скачать книгу бесплатно
– На работе не пью!
Может быть, именно это сразу и толкнуло меня на откровенность. Я коротко рассказал о своих злоключениях.
– Ты совершенно правильно мыслишь, подозревая власти в связях с бандитами! – похвалил приятель. Спросишь: почему же я ей служу? Ответ прост: деваться некуда! Надо дотянуть до пенсии! Кто знает, что нас ждёт впереди!? Но я тебе, как старому другу помогу: устрою встречу с городским криминальным авторитетом. Настоящая власть в городе сейчас у него! У этих людей своеобразная мораль, однако, она существует и довольно стабильна, в отличие от вчерашних «убеждённых коммунистов»! Если этот человек посчитает тебя правым – непременно оградит от домогательств. Это я тебе гарантирую!
Он выполнил своё обещание.
Встреча состоялась в обычной трёхкомнатной квартире одного из спальных районов города. На мой звонок дверь открыл одетый по-домашнему пожилой, даже благообразный человек. Ничего зверского и примитивного в нём видно не было. Не здороваясь, он жестом пригласил меня через узкий коридор пройти в комнату, обставленную во вкусе среднего советского человека:
не богатого и не бедного. Стенка с книгами и посудой, круглый стол со стульями посередине, диван у стены, цветы на подоконнике. Отодвинув стул, он сел к столу. Я последовал его примеру. Теперь я имел возможность разглядеть внешность нынешнего хозяина города.
Напротив меня сидел с виду ничем не выделяющийся человек. Встретишь такого на улице – не обратишь внимания. Лысоватый, в очках, с руками, не ведавшими физического труда – он походил на старого бухгалтера. Неординарную работу мысли выдавали только его глаза, изредка пронзительно осматривающие меня из-под полу прикрытых век.
– Расскажите о своих делах! – сказал хозяин твёрдым и властным голосом, совсем не соответствующим его внешности. Говорите только правду и кратко! Времени у меня нет!
Ничего не утаивая, я рассказал ему историю своего бизнеса. Несмотря на его специфику, чувствовалось, что он понимает, о чём идёт речь. Выслушав меня, не перебивая, высокий авторитет подвёл итог:
– Вы наивный интеллигент и не годитесь для деловой жизни! Советую оставаться самим собой и заниматься своим знакомым делом! А донимать Вас больше не будут! Обещаю!
– Что я Вам должен?
– С подобных Вам ничего не беру. Сейчас в России достаточно тех, которые обязаны делиться!
Он встал, проводил меня до двери и, не прощаясь, закрыл её за мной. Аудиенция была окончена.
«Современный российский Робин Гуд!» – думал я, спускаясь по лестнице.
Своё обещание Робин Гуд выполнил. Звонки с угрозами прекратились. С бандитами я больше не встречался. Вскоре и предприятие моё окончательно прекратило своё существование – за аренду помещения платить стало нечем! Я продал свою дачу, купил вот это – Владимир Владимирович обвёл рукой вокруг себя, отошёл от всяких дел и очень счастлив, что навсегда расстался с миром бизнеса. Духовное, накопленное за долгую жизнь богатство, осталось при мне, а материального, как я имел возможность убедиться, мне не надо. Оно приносит больше несчастья и разочарования, чем радости!»
Сосед умолк и несколько минут сидел неподвижно, опустив голову. Затем поднялся со скамьи, извинился и пошёл домой. Видимо, воспоминания дались ему не легко.
Обыкновенная история
Оля была поздним ребёнком. Когда она появилась на свет, родителям её перевалило за сорок. Первый их сын трагически погиб в отрочестве, они уже отчаялись иметь детей и вдруг такой подарок судьбы! Они не нарадовались рождению дочери. Девочка родилась хиленькой, худосочной, болезненной. И это вызывало в них особую жалость к ней, переходящую в неизмеримую любовь и нежность. Как известно, жалость и любовь – чувства близкие и взаимно дополняющие друг друга. Несмотря ни на что, Оленька казалась им верхом совершенства, бесценным даром небес, единственной отрадой, утешением и надеждой в нынешнем зрелом возрасте, а особенно в приближающейся старости. На других детей они уже не надеялись и отдавали своему чаду все самые высокие родительские чувства, которые природой даны людям и рассчитаны на семь – десять потомков.
Не счесть количества бессонных ночей, проведённых Еленой Ивановной и Петром Михайловичем у постели непрерывно болевшей в младенчестве ненаглядной доченьки. Наблюдавшие девочку в то время врачи не слишком надеялись на жизнеспособность ребёнка. Но родительская безмерная любовь победила. Девочка стараниями родителей выжила, постепенно окрепла и росла на радость благодарных Богу и людям родителей. С годами она похорошела и налилась здоровьем. Розовые пухленькие щёчки, аккуратный носик, светлые кудряшки на головке, увенчанной, в тон глазкам, большим голубым бантом, года в три – четыре придавали ей вид хорошенькой куколки. Естественно, мама и папа не скупились на одежду. Оленька всегда смотрелась ярче и наряднее своих сверстниц. Папа – майор Советской Армии – возвращаясь со службы и принимая на руки выбегающую ему навстречу дочь, с гордостью слушал восхищённые отзывы о ней своих сослуживцев.
Семья жила безбедно и Елена Ивановна могла, оставив работу, полностью посвятить себя воспитанию дочери, которая отныне стала единственной целью, смыслом её жизни. Горячо любимая Оленька не знала отказа ни в чём, не слышала слов «нет» и «нельзя». Если она захотела новую куклу, наряды для неё или для себя, лакомство или ещё что-то – они немедленно, как по волшебству, появлялись. Не верно понимаемая родителями доброта отрицательно сказывались на характере девочки. С годами она становилась всё более капризной, себялюбивой, чёрствой и эгоистичной. Друзья – жизнь человека в военном городке протекает у всех на виду – не раз пытались говорить об этом Петру Михайловичу и Елене Ивановне, предупреждали о возможных нехороших последствиях такого воспитания дочери, но те и слышать не хотели. Они и в мыслях не могли допустить, что их нежный цветок, драгоценная Оленька может вырасти неблагодарной, злой и бесчувственной.
Настало время, и папа с мамой нарядную с большим букетом цветов привели её в школу. Первые школьные дни были для Оленьки праздником: новая обстановка, множество сверстников вокруг, ласковая и добрая учительница, первые уроки, больше похожие на весёлые игры – всё было сказочно прекрасно. Однако праздник не может быть вечным, трудовые же будни Оленьке сразу не понравились. Начались капризы, слёзы, обида и досада. Девочка категорически отказывалась ходить в школу, но папа и мама уговорами и подарками заставили подчиниться. Училась она очень посредственно, в отношениях с одноклассниками была недружелюбна и они её не любили, учителям дерзила. Огорчённые её школьными неуспехами родители стимулировали хорошие оценки подарками, а позже и деньгами. В школьные годы Петру Михайловичу и Елене Ивановне не раз приходилось выслушивать неприятные слова, сказанные в адрес их дочери на родительских собраниях и педсоветах и оправдывать её плохую успеваемость и поведение особым складом характера, чувствительностью натуры и необходимостью особо внимательного и мягкого подхода. Когда Ольга училась в девятом классе, даже стоял вопрос об отчислении её из школы по неуспеваемости, которую педагоги объясняли исключительно ленью и нежеланием трудиться, но папе удалось правдами и неправдами уговорить педсовет дать дочери возможность получить аттестат зрелости. Окончивший военное училище и академию, он не представлял себе дочь без высшего образования.
Пришло время, и Пётр Михайлович по возрасту был уволен из Вооружённых сил. В небольшой городок, расположенный вблизи Ленинграда, где папа получил двухкомнатную квартиру, Ольга приехала пусть и не с блестящим, но аттестатом зрелости. Кое-какие деньги за время службы отставной офицер накопил, и они помогли пристроить дочку в институт. Будущая профессия фармацевта, казалось, принесёт дочери требуемое благополучие в жизни. К тому же в стране начались перестройка, реформы и замена системы ценностей с социалистической на буржуазную. Стало ясно, что деньги в дальнейшем будут играть решающую роль в жизни гражданина России. Болеют же люди при любом общественном строе, лекарства и торговля ими всегда будут востребованы и в цене.
Так мыслил Пётр Михайлович. Ольгу, к этому времени повзрослевшую и превратившуюся в молодую женщину, не красавицу лицом, но обладавшую сексапильными формами, больше влекли не мысли, а дела. Её захватила и понесла шумная, весёлая и бесшабашная жизнь северной столицы. Если и думала она о чём-либо, то в первую очередь не о перспективах аптекарши, а скорее – жены или содержанки удачливого прихватизатора. Училась она, как и раньше, плохо и, по правилам, уже в первую сессию подлежала отчислению из института, но опять спасли родительская любовь и деньги. Кстати, привыкшая к незаслуженным благам Ольга никогда не ценила своих благодетелей. Сказочный принц на её пути никак не попадался, и ей, хотя и с грехом пополам, пришлось окончить институт. Благо система образования, как и всё в стране, развалилась, и требования к студентам стали совсем не те, что в былые советские времена. Теперь балл на экзамене определялся не знаниями, а уплаченной суммой зелёных. Родители ради Оленькиного диплома трудились, не покладая рук, что, должно быть, и свело папу преждевременно в могилу. Она осталась со стареющей мамой и дипломом фармацевта. На маму больших надежд возлагать уже было нельзя, нарождающиеся фирмы не спешили брать на работу не опытных, не проверенных на практике специалистов, принца даже на горизонте не было. Пришлось Оленьке поспешно выйти замуж за подвернувшегося сына сослуживца отца – лейтенанта, только что окончившего строительное военное училище. Деловым он пока не был, но учился хорошо, и это давало надежду.
Лейтенант получил назначение на Дальний Восток. Туда и отправилась молодая пара за своим призрачным счастьем. Жильём военные строители во все времена обеспечивались лучше боевых офицеров. Муж, по прибытии к месту службы, сразу получил отдельную квартиру в военном городке. Они обустроились, и жизнь потекла для Ольги совсем не плохо. Она в скором времени забеременела, и поступать на работу вполне обоснованно не спешила. Да в этом не было и надобности. Лёша, немного поработав прорабом, стал начальником участка. И здесь проявились его недюжинные способности.
Шло активное разворовывание наследства СССР. Не упускали своего и военные строители. Молодой инженер быстро освоился в новой обстановке, осознал необходимость делиться украденным с начальством, и оно, вполне довольное, покрывало его «шалости» со строительными материалами. Зелёные приятно зашелестели в его руках, а затем и оттопырили карманы. Лёша быстро «продвинулся» и через несколько лет масштабы воинской части стали казаться ему слишком скромными, мешающими развернуться. Душа требовала размаха. Пришлось подсуетиться, и купить должность в одном из управлений строительством Ленинградского военного округа. Уезжая из военного городка, казённую квартиру он умудрился продать. На новом месте службы тоже быстро нашлись люди не брезговавшие торговать армейской недвижимостью. Дело пошло хорошо, были удачно проданы несколько жилых домов, принадлежащих военному ведомству. Лёгкие деньги потекли рекой. Буржуа в погонах на подставное имя организовал строительную фирму, купил квартиру в Санкт-Петербурге, «Мерседес», начал строить загородный коттедж. К этому времени у них с Ольгой было уже двое детей-погодков: мальчик и девочка. Чтобы они не мешали жить, их отдали бабке Елене Ивановне на воспитание. Ольгу «друзья» пристроили, конечно, не даром, заведующей небольшой аптекой. Всё это существенно расширило возможности супругов, в том числе, и в личной жизни.
Прожившая несколько лет в одиночестве Елена Ивановна теперь души не чаяла во внуках. Она любила их ещё с большей страстью, чем дочь. Отдавала им без остатка, и всё своё время, и душу, и сердце. Не щадя своих старческих сил и здоровья, заботилась о них, как никогда не заботилась даже мать, ухаживала, исполняла все их прихоти, тратила на них весь свой заработок и пенсию. Родители не часто вспоминали об обязанностях по отношению к детям, не говоря уже о матери. Они наслаждались жизнью. Познав вкус больших денег, теперь не представляли себе жизни без них. Любовники и любовницы, рестораны и казино, столицы мира и лазурные волны тёплых морей – заполняли их время, оставшееся от «трудов». Дети же росли в «свободной» стране. Их не воспитывали и ничем не ограничивали ни октябрятская, ни пионерская, ни комсомольская организации. Свобода и раскрепощённость теперь оберегались законом. По мере роста на мягкие нравственные ограничения со стороны Елены Ивановны они всё меньше обращали внимания. Сказывалось влияние нового времени. Бабку оба не только не любили и не были благодарны за повседневную, многолетнюю заботу, но едва терпели за её навязчивую ласку и попытки вразумления. Как говорится: «Не делай добра – не получишь зла!» В их глазах она была только служанкой, обязанной им по гроб жизни. Что и говорить, в духе времени они росли чёрствыми эгоистами, растленными потребителями!
Но «Не всё коту масленица, бывает и Великий пост!» С очередной комиссией Алексею Владимировичу договориться не удалось. Были обнаружены серьёзные злоупотребления. Ему пришлось срочно уволиться со службы и, чтобы укрыться от неминуемого следствия, уехать из Санкт-Петербурга, наказав жене создать видимость полного банкротства: движимое и недвижимое имущество продать, деньги надёжно до поры спрятать, а самой переехать к матери.
Мать никогда не вызывала в Ольге, ни любви, ни нежности, ни благодарности, ни даже жалости. Теперь же, старая и немощная, она просто мешала жить своим желанием прислонить голову к самому родному существу, услышать слова утешения, почувствовать ласку и тепло; своими «ахами» и «охами», своим сочувствием и сопереживанием, своими доисторическими наставлениями и советами. Сморщенная, беззубая и некрасивая старуха раздражала её. Её жившую все последние годы в такой роскоши, красоте и неге! Мысль: избавиться от матери, да ещё и досрочно заполучить её квартиру, сразу показалась Ольге логичной и вполне оправданной. «Старая своё прожила, пора и честь знать! Нельзя мешать жить молодым!» О том, что когда-нибудь она сама станет старухой, Ольга не думала. Никогда не слышала она и о Золотом правиле этики, гласящем: «Поступай с людьми так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой!» Не понимала того, что её дети, памятуя данный им урок, в будущем поступят с ней так же, как она поступает с матерью!
И начался для Елены Ивановны сущий ад. Поощряемые матерью внуки полностью вышли из-под контроля. Если до переезда матери Елене Ивановне как-то удавалось сдерживать их интерес к нынешнему безнравственному телевидению, то теперь они до поздней ночи смотрели все программы и быстро растлевались. На глазах становились алчными, завистливыми, поклоняющимися только одному Богу – «Золотому тельцу». Будучи школьниками, теперь они возвращались домой под утро. Мать и вообще часто не ночевала дома. Старушка, сидя у окна, в страхе поджидала их, вздрагивая при каждом звуке в тёмном дворе или на лестнице. Ей грезились всевозможные ужасы. То в полудрёме она видела: как нежную Наташеньку грубо насилуют какие-то кавказцы, то – как любимого Бореньку, вынянченного ею, убиваю хулиганы, то – как Оленьку бандиты забирают в заложницы. Она нервно крестилась, шептала молитвы, которым ею учили в далёком детстве: Господу, Пресвятой Богородице, Святому Духу, Ангелу Хранителю. Так в молитвах и полудрёме проходила не одна ночь. Успокаивалась Елена Ивановна только, когда появлялись её ненаглядные. Начинались естественные в таких случаях причитания и упрёки, вызывающие в чёрствых, недоразвитых душах «ненаглядных» только ожесточение, которое вырывалось наружу вначале в виде простых грубостей, а позже и матерных ругательств в ответ на её безмерную любовь и доброту. Она уходила в свой угол, ложилась на старую скрипучую тахту, отворачивалась к стене и долго беззвучно плакала, глотая горькие слёзы обиды. Она пробовала говорить с Ольгой, но в ответ слышала только грубое: «Отстань!», «Не твоё дело!», «Не суй нос, куда не просят!» И это в благодарность за её многолетнюю материнскую заботу!
Наташенька и Боренька всё больше отдалялись. Оскорблённая Елена Ивановна почувствовала себя одинокой, всеми заброшенной и никому на этом свете не нужной. Оставаясь одна в квартире, она вспоминала младенчески нежных и беспомощных, и Оленьку, и Наташеньку, и Бореньку; их первые слова и шаги, их нежные ручки в своих ладонях, их тёплые тельца, прижатые к груди; их тогдашний цыплячий запах – и неудержимые слёзы обиды ручьями текли из старческих глаз.
Эти, выращенные ею, самые родные и близкие существа, теперь откровенно измывались над ней. У неё не стало своего места в собственной квартире; с ней никто не считался, когда почти до утра веселились, пили, пели и плясали Ольга и её дети со своими друзьями. Гремела музыка, и ритмы безжалостно били по её уставшим барабанным перепонкам. От её мольбы убавить рёв музыкального центра или звук телевизора все только отмахивались, как от назойливой, надоевшей мухи. Идти её было некуда, и она в таких случаях, забравшись в чулан, безутешно плакала и молила Бога о смерти. Её ограничили в общении с внешним миром – такими же, как и она, стариками – практически запретив пользоваться телефоном в присутствии молодёжи. Однажды, когда она по телефону вызывала врача на дом, Ольга, которой надоело ждать, с такой силой рванула из её рук трубку, что порвала шнур, соединяющий её с аппаратом и тот, упав на пол, разбился. Елену Ивановну перестали допускать за общий стол, и она стала варить обед для себя в крохотной кастрюльке, в которой когда-то варила манную кашку внукам. Всё вокруг напоминало ей о других временах и больно ранило её больное старое сердце. Стало вполне обычным слышать из уст любимого внука, которого она в младенчестве выходила, спасла от смерти, слова типа: «Чтоб ты сдохла, старая дура!» Шутки ради, в её кастрюльки сливали объедки, бросали окурки, насыпали соли и дружно весело хохотали, когда она это замечала. Какую же нестерпимую боль чувствовала она при этом!
Её в прямом смысле сживали со света, убивали. Однажды она услышала разговор Ольги с Наташей. Говорила внучка:
– Я высыпала в её подушку весь порошок, который ты мне дала. Но она даже не зачихала, не только не сдохла! Ищи какое-то другое средство, чтобы уморить её, как таракана!
В другой раз разговаривали все трое, обсуждали судьбу её и её квартиры:
– Ты уже взрослая, – говорила Ольга дочери, – и скоро выйдешь замуж. Тебе потребуется своё жильё. Вот эта квартира и станет твоим приданым. Бабка, если не окочурится сама, то мы ей поможем или отправим в психушку. Я добьюсь, чтобы её признали не дееспособной! Если понадобится, дам кому надо на лапу, чтобы продержали там до конца дней.
– С этим надо поспешить! Она сдуру может отписать квартиру кому-либо другому! А ведь это тысяч пятьдесят долларов! – сказала Наташа.
– Хотя и невелики деньги, но тоже на дороге не валяются! – поддержала мать.
Елена Ивановна стала бояться когда-то самых близких людей. Теперь перед их приходом домой она пряталась в чулан и там запиралась. Она перестала есть что-либо, из приготовленного в доме. Стала заметно худеть. Силы покидали и без того изношенное тело. Резко обозначились скулы, щёки и глаза ввалились. Она стала напоминать смерть! Но мозг продолжал чётко работать.
Как-то вечером, как обычно сидя в чулане, она услышала незнакомые громкие голоса. В дверь постучали:
– Откройте! – Она вся сжалась от дурного предчувствия и молчала. Кто-то сильно дёрнул за ручку, задвижка не выдержала и дверь распахнулась. От внезапного яркого света она непроизвольно закрыла глаза, а когда открыла их, увидела двух мужчин в белых халатах. Из-за их спин выглядывало всё «святое семейство».
– Она сумасшедшая! – сказала Ольга. – Заберите её! Мы боимся, что она как-нибудь ночью вылезет оттуда и зарежет кого-либо из нас!
Мужчины без лишних слов легко, взяв под руки, подняли почти невесомую старушку и отнесли в машину психиатрической помощи. У неё не было ни сил, ни желания сопротивляться. Она испытывала полное безразличие. «Хуже не будет!» – думала Елена Ивановна по дороге в психиатрическую больницу. Однако провела она там всего несколько дней. После экспертизы врачи признали её психически вполне нормальной и разрешили вернуться домой. «По-видимому, Ольге почему-то не удалось реализовать свой замысел. Может быть, мне лучше было бы остаться в лечебнице для душевно больных!? Очень может быть, что они нравственнее, добрее и гуманнее, чем ныне живущие вне её стен!?» – размышляла Елена Ивановна. И только неизвестность, боязнь неопределённости удержали её от этого шага.
Она сидела на скамеечке во дворе своего дома в ожидании появления «родственников», когда увидела сослуживца своего мужа. Когда-то, давным-давно, они одновременно увольнялись из армии и получили жильё в одном доме. Они не виделись много лет. Он оставил квартиру сыну, а сам уехал доживать свой век на родину, в деревню. Старые друзья расцеловались, и Николай Павлович присел рядом. Вкратце поведав о своей деревенской жизни, о неприятностях, связанных с развалом сельского хозяйства, он обратился к Елене Ивановне:
– Что-то ты неважно выглядишь, Лена!? Какие трудности переживаешь: материальные, моральные? Поделись, будет легче! Ведь мы – русские люди и привыкли искать и находить сочувствие! Может быть, я смогу чем-то помочь!?
Это был первый за последние годы человек, искренне заинтересовавшийся её жизнью. Слёзы благодарности выступили на её глазах и она, расчувствовавшись, всё ему рассказала. Николай Павлович внимательно слушал, качая головой. «Чудовища!» – прокомментировал он её повествование.
– А, знаешь, ведь мой сын юрист. Я попрошу его, и он поможет тебе в судебном порядке избавиться от твоих «милых родственничков»!
Сергей оказался хорошим адвокатом и порядочным, не перестроившимся и не продвинутым человеком. Он профессионально написал иск и обратился в суд с требованием выселить неблагодарных и подлых потомков Елены Ивановны из её квартиры, оставить её в покое и выплатить денежную компенсацию за нанесённый моральный ущерб. После долгих хлопот суд вынес соответствующее постановление.
Сергей, пытаясь разбудить человеческие чувства, тэт-а-тэт говорил с Ольгой. Увы, это чудовище в человеческом облике уже не было способно внимать голосу совести. На все увещевания адвоката она ответила: «Всё равно мы её добьём и квартиру получим!» Думается, вряд ли будет удовлетворена её алчность. Теперь на защите старушки стоит Человек!
История Елены Ивановны, к счастью, закончилась удачно. Жильцы из её квартиры выселены, она успокоилась, помолодела. В быту ей помогает добрая работница Собеса. Она беспрепятственно общается со своими знакомыми и подругами. О «родственниках» старается не вспоминать! Но кто может точно сказать: сколько подобных Елене Ивановне стариков страдает от насильственного внедрения западной идеологии, культа денег по всей Великой России?! А сколько их ради овладения наследством просто убито!?
Объяснение
Наш дворик – совсем крохотный, но очень уютный и более походит не на обычный городской, а на запущенный дачный участок нерадивого хозяина. Отгороженный с одной стороны островерхим, с множеством печных труб, украшенным по старинной моде художественной кирпичной кладкой домом, а с другой – стеной из двухметровых бетонных плит от внешнего мира; он представляет собой тихий, райский уголок в современном городе. Ухоженный стараниями нескольких поколений жильцов, весной он благоухает запахами черёмухи, сирени, одичавших цветущих яблонь, роз и жасмина. В те времена, когда государство ещё занималось своим прямым делом управления общественной жизнью, дворники добросовестно трудились, домоуправление регулярно устраивало субботники, а жители были заняты не только собой – порядок и чистота во дворе поддерживались постоянно. И было приятно летом после трудового дня посидеть под окнами своей квартиры, побеседовать с благожелательно настроенным соседом, предаться воспоминаниям или просто помечтать, наблюдая за заходом солнца и неутомимыми стрижами, чертящими замысловатые фигуры в бездонном вечернем небе.
Две-три садовые скамьи, поставленные в тени кустов, врытый в землю столик с примитивными лавочками рядом да детская песочница – вполне удовлетворяли потребности жителей дома.
К тому времени, как я поселился здесь, дети большинства жильцов выросли, переженились и покинули родительские гнёзда. Во дворе почти не было слышно детского шума. Поэтому не обратить внимания на одинокую, ещё довольно молодую, интеллигентного вида бабушку с детской коляской, появившуюся однажды весной, было просто невозможно. В коляске гукал, пускал пузыри и улыбался очаровательный голубоглазый с ещё редкими вьющимися белокурыми волосами мальчик. Проходя мимо бабушки с внуком, соседи непременно останавливались, говорили ему ласковые слова, и довольный вниманием малыш заливался счастливым смехом.
Невозможно не любить маленьких детей – они ангельски безгрешны и чисты! Они – сама воплощённая любовь!
Шли дни, недели, месяцы – мальчик рос. Вот он уже стоит на своих пока ещё не твёрдых ножках в коляске, а вот уже и пошёл, крепко держась за бабушкин палец. Чужие дети почему-то всегда растут очень быстро!
Как-то мы разговорились, и счастливая бабушка рассказала, что зовут её Надежда Васильевна, что по профессии она учитель и, хотя уже заработала пенсию, но школу оставила временно, чтобы помочь сыну и невестке вырастить внука до детсадовского возраста; что и сын, и невестка преподают в военном училище, он – какую-то техническую дисциплину, она – немецкий язык и оба имеют учёные степени. Надежда Васильевна оказалась всесторонне развитым, интересным человеком. Она со знанием дела говорила о педагогике и психологии, о проблеме воспитания молодёжи, о литературе и искусстве и перспективах развития нашего общества. Общение с ней доставило мне большое удовольствие. «Хорошая интеллигентная советская семья! – подумал я. – Есть все основания полагать, что и Славика они вырастят достойным советским человеком и гражданином».
Незаметно для меня пролетели три года. Занятый любимым делом, течения времени обычно не замечаешь. Скорее не по календарю, а по тому, как изменяются рядом с тобой люди, как растут дети, осознаёшь его стремительный бег.
Встречаясь со Славиком во дворе, я удивлялся происходящим с ним переменам. Вроде совсем недавно он сделал свои первые неуверенные шаги, а сегодня уже бежит за кошкой или бойко едет мне навстречу на велосипеде и «гудит», чтобы я посторонился. Нагружает песком и возит за верёвочку вокруг песочницы большой грузовик или что-то строит, а бабушка, сидя рядом, рассказывает ему добрые русские сказки про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку, про красную шапочку и золотую рыбку. Прошло какое-то время, и он уже водит маленьким розовым пальчиком по странице детской книжки – «читает» бабушке о злой Бабе Яге. Совсем скоро слышу, как Славик уже по-настоящему, правда пока ещё по слогам, читает сказку о царевне и богатырях. «Труды Надежды Васильевны не напрасны!» – отмечаю я про себя.
Славик растёт добрым, отзывчивым, общительным. Он знает, наверное, всех жильцов дома. При появлении кого-либо во дворе, он бежит навстречу, чтобы поздороваться: «Здравствуйте, Мария Фёдоровна!» Занятая своими мыслями, Мария Фёдоровна, случается, не замечает малыша. Он вновь и вновь забегает вперёд и старается обратить на себя внимание недогадливой тёти, пока та, наконец, ни очнётся, ни скажет несколько ласковых слов и ни погладит его по кудрявой русой головке. Только тогда исполнивший долг Славик, довольный возвращается к своим детским делам. Будучи совсем крохой, мальчик считал обязанностью поделиться лакомством со всеми, находящимися рядом: бабушкой, незнакомым дядей, собакой, кошкой, птичкой. Ему было года четыре, когда Надежда Васильевна начала заниматься с ним музыкой. Из открытых окон их квартиры стали доноситься вначале гаммы, а затем и простенькие пьески.
Славик подрос, но Надежда Васильевна не вернулась на работу в школу. Она решила посвятить себя внуку. Сказался эффект третьего поколения, согласно которому внуков любят обычно больше, чем собственных детей. И не было в доме взрослого, который бы ни восхищался, умело воспитанным ею мальчиком. Одно плохо – не было во дворе сверстников Славика. И тут появилась она.
Возвращаюсь я однажды со службы и вижу во дворе такую картину. Молодая, дородная русская красавица во вкусе Кустодиева подметает пешеходную асфальтированную дорожку, а за подол её цветастого летнего ситцевого платья держится девочка лет четырёх, как две капли воды похожая на мать – её миниатюрная копия. Она пугливо озирается по сторонам, чувствуется, что всё здесь для неё ново и непривычно. У неё вид напуганного зверька, готового в любую минуту спрятаться, убежать. Мать что-то ей тихо говорит. Видимо, успокаивает. Пытаюсь ласково заговорить с девочкой, но она застенчиво прячет лицо в подол материнского платья. Оказывается: в нашем доме поселилась семья нового дворника. Прежний, проработав положенный срок, получил постоянное жильё и из временной, ведомственной, квартиры уехал. Тамара, оформившись на эту работу, поселилась в ней вместе с мужем и маленькой Ирочкой. Семья по лимиту приехала в Ленинград из Костромской области, в поисках счастья в большом городе. В колхозе Тамара работала на свиноферме, её муж был механизатором.
Потекли дни. Тамара добросовестно выполняла свою работу, Ирочка крутилась возле матери – «помогала». Во дворе теперь стала часто красоваться новенькая «Волга» с шашечками. Это заезжал домой муж Тамары Фёдор.
Наверное, больше всех новым жильцам обрадовался Славик – у него появилась подруга-сверстница. Уже при первой встрече он предложил ей на выбор все свои мальчишечьи игрушки – машины разных моделей. Она принесла из дома сильно потёртую, набитую ватой, лишённую всякой одежды, с волосами из пакли и одним глазом куклу Машу, посадила в кузов самого большого грузовика, и они вместе со Славиком стали катать её по двору. Развитый не по годам мальчик сразу взял шефство над Ирочкой. Он учил её строить дома и крепости из песка, рассказывал о своих игрушках, встречающихся им насекомых и птицах, читал сказки, а она слушала его с раскрытым ртом и широко распахнутыми необыкновенно синими с длинными ресницами глазами. Для неё родившейся и выросшей в маленькой деревушке, затерянной среди лесов и болот, всё было ново и интересно. Ирочка быстро осваивалась. Дети подружили и стали неразлучными. Надежда Васильевна, постоянно присутствующая рядом с детьми, взялась за воспитание Ирочки. Тамара, работая во дворе, с радостью и благодарностью наблюдала, как её дочь на глазах приобщается к культуре большого города: учится правильному русскому языку, вежливости, отзывчивости, взаимоотношениям с людьми – познаёт городскую жизнь. Дети обучаются быстрее взрослых. Прошёл год, и Ирочка стала не так разительно как вначале отличаться от Славика. Иногда во дворе встречались и родители, они тоже познакомились и, несмотря на большую разницу в общем развитии, между ними установились тёплые отношения. Воспитанные и тактичные родители Славика ничем не проявляли своего относительно высокого социального статуса, держались ровно и просто с Таней и Фёдором, а те видели разделяющее их и в друзья не напрашивались. Более того, я не раз наблюдал их подчёркнуто почтительное отношение к родне Славика, и даже некоторое подобострастие, униженность, желание чем-то угодить, отблагодарить за заботу об Ирочке. Они с обожанием смотрели на коренную петербурженку Надежду Васильевну, сохранившую многие традиции жителей Северной Пальмиры: рафинированную вежливость, доброжелательность, сочувствие и сопереживание; восхищались общей культурой семьи; учёными званиями и степенями, музыкальностью её членов. Чувствовалось, что в глазах Тани и Фёдора семья Славика является недостижимым образцом для подражания. Думаю, что они наедине мечтали увидеть в своей выросшей дочери нечто подобное. Слишком в различных условиях родились, росли и воспитывались эти люди!
Дети дружили и по-своему дружили их родители. Ирочка стала частой гостьей Славика. Надежда Васильевна относилась к ней как к своей внучке и однажды посадила за пианино, но у той оказалось полное отсутствие музыкального слуха. Дети и в школу пошли вместе, и я с удовольствием наблюдал, как Славик постепенно становится настоящим кавалером – рыцарем. Первое время их провожала и встречала Надежда Васильевна. А когда необходимость в этом отпала, я не раз наблюдал, как Славик с нетерпением ожидает подругу во дворе. Он рос смелым, справедливым, крепким мальчиком и мог успешно постоять за свою подругу. Все школьные годы дети были неразлучны.
Было приятно наблюдать, как уже пятнадцатилетними они вдвоём возвращаются из школы: стройный, широкоплечий, строго одетый приятного вида галантный юноша и обаятельная юная девушка: всегда весёлая и немного кокетливая. «А ведь прекрасная получится пара!» – глядя на них, думал я.
Ирочка хорошела, наливалась женской красотой, Славик мужал и набирался разума. Хорошо подготовленный бабушкой, он легко усваивал школьную программу, существенно расширяя свой кругозор самостоятельно, благодаря воспитанной в нём любознательности. Ирочка училась неважно, зато рано почувствовала, что такое женская власть. Её более чем оценки знаний, волновала оценка её мальчиками и особенно не сверстниками, а старшими ребятами, у которых пробивались усы, и ломался голос.
Наступил критический для нашей страны 1989-й год. Активизировалась общественная жизнь, как грибы после дождя, расплодились кооперативы, вылезли из подполья спекулянты. Они перестали бояться демонстрировать неправедно нажитое богатство, у них появилось много почитателей и последователей, из числа ранее умело скрывавших свою биологическую сущность. Изменились и семьи Славика и Ирочки. Таксист Фёдор, приватизировав «Волгу» и подработав, организовал бизнес по перегонке старых автомобилей их стран Европы и перепродаже их с солидной прибылью в нашем городе. Он завёл престижную иномарку и теперь, как и положено примитиву-нуворишу, демонстрируя свою продвинутость, с шиком подкатывал к своему подъезду, делая вид, что не знает повстречавшихся соседей по дому. Изменилось не только поведение, но и его внешность. Он стал выглядеть самоуверенным, даже наглым, – почувствовал себя хозяином жизни. Тамара бросила работу дворника, благо демократическая власть разрешила приватизировать ведомственную квартиру, и занялась челночным промыслом. У неё появилось место на вещёвом рынке, а затем и магазин. Она тоже стала выглядеть важной и недоступной. Соответственно изменился и круг их знакомых и друзей. Родители Славика, верные принципам и традициям интеллигенты, как и следовало ожидать, сохраняя достоинство, в коммерцию не бросились и довольно быстро из среднего класса советского общества опустились на дно нового капиталистического. Унизиться до уровня уличного торговца или лакея нувориша им не позволяло личное достоинство и офицерская честь.
Со своей любимой скамьи во дворе я наблюдал, как изменились отношения между родителями Славика и Ирочки. Теперь Фёдор и Тамара при встречах как-то покровительственно и даже презрительно, свысока смотрели на учёного офицера и его жену. Жизнь встала с ног на голову! В буржуазном обществе «выпавшего из седла», не сумевшего ухватить удачу за хвост – презирают! В нём нет места сочувствию и сопереживанию. Люди делятся на волков и овец! Кончилось тем, что они перестали замечать друг друга. «И как можно теперь говорить о единстве нации?» – подумал я, заметив это.
Изменились отношения и между детьми. Теперь всё чаще из школы они стали возвращаться порознь: Славик появлялся в обычное время, Ирочка – с большим опозданием, часто на машине в компании весёлых, нагловатых молодых людей. На вопрос ожидавшего её Славика: «Кто это?» она небрежно отвечала: «Так, папины знакомые!» Папины друзья приобщали её к бурлящей «красивой» жизни освободившейся от морали части населения нашего города. Теперь она не редко хлопала дверцей доставившей её посреди ночи домой машины, громко болтала и смеялась, не опасаясь разбудить мирно спящих в своих квартирах с открытыми окнами жильцов дома, обсуждая с провожатыми подробности ужина в ресторане или события в казино. Разгульная жизнь её засасывала на глазах.
В тот год они оканчивали среднюю школу. Славик готовился к вступительным экзаменам в ВУЗ, Ирочке это не казалось нужным. Вероятно, удачно продать свою девичью красоту, как и для многих девушек нынешней России, стало её мечтой. Они всё более отдалялись. Детство кончалось. Должно быть, между ними были разговоры о будущем, но, судя по всему, на мир теперь они смотрели по-разному. Общим для них осталось только детство.
Я не раз видел, как переживал Славик, в очередной раз, видя свою подругу в кругу невежественных, но нахальных и беспринципных деляг, успешно пользующихся развалом страны. Он как-то внезапно быстро повзрослел и посуровел, превратился из юноши в мужчину.
Однажды мне долго не спалось. Было душно, сверкали зарницы, приближалась гроза. Я вышел во двор подышать свежим воздухом и сидел на своей скамейке под кустом сирени. Ночь была тёмная, безлунная. Природа застыла перед грозой. И в этой ночной тишине я скорее почувствовал, чем услышал, что во дворе есть ещё кто-то кроме меня.
Подъехал автомобиль, и послышался пьяный разговор мужчины и женщины. По голосу я сразу узнал Ирочку.
– Жди меня! Развернись и выезжай на улицу! Я должна кое-что захватить с собой и сразу поедем к тебе!
Машина попятилась и выехала со двора.
– Ира! – услышал я голос Славика. Она уже в дверях подъезда остановилась.
– Чего тебе? Ты опять ждал меня? Ведь мы с тобой всё обсудили! Ты со своими стихами, музыкой и наукой несовременен! Ты опоздал родиться на сто лет! Ты не можешь обеспечить мне такую жизнь, которую я видела сегодня. А он может! И я ухожу к нему навсегда! Да и здесь я вряд ли больше появлюсь – папа продал эту квартиру. Прощай! Вини только себя!
«Денег нет у тебя только крест на груди! Уходи, уходи, уходи!» – пропела она весело и бездумно отрывок из старинного романса, видимо, услышанного сегодня где-нибудь в кабаке, и каблучки её застучали по лестнице. Через минуту она вернулась и поспешила к ожидающему на улице «Мерседесу». Славик стоял неподвижно, опустив голову, как на похоронах своего несбывшегося счастья. А я подумал: «Глупая, пустая, бездушная, недостойная девчонка! И счастье её в том, что она по скудости ума никогда этого не поймёт! Было бы хорошим божьим наказанием для неё просветление, позволившее осознать, что она потеряла, мимо кого прошла, не удостоив должным вниманием! Славик, конечно, переживёт эту юношескую драму и, скорее всего, со временем поймёт, что сегодня ему просто крупно повезло!
Рассказ «челнока»
Разгорячённые только что прошедшими бурными дебатами, мы возвращались домой с очередной встречи в клубе «Любомудрие». Клуб объединял людей различных профессий неравнодушных к судьбе своей Родины, которые ещё не утратили надежды на возрождение её былого величия. Совместными усилиями мы пытались найти истинные причины нашего сегодняшнего падения в глубокую, грязную яму истории и пути выхода из неё. Продолжая тему дискуссии, Василий Иванович, кандидат технических наук и мой старый добрый приятель говорил:
– Помнится ещё из школьного курса, что становление всякого нового государства обычно начиналось с оживления торговли, обмена товарами и установления связей с соседями. Возможно это всеобщая закономерность. Судить не мне. Но наша новая страница истории, история буржуазного государства в России, началась именно с этого. Случилось так, что чуть ли не всё население страны после контрреволюции 1991 года бросилось торговать! Всем известно, что американцы считают себя нацией торговцев, о евреях и говорить нечего, можно привести и другие примеры, но русские люди всегда были хлебопашцами, ремесленниками, воинами! В совсем недавние времена занятие торговлей ими расценивалось как, мягко говоря, не самое престижное. Абсолютное большинство моих сверстников – мальчишек военных лет – на такое заманчивое сегодня предложение как стать финансистом, тружеником прилавка или общепита ответило бы возмущением. Эти занятия считались унижающими достоинство, даже лакейскими. Мы, в душе, все были гордыми гражданами своей страны, воинами, защитниками Отечества! И вот всё резко изменилось, встало с ног на голову! Советские интеллигенты: учёные, инженеры, педагоги, врачи, работники культуры толпами ринулись на барахолку. Надо сказать, что далеко не всегда на это толкали бытовые трудности: ликвидация предприятий, безработица, нищенская зарплата или её длительная задержка. Может быть, в нас пробудилось наше рабоче-крестьянское – «подлое» – происхождение, быстро забылось не укоренившееся генетически человеческое достоинство?!
Конечно, активная торговля – непременное условие, стимул развития капитализма. Однако тогда о капитализме в России говорить было преждевременно. Новый политический строй нельзя считать установившимся пока не переменится общественное сознание, система ценностей, а для этого требуется смена двух-трёх поколений!
Я слушал молча. Ничего нового для меня в его монологе не прозвучало, а попусту сотрясать воздух не имел ни сил, ни желания. Всё это за последние годы я слышал многократно, да и с его гипотезой о роли торговли был совершенно согласен.
– А знаете, – вдруг оживился приятель, – я ведь тоже в начале девяностых годов, когда закрылся наш НИИ, и жить стало в полном смысле не на что, пробовал заниматься коммерцией. Несколько раз ездил в Польшу, Турцию и Финляндию за товаром – заграничными носильными вещами, которые, как Вы помните, в советское время были у нас дефицитом, – а, вернувшись, сдавал его оптом рыночным торговцам. Этот бизнес назывался челночным. Человек здесь, в России, покупал что-то, чего требовал заграничный – бывших стран народной демократии – рынок, и там продавал свой товар. На вырученные деньги он покупал предметы туалета чаще всего турецкого производства и привозил их на родину. «Туда-сюда, туда-сюда». Народ очень метко окрестил людей, занимающихся таким промыслом «челноками». Это занятие и сейчас не исчезло – правда, из России вывозить стало нечего – просто оно стало не таким массовым. Некоторые «челноки» разбогатели, стали крупными оптовиками, и одевают девяносто процентов россиян. Турецкий и китайский капитализм, основанный на конкурентном мелком и среднем частном предпринимательстве, в отличие от России, развивается очень бурно!
Вы бы только видели стамбульский блошиный рынок – узкие грязные улочки, где невозможно разъехаться двум машинам; дома, увешанные до самых крыш самыми разнообразными предметами текстильного производства, в обыкновенных квартирах которых находятся здешние «фабрики» и лавки! В двух – трёх комнатах такой «фабрики» несколько подростков и кроят, и шьют, и гладят, и упаковывают куртки, брюки, рубашки, и прочие предметы мужского и женского туалета. Здесь же живут хозяева «фабрики» и находится «торговый зал». Торгует обычно сам хозяин. Он угоднически льстит Вам, буквально стелется перед Вами, елейно уговаривает примерить предметы своего производства, удерживая вас, долго поит чаем из крохотных, более похожих на стопки для водки, стеклянных стаканчиков с такими же крохотными кусочками сахара, и в, конце-концов, вынуждает что-нибудь купить. На улице нанятые зазывалы, разрывая Вас на части, стараются затащить на «фабрику» именно своего хозяина. Их назойливость можно понять, ведь они этим живут! Для советских людей это была настоящая экзотика!
Хотите, поделюсь с Вами своими воспоминаниями о тех поездках? Думаю, что они представляют определённый интерес и для Вас, и для Вашего читателя! Может, и напишете об этом!?
Несмотря на то, что много слышал об этом бизнесе, отказать хорошему человеку, да ещё и очевидцу, вспомнить значимые для него страницы жизни, поговорить на интересующую его тему, не выслушать его я просто не мог.
«Шёл 1992 или 1993 год, – раздумчиво начал Василий Иванович. – Чубайс уже включил рубильник прихватизации. Наши деловые сограждане как коршуны набросились на никем не охраняемые богатства СССР и быстро стали миллионерами, расхватав с благословения правителей-демократов нефтяные и газовые предприятия, заводы, фабрики, транспорт, связь и пр. и пр. Честный и простой люд превратился в нищих. Зарплату новые хозяева жизни либо вовсе не стали платить, либо, благодаря бешеной инфляции, она стала чисто номинальной. Бывшие советские торговые работники, поднаторевшие в этих делах и получившие долгожданную свободу, имея доступ к ещё оставшимся дешёвым советским товарам, быстро освоили дорогу на рынки опередивших нас в построении капитализма «стран народной демократии» и, прежде всего, Польши. Но «земля слухом полнится». Туда же за ними потянулись толпы оставшихся без средств к существованию бывших советских интеллигентов (тогда для них был придуман даже специальный термин – «БИЧ»!) Вокзалы Ленинграда заполнились мешочниками, транспорт которых, позже получивший название «Бабушкин мерседес» – двухколёсная маленькая складная тележка – на удивление выдерживал, как и внешне маленький и слабосильный ослик, груз – мешки с барахлом – по размерам много превосходящий своего носителя. В необъятных мешках люди везли всё, что пользовалось каким-то спросом у наших бывших собратьев по социалистическому лагерю; всё, что можно было купить открыто или из-под прилавка в ещё не успевших стать частными советских магазинах или украсть на предприятиях: телевизоры, радиоприёмники, утюги, мясорубки, музыкальные и слесарные инструменты, часы, фотоаппараты, хлопчатобумажное бельё и т.д. и т.п. Русскую – тогда ещё настоящую русскую – водку и иностранный спирт «Красная шапочка», сигареты и валюту везли контрабандой.
Очереди за билетами на берлинские, варшавские и софийские поезда достигали сказочных размеров. Билетные кассиры, паспортистки, ведавшие иностранными паспортами, торговцы поддельными приглашениями и валютой получили прекрасный рынок. Выпущенное на свободу демократами животное, ранее удерживаемое внутри каждого из нас юридическими и нравственными законами, активизировалось, и советские люди начали быстро деградировать: последовали призыву Чубайса и погнались не за дефицитами, а за долларом! Свою неоценимую услугу этому животному оказали быстро перестроившиеся СМИ. «Я выиграл миллион!» – вызывал зависть у зрителя мальчик с экрана телевизора. «И ты не хочешь разбогатеть?» – дразнила, соблазняла полуобнажёнными телесами длинноногая красотка. «Он знает: как заработать деньги, она знает: как их потратить, мы знаем: как их сохранить и преумножить!» – с крыльца роскошного особняка взывал новоиспечённый мошенник – банкир. Но люди не догадывались, как, впрочем, и сегодня, что не могут все быть миллионерами и всю жизнь нежиться с красотками под пальмами. Кому-то придётся убирать за ними жизненные отходы, выращивать для них экзотические плоды, строить им яхты и дворцы. И таковых, увы, всегда будет большинство! Однако «челноки», заполнявшие вагоны поездов, в значительной своей части были уверены, что они-то, безусловно, – будущая элита! С трудом разместив свои мешки в тесных для них купе, упрятав понадёжнее контрабанду (кое-кто для этого снимал пластиковую обшивку вагонов), они предавались мечтам об обогащении, открытии своих сначала лавок и магазинов, а в дальнейшем… кто знает! Но судьба облагодетельствовала совсем не многих из них!
При пересечении границы их основательно вытряхивали вначале свои, затем иностранные таможенники. Изъятие товара, конфискация ценностей и валюты, взятки были обычным явлением.
Натерпевшийся страха и изрядно «пощипанный» «челнок», добравшись, наконец, до намеченного пункта «за бугром», первым делом долго униженно ходил по дворам, таская за собой свой совсем не лёгкий груз, в поисках угла или комнаты для ночлега – полиция штрафовала ночевавших в сквере на лавочке или на вокзале. Правда, местная беднота обычно не отказывала себе в возможности немного подзаработать на русских мешочниках. Тем паче, постоялец уходил рано утром, а возвращался поздно вечером, проводя всё время на рынке. Рынки были разные: ранее оборудованные и импровизированные, возникающие стихийно на улицах, площадях, скверах, стадионах. Оборудованные места чаще всего доставались местным торговцам, русские же – так называли всех приезжих из бывших советских республик – обычно устраивались у стен домов, заборов прямо на земле. Современные коробейники длинными рядами стояли возле своих товаров, разложенных на земле, на подстеленной полиэтиленовой плёнке. Униженно, заискивающее глядя на потоком двигающихся между рядами местных обывателей, таких же обобранных реформаторами, как и они сами, мешая русские слова с иностранными, «челноки» уговаривали купить свой товар. В те годы, как говорили, например, поляки, они практически даром запаслись советским качественным натуральным текстилем и хозяйственными товарами не только для себя, но и для свои потомков!
Расторговавшись в каком-нибудь маленьком городишке, если дело происходило в Польше, человек ехал в Варшаву «на стадион». Огромный современный варшавский спортивный центр был приспособлен под ярмарку. Здесь в маленьких лавчонках, на лотках, прямо на земле были разложены всевозможные промышленные и продовольственные товары из Турции, Румынии, Венгрии, Югославии, России… Продавалось всё, что угодно: от нижнего белья, косметики и предметов, обеспечивающих сексуальные потребности, до оружия. Десятки тысяч людей разных национальностей из Европы, Азии и Африки толпились уже далеко на подходе, в подземных переходах, на арене и трибунах бывшего стадиона и вокруг него. Они толкались, размахивали руками, кричали, ругались, льстили – торговались. Не зная языков, о ценах договаривались с помощью пальцев и калькуляторов, цифры писали на клочках бумаги и даже на собственных ладонях. Многоязычный гвалт и саму многонациональную толпу, бурлящую, мельтешащую на «стадионе», описать невозможно – это надо видеть! Конечно, «стадион» был прекрасным полем деятельности (бизнеса) для бандитов, грабителей, карманников, мошенников, шулеров из многих стран мира! Обычным делом здесь было увидеть причитающего и рыдающего «челнока» обманутого или ограбленного.
Загрузив свои необъятные мешки дешёвым, чаще всего турецким, ширпотребом бизнесмен отправлялся на вокзал, где сидя на своих «богатствах» порой не одни сутки ожидал возможности вернуться на родину. И, если его не обманули мошенники, не обокрали и не ограбили бандиты, не слишком вытрясли таможенники, не переломали кости при посадке в поезд, он вполне довольный возвращался домой. Сдав привезённое местным рыночным торговцам или послав торговать жену и детей, он был готов повторить путешествие. Побывав за границей, человек обычно ничего кроме базаров и вокзалов не видел. Да у него чаще всего не было на то ни желания, ни возможности. Целью поездки были только деньги! Для одних просто как единственное средство прокормиться и выжить, для других – голубая мечта подняться над согражданами, приобщиться к нарождающейся новой элите.
Деньги, деньги, деньги! Они во все времена приносили людям больше зла, чем добра. Однако, как же велик их соблазн для духовно недоразвитого, духовно нищего человека!»
Василий Иванович замолчал, видимо, вспоминая наиболее яркие эпизоды из своего «челночного» бизнеса, о которых стоило рассказать. Я думал о том, что старинная русская пословица «голод – не тётка» и на сей раз оправдала себя. Сёрьёзный учёный, широко образованный и умный человек, каким его считал не только я, чрезвычайными обстоятельствами был выброшен из своей научной лаборатории на улицу, оторван от решения важнейших для народа проблем и с поверхности жизни опущен на её дно, где вовсе не требуются его профессионализм и накопленные за десятилетия знания! Более того, они там даже вредны, ибо по инерции заставляют рассуждать, анализировать действительность, смущают душу и не дают ей покоя!
Как бы услышав мои мысли, Василий Иванович продолжил:
«Вы, конечно, понимаете, что, как человек отдавший жизнь науке и достаточно коммуникабельный, я не мог пройти мимо возможности провести некоторые социологические исследования того контингента лиц, с которым меня столкнула судьба. Я расскажу Вам о некоторых интересных, встречах и беседах, а также мыслях, которые в связи с ними меня посетили. Начну со своих впечатлений от встреч с братьями – западными славянами. Сразу скажу, что, на мой взгляд, совершенно необоснованны заявления некоторых наших историков, старающихся в интересах глобализации по-американски этнически объединить нас русских с поляками, болгарами, чехами, словаками и т.д. Мы люди разные: нравственно, психологически и ментально. Мне импонирует высказывание на этот счёт князя Н. С. Трубецкого, одного из основоположников философии Евразийства: «Мы не славяне и не туранцы. Мы – русские!» Западные наши соседи – славяне – в результате многотысячелетнего близкого общения с романогерманцами и католицизмом во многом восприняли их менталитет. Они в большей степени, чем мы, – рационалисты, прагматики, эгоисты; менее – альтруисты, склонные к сопереживанию, к сочувствию, к соучастию, к взаимопомощи. Я был свидетелем безобразного случая, когда полицейские в буквальном смысле выбрасывали на мороз из здания варшавского вокзала безногих инвалидов-поляков. При этом ни один поляк и глазом не моргнул. Сопереживали беднягам только русские «челноки»! Бедность соплеменника также не вызывает сочувствия у поляка. Напротив, бедняк в его глазах (как и у американца) вызывает чувство отторжения, презрения, брезгливости. По его мнению, неудачник, не продвинутый достоин своей участи. Он отвергнут самим богом, в отличие от избранного им богатого и успешного! Мы – русские – до последнего времени никогда так не думали! Поляк всеми средствами старается скрыть свою бедность, неустроенность. Он никогда не станет искать сочувствия у соседа, зная, что его жалоба на судьбу вызовет обратную реакцию! Воспитанный веками в страхе перед властью, поляк ненавидит и боится её. Кстати, там проездные билеты в поезде, трамвае и автобусе берут абсолютно все пассажиры! Европейцы, никогда не знавшие общинного образа жизни, научились в отличие от нас объединяться для защиты своих общих интересов. Власти, понимая это, в наше время хорошо обеспечили, скажем, бывших офицеров Польской народной армии из опасения их корпоративного объединённого выступления. Чего, к сожалению, нельзя сказать о нас и наших офицерах!
Примерно также можно кратко охарактеризовать и другие народы, относящиеся к западным славянам. Что касается нас – русских – то тут, безусловно, сказалось тысячелетнее воздействие на психику греческой Православной церкви, наши близкие отношения с более духовными народами востока и многочисленные войны с рационалистическим католическим, протестантским Западом.
Теперь о некоторых памятных встречах.
Как-то стою на рынке где-то в Польше. Вижу: слишком долго крутится возле меня какой-то поляк примерно моего возраста. По внешности заметно – интеллигент. Ему явно хочется поговорить, но он стесняется. Тогда я начал разговор сам. Представился. Назвал свою профессию. Разговорились. Оказалось, что он бывший офицер (военный инженер) польской народной армии, окончил академию в СССР, остался верен идеям социализма, сокрушается о распаде Варшавского договора и СССР, о реставрации капитализма в странах бывшего социалистического содружества, об образовании однополярного Мира во главе с США. Рассказал, что армия в Польше была подвергнута чистке. Он и многие его товарищи, оказавшиеся в списках неблагонадёжных, были уволены. Теперь он безработный. Новый режим не прощает ему учёбу в СССР, членство в компартии и к достойной работе не допускает. Хотя на пенсию можно жить немногим хуже, чем раньше, его угнетает невостребованность. В свою очередь я поведал о развале могучей советской армии и бедственном, униженном положении её офицеров: действующих и пенсионеров. Неожиданно в наш разговор вмешался молодой парень, сидевший невдалеке на камне возле разложенной на обрывке плёнки всякой всячины: солдатских алюминиевых мисок и кружек, комплектов армейского нижнего белья и даже банок каких-то консервов. Чувствовалось, что среди торговавших здесь «челноков» человек это случайный. Одет он был в советскую полувоенную форму. На вид я дал бы ему лет тридцать пять. Я давно заметил его угрюмую фигуру с взглядом, уставившимся в одну точку. Он никому не предлагал свой товар, как будто торговля его совершенно не интересовала.
