скачать книгу бесплатно
– Ёперный театр! Нужно ответить: «Есть!» – и тут же выполнить приказ беспрекословно! Ой, извините, забыл, что дети на борту, – и потом спокойным тоном добавил: – Сейчас всё увидишь. Чтобы не затоптали!
Уже в центральном посту услышал голос командира:
– Все вниз! Срочное погружение!
Пронзительно зазвучал ревун частыми короткими сигналами. Все, кто находился на мостике, гроздьями посыпались сверху в центральный пост. У меня учащённо заколотило сердечко: «Блин, мы ещё погружаться будем? Круто!»
Начали погружаться, через верхний рубочный люк заструилась забортная вода. Я испугался – вода проникает внутрь, а они ничего не делают. Морские слёзы маленькими ручьями стекают куда-то в трюм, а всем пофигарю. Утонем же! В то время я этого не знал, а бывает так, что через верхний рубочный люк при погружении допустимы небольшие протечки, потом давление обожмёт метрах на девяти, и течь прекратится.
Погрузились на глубину сорок метров. Отработали важный манёвр «срочное погружение» с оценкой «отлично». Через несколько часов всплыли в надводное положение, курс взяли к берегу, в полигон близ Фиолента. Пришли, куда планировали, погрузились под перископ, уже не боялся ручейка из рубочного люка. Начали проходить какую-то «мерную милю». Папа мне ранее рассказывал про морскую милю, и я знал, что она равна 1852 метрам. Стало очень интересно, как и зачем они будут «мерить» её?
Один офицер стоял на перископе и командовал:
– Створные знаки номер один. Товсь!
Затем:
– Ноль!
Командир разрешил мне посмотреть в окуляр перископа.
– Видишь, справа по борту створные знаки на берегу? Один стоит повыше другого и подальше.
Удивительно, но я их нашёл и доложил:
– Так точно! Один треугольник далеко на холме, другой у берега, чуть ниже.
– Молодец, юнга! Теперь дуй в штурманскую рубку, Валентин Яковлевич тебе расскажет, чем мы здесь занимаемся. Запоминай, буду спрашивать!
– Есть! – бодро выпалил я.
Ученье даётся быстро, когда интересно. Теперь я понял, что на подводной лодке вопрос «зачем?» задают полные идиоты. Другой офицер в штурманской рубке нажимал на секундомер, потом по команде: «Створные знаки номер два. Товсь! Ноль!», – останавливал секундомер и вносил записи в бланк: количество секунд между створными знаками и скорость по приборам. Затем ложились на обратный курс, и всё повторялось. Сколько раз ёрзали туда-обратно, не помню. Тем временем папа в подробностях рассказал, что и зачем мы делали. Я был счастлив – мне доверили два раза пощёлкать секундомером, сделать замеры.
Валентин Яковлевич, флагманский штурман бригады, пошёл в море проконтролировать, как штурмана работают на мерной линии, заодно и меня научил азам навигацких наук. Затем всплыли в надводное положение. Теперь один офицер стоял у пеленгатора, контролировал визуально момент совмещения створных знаков по вертикали. Когда один вставал над другим, давал команду по внутренней связи в штурманскую рубку: «Ноль».
Фёдор Савельевич, показывая мне на створные знаки, распорядился:
– Докладывай, зачем мы проходим мерную милю?
– Узнать ошибки, то есть поправки к показаниям скорости по приборам подводной лодки.
– Как мы узнаем истинную скорость?
– По формуле: расстояние, пройденное между створными знаками номер один и два, делим на время, измеренное секундомером.
– Хорошо, – ответил командир, – а зачем делаем это несколько раз?
– Больше ёрзаем, точнее рассчитаем поправки.
– Великолепно, молодец, юнга. Иди, отдохни в штурманской. Не пропусти команду «второй боевой смене обедать» и руки перед едой помой обязательно.
Незабываемый получился выход в море! Даже трюмный меня научил, как гальюном пользоваться. Запомнил сразу и навсегда очерёдность открытия и закрытия клапанов и вентилей. Кому хочется испражнениями умыться, если что перепутаешь? Обедал и ужинал в кают-компании вместе со второй боевой сменой и папой. Поход по времени занял почти сутки. Вернулись в 01.00 28 сентября. За всё время удалось поспать всего четыре часа, ещё ночь перед походом не спал.
«Было очень интересно, я был такой гордый, что ты! Жаль, похвалиться было не перед кем. Папа строго-настрого предупредил: „Не болтать, иначе капитана 2 ранга Фёдора Савельевича снимут с должности и разжалуют в лейтенанты“. Удивительно, что никто не заложил, видать, экипаж сплочённый. Странно, такой факт утаить невозможно. Но Валю после моего участия в буднях подводников не вызывали в политотдел и особисты не беспокоили. А через год назначили выше – флагманским штурманом 14-й дивизии Черноморского флота», – так закончил рассказ Андрей Валентинович. После этого похода Андрей, сын Вали, не представлял иного жизненного пути, нежели служение Отечеству на подводных лодках. Согласно теории чисел в судьбах людей, ровно через 11 лет, отучившись в Нахимовском училище и штурманском факультете ВВМУ подводного плавания имени Ленинского Комсомола, Андрей в качестве лейтенанта, командира группы БЧ-1, вступит на борт такой же лодки проекта 641Б, только в славном городе Полярный на Северном флоте. Андрей непомерно благодарен отцу, Валентину Яковлевичу Шнееру, и с теплом вспоминает своего первого командира подводного корабля – Фёдора Савельевича Солодова.
Мама
Сергей Смеянов
Смеянов Сергей Георгиевич родился в 1965 году в Ленинграде. Коренной петербуржец. В 1980 году закончил специализированную школу с углублённым знанием английского языка, занимался плаванием, игрой на фортепьяно, борьбой самбо. В 1982 году закончил Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. 1983 – 1985 годы срочная служба в Советской Армии. За усердие премирован отпуском на время сдачи вступительных экзаменов в ЛВИМУ. После успешной сдачи экзаменов, вернулся в часть для прохождения дальнейшей службы. В 1991 году закончил ЛВИМУ имени Макарова, судоводительский факультет. 1991—2005 годы – работа в отечественных и иностранных Судоходных компаниях: Германии, Греции и Бельгии. Регионы плавания – Атлантический, Индийский, Тихий океаны с сопредельными морями. С 2005 года и по настоящее время – работа в Российских и Европейских компаниях менеджером, ведущим специалистом-инспектором по качеству «Экспорт-Импорт» с территорией охвата от берегов Тихого до Атлантического океана.
Первый раз мы с ней встретились давно. Для меня это было полной неожиданностью, в отличие от неё. Точнее, она почему-то уже знала, что мы встретимся, а я – ещё нет.
Какой была первая встреча, знает лишь она. Я тогда лишь озирался вокруг и не мог понять, где нахожусь, как сюда попал и кто меня окружает. Все чему-то подозрительно радовались. А я не мог постичь чему. С этого момента у меня развилось странное чувство подозрения к людям в белых халатах. Но я почему-то сразу осознал, что Она – именно та, которой точно можно доверять. Поэтому я старался быть рядом с ней, крепко держа её за руку. Она была высокой стройной красивой смуглянкой с большими чёрными глазами. Идя рядом с ней, я чувствовал себя в безопасности, но всё время задумывался: почему она такая высокая, а я такой маленький?
Вскоре я узнал, что есть взрослые и дети. Правда, никто мне тогда не смог объяснить, чем они отличаются.
Некоторые из взрослых людей мне казались большими детьми. Они подходили ко мне и сюсюкали, думая, что мне это нравится и теперь я их понимаю. А тогда я не мог понять, что они хотят от меня. Правда, некоторые, вроде тёти Тани, конкретно мне напевали: «Серёжка, Серёжка, пойдём копать картошку!». Что такое картошка и почему я её должен копать, мне тоже не объяснили. Вопросов было много. Некоторые же из них вообще думали, что я игрушка. Это были две сестрички. Одну звали Алла, а другую – Марина. Правда, на них я смотрел снисходительно. Ведь они были в стадии развития между детьми и взрослыми.
Были и другие интересные личности. Одного звали дедушкой Гришей. Тот не сюсюкал, а сразу сказал, что он принял меня в юнги военно-морского флота… Так что в детский сад я пришёл уже в морской форме, как служивый моряк… Он сразу показал мне, как здороваются настоящие моряки, как – разведчики и лётчики. Морское рукопожатие мне сразу понравилось. Это было весело…
Моя же высокая любимая защитница почему-то очень доверяла этому странному Грише, разрешая ему забирать меня в разные поездки, где я весело проводил время в компании с матросами и их командирами. Этот дед мне почему-то сразу понравился! На перекурах он делился со мной своим пайком (хлеб с салом), как при взятии Кёнигсберга во время войны, по его рассказам. Мы ели эту вкусняшку в «походных условиях», прямо на ступеньках автобуса, который он водил. Этот автобус потом, годы спустя, напомнил того «Фердинанда», что показывали в кинофильме «Место встречи изменить нельзя». Наверное, так и было. С дедушкой мы встречались у автобуса в автопарке ВВМУ имени Фрунзе. Там меня все уже знали наравне с ним. Находясь в любом конце двора, я боковым зрением обозревал весь двор и появляющегося деда на нашей конспиративной точке.
Была ещё бабушка Маруся. Насколько я понял тогда, её главной задачей было бранить дедушку Гришу. Кроме того, она много времени уделяла и мне. Постоянно прибегала с работы посмотреть, что я делаю дома один. И успокаивалась, когда находила меня мирно сидящим на диване и разглядывающим книжки.
Помимо них меня окружали и другие близкие люди. Это была странная неразлучная пара: Коля с Люсей. Появлялись они редко. Коля служил командиром-подводником. Мне всегда нравилась его чёрная форма с золотыми погонами и нашивками, фуражка с крабом, сидевшая лихо и слегка наискосок. Когда они приходили, то вечно смеялись и шутили со мной.
Через несколько лет мне объяснили, почему они были такие счастливые при встрече со мной. Оказалось, что именно я стал причиной их знакомства.
Это произошло летом, в конце 60-х годов прошлого века, в Александровском саду, рядом с Адмиралтейством, где находилось Высшее военно-морское училище имени Дзержинского. Пока мама была на работе, её младшая сестра Люся гуляла со мной по саду. Точнее, я бы сказал, что это я гулял с Люсей. Идя по песчаной дорожке, я держался за коляску, вернее, тащил за собой коляску вместе с Люсей, которая лишь держалась за ручки. Навстречу двигался красивый брюнет в чёрной офицерской форме. Встретившись с ним глазами, я сразу понял, что мы будем друзьями. Дальше всё было просто. Очарованный мной странник в золотых погонах обратил внимание на Люсю. Дело было в шляпе. Мне оставалось лишь отойти в сторону и дать развиваться событиям дальше.
А однажды они появились необычайно радостные, притащив с собой небольшой свёрток. Я уже предчувствовал, что там вкусняшки или подарки. Но радость моя была преждевременна. Развернув пакет, они сказали, что принесли мне братишку, которого зовут Коля.
Я очень удивился! С чего они взяли, что у меня есть братишка? Насколько я помнил, мелких родственников у меня не было. И тут вдруг появился этот самозванец, неизвестно откуда!
Сурово посмотрев на Люсю и Колю, спросил прямо:
– Где вы его взяли? Если нашли, то верните обратно. А лучше сдайте в милицию. Мало ли кто потерял?
Те почему-то не согласились, а только рассмеялись.
С этого момента моя жизнь изменилась. Масса внимания взрослых теперь переключилась на новоявленного малыша. Это не радовало. К тому же с этим так называемым братишкой у меня начались проблемы, стоило ему немного подрасти. Сидя рядом, он долго и внимательно следил, как я строю домики из кубиков. И как только я заканчивал свой титанический труд, он одним взмахом руки рушил постройки, которые я так усиленно возводил, что меня сильно раздражало.
Если честно, то он мне казался каким-то недоразвитым. Я вообще сомневался, что он гомо сапиенс. По-моему, в лучшем случае он напоминал неандертальца. Наверное, Коля с Люсей приобрели этого карапуза где-то, где они продавались с большой скидкой. Взрослые, правда, ещё говорили, что таких малышей разносят аисты-почтальоны. Видимо, этот аист был подслеповат и перепутал адрес.
Но это было только моё мнение. Так называемые взрослые думали иначе. Они говорили, что тот будет ещё расти. Я был просто в ужасе. Если этот маленький неандерталец уже сейчас громит мои домики, что будет, когда он вырастет?
Правда, дружба с этим родственничком имела и свои плюсы. Теперь я ел фруктов в два раза больше. Когда взрослые приносили яблоки или груши, то я сразу подбегал со словами:
– Мне на двоих. На меня и Колю.
К этому времени я уже знал, что братишка совершенно не ест фрукты. Это была положительная сторона нашей дружбы. Хоть какой-то толк был от него. Жизнь порой преподносила массу сюрпризов, загадок и тайн.
А что же насчёт моей любимой женщины? Она неизменно оставалась красавицей и умницей. У неё лично лечились известные на весь СССР актёры и певцы: Игорь Дмитриев, Эдита Пьеха и другие. К ней было не так просто попасть. Иногда она брала меня с собой во дворец, который был обозначен красивым названием «Институт Красоты» (бывший особняк М. В. Кочубея). Этого заведения давно уже нет, с 90-х годов. Там действительно было необычайно красиво. Мы долго подымались по мраморным ступеням, ведущим в главный зал. В углах большого расписного зала с высокими потолками располагались две красивые маникюрши. Это были её подруги, к которым я попадал в руки сразу, когда моя Венера отлучалась по делам. Насколько я понял, главной их обязанностью было присматривать за мной. И они успешно с этим справлялись. Даже если они работали с клиентами, их глаза непрерывно следили за мной. Когда им нечем было заняться, они занимались моим внешним видом. Каждая из них желала сделать мне маникюр. Сидя за их столиками, я представлял себя маленьким Лордом Виндзорским, который готовится к коронации.
Но больше всего было интересно и даже забавно наблюдать, как они умудряются делать маникюр на моих крохотных ноготках. Правда, если они были очень заняты, им было сложно уследить за мной. А я этого только и ждал, чтобы отправиться в путешествие по Дворцу на поиски Маруси, которая тоже где-то здесь находилась. Когда мне удавалось её найти, она необычайно радовалась нашей встрече, будто сто лет меня не видела.
Много времени утекло с тех пор… Окружённый с детства мужчинами в морской форме, о другом пути я не мечтал. И первой ступенькой стало поступление в Нахимовское училище, а потом – взросление, мужание, разные дороги, походы и моря. Но, вспоминая о дарованном мне счастливом детстве, хочется, чтобы нежная и прекрасная защитница была со мной ещё многие годы, оставаясь такой же красивой и жизнелюбивой, какой и была в день нашей встречи!
Питонская юность
Геннадий Ильин
Ильин Геннадий Георгиевич – капитан 1-го ранга в отставке, инженер. Родился в 1938 году в Ленинграде. Специалист в области энергетики и проблем обитаемости кораблей ВМФ. Окончил Ленинградское Нахимовское училище (1955) и Высшее военно-морское инженерное училище имени Ф. Э. Дзержинского (1960). Проходил военную службу на Тихоокеанском, Северном флотах (ПЛА «К-33»). Кандидат технических наук (1968), доцент кафедры автоматики и контроля корабельных энергетических установок. С 1981 по 1987 год – начальник кафедры кораблестроения. С 1987 по 1992 год – заместитель начальника училища по научной и учебной работе. Награждён медалью «За службу Родине с детства» и орденом «За службу Родине в ВС». Доктор технических наук (1988). Профессор (1988). Член-корр. СПб инженерной академии, академик Международной энергетической академии. До 1992 года являлся членом Координационного совета по обитаемости Министерства обороны СССР, с 1988 года по 2014 год – член экспертного совета ВАК РФ по проблемам флота и кораблестроению. Проживает в Санкт-Петербурге.
Родился я в известной в нашем городе «Снегирёвке». В своё время позже там же на свет божий появился мой старший сын. Маму со мной на руках в апреле 1938 года отец отвёз в помещение большой конюшни, располагавшейся на углу улиц Дегтярной и 3-й Советской, там извозчики выделили нам небольшой уголок.
В блокаду здание конюшни разобрали на дрова, а нас переселили на пустующую жилплощадь в коммунальной квартире неподалёку. В 1945 году меня повели в первый класс. Передо мной фотография – сорок постриженных наголо одинаковых мальчишек… Вот как мы тогда жили? Школа с измочаленными, вечно озабоченными нервными учителями, потом – улица, точнее, пятачок между 2-й и 3-й Советскими и Дегтярной. Там мы пинали ногами всё, что как-то напоминало мяч. С одной стороны этого пространства был фасад дома, в котором мы жили. На его втором этаже располагалась квартира известных в нашем городе бандитов Глазовых. На лестничной площадке чёрного хода – дверь в дверь. Напротив, через дорогу – боковой фасад здания Института переливания крови. Уже гораздо позже я узнал, что примерно в это время завхозом института был всемирно известный Герой Советского Союза Александр Иванович Маринеско. Спустя годы мне довелось ухаживать за его могилой на Богословском кладбище (Двинская дорожка).
Чуть позже мы доросли до игр на участке за домом под названием Пустырь. Там уже и настоящий мяч стал иногда появляться! И, конечно же, тебе не хочется оказаться хуже, слабее других. Изредка полуторка проезжала мимо нашего пятачка, тогда все сразу гнались за ней с крюками в руках. Зацепился, прокатился на коньках, настоящая отвага играет в крови. Когда стали регулярно ходить трамваи по 2-й Советской, можно испытать удачу на «колбасе» или на ходу спрыгнуть с подножки трамвая…
Забегая вперёд, скажу, много позже, когда я уже был нахимовцем, помню, собрался по дворовой привычке «совершить прогулку» по улице Куйбышева на подножке попутного трамвая. Перед поворотом на Чапаева спрыгнул на ходу. Поскользнулся, упал, и пола моей шинели попала под заднее колесо, на которое и стала медленно наматываться. Положение, прямо скажем, безвыходное. Трамвай перед поворотом ход замедляет, но шинель неумолимо наматывается на колесо. Пытаюсь сообразить, делать-то что? Лихорадочно стараюсь освободиться от шинели и только ещё больше осознаю свою неспособность что-либо предпринять…
Ощущение от своего бессилия ещё долго будет преследовать меня по жизни. Как некий предупреждающий сигнал: не забывай об опасности! Ты не всё можешь! Кто-то из прохожих поднял крик, трамвай с металлическим скрежетом затормозил. Меня вытащили сначала из шинели, потом – из-под колеса шинель и помогли дойти, свернув перед мостом Свободы на набережную, до здания училища…
В общем, тяжёлое это было время. После четвёртого класса кто-то рассказал маме о Нахимовском училище. За окном 1949 год. Мне от роду одиннадцать лет, четвёртый год без войны. Район, прямо скажу, бандитский – улица Дегтярная, Лиговка, Московский вокзал. Из моего класса в 159-й школе, что на 8-й Советской (в 158-й школе в это время учился будущий чемпион мира по шахматам Борис Спасский), случилось так, что все мальчишки из класса прошли через тюрьму или погибли уже в мирное время. Теперь понимаю, почему заплакала моя мама, когда однажды я принёс из школы на вырванной из тетрадки в косую линейку страничке похвальные слова, подписанные Прасковьей Трофимовной, классной руководительницей.
Наши мамы – это отдельная и очень непростая тема. Нам трудно представить себя на их месте, ведь было им тогда всего около тридцати годков! Моя мама всю блокаду проработала в осаждённом Ленинграде, награждена медалью «За оборону Ленинграда», отец с войны не вернулся. На руках у мамы, кроме меня, остались ещё двое малолетних детей и её больная мать. Тут ей кто-то и посоветовал отдать меня в Нахимовское училище.
Оказалось, не всё так просто. Нужно было сперва сдать экзамены за четвёртый класс в школе, потом ещё раз в районе, потом отобранные из разных районов сдавали экзамены в городе, и, наконец, собранные со всей страны – в училище. И каждый раз вопрос: проходишь, не проходишь. Конкурс, однако… Напомню, было нам тогда по одиннадцать лет. Моему внуку сегодня чуть больше. Он по-настоящему одарённый мальчик, а вот сумел бы выдержать такое?
Ленинградское Нахимовское военно-морское училище расположилось в здании известного Городского училищного дома имени Петра Великого на Петроградской набережной, где на вечном приколе пришвартован легендарный крейсер «Аврора». В связи с этим кораблём вспоминаются два эпизода, первый и очень яркий – погрузка угля на крейсер революции. Мы с азартом таскали на спине мешки с углём и через какое-то время превращались в подобие негров, на лицах которых были видны только белки глаз и белозубые улыбки. Было весело!
Второй – карантин по случаю гриппа, уже ближе к выпуску. Нас поселили в кубриках «Авроры», где мы проживали довольно длительное время. Рундук и подвесная койка у иллюминатора. По утрам – построение на верхней палубе вдоль борта на утренний осмотр… Эх, какие замечательные были времена!
Когда я поднимаюсь на борт «Авроры» с внуком, прохожу мимо этого места, ощущаю те же чудом сохранившиеся запахи – мокрого брезента, шаровой краски на переборке и близкой воды за бортом.
Обучение в училище, безусловно, отличалось от школьного. В 1944 году наверняка где-то обсуждалась и выбиралась общая система подготовки. Между прочим, сейчас по прошествии такого непростого времени мне кажется, что в её основу было положено многое от схем, известных в глубокой древности. Например, известный алгоритм подготовки в Древней Спарте. Ну и, конечно, качество. И не только потому, что среди учителей преобладали мужчины, многие при погонах. Нас пытались приобщать к искусству! Так у меня в руках побывали и балалайка, и баян, а закончилось всё бубном. Я должен был держать на нём ритм, но мне это не нравилось, причём на сцене я стеснялся и испытывал страшную неловкость. Потом были постановочные спектакли. Запомнились «Мальчик из Марселя», почему-то «Ревизор» по Гоголю. В «Мальчике из Марселя» мне дали роль бандита Хэлча, наверное, потому что было во мне ещё что-то от предыдущей среды. Рассматриваю старые фотографии – вот в «Ревизоре» для того, чтобы я выглядел толстым, мне на живот подложили подушку, и я всё время боюсь, что она выпадет прямо на сцене. Серёжа Коковкин из этих постановок потом прямым ходом проследовал в театр комедии имени Акимова.
Были ещё самые разнообразные кружки – шахматы, судомодельный, фортепьяно и, конечно же, обязательное участие в хоре. И ещё были олимпиады – училищные, городские, всесоюзные. Похвальные грамоты победителю с портретом вождя в профиль сохранились у меня до сих пор.
Олимпиады были разные. В некоторых приходилось участвовать иногда и вовсе даже не по собственному желанию. Однажды мне дали поручение подготовить реферат для участия в олимпиаде по географии! Тему обозначили: «Маршруты Семёна Дежнёва». Здесь я отвлекусь от некой последовательности воспоминаний. Только по прошествии лет стали понятны сложности работы, которую делали наши воспитатели. Мальчишки ведь, по своей сути, собранные в одном месте и, конечно же, с точки зрения наших, особенно младших, командиров, совершающие постоянно массу мелких и не только мелких проступков. Суть их работы, стало быть, состояла в том, чтобы эти мелкие нарушения предупреждать и как-то реагировать. Старшины рот вели фиксацию в виде записей в своих блокнотиках, которые всегда были при них. А в конце дня после вечерней поверки по совокупности всех накопившихся проделок перед строем объявлялось наказание! Оно заключалось в объявлении количества минут штрафного стояния лицом к стенке вдоль длинного коридора в спальном корпусе. Один из старшин сидел за столиком со списком проштрафившихся и следил за исполнением вынесенного наказания. Мрак, конечно, вспоминать не хочется. Потому как стыдно!
Такие суровые меры запомнились ещё и вот почему. Стоя лицом к стене в позорной шеренге, я пытался представить те самые маршруты Семёна Дежнёва и вообще – как такое могло происходить на самом деле? Судёнышки чуть больше только что изученных нами на практике ялов, метров пять-семь, не более – один такой, как напоминание, и сейчас стоял на втором этаже учебного корпуса перед входом в актовый зал… Северный Ледовитый океан, морозы 40 градусов и очень приблизительное представление, куда они вообще движутся! Я не говорю о сложностях пропитания, быта и полном отсутствии связи! Боюсь утверждать, но попытки, понять, как такое можно создать в реальности, причудливым образом вспоминались потом и при обучении на кораблестроительном факультете, и в дальнейшей работе на кафедре проектирования и постройки корабля. Потрясение маленького человечка, наказанного за мелкие проступки, застывшего в строю таких же нарушителей… А Семён Дежнёв? Я зачитывался тогда Джеком Лондоном, и он долгое время был моим любимым автором. Семён Дежнёв его вытеснил, и был он, конечно, круче.
Но, наверное, самым сложным для учителей было заставить нас просто нормально учиться. Я считаю гениальной придумку нашего классного воспитателя капитана Кошелева, который придумал, как использовать мальчишескую страсть к борьбе, к соревнованию. Он взял лист миллиметровки, написал внизу каждого из нас пофамильно. Успехи оценивал по среднему баллу за неделю и переставлял вверх маленькие красные флажки. Получалась ломаная, чем-то напоминающая известную всем нам тогда линию фронта. Класс состоял из трёх отделений, и от твоего результата зависел успех отделения со всеми вытекающими последствиями.
Лично мне эта рукотворная ведомость неожиданно помогла при одной неприятности. Нам только что выдали новые яловые ботинки, почему-то в нашей среде имеющие наименование «гады». И надо же такому случиться, в первый же день на пустыре перед зданием училища – там сейчас расположен красивый фонтан – вместо удара по мячу я попал по торчавшему из земли камню! Новенькая подошва отвалилась сразу.
«Гады» меня подвели, и маму вызвали к командованию училища. Мелких нарушений у меня накопилось предостаточно, и несмотря на слёзы матери отчисление, пожалуй, было неминуемо. Вот здесь мне помог наш воспитатель капитан Кошелев. Он просто показал самодельную ведомость успеваемости со своими комментариями, где я был постоянно среди лидеров.
Продолжение у этой истории было. Чтобы сберечь подошвы «гадов», пришлось уйти на более мелкую по сравнению с предыдущей площадку. Она начиналась практически сразу от выхода из нашего спального корпуса, что на улице Пеньковой. Того красивого дома тогда ещё не было, он был построен позднее для избранных (например, квартиру в нём получили наши олимпийские чемпионы Л. Белоусова и О. Протопопов и народный артист СССР Кирилл Лавров). Далее по правой стороне площадки проходила решётка сквера вокруг домика Петра Первого. Кстати, сам домик впечатления никакого не производил и находился в полуразрушенном состоянии. Слева – торец большого дома, в котором тоже проживали, скорее всего, избранные. По верху этого дома красовались огромные буквы «СЛАВА КПСС», которые были хорошо видны с другого берега Невы от Летнего сада. Заканчивалась эта площадка широким спуском к Неве. По бокам ступеней спуска возвышаются загадочные сфинксы. Площадка всем удобная, кроме одного – если мяч был пробит нескладно, он улетал к спуску и мог попасть в реку. И далее поплыть к Кировскому мосту, тогда выловить его уже было практически невозможно!
О наших учителях можно рассказывать долго и с превеликой благодарностью. Я расскажу лишь об одном из них. Преподаватель английского языка лейтенант Фрадкин Марк Шлёмович.Он был при красных армейских погонах и в очках с выпуклыми стёклами.
Он почти ничего не видел – до сих пор слышу его возмущённый голос:
– Григорьев! Вы опять мне подсунули чистый лист тетради! – это после того, как он в течение нескольких минут, приблизив очки вплотную к чистому листу, пытался найти на нём хоть какие-то строчки домашнего задания.
Иногда он приглашал двух-трёх учеников к себе домой. Мы расценивали это как поощрение. Со Славкой Евсеевым приходили к нему играть в шахматы. У него была небольшая, метров двенадцать-четырнадцать, комната в огромной коммунальной квартире. Окно без каких-либо занавесок выходило на улицу Пестеля. От солнца защищали прикреплённые кнопками газеты. Из мебели была армейская кровать, застеленная синим одеялом – как в Смольном у Владимира Ильича Ленина, и шкаф, который почему-то называли шифоньером. На его боковой поверхности виднелись какие-то цифры, наверное, инвентарный номер. Посредине комнаты стоял стол, на нём чай с сухарями и шахматы – всё это для нас было каким-то редкостным ощущением домашнего, неизвестного нам уюта. Преподаватель отдавался своему предмету полностью. Для меня это дало о себе знать самым неожиданным образом уже через много-много лет, когда довелось работать в Швейцарии. Основным языком – помимо немецкого на бытовом уровне – использовался английский. Все детали, дискуссии, рабочая документация – всё по-английски. Русской речи вокруг не было слышно вовсе. Благодаря Марку Шлёмовичу разобраться и общаться для меня не составляло никакого труда.
Особую роль в процессе обучения всегда играет время вне занятий. Первым памятным местом стало Нахимовское озеро, где располагался летний лагерь. Жили мы в палатках, несли наряды. Самым интересным было дежурство на шлюпочной базе. Лениво плещется вода о помост, и очень остро пахнет чем-то незнакомым. Это запах дорогой кожи и лака, которым покрыты детали швертботов, подаренных училищу после войны. Подсменные в свои палатки не уходили, спали в каюте. Прикосновение этой кожи к щеке я как будто ощущаю до сих пор. Потом будет Балтийское море и практика на учебных кораблях. Их имена – «Учёба» и «Надежда». Всё как на нормальных парусных кораблях – кубрики с подвесными койками, пробковые матрасы, распорядок дня. День начинался с зарядки – нужно было подняться по вантам минимум до первой реи и пройти по ней, держась за леер, на другой борт, там спуститься по вантам вниз. Всего-то, но даже небольшая качка с высоты мачты воспринималась очень обострённо.
В конце похода однажды мы оказались в Кёнигсберге. Города как такового не было – груды битого кирпича, остатки домов. Нас водили к могиле Канта, много позже я узнал, кто это такой. На обратном пути несколько раз останавливались около небольших брошенных людьми островов. Вот там дома стояли не разрушенными, на столах даже виднелась какая-то посуда, но вокруг никого не было. Было тихо и странно…
Всё рассказанное мной так или иначе связано с усилиями старших товарищей по воспитанию нас, несмышлёных. А мальчишки, тем более сведённые воедино, живут по своим неписаным законам. Эти законы не всегда справедливые и часто бывают достаточно жёсткими. При этом чуть ли не главным является физическая сила, соревновательность, спорт. В нашей роте было несколько ребят – детей высокопоставленных отцов. Один из них – сын секретаря Президиума Верховного Совета Пегов – довольно высокий и очень полный мальчишка, он почему-то оказался в четвёртом взводе нашей роты. Чтобы утвердиться в коллективе, стал обижать тех, кто слабее. В их числе был и я в своём первом взводе, он стал добираться и до меня. Место в коллективе приходилось отстаивать в кулачных поединках, проводившихся в перерывах между занятиями в ротном туалетном помещении…
Конечно же, у меня был выбор, кстати, и окончательное решение вызревало и во время той самой коридорной «вынужденной медитации». Главное было – преодолеть свой страх… Огромное значение имеет ещё и чей-либо пример. Пример может быть отрицательным – что бывает очень часто. Тот же Пегов, стремившийся по-своему «быть в авторитете». И положительным – для меня таким примером стал Вадим Кулешов. Он был чуть старше, но всё равно обитал в нашей среде. Очень спортивный, здорово играл в волейбол. Миша Глинка тоже любил волейбол, он лихо играл в кружке любителей на пляже около Петропавловской крепости. Миша, не прыгая, бил с такой силой по мячу, что редко кому удавалось принять его подачу. Вадим тоже бил сильно, но он был командным игроком. И если у Миши порой получалось как-то немножко коряво, Вадим всё делал с какой-то удивительной грацией. Это был от природы «золотой мальчик» – он всё, что можно, заканчивал с золотой медалью. Я вот только удивляюсь, как это не заметил академик Прянишников, с которым мы встречались в Доме учёных на набережной Невы, куда и я, и Вадим, и Мишка тоже – это я помню точно! – периодически приходили играть в пинг-понг.
Я считаю, что мне очень повезло, когда произошёл важный виток в моей судьбе – я поступил в Нахимовское училище и навсегда связал свою дальнейшую жизнь с военно-морским флотом. Горжусь тем, что и сыновья продолжили мой путь: Игорь – капитан 2-го ранга и Александр – капитан 1-го ранга.
Пишу в назидание нынешним воспитанникам Нахимовских училищ и кадетских корпусов. Вы сделали правильный выбор в своей жизни – служение Отечеству. Цели свои надо достигать, у вас всё для этого есть.
Теория цифр
Виктор Строгов
Строгов Виктор Иванович родился в 1947 году в Ленинграде. По окончании четвёртого класса поступил в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. В 1965 году закончил ЛНВМУ, приказом ГК ВМФ распределён в ВВМУ имени Фрунзе по специальности «военный инженер, гидрограф». В 1970 году направлен на КТОФ, Камчатка. Назначен в в/ч 4289 (торпедное вооружение). В 1978 году переведён в Нахимовское училище на должность офицера-воспитателя (23-й класс). Затем – командир 1-й роты. Выпустил более 500 нахимовцев, ставших в будущем офицерами ВМФ. В 1993 году в звании капитан 2-го ранга уволен в запас с должности начальник строевого и отдела кадров ЛНВМУ. Скончался 26 августа 2022 года. Захоронен на Серафимовском кладбище на Алее героев ВМФ.
На жизненном пути нередко появляются календарные даты, как столбы на дороге скорого поезда «Жизнь человека», мелькают важными событиями биографий людей. Развитие мира и нас, грешных, происходит по принципу спирали. Современные научные доктрины с традиционной преемственностью буксуют последнее столетие, возникает противоречие. Классическая наука теорию цифр в судьбе человека всерьёз не воспринимает, однако привела мир к цифровизации и глобализации, той ещё заразе современного мира.
Родился я в Ленинграде 5 июля 1947 года, со временем узнал, что явился на свет в день рождения Павла Степановича Нахимова. Возможно, именно такое совпадение повлияло на мою жизнь, которая в полной степени состоялась так, как дал Всевышний. Сам к теории с цифрами отношусь скептически, но тем не менее нашлись числа и в моей жизни, обозначенные особыми датами.
Мой отец Иван Трофимович Строгов родился в 1900 году на Волге. В деревне недалеко от города Хвалынска. Сейчас это Пензенская область. Я появился на свет, когда ему было 47 лет – достаточно зрелый возраст. Его отец, рождённый в середине позапрошлого века, верой и правдой служил царю-батюшке рекрутом в Варшаве положенные 25 лет. Когда деда Трофима призвали в армию, он в пешем порядке строем прошёл от Хвалынска до Варшавы. Такой переход занял три года жизни.
Семьёй дед Трофим обзавёлся после исполнения воинского долга, вернувшись на родину. Немудрено, что отец оказался поздним ребёнком, рождённым, когда деду исполнилось 47. К истории России отношусь с интересом. Благодаря моим ближайшим родственникам и автобиографическим записям отца появилась возможность эпохальные события за последние сто пятьдесят лет воспринимать как личные.
От первого брака у отца были две девочки, от моей мамы – ещё две. Все они рождены были до войны, и только я – после Великой Отечественной. Отец в 30-х годах прошлого века окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета. Во время войны служил политруком: начинал в Эстонии, в формировании Балтийского флота, где сейчас находится город Палдиски. В недавние советские времена там действовал Учебный центр подготовки подводников. Отец был награждён орденом Красной Звезды, медалями «За оборону Ленинграда» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».
Я родился и учился я в Ленинграде. В 1958 году окончил четыре класса школы, собрался поступать в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. После просмотра фильма «Счастливого плавания» о послевоенных воспитанниках Нахимовского училища по-другому не представлял свою будущность. Хотел быть похожим на мальчишек в форме, безупречно разбирающихся в силуэтах кораблей и флажном семафоре. Тем более узнал, почему на гюйсе три белые полоски, отчего у матросов штаны клёш и с клапаном, а не с ширинкой, зачем фланка такая широкая. И для чего шнурки на рабочих ботинках – «гадах» – сделаны из кожи. А вы знаете?
На тот момент ситуация в училище складывалась так, что его собирались прикрывать после ликвидации Рижского и Тбилисского.
Существование Тбилисского и Рижского НВМУ было недолговечным. Первое прекратило своё существование в 1955 году (директива главкома ВМФ от 10 сентября 1955 г. №1065), а Рижское – ещё раньше (директива НГШ ВМС от 5 сентября 1953 г. №56714).
Беспризорников в стране больше не стало. Дети погибших отцов выросли, свою задачу училища выполнили. Всё находилось в подвешенном состоянии, заявления на новый набор не принимали. И вдруг где-то уже в конце лета было принято решение о продолжении жизни училища. Новый набор начали принимать ближе к осени.
Об этом мы с отцом не знали. Но волею случая нам помог его однокурсник Филипп Степанович Криницын, с которым они поддерживали отношения и дружили. Друг семьи, дядя Филя в начале 50-х служил в Нахимовском училище старшим преподавателем по истории и географии и был в курсе дел.
