скачать книгу бесплатно
– Вот эти два, по-моему, сгодятся, – напомнил о себе ассистент.
– Дайте-ка взглянуть. Хороший выбор. Похвально. Только лазерное шоу при дворе Анны Иоанновны не пойдет. Это будет слишком поверхностный образ, на грани прорыва в сознание. Надо копать глубже! Вот второй мне нравится больше, корневая картина. Илья Муромец с ядерным щитом. На свинцовой кобыле. Такого надолго хватит, как вы считаете? – Протокопов обернулся к Балансирову.
Капитан уважительно выставил палец.
– Так я и думал, – вздохнул Протокопов. – Надевай, дружок, наушники. И очечки надвинь, чтобы по сторонам не глазеть.
Петру Клутычу стало не по себе.
– А уколов не будет? – пролепетал он, надеясь шуткой увериться в общей доброжелательности.
– Будет, – доктор махнул ассистенту, который уже растягивал жгут, будто удавку.
– Какая же это диспансеризация, – сообразил, наконец, Петр Клутыч.
– Никакая, – согласился тот и с неожиданной силой придержал его за плечи.
– Кулачком поработайте, – велел ассистент.
Петр Клутыч сжал кулак и попробовал замахнуться.
– Да не так, что вы делаете! Сжимайте и разжимайте. Любите подраться?
– Не люблю, – обреченно сказал Петр Клутыч.
– Напрасно, – пожурил его Балансиров, следя за иголкой, которая торкалась в пупырчатую кожу. – Драться придется. Вас ожидают жестокие бои.
– Почему? – успел спросить пленник прежде, чем его небогатые мысли свелись в подобие тонкого лучика, который быстро забегал по мерцавшему экрану, сканируя бессмысленный «снег».
– За право остаться собой, – Балансиров бросил это на ходу, направляясь к чайнику. Клиент пошел в работу. Балансиров налил себе кипятку, добавил заварки, высыпал в кружку с нарисованным зайчиком три ложки сахара с горкой.
Протокопов подсел к нему и взял печенье. Усмехнулся:
– Как настоящие доктора. Сейчас начнут ломиться, стучать, мешать, – он кивнул на дверь. Сразу и застучали; ассистент выглянул в коридор и сердито закричал на кого-то.
– Дурачки подтягиваются, – Протокопов ревматически вздохнул.
Из кресла захрипел невидимый от чайного столика Петр Клутыч.
– Илья Муромец пошел, – предположил Балансиров и отхлебнул от сладкого зайчика.
– Пока еще не пошел. Это его личное «я» откололось. И знакомится со скорбным положением дел.
– Не помрет? – на всякий случай спросил капитан.
– Да господь с вами, – Протокопов тоже налил себе чаю, отхлебнул. – Во всяком случае, не сейчас. Будет жить, если не повесится со стыда.
А Петр Клутыч смотрел передачу и впитывал информацию, от которой у него перехватывало дыхание. Сначала ему показалось, что кто-то содрал его лицо, как будто это был паричок: совершенно не больно; лицо снялось и скомкалось, словно зеленоватая маска из толстой резины. Потом невидимый распорядитель подсунул пальцы под затылочный бугор, неощутимо подвел их к орбитам и мягко вытолкнул глаза. Петр Клутыч вылетел из тела, как из демисезонного пальто, и раздвоился. Одна часть страдала, другая бесстрастно следила. Этой другой части было глубоко наплевать на все на свете и на себя – в первую очередь. Ей ничто не угрожало. Телекартинки сменяли друг друга: с одной стороны, это было похоже на стремительный калейдоскоп; с другой, если принять во внимание эффект, который мельтешение оказывало на пассивную и страдательную часть Петра Клутыча, процедура напоминала пулеметный обстрел. Скорость не позволяла запомнить увиденное, и все нарастала, пока абстрактные рисунки не слились и не сделались вспышками. Петр Клутыч не умел объяснить, как такое возможно, но с каждым всполохом его следящая составляющая кивала и равнодушно соглашалась, находя убедительными доказательства глупости Петра Клутыча, которые множились, множились и затопляли изнемогающую душу. Он не понимал, какая из двух частей – душа. Логично было решить, что душа – это наблюдатель. Однако Петр Клутыч не мог поверить, что его душе, феномену мятущемуся и животрепещущему, до фонаря та безжалостная истина, которая разворачивалась по мере мучений и просвещения рассудочной половины.
В полусне он отмечал странные события, происходившие не на экране, а в разных других местах – например, на коленях, куда вдруг впрыгнул маленький узкий цилиндр, похожий на карандаш, и тут же пропал.
Цветное мельтешение достигла пика.
«Дурак! Дурак! Дурак!» – взрывалось в мозгу Петра Клутыча.
И мозг отвечал печальным пониманием.
Но вскоре откуда-то всунулась лошадиная морда, и стало полегче.
Часть вторая
Глава 1
Очень обидно.
До слез.
Ужасная, жестокая правда. От которой не скроешься, даже если прибавится мозгов. Все равно припечатали: дурак! Ты родился дураком, гражданин хороший. Ты заблуждался, глядя по сторонам и читая чужие мысли. Ты читал их неправильно.
Над тобой потешались, тобою брезговали. Тебе не давали покоя: пинали, унижали, увольняли. У тебя нет братьев по разуму, потому что у тебя нет разума. Когда ты остался один, тебя не оставили в покое, захотели украсть и отправить в ад. Эти страшные планы вынашивали чужие. Потом ты попал к своим. Тебя, доверчивого, заманили к врачу и там надругались.
Вроде кто-то лежал или летел, он видел точно – но где? Когда? Куда? В связи с чем? Точно не в связи с фильмом. Откуда взялся этот маленький цилиндр?
…В первый день сознательного существования Петр Клутыч выбросил паричок в урну. В сердцах, под влиянием настроения, но потом пожалел паричка, вернулся, достал, отряхнул, надел обратно.
Умом он знал, что братья по разуму у него есть, и они весьма многочисленны.
Но в сердце зияла рана. Ум был слаб, а разум – сомнителен.
Одно успокаивало: твердая почва под ногами, невыразимая определенность. Нечто вроде сокрытых и мощных корней, ветвящихся и переплетающихся с другими, родственными, корнями. Лошадь? Лошадь с богатырем? Какая-то лошадь с богатырем лезет в голову. Откуда она прискакала – неизвестно. Это очень надежная, верная, лошадь, в ее компании становится хорошо и спокойно. Жаль, что она не задерживается и быстро пропадает. Еще какие-то образы, цветные картинки – неразборчивые, будто позавчерашние сны. Но это общая лошадь, общие картинки. Основа существования. У нее широкая спина. Он, Петр Клутыч, сидит верхом на лошади и держит в руках букварь.
Пешком наяву и верхом в умозрении Петр Клутыч вошел в здание штаба.
На входе стояла вертушка; охранник почтительно улыбнулся Петру Клутычу, но все равно подождал, пока тот нароет за пазухой малиновый пропуск и покажет ему; потом пропустил.
– Вы молодец, – признал Петр Клутыч, уже стоя по ту сторону вертушки. Его потустороннее стояние расслабило охранника, перевело ситуацию в категорию бытовых. Страж просиял.
– Вы мне напомнили часового у входа в Смольный, – малиновая книжечка упала в карман. – Вам известна эта история?
– Не припомню, – услужливо подхватил охранник, хотя нечто смутное всколыхнулось в его памяти.
– Часовой не пропустил Ленина, потому что тот не показал ему документ. Ленин начал рыться в карманах, а тут выскочил какой-то человек и стал орать и требовать, чтобы Ленину дали пройти. Но часовой сказал, что не даст, пока не увидит документа, потому что порядок для всех один. И Ленин его похвалил. Показал документ и прошел на общем основании.
– Надо же. Да, да, – охранник уже стоял, машинально вытягиваясь во фрунт.
Петр Клутыч помялся, не зная, о чем говорить. Мысль закончилась.
– Ну, я пойду? – спросил он робко.
– Конечно, Петр Клутыч, вас дела ждут.
Услышав про дела, тот решил держаться надменнее.
– Увидимся, – холодно сказал Петр Клутыч.
– Обязательно, – согласился охранник, доподлинно зная, что они увидятся, потому что Петру Клутычу когда-нибудь придется выходить.
Мимо деловито пробежал какой-то молодой человек с кожаной папкой в руке. «А у меня и папки нет, – подосадовал Петр Клутыч, направляясь к лифту. – Это никуда не годится. Мне положена папка. Мне мало блокнота. Правда, с этой папкой будет одна морока. С ней много не назондируешь. В массах папка может зацепиться, раскрыться, рассыпаться…»
Он шагнул в лифт и заказал четвертый этаж.
Лифт качнулся и доставил его на место прежде, чем пассажир успел вынуть носовой платок и прочистить нос. Петр Клутыч высморкался уже на ходу; навстречу шли люди, которые здоровались с ним, и он раскланивался, не отнимая платка. Перед нужной дверью он помедлил, рассматривая надпись, возникшую за ночь: «УМКА».
«Что бы это значило – УМКА?» – он встревожился. Может быть, штаб переехал? Или движение, неровен час, вообще ликвидировалось?
Петр Клутыч, предвидя новые каверзы пришельцев, распахнул дверь и облегченно вздохнул: Балансиров сидел за столом, откуда внимательно слушал болтливого Барахтелова, очень расторопного и смышленого партийца, члена партии с четвертого числа сего года.
У того с утра пораньше была наготове новая инициатива, созревшая за ночь.
– Троллейбус был номер 20, а на табличке приписано: «скорый». Глупость, правда? Я записал его номер.
– Номер машины? – уточнил Балансиров, водивший карандашом по листу, уже исчерченному абстракцией.
Барахтелов запнулся.
– Троллейбуса, – повторил он. – Номер 20, я же говорю.
– Ага, – сказал Балансиров. – Ну, давай дальше.
– Дальше я подумал, что народ устал от безликости, от пронумерованной анонимности. Метрошные ветки и те пронумеровали. Вот хорошо бы давать автобусам, троллейбусам и трамваям имена, как пароходам: «Смелый», «Неукротимый», «Озорной», «Академик Келдыш». Народ с удовольствием знает, что если утром не протиснется в Келдыша, то поедет на Озорном. Надо обратиться в какой-нибудь рельсовый комитет.
– Это отличное начинание, – согласился Балансиров и жестом пригласил Петра Клутыча сесть. – Но я не думаю, что стоит включать его в предвыборную программу. И рельсовый комитет не ищи.
– Почему?
– Потому что они пришлют специалистов по транспортным переименованиям. И те приедут в белой машине с красным крестом.
– А-а, – нахмурился Барахтелов. Он задумчиво сгреб в кулак полукартофельный нос, но сразу отпустил и протер невыспавшиеся глазки-бусинки.
– Зачем у нас «УМКА» написано? – спросил Петр Клутыч, осваиваясь за столом.
Балансиров довольно улыбнулся, встал и начал прохаживаться по штабу, напоминая сороку в поисках сверкающего предмета.
– Это все нашего идеолога старания, – он похлопал Барахтелова по плечу. – Придумал для партии хорошее название.
– «Умеренно Мыслящий Кипучий Актив», – пояснил Барахтелов. – Нравится?
– Очень нравится, – сказал Петр Клутыч. – Только, по-моему, трудновато запомнить.
– Это не беда, – возразил Балансиров. – Никто и не будет расшифровывать. Проглотят целиком. Надо будет кому-нибудь поручить нарисовать эмблему: медвежонка на льдине, с мороженым или со штыком… Должно получиться что-то домашнее, родное, из детства, из мультфильма. Чтобы избирателю захотелось проголосовать без всяких программ и деклараций.
Петр Клутыч одобрил этот план, невольно любуясь собственным портретом, который висел под квадратными часами. «Часы истории», – припомнилось Петру Клутычу. Ему стало тревожно, и он засмущался.
– А лозунг-то! – он ударил себя по лбу, гоня неловкость.
– В литературном отделе уже подобрали, – Балансиров раскрыл записную книжку. – Удивительно простой, доходчивый и красивый. Из учебника грамматики Смирновского.
Дверь отворилась, и вошел, шаркая валенками, старик Блошкин.
– А, товарищ Блошкин! – воскликнул Балансиров. – Присаживайтесь, вы очень кстати. Мы тут с товарищами обсуждаем предвыборный лозунг. Очень интересно ваше мнение как официального старейшины.
Блошкин, приехавший с первой дальней электричкой, присел рядом с Петром Клутычем. Балансиров завербовал его лично, и дед, почувствовав себя нужным и важным, ожил: помолодел, расправил плечи. С недавних пор он даже клюкой пользовался не без пижонистой элегантности, в качестве трости.
– «Воробей – птица. Россия – наше отечество. Смерть неизбежна». Каково? – обратился Балансиров к собравшимся. – Просто, доступно! И Россия есть, и отечество!
– Вот это… про смерть убери, – прохрипел Блошкин.
– Да, про смерть надо выкинуть, – согласился Петр Клутыч.
– Там у вас диверсия, снаружи, – продолжил Блошкин. – Вот, посмотрите.
Он протянул однопартийцам сорванный с двери лист. «УМКА» подрос и вытянулся в длину, обогатившись приставкой «недо».
Глава 2
– Дорогой мой человек, – обратился инопланетянин к Медору Медовику.
Медор, разбуженный пришельцем, поудобнее устроился в подушках и продул папиросу.
«Действительно, за умных взялись, – удивленно подумал он. – Ну-ну, послушаем с интересом».
– Фобка Дурак! – закричал дрессированный попугай Медора.
Но тут Медору показалось, что это вовсе не инопланетянин, а сам Сатана, который принялся его искушать: дескать, я тебе послужу здесь, а ТАМ ты пойдешь со мной.
– Нет уж, – слукавил Медор, пуская кольца. – Давай лучше наоборот: это я тебе послужу здесь, зато ТАМ мне будет хорошо. Договорились?
Сатана почесал в затылке:
– Это тебе постараться придется!
– Так ясен пень…
Медор, когда разговаривал со всякой сволочью, бывал очень прост в общении.
Сатана понуро стоял и переливался зеленым в предутреннем свете.
– Ну, что же ты? – приободрил его Медовик. – Ошибся дверью? Кадровый кризис? Дураков не осталось?
