаривают шепотом? А почему? Наверное, никто не хочет беспокоить великих героев, которые спят между книжных страниц. Они прожили яркую жизнь и достойны покоя.
А мы? Мы мечтали о подвигах. Мы жили в самой читающей стране мира, но нужных книг не хватало. Не хватало романтики! Фенимора Купера еще можно было достать, а вот Майн Рида… «Всадник без головы», «Оцеола, вождь семинолов», «Квартеронка» и другие книги этого писателя мы брали у друзей на одну-две ночи. За книгой Эрико Вериссимо «Господин посол» у меня в очереди стоял весь класс, и нижний правый угол её был скошен: девушки тайно загибали странички, на которых описывались чудеса любви. Мы становились взрослыми. О «Мастере и Маргарите» в школе мы и не слышали, только после службы в армии мне дали на одну ночь перепечатанный на машинке экземпляр рукописи. После 20-ти лет, когда мы чуть поумнели, нас перевернули «Повесть о первой любви» Анатолия Тоболяка и «Милый Эп» Геннадия Михасенко – они дали нам новых героев, наших современников, таких же ребят, как мы. (А в детстве меня поразило, что автор совершенно потрясающей книги «Могила Таме-Тунга» жил в моем городе – Магнитогорске и был моим современником!).
Лучшие книги моего детства и молодости
– Дети капитана Гранта. Ж. Верн
– Таинственный остров. Ж. Верн
– Сердца трех. Дж. Лондон
– Мартин Иден. Дж. Лондон
– Остров сокровищ. Р. Стивенсон
– На западном фронте без перемен. Э. Ремарк
– Дикая собака динго. Р. Фраерман
– Всадник без головы. М. Рид
– Последний из могикан. Ф. Купер
– Отсюда и в вечность. Д. Джонс
– Повесть о первой любви. А. Тоболяк
– Человек – амфибия. А. Беляев
– Лезвие бритвы. И. Ефремов
– Темные аллеи. И. Бунин
– Морской волк. Дж. Лондон
Потом мы узнали, что есть другие великие книги, которые были для нас недоступны. Нет, мы не говорили о них шепотом – не нужно преувеличивать «жестокий советский режим». Эти книги было невозможно достать. В небольшом количестве, вероятно, для служебного пользования, запретные книжки выпускали небольшими тиражами. Мне рассказывали, что на Челябинск выделили 4 (четыре!) экземпляра томика стихов Мандельштама. Три экземпляра ушли в обком и облисполком, а один пытался присвоить себе начальник областного управления торговли. К нему, якобы, приехали прямо домой, и изъяли дефицитный экземпляр. Кажется, полная чушь. Но я слышал это из уст члена бюро обкома.
«Мастера и Маргариту» я прочитал, когда мне было 20 лет, и это была книжка, отпечатанная на машинке. Рукопись была засаленной, и почти «слепой» – кое-где буквы уже были стерты. В самой читающей стране мира книг не хватало. Но были чудесные островки цивилизации, где книжек было навалом.
Я как-то участвовал в научной экспедиции в Сибири. И привез оттуда оленьи рога, лисью шкуру и стопку книг. Рюкзак был тяжелый, неимоверных размеров, но я таскал эти «внеплановые» вещи на себе и по болотам, и лесным чащам. Книжки я купил в глухой деревеньке, куда их забросили на барже по реке. Зашли в магазин, а там… Продаются мебельные стенки, за которыми в городе народ в очередях месяцами стоит, косметика, книги, и много чего дефицитного. Продавщица сказала, что косметику местные девчонки еще берут, а вот книги лежат годами. Покупают только конверты и шариковые ручки – письма писать. Стали мужики из экспедиции книжки хватать, но все не унесешь. Хоть стреляйся.
Как утолить книжный голод? Можно было, конечно, в библиотеку ходить, но книжка рассматривалась не только как объект знаний, но и часть интерьера. Очень хотелось книжки одного цвета и формата (полное собрание сочинений) на полочку выставить. Но подписаться на серию книг, это все равно, что Ленинскую премию получить! Что делать? Был выход: сдавали макулатуру и картон и в обмен получали талон на книжку. Макулатуру на талоны принимали по свободному графику, можно было и прозевать. А получив талон, месяцами потом приходили в магазин на проспекте Ленина и интересовались: когда будет книжка? Так, годами по одной, по две штуки и собирали.
Хозяйство в СССР было плановое. Но как-то странно у нас планировали распределение товаров. Кому в той же деревне мебельные стенки (400 рулей – сумма!) и книги по истории искусства нужны? Как-то поехали мы в турпоездку в Таджикистан. Приехали в горный кишлак. А там стоит огромный двухэтажный магазин. Смотрим, вьются возле нас какие-то проворные молодые таджики. Оказалось, это местные фарцовщики. Предлагают фирменные джинсы по 120 рублей (с рук шли по 220 – влет!), пуховые куртки по 160 (цена – легче пуха!) и книжки, да не простые, а что-то типа Булгакова (врать не буду, не помню). Ну, вот зачем таджикам распределяли джинсы, когда там даже молодежь в халатам ходит? Или на кой черт им Булгаков?
Мебельные стенки, которые я видел видел в сибирской деревне (попробуй, вывези!) потом еще не раз вспоминались. У нас одна девушка на работе ради стенки тайком от мужа взяла отпуск, и каждый день отмечалась в магазине. За месяц в очередях много книжек прочитала. Но какой был эффект, когда муж пришел домой с работы: она открывает дверь, и – нате вам! Удар грома и блеск молнии! И рюмка водки – сраженному мужу в зубы. Жизнь удалась.
Жан-Батист Гренуй – это я!
Вам не приходила в голову развить в себе какие-то способности, стать экстрасенсом? Мне приходила. Я решил им стать. Я пытался делать какие-то телодвижения, изображающие усилия воли. Я как бы медитировал. Но двигать предметы и останавливать поезда взглядом что-то не получалось. Вскоре это надоело. И я перестал валять дурака.
Все, даже малость тронутые люди, выдумывают себе какую-то историю на тему «Как я стал экстрасенсом». Кого-то, якобы, долбанула молния. Кто-то ощутил в себе невиданные силы после того, как перенес клиническую смерть (а лучше – две). А кто ничего выдумать не может, что заявляет, что он колдун в третьем поколении, и все тайны ему передала бабка. Но у меня бабка была добрейшей рязанской крестьянкой, и в реанимации я не был, потому, как некоторые экстрасенсы, запойно не пил.
Но вот однажды я прочитал «Парфюмера» Зюскинда. И меня пробило. Без шуток. Я стал чувствовать не знакомые прежде запахи. Их было много! Это все равно, что попасть в другой мир. Я понял, как мы обделены, что утеряли этот дар за ненужностью. Человек, проживший с волками несколько лет, писал, что с запахами они получают большую часть информации. По запаху волки различают, какую ступень в иерархии даже чужой стаи занимает тот или иной волчара, болен ли он, и так далее. Но, то волки, а, то я!
Я не знал, как воспользоваться информацией, которую несут запахи (среди новых запахов неприятных не было). Я ходил просто опупевший. Я понял, как мало людей, с которыми можно поделиться информацией о том, какое произошло чудо. На тебя смотрят, как на больного. Или выпившего. И пытаются тихонько слинять в сторону, чтобы в случае чего не вызывать психушку.
Санитаров вызывать ко мне не пришлось. А новый дар так же быстро пропал, как и неожиданно ушел. И его, почему-то, не жалко. Жаном-Батистом я был всего лишь недели две.
Хорошо, что за это время я никого не убил. Вроде бы…
Эти засохшие цветы лежат в моём дневнике 50 лет
Долбежница и незабудки. Быт и любовь
После школы я работал учеником электрослесаря на магнитогорском калибровочном заводе. Родители считали, что рабочая специальность будет кормить меня всю жизнь. А я не представлял себе эту жизнь в заводских стенах. С утра рабочие ждали, когда наступит обед, и, быстренько перехватив в столовке, рубились в домино. После обеда все ждали, когда закончится рабочий день. За полчаса до конца смены все собирались в мастерской, и делали вид, что смазывают и чистят инструмент. Потом открывалась дверь, и все бежали в раздевалку, быстро мылись и рысачили на трамвайную остановку. Всю неделю народ ждал пятницу. Я подумал: Боже мой, ведь так пройдет вся жизнь! В этой тоске я провел полгода.
Весной нас отправили в колхоз. Там нужно было сортировать картошку перед посадкой: отбирать относительно свежую, крепкую, а подгнившую, дрябленькую, выбрасывать. Кому поручить эту работу для умственно отсталых? А тому, кто калибровочному заводу не очень-то нужен: молодым, которые ходят в учениках, и пока не допущены к профессии, и старым, которые слишком часто ходят в винный отдел магазина, и кому серьезную работу уже не доверишь.
Утро начиналось с завтрака. И с истошного вопля поварихи: «Опять чифиряли? Кружки стали чёрные, не отмыть, мать вашу так, и эдак!». Кормили нас хорошо и вкусно. Потом мы садились возле контейнеров с картошкой, а человек по кличке Японец взваливал на спину рюкзак с пустой тарой и, вздохнув, направлял свои стопы в сельский магазинчик. Передняя часть черепа у Японца напоминала кусок асфальта – грубая и почти бесформенная. Она выражала чувство бесконечной печали. Даже если было что и на что выпить.
Мы спали в скотнике, почти ничем не отличаясь от его законных обитателей. Спали на полу, на соломе, накрывшись какими-то тонкими, истертыми почти до дыр, одеялами. И не было никаких правил, типа, девочки спят в правом углу, мальчики в левом. Но не было и ничего плохого. Человеков, типа Японца, девушки не интересовали, а мы были еще романтичны и невинны. Хоть и работали на заводе.
В меня влюбилась девушка. Как ее зовут, я не помню. Они была мила, и даже в чем-то красива. Но она была долбежницей! (Да, была такая профессия). Я, в принципе, считал, что на заводе оказался случайно. Не поступил в институт, вот и все. Я считал, что мне уготована другая судьба. Судьба высокого полета! И вместе со мной будет лететь какое-то неземное существо, типа ангела. (Женского рода!) Ну как я мог влюбиться в долбежницу?
Когда мы прощались, она подарила мне букетик незабудок. Надо же так случиться, что прошло более 50 лет, а он сохранился – все это время лежал между страничек дневника.
Как сложилась моя судьба? Грех жаловаться. Было в жизни и хорошее, и плохое, и просто ужасное. Многое уже и не вспомнить.
Но остался этот букетик незабудок.
