скачать книгу бесплатно
…Возьмем для примера хоть одно такое выражение:
согнуть в бараний рог.
Что нужно сделать, чтобы выполнить эту угрозу?
Нужно перегнуть человека почти вчетверо, и притом так,
чтоб головой он упирался в живот,
и чтоб потом ноги через голову перекинулись бы на спину…
…Но, скажут мне, как же вы не понимаете,
что выражение «в бараний рог согнуть» есть выражение фигуральное?
Знаю я это, милостивые государи!
знаю, что это даже просто брех.
М. Е. Салтыков-Щедрин «Господа Ташкентцы»
Керю засекли в общественном привокзальном туалете, куда он пришел за тем же, за чем приходят обычные люди. Справив нужду, Керя возвысился интеллектом до анализа элементарных ощущений, после чего его действия стали несколько отличаться от поступков заурядных смертных. Дело в том, что сверхчеловеческие настроения, успешно перепрыгнув через стадию человеческих, без всякого на то основания определяли Керино поведение, сколько он себя помнил. Нет, он ни о чем таком даже не задумывался, так как думать не любил вообще, он просто сразу вел себя образом достойным, по его смутным догадкам, сверхличности. Итак, сперва он ознакомился с типичными образчиками сортирного граффити. Лейтмотивом был отчаянный, многократно повторенный призыв: «Я голубой. Приходи сюда в 22.00 10 августа». В некоторых вариантах это сообщение расцветало пышным цветом, украшенное многими важными подробностями с целью показать товар лицом, в других – сокращалось до самих по себе дат и часов, но суть не менялась. Остальные надписи сводились к напоминанию о существовании в природе половых органов.
Крохотные кнопки-наушники ласкали Керин слух металлической музыкой. Керя достал авторучку, приоткрыл рот и написал на стенке:«Я отсношаю все, что двигается, и выпью все, что жижей асфальту». Отступив на шаг, он убедился, что великое видится на расстоянии. С этой мыслью Керя, конечно, не был знаком, ему просто очень понравилось написанное. Тут некто сзади потрепал его по плечу, Керя быстро развернулся и увидел здоровенного мужика, одетого в бесформенную спецовку. Судя по выражению лица, мужик уже на протяжении какого-то времени пытался докричаться до Кери, но тот, завороженный лязгом листового железа, не расслышал.
– Что это ты здесь написал? – строго спросил озадаченный мужик.
– Чего надо?– Керя хорохорился, но, будучи трусом, с испугу позабыл избавиться от наушников.
Мужик нетерпеливо махнул рукой, схватил стальную тонкую полосочку – вместе с пучком волос, рванул.
– Что ты нацарапал на стенке, командир?
– А че надо-то?– крикнул Керя, чувствуя, что запросто может огрести люлей.
– Да ничего не надо, – мужик вдруг как-то успокоился. – Я тебя про надпись спросил.
Керя не знал, как поступить. С одной стороны, спокойствие мужика толкало его на законный, привычный акт агрессии. С другой стороны, бугай был тот еще. «Пидорас, – внезапно догадался Керя. – Клинья подбивает».
– Все пишут – мне и захотелось, – вяло объяснил Керя, ища возможности слинять куда подальше.
– Пиши, сколько влезет, – возразил мужик. – Я тебя не о том спрашиваю. Меня сам текст удивил.
– Чего в нем такого-то, в тексте, – Керя в искреннем непонимании пожал плечами.
– Ну, вот ты пишешь, что отсношаешь все, что двигается. Мне и непонятно. Я вот двигаюсь, например. И что?
«Точно пидорас, – ужаснулся Керя. – Пропал я, в натуре – сейчас он мне оформит».
– Ничего, – ответил он мужику дрогнувшим голосом.
– Как так – ничего? – мужик широко распахнул глаза. – На хрена ж тогда писать?
– Все пишут, я тоже написал, – с аргументацией у Кери было не слишком хорошо.
– Но ты ж другое написал, не то, что все, – напомнил мужик.
– Какая разница-то? – Керя бессмысленно топтался на месте, не находя выхода из создавшегося положения.
– Разница серьезная, – мужик погрозил ему пальцем. – Говорю ж тебе – я двигаюсь.
– Я не про вас, – Керя попробовал в меру способностей защититься.
– А почему я должен тебе верить? – удивился тот.– Ты же сам написал: «все, что двигается». Между прочим, двигается еще много чего. Двигаются люди, собаки, лошади, машины, поезда. Самолеты, ракеты, тектонические пласты. Растения, реки и воздушные массы тоже двигаются. Двигается вся планета целиком, и даже сама Вселенная не стоит на месте. Как же быть?
Если бы Кере было известно значение слова «демагог», то именно так он, без сомнения, назвал бы опасного собеседника. Но ему не пришлось в свое время обогатить свой словарный запас этим словом. Поэтому Керя наливался злостью и все больше убеждался в том, что здоровяк имеет на него виды и в настоящий момент плетет разную чушь, усыпляя бдительность и заговаривая зубы.
– Ты хоть знаешь, что мысль как таковая материальна? – мужик вздохнул. – Не понимаешь, конечно. Ну, представь себе, что она такая же, как колбаса, скажем, или кастрюля с супом. Все равно непонятно?
– Че ты гонишь-то, – буркнул Керя, глядя в пол.
– Может, пословицы тебе напомнить? Слово не воробей. Знаешь такую? Или вот: что написано пером – не вырубишь топором. Думаешь, народ – сплошные дураки?
– Народ-то причем? – не выдержал Керя. – Какого хрена ты ко мне пристал?
– Действительно, – вдруг опомнился мужик. – Чего ради, спрашивается? Ну, стало быть – точно не про меня?
– Сказал же, – кивнул Керя.
– Ну, слава Богу, – мучитель вдумчиво перекрестился. – И на том спасибо. Так что – ты сейчас, небось, пойдешь куда-нибудь?
Керя что-то невнятно пробормотал.
– А я ведь не простой мужик, – заявил неожиданно собеседник. Керя молчал, не зная, что на это сказать. – Впрочем, это не твоего ума дело. Я лишь только хочу тебя предупредить, что тебе не повезло.
– Как это – не повезло? – осведомился Керя подозрительно.
– Никак. Не повезло, и все, – отрезал мужик. – Ну, иди куда хотел. Задерживать не буду.
Не говоря ни слова, Керя скользнул мимо него бочком и, тяжело задышав, выпрыгнул на свободу. Он не собирался убегать, но против своей воли побежал, не разбирая дороги. Только через несколько минут он смог собраться с силами и оглянуться: никто его не преследовал. Керя перешел на быстрый шаг. Наушники болтались на шее, и что-то в них настойчиво, безумно пищало. Керя, не останавливаясь, сорвал их, сунул как попало в карман и начал искать какую-нибудь лавочку, где можно посидеть и собраться с мыслями. Как раз последнего делать не стоило: когда лавочка, наконец, была обнаружена и Керя сел на нее, прислушиваясь к боли от вырванных волос, явились мысли, и мысли странные, щедро окрашенные необычными страхами.
Самодовольный голубь спланировал на мелкий гравий дорожки прямо перед Керей. Он отряхнулся, заворковал и начал прохаживаться туда и обратно, делая вид, будто занят поисками съестного. Керя прикипел к месту, все возможные качества и характеристики голубя затмились в его сознании единственным фактом: глупая птица двигалась. Он чувствовал, что в настоящий момент движение как таковое является для него самой важной на свете вещью. Голубь притворялся, это было ясно и дураку. Чего он вдруг, ни с того, ни с сего, надумал ворковать? Поблизости не было никакой живности, за исключением Кери. Значит, это ради Кери распушилось голубиное жабо, тускло сверкающее бензиновыми красками?
Керя вскочил на ноги, и перепуганный голубь моментально взвился в небо – утешение сомнительное, ибо Керя ощутил в себе способность слышать непрекращающуюся музыку жизни, кипевшей в траве, зарослях кустарника, воздухе. Под тонким слоем земли с мягким шуршанием скользили влажные кольчатые черви с красноватой кожей. В лучах заходящего солнца роилась недолговечная мошкара, почти до невесомости легкая, охочая в последние часы своей жизни до всевозможных плотских утех. В листьях прятались пухлые воробьи, чирикавшие застенчиво и невинно. Керя вытер пот со лба и поспешил куда подальше от этого непристойного ужаса. «Сука, он меня загипнотизировал, – билось у него в голове. – Сучара, сучара, он меня заколдовал».
Вскоре начался город; первые же явления цивилизации едва не лишили Керю жизни: трамвай, кокетливо вильнув кормой, чуть было не швырнул его к устам второго, встречного, что из последних сил спешил на свидание. Керя, не помня себя, бегом пересек проезжую часть и втиснулся в старый автобус, где его сдавили жарким и душным кольцом. Пассажиры пробирались к выходу, шарили в карманах в поисках мелочи, чесались и поудобнее устраивались, однако для Кери вся их деятельность сводилась к недвусмысленному механическому трению о разные части его тела. Готовый расплакаться, он испытал невольное возбуждение, которое, увы, не сопровождалось обычным в таких случаях разгулом фантазии. Керя понял, что краснеет. Такого за ним не водилось; сквозь зубы он выматерился и стал отчаянно проталкиваться к дверям. Он проехал всего лишь одну остановку, но и ее оказалось достаточно, чтобы дать себе слово никогда впредь не ездить в общественном транспорте.
Стараясь не смотреть на выхлопные трубы автомобилей, порождавшие нежелательные ассоциации, Керя отправился домой пешком. Он умышленно выбирал самые темные, самые безлюдные переулки, с облегченным сердцем пересекал заболоченные пустыри, хотя даже в этих обойденных жизнью местах нет-нет, да находилось что-нибудь, способное передвигаться. На одном из пустырей Керя стал свидетелем собачьей свадьбы; при виде незнакомца партнеры как по команде прекратили свое занятие и выжидающе уставились на него. Стиснув кулаки, Керя степенно прошагал мимо них, помня, что от собак ни в коем случае нельзя убегать. Когда он смог вздохнуть спокойно, откуда-то вырулил маленький трактор с огромным ковшом и заинтересованно протарахтел в направлении Кериного дома. Керя вновь разволновался, и не зря: на подступах к дому он увидел, что распутная машина остановилась прямо напротив его подъезда и многозначительно попыхивает дымком. Подобно молнии ворвавшись в двери, он прыгнул в лифт и впился в кнопку неверным пальцем. Двери сомкнулись, лифт начал подъем. То, что лифт способен двигаться, дошло до Кери только когда лифт остановился между этажами. С оглушительным хлопком лопнула лампочка, в кабине стало темно. «О черт, – забормотал Керя. – Ты, придурок, какого хрена ты встал, давай поезжай.» Лифт не шевелился. Он определенно ждал каких-то Кериных действий, и застрявший в изнеможении опустился на пол, догадавшись. «Крыша поехала», – подумал Керя безнадежно и расстегнул штаны. Поскольку вовлечь саму кабину в сексуальные игры не было никакой возможности, Керя с великим трудом сосредоточился на каком-то абстрактном, слабо эротичном объекте и приступил к заведомо бесплодному занятию. Дело не клеилось, Керя взмок от напряжения, вызванный образ оказался нестойким и постоянно заменялся какими-то прессами, ходовыми частями непонятных механизмов, парящими птицами и падающими звездами. В конце концов пытка закончилась, и лифт, вздохнув с неподдельным человеческим удовлетворением, доставил Керю на нужный этаж. В пути пассажиру стало плохо: он представил, что с ним будет, если все прочие предметы, умеющие перемещаться, потребуют от него внимания в такой же форме.
Очутившись в квартире, Керя перво-наперво наглухо запер дверь, зашторил окна и принялся бродить в квартире, разыскивая признаки малейшей двигательной активности. Вспомнив об электронах из школьного курса физики, он отключил холодильник и погасил свет. С замиранием сердца щелкнул кнопкой телевизора и в панике отшатнулся: украинский фольклорный ансамбль лихо отплясывал национальный танец, усатый хохол в шароварах пошел вприсядку столь откровенно, что Керя обесточил прибор и повалился на кушетку. С улицы просачивался многообещающий шум троллейбусов и легковых автомобилей, в поднебесье застрекотал вертолет. «Этот-то откуда взялся, – Керя стиснул голову в ладонях. – Отродясь тут не летал». Скрипнул потолок: соседу сверху, похоже, не спалось, и он нарочно мерил свою комнату шагами – взад-вперед, взад-вперед. За стенкой отвернули кран, и полилась вода – сперва, как точно понял Керя, очень холодная, потом добавили горячей, и сделалась тепленькая, приятная, и так бы ей литься и литься всю жизнь, покуда не иссякнут истомившиеся резервуары водохранилища… Керя заскрипел зубами, нашел снотворные таблетки и проглотил одну за другой целых три штуки. Круглые колесики, сталкиваясь и отскакивая друг от дружки, покатились к желудку, порождая нестерпимое желание проникнуть в собственный нагретый, протяженный пищевод и там догнать шаловливые кругляшки, а после их… а после… с ними… Керя сидел, раскачиваясь, и глядел в темноту слепыми глазами, стараясь пореже моргать: короткое, упругое движение век деликатно напоминало, что оно, какое-никакое, но тоже движение, и склонно заявить свои права на должное отношение… в какой-то раз моргнув, когда уже не оставалось мочи терпеть, веки не разомкнулись, и Керя провалился в сон.
Наступившее утро ничем не смогло его утешить. Керя метался по квартире, будто в бреду. Он подумывал вызвать врача, но при одной только мысли об отверстиях в телефонном диске к горлу подступала тошнота. Решение тем временем напрашивалось само собой, и Керя, когда оно добралось наконец до самых тонких областей его запущенной коры, вылетел из дома, в чем был. Теперь ему стало поспокойнее, благо обозначилась какая-то цель. Он всей душой надеялся, что едва он только сотрет, соскоблит, зачирикает злополучную надпись, все встанет на свои места.
Керя несся столь стремительно, что его собственное высокоскоростное движение предохраняло его от влияния движений посторонних. Добежав, он распахнул державшуюся на честном слове дверь и бросился к исписанной стене. Надпись никуда не исчезла, и Керя, дрожа от нетерпения, уже полез за ручкой, когда взгляд его наткнулся на слова, которых прошлым вечером не было. После письменного Кериного обещания кто-то дописал: «Хорошо, приду. Вечный Двигатель». «Выебывается, падла», – подумал Керя, имея в виду вчерашнего фокусника. Он стал остервенело закрашивать слова: сначала – свои, затем – ответ нравоучительного урода. Получилось отменно: очень скоро сам черт не разобрал бы ни буквы в образовавшейся громадной кляксе. И не заставил себя ждать результат: внутри, на уровне солнечного сплетения, как будто немножечко отпустило, как будто стало малость полегче – пока не совсем еще легко, но лучше, право, лучше. Керя осторожно шагнул за порог и чуть не столкнулся с невысоким пожилым человеком – сильно сутулым, в очках, шляпе и с длинной рыжей бородой. В правой руке у него был такой же пожилой саквояж, в левой – старомодный черный зонт. Керя, ничего не говоря, пошел обратно в направлении города, старик увязался следом.
– К городу – мы ведь правильно идем, не так ли? – осведомился он, не делая вступлений.
– Ага, вон туда, – Керя, прислушиваясь к себе, ткнул пальцем в отдаленные жилые массивы.
– Прекрасно, – молвил старик скучающим голосом.– Есть время поговорить. Хотя, если вдуматься, то чего-чего, а времени всегда предостаточно.
– О чем еще говорить? – Керю передернуло. После вчерашнего он больше ни в каких разговорах участвовать не собирался.
– Таки странно, – отозвался спутник, совершенно между тем не удивляясь. – Встреча назначена, а говорить, оказывается, не о чем.
– Че ты лепишь, дед? – повысил голос Керя. – Я тебе стрелок не забивал.
– Я тоже был в свое время неосторожен, – поделился с ним дед, не обращая внимания на грубость. – Давным-давно, когда я сидел на пороге родного дома, мимо меня провели человека в терновом венке и с тяжелым, очень тяжелым крестом на плечах. Он попросил меня о чем-то – не помню сейчас, о чем, а я сказал ему в ответ: «Иди, иди». Тогда он двинулся дальше, а через несколько шагов обернулся и ответил: «И ты иди». С тех пор, в наказание за беспечно, бездумно произнесенную фразу мне нет покоя, и я иду.
– И этот мозги сношает, – бросил Керя куда-то в сторону.
– Да нет, молодой человек, – не согласился с ним старик.– Это только так кажется. Не вы ли не так давно ломали голову, кто бы это мог быть такой – Вечный Двигатель?
Керя ошарашенно уставился на незнакомца.
– Вечный Двигатель – это, в некотором смысле, лично я, – признался тот.– Я же – Вечный Жид. Может, слышали?
«Опять», – Керя мысленно охнул.
– Он же – «надейся-на-Бога», Эспера-Диос, он же – «ударивший Бога», Бутадеус, он же – Картафил, он же – Агасфер. Тогда мне было тридцать лет, и через каждую сотню лет я снова молодею и возвращаюсь к исходному возрасту. И продолжаю идти.
Керя вообще перестал понимать что бы то ни было и безвольно вышагивал, стараясь попадать в ногу со стариком.
– Так вот и тебе сказали, что тебе не повезло, – бубнил тот, не сбиваясь с ритма.
– А кто он такой?– вырвался вопрос у Кери, сильно мучившегося воспоминаниями о гипнотическом мужике.
– Понятия не имею, – пожал плечами старик. – Кто-то из тех, кто оказался там, где ему нужно и когда ему нужно. К чему тебе знать? На твое будущее это нисколько не повлияет.
– Что же на него повлияет? – задал Керя еще один вопрос.
– То, что ты начертал, – ответил Агасфер. – Как-никак, угрожаешь целую планету… как там у вас? трахнуть, вспомнил.
Керя, не забывший о вечерних кошмарах, почти выкрикнул, готовый поверить во все:
– Нет! не надо! Я не хотел планету, я не буду!..
– Тебе никто и не даст, – усмехнулся старик. – Планету трахнут другие. Но ты, к сожалению, выразил серьезные намерения, и это без внимания не осталось. С одной стороны, твоя заявка представляется всеобъемлющей. Но, как я уже сказал, планету, не говоря уж о Вселенной, тебе никто не вручит – больно жирно будет. С другой стороны, тебе решили предложить нечто универсальное – в соответствии с запросами. И остановились на мне. Видишь ли, я, по прошествии стольких лет, уже не совсем человек, а больше – легенда. Легенда, которая учит, что высшее благо и высшая кара идут рука об руку. Мне даровали бессмертие, которое, такое желанное для подавляющего большинства, обернулось проклятием. А наложенное проклятие обернулось высочайшим благом, потому что только благодаря ему я могу рассчитывать на полное, окончательное прощение. В этом заключается одно из самых важных свойств вечного движения – и я, Вечный Двигатель, являюсь его носителем. С определенными оговорками можно утверждать, что именно я – пускай во многом иносказательно – являюсь всем, что двигается. Так вот и было решено внушить тебе сильнейшее желание осеменить по причине врожденного человеческого идиотизма величайшую идею, запятнать ее твоим поганым семенем в надежде породить ублюдка, каких свет не видывал. Утешения ради скажу, что очень многие пытались сделать то же самое – правда, не в буквальном смысле – и потерпели неудачу. И у тебя, разумеется, ничего не получится, ибо овладеть мною ты не сможешь чисто технически – ведь я все время иду, как ты заметил. Не хочешь ли попробовать?
С возрастающим ужасом Керя понял, что да, он хочет, он зверски хочет осуществить это невозможное желание. Он попытался остановиться и открыл, что сделать этого не может – ноги перестали ему подчиняться и знай шагали себе дальше, не чувствуя усталости.
– Кроме того, – не умолкал старик, – такое решение отлично справлялось и со второй частью того, что ты грозился сделать.
Память у Кери была дрянная, он уж позабыл, что значилось под вторым номером, в чем и сознался.
– Ты похвалялся, будто выпьешь все, что жижее асфальту, – напомнил Агасфер. – Чаша, которую тебе предстоит испить, не идет, бесспорно, с асфальтом ни в какое сравнение. Впереди у нас долгий, очень долгий путь. Ты будешь использовать всевозможные хитроумные уловки, стараясь добиться своего, а я, дразня тебя всячески, развею в прах твои мечты. Ведь это очень просто – надо лишь все время идти, не останавливаясь – целую вечность.
– Но почему, почему именно я? – Керя взвыл и вцепился себе в волосы.
– А почему – я? – парировал старик.
Они шли, не снижая скорости, и покосившиеся телеграфные столбы вдоль дороги словно отшатывались от них, а неблагозвучные, варварские названия окрестных деревень, начертанные на щитах, точно отвечали специфике мест.
© август 1998
Вдох-выдох
Мите Калугину, а заодно уж – философу Бодрийару, которого он блестяще перевёл
Сайт засорился.
Личный сайт Виктора Тренке был вновь атакован вирусом.
Вместо текста, любезного Виктору, на экран приползло изображение бородатого жизнелюба в полосатых подштанниках. Жизнелюб страдал ожирением, но сам об этом не знал и выглядел удручающе бодрым; одновременно, расплываясь, он возбуждал воображение – именно возбуждал, не хуже заправской проститутки. Жизнелюб, казалось, с минуты на минуту заблеет. «Медоточивый баран» – вот как хотелось его определить.
Тренке стоило больших усилий не сблевать, и он машинально отключил звук – на всякий случай. Не дай Бог, и вправду затеет блеять. Вирус преследовал его упрямо, из программы в программу, из сайта в сайт, с печальной целеустремлённостью. Это был очень хитрый вирус, защищённый чёрт знает, чем – ничто его не брало, ничто не смогло совладать с кретинической улыбкой самовлюблённого идиота, который именовал себя не больше и не меньше, как «Матёрый Шехерезад». Псевдоним, достойный мастера.
Хвала Всевышнему – Виктор был дока на всякие штуки. Пощёлкав клавишами, он скинул урода в помойку – правда, не без ущерба для себя: что-то сбилось, и пришлось ознакомиться с последними известиями. Некто Выскребенцев, международный террорист, вышел через электрический утюг в Интернет и послал в барабанную полость губернатора убийственный ультразвук. Виктор покорно впитал эту жуть, за ней – вторую и третью, пока выпуск новостей не подошёл к концу. Сайт очистился, однако работать уже не хотелось, и Виктор заказал себе завтрак посредством электронной почты. Сбросив деньги на счёт ближайшей пиццерии, он всё же принудил себя вернуться обратно. Попытался перечитать написанное, старательно при этом игнорируя фрагментированную, ущербную физиономию Шехерезада, который, битый антивирусными программами, по-прежнему стремился влезть в его личную жизнь. Куски Шехерезада упрямо всплывали то в правом верхнем, то в левом нижнем углу экрана. Клок бороды прикрыл название недавно начатой статьи. Потом борода пропала, но зато оделся в подштанники эпиграф.
«Ну, посмотрим», – сказал себе Виктор и, вздохнув верблюжьим вздохом, нажал неизвестно на что – ему улыбнулась удача, он попал в яблочко: всё исчезло. Тренке помедлил, затем набросился на клавиатуру – поспешно, яростно, в надежде упредить настырную голую бороду. Это ему удалось: перед глазами чернел неповреждённый текст, покорный авторской воле. «Уровень цивилизации – это прежде всего уровень комфорта», – прочёл Виктор и выругался, потому что вдруг случился сервис, и роль велеречивых подштанников перешла к меню заказа: доставили пиццу и всё, что положено к ней. Пришлось вставать, расписываться, разбираться с банковскими счетами, и тому подобное. Когда формальности были улажены, Виктору уже не хотелось ни есть, ни работать. Он подсчитал в уме, сколько раз за сегодняшнее утро заставлял себя взяться за дело. Вроде бы трижды, но окончательной ясности не было. Возможно, больше; возможно – ежесекундно. Пришлось выбирать: уничтожив пиццу, Виктор Тренке уже наверняка не смог бы выжать из себя ни строчки. Он отпихнул от себя хрустнувшую коробку и впился взглядом в монитор: каким-то образом Шехерезад ухитрился пробиться снова. На сей раз бородач не стал тянуть кота за хвост и предложил себя с пылу и с жару:
«Я хочу быть с вами. Я хочу, чтобы вы знали обо мне абсолютно всё. Мне надоело быть анонимным, неизвестным составителем электронных сообщений; мне хочется войти в каждый дом и донести до хозяев пусть несовершенный, но в то же время неповторимый мир меня – бородатого, как видите вы на представленном снимке, в трогательных трусах, беззащитного, ранимого… Мне хочется сесть возле вашего очага, нашептать вам сказку о странных мыслях и чувствах… Таков ли я, каким представляюсь вам, о мои невидимые зрители? Я бессилен. Я не в состоянии ответить, отрезаннный сотнями миль… вы не знаете меня, но я упрям! О, как я упрям! Настанет день, и я ворвусь к вам почти во плоти, вы будете знать обо мне решительно всё, вплоть до дырок в трусах – тех самых, что сейчас на меня надеты…»
«Да, я тоже хочу ворваться», – подумал Виктор, против воли соглашаясь с вирусом. Перед умственным взором моментально предстали его собственные будущие, пока ненаписанные книги: в стальных переплётах, обтянутых свиной кожей – так некогда издавали «Майн Кампф», рассчитывая на вечную память.
Вирус, видя, что никто не препятствует его жизнедеятельности, спешил:
«Мне довелось путешествовать по равнинам Лос-Анжелеса, которые некогда бороздили волки и останки мамонтов… древняя пропасть медлительности, которая выказала себя в бесконечной геологии… это было бесконечное минеральное путешествие… Как известно, тишина – это не то, откуда убраны все звуки… Это не облака плывут в вышине, это мозг. Это чудесные актуальные следствия лучезарных симптомов успеха… Это наиболее тотальная поверхностность… апофеоз минеральности…»
Виктор порадовался, что не съел пиццу. Желудок втиснулся в глотку и порывался дальше, на выход. Создавалось впечатление, что Шехерезад элементарно гадит и старательно прячет это обстоятельство в витиеватых фразах. Неподготовленный читатель усмотрел бы в подобном лингвистическом дристе только бред, и ничего сверх бреда, но Тренке не повезло: он столько раз имел несчастье читать бесцеремонного Шехерезада, что начал кое в чём разбираться. В частности, в том, что речь шла, по всей вероятности, о каких-то личных впечатлениях последнего от путешествия невесть по каким пустыням и городам. Письма, так сказать, русского путешественника из пушки на Луну. Из Петербурга в Москву на пароходе «Биггль». Автор – Гамаюн Карамзинов, или Карамзин Гамаюнов, или Кармазин – как вам больше понравится. Виктор пытался разыскать писателя во плоти – безуспешно. Никто (и в этом не было ничего удивительного) нигде и никогда не слышал о Матёром Шехерезаде, равно как и о его странствиях по окрестностям Лос-Анжелеса. Так что неизвестно ещё, что за подштанники. Полуобнажённый гость казался порождением самой сети – такое предположение само по себе не могло быть новым: уж больно часто в бульварной литературе инфернальные призраки, более или менее страшные, или более или менее жалкие, подавались как творчество недальновидного человеческого гения. Однако Виктор не мог не испытывать известной доли благодарности к настырному гостю, ибо тот своей неуловимостью, своей безнаказанной навязчивостью подтверждал его собственные – Виктора – соображения. Яснее выражаясь, Тренке только о ему подобных и писал – вот только иллюстрация казалась чересчур карикатурной и потому оскорбительной.
Виктор не однажды задумывался: а сколько, собственно говоря, человек ознакомилось с его творчеством? Он сознавал, что подобный подсчёт невозможен, сеть есть сеть. На самом деле писателя знают и понимают (относительно), пока он ещё не успел выплеснуться в мир, потому что круг его читателей ограничен близкими людьми. Его знают и потому имеют приблизительное представление об устройстве его души, могут худо-бедно воспринять его идеи – это же он! это наш запевала – или наш тихоня – Женчик, Фунтик или Рудольф взял да и написал вдруг рассказ. Слёзы умиления, беззлобные усмешки, несоразмерные таланту восторги. Ну, валяй, наш даровитый Фунтик. Не станем скрывать – ты преизрядно удивил своих друзей, но твой чудаковатый – нет, мудаковатый – поступок не выходит за рамки. У каждого свой бзик, давай, кропай дальше, мы будем тебя хвалить – не жди, что слишком сильно, ровно столько, чтоб не обидеть. Откроем секрет: мы все, знаешь ли, писали понемногу… это пройдёт.
Но дело добром не кончается, процесс становится неуправляемым. И вот уж распечатку держит некто малознакомый, а вслед за ним – вообще чёрт знает, кто. Любопытно, какие мысли приходят им в головы? Возможно, им мерещится, что опус сей исторгнут лысым толстяком в бейсболке и солнцезащитных очках, тогда как на деле распечатку настучал осклизлыми щупальцами фантастический спрут, который укрылся в тайном месте и тихо радуется, что ловко водит за нос несведущую публику.
Тренке не мог отрешиться от подозрений, что сам он может отразиться в чьем-нибудь воображении подобным спрутом.
Вирус продолжал:
