скачать книгу бесплатно
Итальянский роман
Андрей Смирнов
Это книга о двух путешествиях сразу. В пространстве: полтысячи километров пешком по горам Италии. Такой Италии, о существовании которой не всегда подозревают и сами итальянцы. И во времени: прогулка по двум последним векам итальянской истории в поисках мест, людей и событий, которые часто теряются за сухими строчками учебников. Меж тем на пути нас ждут белоказачьи альпийские станицы и коммунистическая республика с казино и аристократами; чиновник, который едва не одержал победу в партизанской войне со всем миром, и автогонщик, который побеждает даже после смерти; истребляющие плоть монстры тосканских холмов и зомби за штурвалами истребителей; город, переживший диктатуру поэта, и диктатор, создавший полицию моды; святой с автоматом и пуленепробиваемый папа римский; рукотворное цунами, монархические пиццерии, наземные вертолёты и другие исторические достопримечательности, каждая из которых вписывает новую главу в бесконечный и захватывающий трагикомический итальянский роман.
Роберте, которая предпочла бы эту книгу не читать
Quante sono le strade
Che partono dai nidi di ragno?
Qual ? stato il prezzo pagato
Per chi ha scelto di andare e lottare?
Portami ancora l?
Dove il vento ? pronto a soffiare
A trovare ogni passo perduto
Lungo il sentiero dei nidi di ragnо
Modena City Ramblers, Il sentiero
Первое свидание
Помидоры и пулемёты
Первые лучи солнца врываются в лишённое занавесок окно. С улицы доносится усиленный громкоговорителем призыв муэдзина и ругань на неизвестном мне языке. Храпит сосед-китаец с нижнего этажа трёхъярусных нар. Датчанин на верхнем этаже хранит нордическое молчание. Выбираюсь из середины этого человеческого бутерброда, крадусь в ванную, стараясь не разбудить многочисленных интернациональных сокамерников. На цыпочках – пол не вызывает желания опускать на него ступню целиком – захожу под душ. Ладно, сам виноват. Нечего было экономить на гостинице. С другой стороны, учитывая, где я собираюсь ночевать завтра… А где, кстати?.. Так, стоп. Не паникуй заранее. Разберёмся.
Пытаюсь упаковать вещи. Получается плохо. За ночь скудные мои пожитки магическим образом увеличились в размерах и теперь норовят занять в рюкзаке пространство вдвое большее, чем то, в которое умещались ещё вчера. Улаживаю формальности с не слишком приветливым польско-алжирским менеджментом хостела, выхожу на улицу. В груде мусора спит бомж. Точнее, клошар.
Мда… Ниццу я себе представлял не так. Классические литературные источники утверждали, что здесь располагается фешенебельный курорт, наводнённый американскими миллионерами и русскими аристократами. Мне и сейчас хочется в это верить. Должно быть, где-то неподалёку и впрямь пенится шампанское, играет джаз, а джентльмены во фраках приглашают на тур вальса дам в соболях и собачках. Отправляться на поиски, однако, нет ни желания, ни времени. Чем раньше перейду границу, тем лучше.
Завтракаю в «Макдональдсе», нахожу вокзал. Над билетной кассой висит плакат: «Мы говорим по-английски, по-немецки и по-итальянски». Ага, сейчас. Понимать итальянский язык прилагающийся к плакату клерк, как и подобает всякому уважающему себя французу, отказывается демонстративно и наотрез. Что ж, ожидаемо.
Поезд ползёт на восток вдоль побережья. Рассчитываю хотя бы из окна посмотреть на Монте-Карло. Облом. Видеть-то я его вижу, но в буквальном смысле изнутри: железнодорожный путь ныряет в туннель, и знаменитые казино, очевидно, проплывают где-то сверху, над моей головой.
С каждой остановкой французская речь в вагоне всё более сменяется итальянской. Момент пересечения границы заметить не успеваю. То, что я уже в Италии, осознаю, лишь прочитав название станции: «Ventimiglia». Конечная для поезда. Начальная для меня.
Вентимилья, по контрасту с привокзальным районом Ниццы, кажется чистеньким, уютным и приветливым городом. Делаю круг по улицам, выхожу на набережную. Сажусь на скамейку, рассматриваю море и симпатичных аборигенов, ведущих на утреннюю прогулку детей и собак.
Итак, что я тут забыл?.. Увы, не имею об этом ни малейшего представления.
Всё дело в том, что по какой-то неведомой причине однажды утром я проснулся с неотступной мыслью: мне нужно в Италию. Очень нужно. Срочно. В горы.
Желание, скажем прямо, странное. Нет, разумеется, существует множество людей, для которых карабкаться на Эверест, в одиночку пересекать океан на вёсельной лодке и с ножом охотиться на белых медведей – привычная каждодневная рутина. Мой, однако, личный опыт общения с дикой природой ограничивается тем, что три десятка лет тому назад родители заманили меня в машину, привезли на какое-то болото и сообщили: мы теперь в походе и будем жить в палатке. С тех пор любое упоминание слова «поход» незамедлительно вгоняло меня в истерику.
И вот он я. Сижу на набережной в Вентимилье, собираюсь пешком пройти четыреста километров по горам и тщетно силюсь понять, что, чёрт возьми, я тут делаю и на кой мне это нужно.
Не поймите неправильно. Разумеется, я основательно подготовился. А именно: долго и упорно – целых несколько дней – читал интернет. Интернет гласил:
«Alta Via dei Monti Liguri – „Высокий путь Лигурийских гор“ – пешеходный, велосипедный и конный туристический маршрут протяжённостью около четырёхсот сорока километров, пересекающий всю территорию итальянского региона Лигурия, от Вентимильи на границе с Францией до Чепараны на границе с Тосканой, с перепадом высот от нуля до двух тысяч двухсот метров над уровнем моря».
Изучив официальный – рекомендованный к изучению аж самим правительством Лигурии – сайт маршрута, пришёл к выводу, что меня ждёт лёгкая прогулка по красивым и хорошо оборудованным горным тропам. От гостиницы до гостиницы, с промежуточными остановками в ресторанах, среди привычных толп туристов, оккупирующих Итальянскую Ривьеру в разгар летнего сезона. Ну… Вроде бы ничего ужасного. Тем более раз уж на сайте написали, что «маршрут подходит даже для людей с ограниченными возможностями»… Чего переживать-то?
Стою перед информационным стендом, отмечающим начало пути, и пытаюсь втиснуть в рюкзак свежекупленную полуторалитровую бутылку воды. На самом деле – тяну время. Мне страшно. Хотя пока Альта Виа ничем не отличается от обычной поселковой улицы в трёх минутах ходьбы от вокзала. Только расположенной под значительным углом к линии горизонта.
Подкатывает жизнерадостный дедушка на велосипеде. Дедушке хочется общаться. Дедушка сообщает, что раньше ходил с женой по Альта Вие каждый год, что это очень здорово, а я молодец и поступаю мудро. Пытаюсь выяснить у него, как там наверху обстоят дела с ночлегом и едой. Дедушка ещё более оживляется и принимается взахлёб рассказывать, что уже через пару-тройку часов пути мне предстоит найти отличный ресторан, а равно и прочие жизненные блага. Несколько смущает, правда, что в попытках объяснить мне месторасположение этих благ, он уверенно тычет пальцем куда-то в сторону княжества Монако, где никакой Альта Вии быть не может по определению.
Решаюсь. Иду. С направлением движения сложностей не возникает: тут и там, на стенах домов, камнях, деревьях, нарисованы красно-белые значки маршрутной разметки. Выясняется, однако, что будучи сугубо равнинным жителем, я как-то совершенно упустил из вида один нюанс. Ходьба в гору несколько отличается от ходьбы по плоскости. Тем более с рюкзаком. Тем более при температуре выше тридцати градусов по Цельсию. Поэтому вся затея мне, мягко скажем, перестаёт нравиться уже метров через триста.
Меж тем асфальт заканчивается. Теперь иду по узкой грунтовой тропе. Справа, на сотню метров ниже, – улочки Вентимильи, полоса пляжей и море за ними. Слева – уходящий вверх крутой склон. Край тропы заботливо огорожен колючей проволокой. Надо полагать, на случай, если незадачливые туристы решат предпринять попытку к бегству.
Тропа упирается в глубокий овраг, спускается в него почти отвесно и теряется в густом кустарнике. Честно пробую туда слезть, результатом чего является мысль: что-то я перевёл не так. Очевидно, на сайте было сказано не «маршрут подходит для людей с ограниченными возможностями», а «на маршруте вы имеете неиллюзорный шанс стать человеком с ограниченными возможностями».
Цепляясь за колючие кусты и в кровь раздирая руки и ноги, кое-как выкарабкиваюсь обратно. Сажусь на камень и начинаю обдумывать сложившуюся ситуацию. Долго сидеть, впрочем, не получается. Солнце в зените и печёт немилосердно. Итак. Раз тропа идёт вниз, а мне по всем признакам надо наверх… Что ж. Обойдёмся без тропы.
Ползу вверх по склону. В середине подъёма в голову невольно закрадывается новый вариант перевода: «подходит для людей с возможностями, чуть более ограниченными, чем у великого итальянского альпиниста Райнхольда Месснера». Единственная, пожалуй, причина, по которой я отсюда не грохаюсь, это то, что грохнуться с горы на виду у всей Вентимильи в пятистах метрах от жилых домов было бы очень стыдно.
Триумфально, с языком на плече, вступаю на покорённую вершину. На вершине обнаруживается обычный жилой квартал. И маршрутная разметка. Разметка ведёт в двух направлениях. Иду по ней в одну сторону и замечаю, что спускаюсь обратно к морю. Путём применения дедуктивного анализа устанавливаю: это и есть та дорога, по которой мне изначально и следовало подниматься. Ровная и асфальтовая. Надо полагать, в какой-то момент я просто свернул не туда. Да, я не очень умный.
Через пару-тройку километров асфальт вместе с окружающими домами вновь заканчивается и сменяется средней паршивости грунтовкой. От самого побережья не встречал практически ни одного человека. Всё вымершее, видимо, из-за жары.
Притормаживает единственная попутная машина, водитель спрашивает, не надо ли меня подвезти. Искушение велико, но пешеходно-туристическая гордость пересиливает. Через километр вижу его вновь, он стоит на обочине и срезает с кустов какие-то ветки. Интересуюсь: а где, собственно, толпы туристов, которые, по идее, должны здесь бродить? Натыкаюсь на удивлённый взгляд. Все нормальные туристы, по его представлениям, сидят в отелях на берегу. И правильно сидят. Уверен ли, мол, я в том, что делаю, и понимаю ли, что такая прогулка в такую погоду обойдётся в десяток килограммов скинутого веса? Я далеко не уверен, но предпочитаю в этом не сознаваться. Даже себе.
Дорога забирает вверх всё круче, выжженный солнцем коричнево-бурый пейзаж не радует никак. В какой-то момент осознаю, что напрочь утратил физическую способность переставлять ноги. Нахожу единственный чахлый куст, сваливаюсь в его – относительную – тень и мгновенно засыпаю. Или теряю сознание, затрудняюсь сказать.
Просыпаюсь через час. Стало получше. Потихоньку добираюсь до первого перевала, встаю на гребень, сморю на следующую долину… И впервые за день – да и вообще впервые – понимаю, что всё это делаю не зря. Изумрудная зелень, белеющие далеко под ногами аккуратные домики с красными черепичными крышами, ослепительные блики отражающегося в стёклах солнца, террасы виноградников на склонах, размытые маревом силуэты гор – уже настоящих высоких и серьёзных гор – на горизонте…
Впервые в Италии, в маленькой деревенской гостинице неподалёку от Бергамо, я очутился года четыре назад. В общем-то, совершенно случайно. Знания мои об этой стране в те времена ограничивались известной формулой трёх М: макароны, мандолины, мафия.
Было ранее утро. Я отдёрнул штору и посмотрел в окно. Скажем прямо: та часть Паданской равнины – не самый живописный уголок мира. Особенно в конце зимы. Монотонный аграрный пейзаж. Но вдалеке, там, за полями и деревушками, высились горы. И над горами вставало солнце.
В итальянском языке есть выражение: colpo di fulmine. Дословно – «удар молнии». «Любовь с первого взгляда» – по смыслу. Тогда я взял стул, поставил его перед окном и около часа заворожённо просидел без движения.
Сейчас я стою над расстилающейся под ногами долиной. Смотрю на те самые горы. И наконец-то понимаю, куда и зачем иду. Я иду знакомиться со страной, в которую однажды имел неосторожность влюбиться.
На радостях от совершённого открытия допиваю остатки воды. В любом случае по моим прикидкам вожделенный ресторан должен быть уже близко. Вместо обеда, однако, получаю долгий путь по гребню вокруг долины. Ниже на склонах виднеются редкие жилые строения, но на заведения общественного питания они похожи не очень. Да и ведущих к ним ответвлений тропы я не нахожу.
Зато в изобилии попадаются бетонные доты, пулемётные гнёзда и прочие оборонительные сооружения довоенных и военных времён. Здесь Альта Виа проходит почти по самой итальяно-французской границе. Залезать внутрь не рискую из опасения, что в обозримом будущем наступление французских войск не состоится, а следовательно, если в темноте переломаю руки и ноги, искать и вытаскивать меня будет некому.
Постоянный подъём заканчивается и начинает чередоваться со спусками. Выясняется, что это ещё хуже. Спуски норовят быть градусов под сорок пять, с сыпучими камнями и песком. Пить хочется уже нестерпимо. Однако ни воды, ни ресторана, ни хотя бы живого человека, у которого можно было бы поинтересоваться их – да и моим – местонахождением, не наблюдается.
Тропа петляет среди виноградников. Тоже абсолютно безлюдных. Не выдерживаю, дерзко похищаю и сжираю кисть винограда. Незрелого и кислого как не знаю что. Укладываюсь прямо на месте преступления и сплю ещё около часа, в тайной надежде предаться в руки карабинеров, которые приедут ловить грабителя. Напрасные мечты. Хотя, может, оно и к лучшему. Судя по количеству валяющихся под ногами стреляных ружейных гильз, похитителей винограда карабинерам здесь не сдают. Расстреливают прямо на месте.
Наконец выхожу на пересечение с асфальтовой дорогой. Дожидаюсь машины, бросаюсь под колёса. Выясняю у перепуганного водителя, что километрах в семи отсюда на дне долины есть посёлок, где должны быть еда и ночлег. Теоретически. Делать нечего, иду туда.
Начинается какая-никакая цивилизация. Уточняю дорогу у синьора, поливающего помидоры в огороде своего домика. Синьор советует вниз не ходить, а идти обратно наверх. Дескать, чуть дальше на Альта Вие имеется туристический приют, в котором я найду всё необходимое. И одаривает двухлитровой бутылкой воды. Благословенны будьте итальянские помидороводы, ныне, и присно, и во веки веков!
Вновь ломлюсь в гору. Понимаю, что заблудился. Выцепляю из огорода ещё одного синьора, интересуюсь: где тут этот треклятый приют и где вообще я?!..
Новый синьор подробно и обстоятельно объясняет, как выбраться на Альта Вию. По поводу же приюта заявляет: это, мол, над тобой кто-то пошутил. Приют-то здесь, конечно, был. Много лет назад. А сейчас – нет здесь никакого приюта. Оставь надежду, всяк сюда входящий!..
Моё мнение об итальянцах, человечестве в целом, горах, пешеходном туризме, а равно и о самом себе – ухудшается прямо на глазах. И столь же стремительно начинает темнеть. Прихожу к выводу, что идти куда-то искать ночлег – уже совсем не вариант. Принимаю стратегическое решение возвращаться на Альта Вию, раз уж я от неё в двух шагах, ложиться спать, а дальше разбираться уже утром. Что и делаю.
Вокруг тропы ни одного ровного клочка земли, заросли колючего кустарника и тучи пребольно кусающихся слепней. Или ещё какой-то дряни в этом роде. Единственным местом, пригодным для того, чтобы расстелить спальный мешок, оказывается крыша очередного дота.
Сижу в темноте на бетонном парапете господствующей над долиной огневой точки. Курю, вяло отмахиваюсь от слепней. Парадоксальным образом умудряюсь страдать одновременно от духоты и от холода. Далеко внизу уютно светятся окна домов. Очень хочется есть и почему-то ещё пулемёт.
Сон первый. Как поссорились Жан Жанович с Джованни Джузеппевичем
Мартовским днём 1796 года в гавань итальянского города Ницца заплыл небольшой корабль. С корабля сошёл господин лет двадцати семи, не красавец, но и не дурной наружности. Облачён он был в мундир генерала вооружённых сил революционной Французской республики. Сидевшие на берегу итальянцы сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к международному положению, чем к прибывшему господину.
– Вишь ты, такой молоденький, а уже генерал! Как думаете, побьют великие державы французов али не побьют?
– Побьют.
– А может, не побьют? Жалко ж ведь. Во Франции сейчас хорошо, там свобода, там равенство. Вот бы и нам так. А то не страна у нас, а прям карусель получается: испанцы придут – завоёвывают, австрийцы придут – завоёвывают… Ну куды итальянцу податься? Может, не побьют всё ж французов?
– Не побьют, – вмешался в беседу свежеприехавший генерал. – У меня есть план. Пункт первый: победить всех врагов. Пункт второй: освободить Италию из-под гнёта иностранного владычества. Пункт третий: там видно будет.
К столь наполеоновским планам итальянцы поначалу отнеслись скептически. Откуда ж им было знать, на что способен юный генерал Бонапарт? Австрийских оккупантов его таланты тоже застали врасплох. Опомнились они, лишь обнаружив, что Наполеон гоняет их в хвост и в гриву по всему северу Апеннинского полуострова. Итальянцев же это воодушевило настолько, что символом национального объединения и возрождения они единодушно избрали французский триколор. Только поменяли голубое его поле на зелёное, в знак того, что свобода – это хорошо, но и об экологии не мешает подумать. Дебютировал новый флаг в качестве боевого знамени состоявшего из этнических итальянцев Ломбардского легиона. Так Наполеон стал отцом вооружённых сил современной Италии. Отцом не только молодым, но и заботливым. Заметив, что солдаты его по горам бегать притомились, он премировал их всех путёвками в Египет, где лично водил на экскурсии и рассказывал, сколько именно веков назад были построены пирамиды.
Пока Наполеон был занят созданием современной египтологии, в одну из апрельских ночей 1799 года итальянцы обнаружили, что через Альпийский горный забор к ним на двор Паданской равнины лезут какие-то мрачные бородатые люди.
– Держи воров! – закричали итальянцы. – К оружию, граждане, к оружию!
– Спокойно, итальянцы, я Суворов! – сказал Александр Васильевич Суворов.
Строго говоря, император Всероссийский Павел Первый отправил его в Европу с миссией не слишком благородной: задушить Великую французскую революцию. А вместе с ней – и надежды на создание итальянского национального государства. Однако симпатичный Суворов итальянцам очень понравился. За оружие они не взялись, а вместо этого с умилением наблюдали, как русско-австрийские войска под его руководством колошматят врио Наполеона маршала Моро. По окончании же торжественной порки французов – с почестями принимали Суворова в Милане и Турине, всем своим видом выражая горячее желание немножко пожить под русской оккупацией. Когда полгода спустя князь Италийский – такой титул пожаловал Суворову Павел за тот поход – начал перелезать обратно через Альпы, итальянцы ещё долго махали ему вслед платочками. Вот только утерев невольные слезы расставания, они обнаружили, что оккупация вокруг них образовалась опять австрийская.
В довершение всех бед из Египта вернулся Наполеон. За время отпуска он загорел и стал императором Франции. А посему, как и подобало в ту эпоху всякому уважающему себя монарху, сразу же приступил к новому разделу Италии, для чего первым делом выгнал из неё австрийцев. Затем распилил Апеннинский полуостров на три части. Одну из них присоединил к Франции. Правил там французский император, то есть Наполеон. Во второй правил король Италии, которым стал Наполеон. В третьей правил маршал Мюрат, которым, в общем-то, тоже был Наполеон.
– Ваше Многостаночное Величество, – удивились итальянцы, – но ведь вы же обещали освободить Италию из-под гнёта иностранной оккупации!..
– Ну да, всё верно, – отвечал Наполеон на чистейшем итальянском языке. – Я корсиканец, Корсика исторически – это Италия, следовательно, я – итальянец. Значит, оккупация моя вовсе не иностранная, а вполне себе отечественная.
Тут-то итальянцы впервые на французов и обиделись. К оккупациям им было не привыкать, но вот отдавать во Францию Корсику и особенно Ниццу было почему-то жалко. Что-то итальянцам подсказывало: на сей раз дело затянется надолго. Обиделись они настолько, что втайне от французов начали выращивать Джузеппе Гарибальди.
Едва Гарибальди достаточно подрос и вошёл в силу, как сразу же закричал:
– Наполеон, выходи! Буду от тебя Италию освобождать.
– А Наполеона нет, он умер. Теперь я за него, – сказал Наполеон. – Только я другой Наполеон, Наполеон Третий. И освобождать от меня ничего не требуется. После того как дядя мой, Наполеон Настоящий, в Россию неудачно съездил, в Италии случилась Реставрация и теперь тут разных королевств и герцогств как блох на собаках нерезаных. И всем австрийцы заправляют. Кстати, хочешь, я вам, итальянцам, помогу их выгнать и создать собственное всамделишнее государство?
Гарибальди по наивности и доброте душевной ему поверил, и в 1859 году они вместе пошли воевать за независимость Италии. Беда в том, что Наполеон действительно оказался не тот. Только под ногами путался и порывался сепаратные переговоры с австрийцами вести. А потом под шумок и вновь вернувшуюся было к итальянцам Ниццу умыкнул.
Ницца для всех была больным местом. Особенно для Гарибальди, который там родился. Он разозлился, поднял дубину народно-освободительной войны и принялся гвоздить ей направо и налево. Делить Италию в таких условиях стало несподручно. Французы и австрийцы расстроились, но – делать нечего – пошли воевать между собой и со всеми остальными в другом месте. Лишившийся достойного противника Гарибальди заскучал и тоже поехал во Францию, дабы помочь французам Наполеона Ненастоящего прогнать и уже окончательно утвердить республиканскую форму правления.
Соотечественники же его, наконец-то оставшиеся неподелёнными, на радостях решили сами кого-нибудь поделить. Выбор пал на Тунис, в котором итальянцев в те времена уже проживало столько, что они давно и небезосновательно считали эту страну своей неформальной колонией. Но едва лишь новорождённое Итальянское королевство вознамерилось ситуацию формализовать, как в 1881 году в Тунис заявились французы и объявили его колонией собственной. Итальянцы сочли это предательством, обозвали «Тунисской пощёчиной» и в отместку вторглись во Францию.
В одно прекрасное утро французы обнаружили, что с юго-востока на них идёт несметное воинство с боевыми кличами:
– Землю пашем, уголь добываем, дома починяем! Качественно, быстро, недорого!
Дело в том, что в процессе размахивания дубиной народной войны Гарибальди основательно порушил итальянское народное хозяйство. И теперь граждане освобождённой Италии вынуждены были искать хлеб насущный за её пределами. Французам возможность переложить часть тяжёлого труда на чужие плечи пришлась, в общем-то, по душе. Вот только во время работы итальянцы, следуя национальным традициям, громко орали, размахивали руками и мешали местным буржуа предаваться заслуженному отдыху. Хуже же всего было то, что в отличие от этих буржуа они умели нормально выговаривать букву Р. Насмешек над своим языком – истинных или мнимых – французы не терпели во все времена. Они сразу же обозлились и обозвали пришельцев les ritals – «ритальянцами». А потом и вовсе заявили: эти ритальянцы, мол, у нас рабочие места отнимают. И в 1893 году в городе Эг-Морт случилось массовое убийство итальянских сезонных рабочих. Лишь только известие об этом достигло Италии, как там заполыхали конторы и склады французских компаний. Даже посольство в Риме едва-едва не спалили.
Не способствовал добрососедским отношениям и ниццианский вопрос. Когда стараниями Наполеона Третьего – ещё в 1860 году – Ницца в очередной раз переехала во Францию, жители её, издревле полагавшие себя нормальными итальянцами, огорчились настолько, что четверть из них сразу же перебралась из родного города в отодвинувшуюся на восток родную страну. Остальные сочли это временным недоразумением – не впервой, дескать, – а посему, едва в 1871 году Наполеон императорского трона лишился, дружно вышли на улицы и потребовали вернуть Ниццу туда, откуда взяли. Пришлось десяти тысячам французских республиканских солдат три дня напролёт штыками объяснять ниццианцам преимущества французского образа жизни. С началом же массовой трудовой миграции пошатнувшийся было этнический баланс вновь серьёзно сдвинулся в пользу итальянцев. Проблему эту, однако, городские власти разрешили с блеском. Лёгким движением пера в паспорте всякий Джованни Бьянки – желал он того или нет – превращался в Жана Ле Бланка. Потому в самом скором времени население Ниццы на сто процентов состояло из одних французов. А чтобы ни у кого не оставалось сомнений, говорить – и уж тем более писать в газетах – на родном итальянском языке этим французам строго-настрого запретили. Осмеливавшимся же на это школьникам педагоги – во вполне буквальном смысле – промывали рот мылом.
В общем, взаимная неприязнь всё более росла. Даже старые враги австрийцы на этом фоне уже не казались такими уж врагами. И в 1882 году Италия вступила с Австро-Венгрией и Германией в оборонительный Тройственный союз, имевший целью сдерживать кровожадных французских агрессоров. Франция, Россия и Великобритания в свою очередь объединились в Антанту, имевшую целью сдерживать беспощадных германских милитаристов. Дипломатических усилий на эти попытки сохранить мир в Европе было угрохано столько, что война стала неизбежной.
– Итальянцы, ну вы где? – спросили немцы и австрийцы летом 1914 года. – Давайте быстрее уже, у нас тут с эрцгерцогом неприятность вышла.
– Осмелимся доложить, у нас ревматизм, – скромно сказали итальянцы. – У нас отекли колени. Но вы там начинайте пока, а мы попозже подойдём. На Белград! На Белград!..
В итоге все уже несколько месяцев как исправно воевали, а итальянцев всё не было.
– Проклятые колени! – жаловались они австрийцам. – Вот ежели бы вы нам Триест отдали, так у нас бы мигом всё как рукой сняло. Воздух там, говорят, для здоровья очень пользительный.
– А больше ничего не хотите? – поинтересовались австрийцы. – Может, вам ещё и Больцано отдать?.. Триест – наш, австрийский. Был, есть и будет. Не отдадим!
– А больше ничего не хотите? – поинтересовались внимательно прислушивавшиеся к разговору русские и британцы. – Может, вам ещё и Больцано отдать? Что нам, жалко, что ли? Они всё равно не наши. Забирайте, конечно, на здоровье!
Французы же ничего не сказали. Они были заняты: вручали чемодан денег юному журналисту-социалисту Бенито Муссолини.
– Вставай, народ Италии! Айда со мной у австрийцев Триест отнимать! – вскричал очемоданенный Муссолини и первым побежал в атаку. Журналистом он был талантливым, доводы его итальянцам показались убедительными, и потому весной 1915 года они вступили в войну на стороне Антанты.
Кончилось плохо: Триест – ценой миллиона с четвертью жизней – действительно забрали. Но вот Муссолини быть собирателем земель итальянских понравилось настолько, что он назначил себя фашистским диктатором и принялся с интересом поглядывать на Ниццу и Корсику.
Впрочем, воевать ни итальянцы, ни французы не рвались. Существовало к этому и чисто техническое препятствие. На всем протяжении границы их отделяли друг от друга Западные Альпы. Идти в наступление через которые, – задача нетривиальная для любого, кто не Суворов. Но даже и последнему, вероятно, пришлось бы изрядно почесать в затылке, ибо в 30-х годах XX века противоборствующие державы понастроили в горах мощные эшелонированные оборонительные линии.
– Эй, фашисты! – кричали французы из артиллерийского бункера на своей стороны горы. – Вы не пройдёте!
– Сами не пролезете! – отвечал со склона противоположного гарнизон итальянского форта. – Только суньтесь, уж мы пойдём ломить стеною! Постой-ка, брат мусью!..
В принципе, такое мужественное переругивание обе стороны всецело устраивало. Увы, идиллию эту разрушил Адольф Гитлер, который начиная с сентября 1939 года принялся деловито и споро оккупировать одну европейскую страну за другой. Менее чем через год очередь дошла до Франции.
– Катастрофа! – побледнел Муссолини. – Если они сдадутся до того, как мы успеем на них напасть, – прощай, Ницца! Как мы её потом у немцев забирать будем? Срочно все в атаку!
Итальянская армия галопом прискакала к границе. И сообразила, что понятия не имеет, как действовать дальше. Ведь до сего момента никто на французов всерьёз наступать не планировал. От них планировали обороняться. Однако перья над французско-немецким договором о перемирии были уже занесены, а потому, подгоняемые муссолиниевскими пинками, солдаты ринулись в бой. Кто во что горазд. Кончилось плохо. Без пяти минут побеждённые деморализованные и дезорганизованные французы с лёгкостью сдерживали натиск без пяти минут победивших деморализованных и дезорганизованных итальянцев. Хотя те и сами преуспели в собственном сдерживании: добрую половину боевых потерь составили обмороженные. Хорошо ещё, что пятнадцатидневное сражение это случилось не зимой, а в июне месяце.
Короче говоря, по условиям перемирия Италия получила жалкие восемь сотен квадратных километров французской территории. Без Ниццы. Она – а равно и Корсика – вновь ненадолго стала итальянской лишь два года спустя, осенью 1942 года, когда Гитлер пожаловал её Муссолини с барского плеча. Но это бы ещё полбеды. Гораздо хуже, что не готова воевать Италия оказалась не только с Францией, но и вообще ни с кем. Ни материально, ни морально. Одна военная катастрофа следовала за другой. К осени 1943 года большинству итальянцев во главе аж с самим королём это осточертело настолько, что они пришли к тому, с чего, по-хорошему, следовало бы начать: решили воевать с Муссолини. Тот позвал на подмогу Гитлера, который вторгся в Италию с севера. Итальянцы позвали на подмогу весь остальной мир, который вторгся в Италию с юга.
– Здравствуйте, дорогие американские освободители! – сказали итальянцы. – Добро пожаловать, дорогие британские освободители! И вы тоже здравствуйте, не совсем понятно как тут очутившиеся польские освободители! Уж мы вас так ждали, так ждали, вовсе уж неожиданные бразильские освободители! Здравствуйте, дорог… Слушайте, а вы-то вообще кто?
– Мы – «Сражающаяся Франция», – сказал генерал Шарль Де Голль. – Тоже приехали вас освобождать.
– Не-не-не, тут ошибка какая-то, – сказали итальянцы. – Мы французов видели. Французы совсем не так выглядят.
