скачать книгу бесплатно
– Это наши книги учета, – сказал он, проведя по ним пальцем, – с записями почти за век. – Он вытащил самый правый том и громко бухнул его на прилавок. – Теперь вести их будешь ты.
На обложке было выбито слово «NARRATIO»[3 - Повествование (лат.).] и символ с витрины: ладони, открытые, как книга.
– Посмотри, – сказал Пенумбра.
Широкие серые страницы потемнели от записей, сделанных от руки. Там были и зарисовки: крошечные портреты бородачей, плотные геометрические каракули. Пенумбра перелистнул страницы и нашел примерно на середине место с закладкой из слоновой кости, где записи заканчивались.
– Фиксировать надо имя, время, название книги, – говорил он, постукивая по странице, – но еще и, как я уже сказал, особенности поведения и внешности. Мы ведем записи обо всех наших членах и претендентах – так мы отслеживаем их работу… Некоторые очень усердно трудятся, – добавил он после паузы.
– А чем они занимаются?
– Мальчик мой! – Пенумбра вскинул брови, типа «это же очевидно!». – Читают!
Итак, на страницах журнала «NARRATIO» под номером IX я как можно точнее описываю события, происходящие в мою смену, лишь изредка добавляя литературные изыски. Считаем, что в правиле номер два есть исключение. Одну странную книгу в магазине мне трогать можно. Ту, в которой я пишу.
Если ночью приходил клиент, утром Пенумбра меня расспрашивает. Я зачитываю свои записи, а он кивает. Иногда докапывается до подробностей:
– Достойное описание мистера Тиндала. Но скажи-ка, помнишь ли ты, пуговицы на его пальто были перламутровые? Или из рога? Или из какого-то металла? Может, медные?
Ладно, признаю, все же странно, что Пенумбра ведет такое досье. Я даже никакой злонамеренной цели вообразить не могу. Но когда человек достигает определенного возраста, перестаешь его спрашивать зачем. Это как-то опасно. Вдруг ты спросишь: «Мистер Пенумбра, почему вас так интересуют пуговицы на пальто мистера Тиндала?» – а он помолчит, почешет подбородок, повиснет неловкое молчание, и мы оба поймем, что он не помнит?
Или вдруг сразу же меня уволит?
Пенумбра скрытен, и его послание очевидно: работай и не задавай вопросов. Моего друга Аарона на прошлой неделе уволили, и ему придется вернуться в родительский дом в Сакраменто. В нынешней экономической ситуации мне предпочтительнее не испытывать терпения Пенумбры. Мне нужна эта работа.
Пуговицы на пальто у мистера Тиндала были нефритовые.
Мэтрополис
Для круглосуточной работы книжного магазина владелец и два сотрудника поделили пиццу циферблата поровну, и мне достался самый темный клин. Себе Пенумбра выбрал утро – в теории время максимальной нагрузки, только у этого магазина ее не бывает. Каждый клиент тут – целое событие, и он появится с равной вероятностью как в полночь, так и немного за полдень.
Я передаю рабочую эстафету Пенумбре, но принимаю ее от тихони Оливера Гроуна, который работает до вечера.
Оливер высокий и крепко сбитый, у него массивные конечности и огромные ступни. А еще кудри цвета меди, и уши торчат перпендикулярно. В какой-то другой жизни он, возможно, играл бы в футбол, занимался греблей или не пускал недостаточно уважаемых господ в клуб по соседству. А в этой жизни Оливер – аспирант в Беркли, археолог. Готовится стать куратором музея.
Он тихий, даже слишком для таких габаритов. Разговаривает короткими простыми фразами и как будто постоянно думает о чем-то другом, о чем-то давнем и/или далеком. Оливер вечно грезит об ионических колоннах.
Его познания глубоки. Однажды я устроил ему тест по книжке «Предметы старины глубокой», вытащенной с самого низа крошечного исторического раздела Пенумбры. Прикрыв рукой подписи, я показывал ему только фотографии.
– Минойский бык-тотем, тысяча семисотый год до нашей эры! – выкрикнул он. И был прав. – Графины региона Йюс, четыреста пятидесятый год до нашей эры. Может, пятисотый. – (Да.) – Черепица, шестисотый год нашей эры. Думаю, корейская. – (Тоже да.)
В итоге Оливер угадал десять из десяти. Уверен, у него мозг просто подчиняется другим законам времени. Я едва помню, что ел вчера на обед; Оливер же прекрасно знает, что происходило в тысячном году до н. э. и как там все выглядело.
Я ему завидую. Сейчас мы с Оливером Гроуном на равных: у нас одна работа, мы сидим на одном стуле. Но скоро, очень скоро он превзойдет меня на целую и очень весомую степень и стремительно умчит вперед. Он устроится в реальном мире, потому что он в чем-то хорош – умеет не только лазить по лестнице в пустынном книжном магазине.
Я прихожу каждый вечер к десяти, Оливер всякий раз неизменно сидит за прилавком с книгой, и всегда это какой-нибудь «Атлас стрел доколумбовой Америки» или «Керамика: уход и питание». Каждый вечер я постукиваю пальцами по темному дереву. Он поднимает голову и говорит:
– Привет, Клэй.
Каждый вечер я сажусь на его стул и мы обмениваемся кивками на прощание, как солдаты, как люди, побывавшие на месте друг друга.
Заканчивается моя смена в шесть утра – не самое простое время, чтобы выходить в мир. Как правило, я отправляюсь домой, читаю или играю во что-нибудь на компьютере. Я мог бы сказать, что это мой способ расслабиться, однако ночная смена у Пенумбры особо не напрягает. В общем, я просто убиваю время, пока не встанут мои соседи по квартире.
Мэтью Миттельбрэнд – наш художник. Он тощий как палка, у него бледная кожа и странный график – даже по сравнению с моим, потому что вдобавок непредсказуемый. Зачастую Мэта и ждать не приходится: он всю ночь до утра корпит над своими проектами.
В дневное время (если можно так сказать) Мэт занимается спецэффектами в «Индастриал лайт энд мэджик»[4 - Industrial Light and Magic – американская студия, занимающаяся созданием визуальных эффектов к кинофильмам; основана Джорджем Лукасом в мае 1975 года.] в Президио, а точнее, готовит реквизит и декорации для фильмов. Ему платят за то, что он придумывает и делает лазерные винтовки и за?мки с привидениями. Но – и это меня потрясает – он не пользуется компьютером. Мэт из вымирающего племени художников по спецэффектам, которые до сих пор делают что-то с помощью ножей и клея.
Когда Мэт не на студии, он занимается каким-нибудь собственным проектом. Он работает с безумной целеустремленностью, часы улетают, как сухой хворост в костер, и стремительно сгорают. Спит он мало и поверхностно: иногда прямо сидя в кресле или ложится на диван в позе фараона. Он как дух из сказок, какой-нибудь джинн или типа того, только его стихия – не воздух или вода, а воображение.
Нынешняя затея Мэта самая крупная, и скоро в квартире не останется места ни мне, ни дивану. Этот проект стремится захватить вообще всю гостиную.
Называется он «Мэтрополис», Мэт строит его из коробок и банок, бумаги и пены. Это как бы модель железной дороги, но без железной дороги. Сплошь крутые холмы из гранул пенополистирола под проволочной сеткой. Мэт начал на карточном столе, потом добавил еще два на разной высоте, словно тектонические плиты. И на этой почве столов раскинулся его город.
Это фантастическая миниатюра, яркий и сверкающий гипергород, сделанный из кусочков знакомых всем вещей. Тут есть формы, как у Фрэнка Гери[5 - Фрэнк Гери (р. 1929) – один из крупнейших современных архитекторов, стоявший у истоков стиля деконструктивизм, для которого характерны нестандартные изломанные и изогнутые формы.], из гладкой фольги. Готические шпили и зубцы из макарон. Эмпайр-стейт-билдинг из осколков зеленого стекла.
На стену за столами Мэт скотчем приклеил фотореференсы: распечатки с музеями, соборами, офисными небоскребами и домами ленточной застройки. Некоторые показаны силуэтно издалека, но есть и крупные планы: приближенные поверхности и текстуры, которые Мэт снимал сам. Часто он стоит и пялится на них, потирая подбородок, изучая гладкости и шероховатости, разбивая на части и пересобирая их в своем авторском лего. Мэт так творчески использует обычные предметы, что забываешь об их первоначальном назначении и видишь лишь крошечные здания, которыми они стали.
На диване лежит черный пластмассовый радиопульт; я беру его и нажимаю кнопку. Игрушечный дирижабль, уснувший у двери, зажужжав, оживает и устремляется к Мэтрополису. Хозяин может посадить его и на Эмпайр-стейт-билдинг, но под моим управлением дирижабль лишь тупо влетает в окна.
Моя спальня – первая по коридору после Мэтрополиса. У нас три спальни и три жильца. У меня самая маленькая, простой белый куб с эдвардианской лепниной на потолке. У Мэта самая большая, гораздо просторнее остальных, но там дует – он живет в мансарде, куда ведет крутая узкая лестница. В третьей спальне идеально сочетается размер и комфорт, и принадлежит она нашей третьей соседке, Эшли Адамс. Сейчас она спит, но осталось недолго. Каждое утро она встает ровно в шесть сорок пять.
Эшли красивая. Может, даже слишком – своими формами и сиянием она больше похожа на 3D-модель. Она блондинка, прямые волосы ровно острижены на уровне плеч. Руки рельефные: дважды в неделю она занимается скалолазанием. Ее кожа постоянно обласкана солнцем. Эшли – менеджер по работе с клиентами в пиар-агентстве, и «Новый бейгл» был ее клиентом – так мы и познакомились. Ей понравился мой логотип. Сначала я думал, что влюблен в нее, но потом понял, что она андроид.
В хорошем смысле! Когда мы в этом вопросе разберемся, все признают, что андроиды – это круто, так? Они умные, сильные, собранные, вдумчивые. Эшли именно такая. И она у нас хозяйка: это ее квартира. То есть она давно ее снимает, поэтому цена аренды зафиксирована договором и не поднималась.
Лично я рад, что наши хозяева теперь андроиды.
После того как я прожил здесь месяцев девять, наша тогдашняя соседка Ванесса переехала в Канаду оканчивать магистратуру по экологии, и я на ее место нашел Мэта. Он был другом моего друга из художки; я видел его выставку в крошечной галерее с белыми стенами – миниатюрные райончики, возведенные в бутылках и лампочках. Когда оказалось, что мы ищем соседа, а он ищет квартиру, меня страшно прельстила перспектива делить кров с художником, хотя я сомневался, согласится ли Эшли.
Мэт пришел знакомиться в обтягивающем голубом блейзере и слаксах со стрелками. Мы сели в гостиной (тогда там царил телик с плоским экраном, настольного города не было и в мечтах), и Мэт рассказал нам о своем тогдашнем проекте в «ИМЛ»: дизайн и создание кровожадного демона с джинсово-синей кожей. Для сцены в фильме ужасов в магазине «Аберкромби и Фитч».
– Я учусь шить, – пояснил он и показал на манжеты Эшли. – Вот это очень качественные швы.
Когда Мэт ушел, Эшли сказала, что ей понравилась его аккуратность.
– Если ты думаешь, что он будет хорошим соседом, я не против, – сказала она.
В этом и таится ключ к гармонии нашего сожительства: хотя у них совершенно разные цели, Мэт с Эшли оба очень внимательны к деталям. Мэт – к малюсенькому граффито на крошечной станции метро. Эшли – к нижнему белью, которое подходит к ее костюму.
Но истинное испытание случилось сразу, на первом же проекте Мэта. Все развернулось на кухне.
А кухня – святая святых Эшли. Я сам на кухне осторожен и аккуратен: готовлю только такие блюда, после которых легко убрать за собой, например пасту или «Поп-тартс»[6 - «Поп-тартс» (Pop-Tarts) – готовое к употреблению печенье со сладкой начинкой, в лучшем случае разогревается в тостере.]. Я не трогаю модные и сложные инструменты Эшли, типа терочек и чеснокодавки. Я умею включать и выключать конфорки, но не режим конвекции в духовке, – полагаю, для этого нужно задействовать два ключа, по принципу пускового механизма на ядерной ракете.
Эшли обожает кухню. Она любит хорошую еду, придерживается философии эпикурейства и максимально красива – точнее, андроидно-идеальна – по выходным, когда готовит ароматное ризотто в фартуке, подобранном по цвету, завязав светлые волосы пучком на макушке.
Мэт мог бы разместить свой первый проект в мансарде или в нашем маленьком заросшем дворике. Но нет. Он выбрал кухню.
Я тогда после «Нового бейгла» сидел без работы, так что все развернулось на моих глазах. Я как раз вглядывался в художество Мэта, когда появилась Эшли. Она только пришла с работы в карбоново-кремовом одеянии от «Джей-Крю». И ахнула.
Мэт установил на плите огромный котел из пирекса, в котором медленно смешивалось масло с красителем. Субстанция была плотная и вязкая и при медленном нагревании снизу потихоньку закручивалась, словно распускающиеся цветы. Мэт выключил на кухне свет и расположил за котлом две яркие дуговые лампы – они бросали сквозь стекло красные и фиолетовые тени, которые падали на гранит и белую штукатурку.
Я выпрямился и молча застыл. Последний раз меня подобным образом застукали в девять лет, когда я после школы делал на кухонном столе вулканы из соды и уксуса. На маме тогда были такие же штаны, как у Эшли.
Мэт медленно поднял на нее взгляд. Рукава у него были закатаны до локтя. Его темные кожаные туфли сверкали во мраке, как и намасленные кончики пальцев.
– Это симуляция туманности Конская Голова, – сообщил он. А что же еще?
Эшли молча уставилась на него. Челюсть у нее слегка отвисла. Ключи болтались на пальце, на полпути к своему месту, аккуратному крючочку прямо над списком дел по дому.
К тому времени Мэт прожил с нами три дня.
Эшли сделала два шага вперед, наклонилась к котлу и, как прежде я, уставилась в космические глубины. Шафрановый пузырь пробивался через золотисто-зеленое месиво.
– Мэт, пипец, – с придыханием сказала она. – Какая красота.
Астрофизическое варево Мэта продолжило тихо бурлить, а за ним последовали и другие его проекты, которые становились все крупнее, создавая больше бардака и занимая больше места. Эшли заинтересовалась его работой. Бывало, зайдет, подбоченится, сморщит нос и с легкостью даст какой-нибудь конструктивный совет. Телевизор она убрала сама.
В этом секретное оружие Мэта, его паспорт, его козырь: он делает красивые вещи.
Разумеется, я приглашал Мэта в магазин, и сегодня он объявился. В полтретьего. Колокольчик над дверью звякнул, возвестив о его приходе. Он молча запрокидывает голову, глядя на стеллажи, уходящие в темную высь. Потом поворачивается ко мне, рукой в клетчатом рукаве указывает вверх и заявляет:
– Я хочу туда.
Я проработал тут всего месяц и еще недостаточно свободно себя чувствую, чтобы безобразничать, но любопытство Мэта заразно. Он направляется прямиком к Суперстарам, останавливается между стеллажами и, склонившись к ним, изучает текстуру древесины и книжных корешков.
– Ладно, – соглашаюсь я, – только держись крепко. И не трогай книги.
– Не трогать? – удивляется он, пробуя лестницу на прочность. – А если я хочу купить?
– Отсюда нельзя ничего купить, только взять, и эти книги только для членов клуба.
– Они редкие? Первые издания? – Мэт уже в воздухе, двигается он быстро.
– Скорее, единственный экземпляр, – отвечаю я. На них и ISBN нет.
– А о чем они?
– Не знаю, – тихо отвечаю я.
– Что?
Повторяя громче, я осознаю, насколько глупо это звучит:
– Я не знаю.
– Ты что, не смотрел? – Мэт останавливается, изумленно уставившись на меня.
Я уже нервничаю. Я же вижу, куда идет разговор.
– Неужели ни разу? – Он тянется к полке.
От досады мне хочется тряхнуть лестницу, но лучше уж Мэт откроет книгу, чем разобьется насмерть. Наверное. Он уже держит в руках толстый том в черном переплете, рискуя упасть. Лестница с Мэтом покачивается, я скрежещу зубами.
– Слушай, Мэт, – голос у меня вдруг становится визгливо-плаксивый, – может, хватит…
– Это так круто.
– Давай-ка ты…
– Реально круто, Дженнон. Ты что, не видел? – Прижав книгу к груди, он спускается на ступеньку.
– Погоди! – (Лучше с этой книжкой далеко не уходить.) – Я поднимусь.
Я ставлю вторую лестницу рядом и прыгаю по перекладинам; вот я уже поравнялся с Мэтом и мы вполголоса дискутируем в тридцати футах над землей.
По правде говоря, мне, конечно, любопытно до смерти. И я зол на Мэта, но в то же время благодарен, что он взял на себя роль демона-искусителя. Прижимая толстую книженцию к груди, он подается ко мне. Тут темно, поэтому и я наклоняюсь к нему, чтобы лучше видеть.
И вот за этим Тиндал и остальные прибегают по ночам?
– Я-то надеялся, что это какая-нибудь энциклопедия кровавых ритуалов, – говорит Мэт.
На развороте раскинулась убористая матрица букв, плотное одеяло глифов практически без пробелов. Шрифт крупный, жирный, с острыми засечками. Я узнаю алфавит – обычная, привычная латиница, – но не слова. По сути, слов и нет. Страницы испещрены длинными рядами букв – какая-то совершенно нечитаемая тарабарщина.
– Хотя, – продолжает Мэт, – откуда нам знать, что это не энциклопедия кровавых ритуалов…
Я беру с полки другую книжку: высокую и тонкую, с ярко-зеленой обложкой и коричневым корешком. Она подписана «Кресимир». В ней то же самое.
– Может, это головоломки, – гадает Мэт. – Какое-нибудь продвинутое судоку.
По сути, да, клиенты Пенумбры как раз из тех, кто сидит в кафе с шахматными задачами и субботними кроссвордами и вписывает ответы в газету, изо всех сил давя на синюю шариковую ручку.
Далеко внизу звякает колокольчик. Нервный импульс леденящего страха стремительно совершает полет от моего мозга к кончикам пальцев и обратно. От дверей доносится тихий голос:
– Есьть здиесь кто?
– Ставь на место, – шикаю я на Мэта, а сам стремглав бросаюсь вниз.
Задыхаясь, слетаю с лестницы и узнаю Федорова. Он старше всех клиентов, которых я видел, – белоснежная борода, кожа на руках тонкая, как прозрачная бумага, – но, пожалуй, взгляд яснее всех. Вообще-то, он очень похож на Пенумбру. Федоров кладет книжку на стол – он возвращает «Кловтьера», – громко ударяет по прилавку двумя пальцами и сообщает:
– Теперь я вазьму «Мурао».
Что ж. Отыскав Мурао в базе данных, посылаю за ним Мэта. Федоров смотрит на него с любопытством:
– Новый прадавец?
– Это мой друг, – отвечаю я. – Он просто помогает.
Федоров кивает. Меня посещает мысль, что Мэт мог бы сойти за самого молодого члена клуба. Сегодня они с Федоровым оба в коричневых вельветовых брюках.
