Навсегда твой…

скачать книгу бесплатно


Алина – блондинка на второй парте у окна,

Юля – её подруга и соседка по парте,

Наташа – старательная девушка с первой парты,

Ученики – студенты 2 курса, будущие бухгалтера.

Я: Отвечаем на вопрос "What is the main role of managers in companies in our country?[4 - Какова главная роль менеджеров в компаниях в нашей стране? (англ.)] Алина!

Алина: А? Что, я?

Я: Yes, answer the question please![5 - Да, ответьте, пожалуйста, на вопрос! (англ.)]

Алина: Ааа. Ну…А где?

Наташа (оборачивается, показывает пальцем строчку в учебнике): Вот! ответить на вопрос!

Алина: Ну… а это типа про менеджера? Ладно, это…of managers…the main role of managers…in our country[6 - Менеджеров… главная роль менеджеров… в нашей стране (англ.)] –это типа у нас?

Юля (громким шепотом): А ты глаза уже накрасила?

Алина (тоже шепотом): Ты, что, дура? Не видишь что ли? (громко) The main role of managers[7 - Главная роль менеджеров… (англ.)]…

Юля: Так это у тебя Лореаль?

Алина (шепотом): Ну да, слушай, мне Влад обещал Макс Фактор… подожди (громко) in our country managers[8 - В нашей стране менеджеры… (англ.)]… а чё говорить-то?

Я: Это было домашнее задание. И на прошлом уроке мы всё это подробно разбирали.

Юля (шепотом): А чё другой глаз-то так накрасила? Смотри! Ваще!

Алина: Ну что-о? (нервно хватает сумочку, что-то ищет в ней, достаёт зеркальце и пристально разглядывает своё отражение). Блин!

Я: выдерживаю паузу, мне интересно, сколько девушки будут "в отключке".

Ученики: не проявляют удивления или беспокойства, потому что уже привыкли к выходкам Алины и Юли.

Юля: А чё за помада? Новая что ли? Я не поняла....

Алина (снова роется в сумочке, не находит искомого, вываливает на парту всё содержимое, в основном это косметика): Вот эта. Нормальная такая.

Ученики: начинают испытывать лёгкое смятение.

Наташа: Ну хватит вам уже! Алинка, отвечай нормально! Тебя же все ждут!

Алина (отрывая лореальный взгляд от зеркальца): Ну чё-о?

Я: Так какова же роль менеджеров в нашей стране?

Алина: А? Ну, ладно. Ой, а можно, я в другой раз отвечу. Я щас не могу....

Занавес.

Гена всё время говорил, что я должна уволиться. А я так и не уволилась. Хотя могла бы: очень было бы логично – выставить оценки за полугодие и перед началом каникул, корректно так, ровно за две недели, предупредить начальство об уходе. Я даже попыталась это сделать. Пришла к директору Владимиру Семёновичу, а он тут же заставил меня расписаться на каком-то листке.

– Что это? – спрашиваю. А он удивился и говорит:

– Ну как же, это о получении премии за полугодие. Вам разве Вероника Степановна не говорила?

Не говорила. Приятный сюрприз получился. Заводить разговор об увольнении как-то неловко было с подписанной платежкой в кулачке.

Во второй раз я предусмотрительно сделала печальное лицо и с серьёзным видом зашла к начальству в кабинет. Отрываясь от компьютера, Владимир Семёнович озабоченно спросил:

– Ну как там наши ребята?

– Мне очень тяжело работать в двести третьей группе, – начала я.

– Как раз по этому поводу тоже хотел с вами переговорить, – энергично отозвался директор и зашуршал бумагами на столе. – Как Вы оцениваете успехи Игоря Соколовского?

– Очень плохо. Владимир Семенович, нам бы эту группу разделить на две, по уровням знаний. Иначе получается, что слабые ребята тормозят всю группу. У них вообще нет желания учить язык, я уже и не знаю, как можно было бы их заинтересовать. А у Игоря и с дисциплиной большие проблемы, – начинаю ябедничать я, но начальник только машет рукой:

– У него по всем предметам неуспеваемость и со всеми преподавателями проблемы. Так что на педсовете в среду будем ставить вопрос об отчислении. Разделить группу по уровням было бы, конечно, хорошо, но ведь другого преподавателя языка у меня нет. Держитесь пока. Я на днях ездил в областной институт, думал, может, практикантку дадут, чтобы немного Вас разгрузить, но даже этого не добился. Так что, Ольга Александровна, вся надежда на Вас. Только на Вас!

И ничего я ему не сказала, пошлёпала по лужам к остановке, ждать автобуса, потом несколько остановок на метро, и садиться за проверку контрольных.

Вечером, после работы возвращаюсь в Зимаидину, или теперь уже в свою, коммуналку. Поднимаюсь по лестнице, которая когда-то была красивой. Дома вообще-то не так быстро стареют, как люди. Этому дому чуть больше ста лет, насколько я знаю. Для здания – не такой уж почтенный возраст. Но стены уже в морщинах-трещинах, краска кое-где лоскутами висит. Хотя видно, что он и в молодости был довольно скромным петербуржцем, никаких архитектурных излишеств, просто жилой дом начала двадцатого века. В парадной – сдержанно-красивая форма перил, арочные окна на площадках между этажами. Между третьим и четвертым стоит парень, темная куртка, джинсы, сумка через плечо. Курит, держит сигарету над консервной банкой. Черты лица толком не разглядеть: он стоит спиной к окну, а на лестнице уже довольно темно. Увидел меня, раздавил окурок о жестянку, искорка высветила светлую челку и спокойный взгляд. А мне что-то неспокойно стало, я даже слегка притормозила на ступеньках. Что это он так внимательно на меня смотрит? И что теперь делать? Рука в кармане нащупала ключи. Ригельный – такой длинный, как оружие. Если что, то я… А может это и есть тот самый Андрей? Прошла мимо, уже поднялась на две ступеньки, ключ в ладошку вдавился до боли, а он вдруг спрашивает:

– Вы ведь Оля? Внучка Зинаиды Георгиевны?

Спокойно так спрашивает, слова у него получаются теплые на ощупь, как будто мы с ним не в темном подъезде стоим, а сидим дома за столом.

– Да, это я.

– Вот возьмите тогда. Это для вас.

И протягивает мне какую-то большую картонную папку.

– А что это?

– Посмотрите. Это, наверное, будет вам интересно.

– А вы – Андрей?

– Да, меня зовут Андрей, – так же спокойно кивает он, а сам уже спускается по лестнице. Я озадаченно смотрю на папку. Она старая, затертая, с завязками-тесемочками.

– Подождите! – пришлось перевеситься через перила, но его силуэт мелькает уже где-то далеко внизу. – Подождите, Андрей! Я хотела Вас спросить…

Но только услышала, как дверь внизу закрылась. Не хлопнула, а просто тихо закрылась. Ну, не бежать же за ним…

Вообще-то я очень хотела есть. Шла домой и вспоминала, что у меня там в холодильнике оставалось, мечтала о бутерброде, пока что-нибудь посущественее не приготовлю. Но любопытство оказалось сильнее. Первым делом – папка.

Я таких раньше не видела: она по размеру больше, чем обычная, для документов. Завязки с трех сторон. Когда открыла, сразу стало понятно, что это папка художника. Внутри лежали листы с черно-белыми рисунками и неяркими акварельными пейзажами. Бумага старая, пожелтевшая. Первым лежит рисунок углём, набросок: молоденькая девушка в платье, в туфельках на каблуках, подбородок гордо выставила и поглядывает сверху вниз. В уголке подписано размашисто: «Зиночке на память. Зимин. 8 марта 1941 года». Портрет бабушки. Видимо, подарок на восьмое марта, последней предвоенной весной. Потом пошли виды города: Стрелка, Медный всадник, здание Смольного института. Тщательно проработанный вид на крыши – только где это, не узнать. Портик какого-то здания с колоннами в глубине сквера. Двор какого-то дома. Люди в военной форме на отдыхе, кто-то прилег на траву, кто-то смотрит вдаль. Улица незнакомого европейского городка с островерхими крышами. Потом башня разрушенного замка на холме на фоне голых деревьев. Видимо, это сохранившиеся рисунки деда. Как хорошо он рисовал! Я бросилась звонить родителям, но вдруг передумала. В воздухе остался висеть неудобный вопрос: как рисунки попали к этому незнакомому человеку? И кто он, в конце концов, такой?

Пока ехала в метро, считала, сколько нужно ещё продержаться до конца учебного года. Оказалось, совсем немного. Эскалатор вез меня вверх, старался поднять настроение, показывал цветные рекламные картинки. Кажется, Чернышевская – одна из самых глубоких станций Питера. Вынырнув из подземных глубин, я обнаружила на улице суетливый солнечный денёк. Для разнообразия решила пройтись по бульвару на Фурштадской. Там на повороте так вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом! Возле дворца бракосочетаний, похожего на дорогое пирожное, вокруг лимузинов волнуются нарядные гости. На скамейках греются на мартовском солнце старушки, кидают голубям хлебные крошки. Дальше – через черно-белый Таврический сад, шурша мокрыми гравиевыми дорожками. Оглядываюсь, ловлю себя на том, что ищу среди прохожих своего загадочного незнакомца. Его нет, и я неожиданно разочарована.

Поднимаясь по лестнице, я встретила жену Михалыча, Ирину Сергеевну, она шла прогуливать крошечную визгливую собачку.

– А, Оля, хорошо, что я вас встретила, – сказала она. – Так вы решили пока в комнате Зинаиды Георгиевны пожить? Да, да. Пусть земля ей будет пухом. А мы вас тогда в график уборки внесем. Мыть коридор и общее пользование.

Я согласилась мыть всё, что нужно, соседка спустилась на одну ступеньку. Но не выдержала и всё-таки спросила:

– А долго жить-то будете здесь? Насовсем въезжаете или так, временно?

Я уже привычно разочаровала её: не знаю, не решила пока. Может, временно, а может, и безвременно.

Дома я села за проверку письменных работ. Посмотрим, может, всё не так плохо. У двоих ребят пятёрки, у семерых – четверки: всё-таки не совсем я бездарный преподаватель. Пятеро написали незамысловатую работу на три, ну, и конечно, моя ужасная троица получает двойки. Почему-то с ними мой скорбный труд всегда пропадает даром. Или просто это я неправильно отношусь к работе. Вот Генка считает, что работать нужно ради денег. И когда оплата труда устраивает, то труд уже никогда не будет скорбным, независимо от результата. А если человек работает за идею, по призванию, ради принципов или общественной пользы – то такой человек, по Генкиному мнению, просто не сумел хорошо устроиться. А мне вот хочется увидеть результат своего труда и добиться от этих троих хоть чего-то.

Bob doctor. His work hospital[9 - Боб врачом. Его работа больница (искаженный англ.)]. Проверочная работа на тему глаголов? Артем решает, что проще выкинуть все эти глаголы на фиг!

She work is does a hospital[10 - Её работать есть делать больница (искаженный англ.)]. Если запихнуть в предложение все пришедшие на ум глаголы, то может, хоть один из них прокатит? Так, наверное, рассуждала Алина.

Whatshesjob?[11 - Что ейная работа? (искаженный англ.)] Написала Юля. Не знаю, как she, а я точно ши-занусь!

Так потихоньку за всеми этими повседневными делами наступил вечер, подкатил незаметно с далеким, чуть доносящимся с проспекта шумом машин, деликатно накинул мне на плечи сумерки, намекнул, что пора включить лампу. Я решила, что в конце рабочего дня можно позволить себе немного расслабиться. От моего новоселья оставалось ещё вино, я налила себе бокал и подошла к окну. Кот запрыгнул на подоконник, тоже стал глядеть вниз: во дворе, за рваным узором голых веток снова кто-то одиноко сидел на качелях. Раскачивался, отталкиваясь одной ногой от земли, в руке вспыхивал маленьким маячком огонёк сигареты. Я была почти уверена, что это Андрей. Странно: я не очень хорошо представляла себе черты его лица, но, кажется, уже научилась узнавать его по каким-то неуловимым приметам.

Надо, наконец, разобраться в этой истории. Он меня знает, я его – нет. Что если я сейчас спущусь и подойду к нему? Скорее, пока не растеряла решимость, подогретую выпитым бокалом, я натянула пальто, ботинки, шарф и спустилась во двор.

Для классического питерского двора-колодца здесь слишком просторно. Дома стоят так, словно поговорив у старого вяза, они решили разойтись и отсюда, из двора видны их спины. В дальнем углу, там, где приткнулись гаражи и мусорные баки, ещё лежат никому не нужные горки темного подтаявшего снега. Детской площадки, насколько я помню, здесь никогда не было. Но откуда-то забрели во двор качели, покрытые облупившейся синей краской, – можно подумать, что спрятались здесь от сборщиков лома. Раскачиваясь, они тихо поскуливают, как бездомное животное.

Как только парень на качелях увидел меня, сразу поднялся, и стоял, ждал, пока я подойду, спокойно глядя, чуть улыбаясь.

– Здравствуйте, Оля.

– Здравствуйте, Андрей.

Наконец, пусть даже в неярких синеватых сумерках, я смогла рассмотреть его. И правда, ничего запоминающегося в его облике не было. Чуть выше меня, светло-русые волосы, правильные, довольно мягкие черты лица. Лет двадцати пяти, наверное. Смотрит спокойно, приветливо. Молчит.

– Андрей, вы вчера передали мне папку. Это рисунки моего деда?

– Да.

– Спасибо. Я, правда, вам благодарна. Тем более что там был портрет моей бабушки. Она несколько дней назад умерла.

– Да, я знаю, – он кивнул, и я поняла, что это его я видела на кладбище.

Помолчали.

– Андрей, вы как-то связаны с нашей семьёй? Вы простите меня, но я не очень понимаю…

Я замялась: для меня простой вопрос о важном бывает иногда сложнее задать, чем спросить о какой-нибудь заковыристой ерунде. Андрей тоже не спешил отвечать, опустил голову, в замешательстве потер верхнюю губу, вздохнул.