скачать книгу бесплатно
Эта наша конура была еще интересна тем, что из нее не выходило ни одного окна. Как в бункере, полная оторванность от цивилизованного мира вокруг и полное погружение в пучину средневекового ханжества. Иногда, в случае очередного приступа острого неприятия реальной действительности, что случалось в последнее время все чаще и чаще, здесь можно было скрыться от всего и вся хоть на какое-то время и отвести душу. В связи с этим мы сохраняли тайну этой нашей подсобки, как нечто самое сокровенное и кроме этих двоих, случайно попавших в святая святых, никого более сюда не допускали.
Дабы прервать занудство, я спросил у Леши, так звали одного из них, не думал ли он отсюда, наконец, свалить на другую работу, коли уж все настолько плохо.
Те лишь устало переглянулись и ухмыльнувшись ответили, что тогда уж в другую страну, и что для таких путешествий они уже старые, и что и здесь теперь пиво нормальное. В общем, их позиция и раньше была мне совершенно ясна. Я просто хотел проверить, не произошло ли каких-нибудь изменений.
Изменений не произошло. Наверное, так пить пиво на работе, как это делали здесь они, им бы больше нигде не позволили, и это был основной и определяющий довод. По крайней мере, здесь была полная определенность.
Второй из них по имени Игорь, дотянулся до клавиатуры нашего компьютера, стоявшего на полу, собранного из всякого никому ненужного хлама и поставленного здесь специально для скрашивания пребывания, и, выбрав новую папку с музыкой, эффектным щелчком клавиши отправил ее в эфир.
Помещение заполнили мягкие звуки какого-то сладковатого британского рока все тех же бесконечных шестидесятых. Но это было именно то, что нужно. Не попсу же слушать, ну и не реквием. Хотя иногда хотелось именно реквием.
Тем временем снаружи наконец хлопнула дверь, и в святилище с измученным лицом влетел встрепанный и нервный Серега.
При всем при том, выглядел он как всегда элегантно, в достаточно чистой для конца рабочего дня, даже практически ослепительно белой, рубашке, к которой настойчиво просился галстук, чуть ли не в отутюженных брюках и почти безукоризненно выбритый. Только абсолютно голый череп с нарочито круглыми очками придавали его образу некоторую излишнюю артистичность и неоднозначность. К тому же вытянутое худое лицо его имело постоянное выражение некоторой надменности и легкого утомления. Именно легкого, вне зависимости от действительного.
Он тут же молча налил себе полную кружку пива и моментально выпил залпом, чем привел меня в искренний восторг. Лично я так уже не мог. Впрочем, коллеги напротив тоже посмотрели на моего друга с некоторой завистью.
– Хорошо! Но все еще ненавижу! – молвил Сергей, допив пиво, и тут же налил себе еще.
– Не иначе бухгалтерия, – бросил я с непонятной мне пока интонацией человека со стороны, – мои соболезнования.
– Она! Ты как никогда прав, черт возьми. Именно бухгалтерия. Причем самый затрапезный и дурацкий ее отдел. Тот, что на последнем этаже за фикусом в конце коридора. Помнишь? Даже не верится, что все уже позади. Но я сильно надеюсь. Будь они там все трижды неладны! Сколько времени? Восемь! Полтора часа я там провозился на пустом месте. Все! Я для всех ушел. К телефону никому не подходить, а не то пристрелю!
Я пробурчал только что-то про то, что фикус этот никакой на самом деле не фикус. Но так, чтобы никто специально меня не услышал. Пусть Сережа быстрее уже отойдет, а то еще пустится в какую-нибудь специальную дискуссию. Его уже вроде отпустило, но эмоции извергались теперь по инерции.
– Не будь так строг к ним, – попытался я его успокоить его же любимыми выссказываниями. – В конце концов, это единственный отдел в администрации, который занимается действительно общественно полезным делом. Помни! Не будет бухгалтерии, не будет зарплаты!
Он тут же снисходительно мне усмехнулся.
– Да знаю, знаю, мой мальчик. Сам себе все время это твержу как молитву. И все равно иногда ненавижу. Имею полное право! Работают-то они там работают, а все равно тупые как пробки. И все бы ничего, если бы не гонор и море пожеланий! Расплодили их, ну ты сам знаешь. Раньше вместо десятка подобных специалистов обставленных компьютерами и оргтехникой с ног до головы пара человек с деревянными счетами и калькулятором, на худой конец, сидела и тихо работала. Похоже весь научно-технический прогресс был затеян исключительно для того только, чтобы обеспечить работой подобных тупиц и удовлетворить их самолюбие, повысив таким образом их псевдозначимость в собственных глазах. Именно поэтому мы на каждом углу заполняем чертову уйму анкет, форм, заявлений и прочих бланков, предъявляем пачки ненужных справок и чеков, проходим дополнительные системы проверок и контроля, стоим в очередях и тут и там…
– И как результат, теряем веру в светлое будущее, деградируем и спиваемся! – хихикнул и заерзал Лешка напротив, разливая всем очередную порцию пива и ритмично мерцая где-то там своими очками.
Вообще-то мой Сережка был добрый, терпеливый, умный и все такое, но под конец рабочего дня даже у таких адептов периодически сдают нервы. А тут еще я уволился, фактически дезертировал. Бросил, можно сказать, друга на произвол судьбы. Так что этот эмоциональный всплеск был мне понятен. Да и коллеги, сидящие напротив, все это время понимающе кивали, сочувственно поглядывая на Сережу. Что такое бухгалтерия они знали не понаслышке.
– Закрыл заявку – открой чакры! – ободряюще блеснул очками Игорь, – и вообще отдыхай! Главное это то, что наша деятельность безусловно созидающая. Мы даем людям то, без чего они уже не могут ни жить, ни трудится. Скорая медицинская помощь! Пусть себе думают, что мир крутится вокруг них. Но без нас они достаточно скоро канут в небытие. Скорее, чем думают. Садись, выпьем, дабы очиститься от воздействия этих чужеродных организмов. Ибо именно они есть паразиты системы. Хоть и говорят, что не они для нас, но мы для них. Или наоборот? Как там это было? Не помню..
– Вы тут что курите, братцы? – присаживаясь, недоуменно вопросил Серега, глядя на коллег напротив, – я всего лишь был в бухгалтерии. Это нормальная естественная реакция адекватного человека на невоспитанность и необразованность, не более того.
Правые из очков напротив меня упрямо вскинулись и уставились на Серегу.
– Можно конечно и так сказать. А можно сказать, что ты был на вражеской территории, – вслед Игорю, теперь и Алексеевы очки заговорили, глядя на нас с Сережей, – не смотря на то, что мы им организовали халявный файловый архив, они в прошлом месяце лишили нас с Игорем премии, ни за что, ни про что. Кто-то там не подписался или бумажку нужную потеряли. Этот кто-то у них там все время все путает, но исключительно не в нашу пользу, что характерно. А попробуй мы чего забыть подключить или настроить, вони будет на весь институт.
– Ну да, да. В чем-то ты конечно прав. Это как другой мир, а мы в нем и правда то ли врачи-реаниматоры, то ли боги. Ну или полубоги. «Трудно быть богом» читал? То-то же. К ним надо относиться как к пациентам в дурдоме, а к некоторым и как к умственно отсталым. Быть мягкими, вежливыми и предупредительными, – весело проговорил Серега и посмотрел на меня. – Эх, на кого ты меня покинул? Мне без тебя плохо будет.
Я даже погладил его по голове.
– Не будет. Ты и так почти все делал один, а я так, больше на подхвате сидел, – возразил я и поднял кружку с пивом. – Найдешь себе нового падавана. Давайте-ка лучше выпьем за разрешение напряженностей, а то их развелось уже слишком. Вон даже пепел с неба падает. Словно проводка там наверху перегорела. Хорошо еще не угли. Не иначе в воздухе начались спонтанные возгорания. Не к добру это. Не случилось бы чего похлеще. Тут на днях профессора подрались на кафедре, так куда уж дальше!
– Пепел? – с сомнением переспросил Лешка, – спутник что ли очередной накрылся?
Пиво закончилось неожиданно быстро, и наших коллег сразу как ветром сдуло. В этом была их исключительная прелесть. Хорошо когда ты знаешь, что кто-то однозначно реагирует на что-то. Этим всегда при случае можно воспользоваться без каких-либо угрызений совести и особенных затруднений, дабы достичь требуемого результата.
Лично я не особенно расстроился, когда они ушли. Они по жизни были настолько же самодостаточны, насколько занудны, и в дополнительном общении, в общем-то, совсем не нуждались. С другой стороны требовалось изрядное количество усилий, чтобы разобрать, что они там бормотали себе под нос. Рано или поздно это начинало раздражать. Так что мы хорошо провели это время и довольно с них.
А мы с Серегой еще посидели просто так, слушая разную музыку, непрерывно закуривая и болтая без остановки ни о чем. И только спустя час, поглядев на часы, нехотя поднялись и двинулись к метро.
На улице было просто прекрасно. Такое бывает только весенними вечерами. Тепло, светло и людей почему-то до крайности мало. Мы не торопясь шли по улице, продолжая непрерывно разговаривать, будто не виделись уже бог знает сколько времени. Между делом мы, не сговариваясь, то и дело украдкой поглядывали по сторонам на многочисленные кабаки и прочие забегаловки. Явственно хотелось продолжения банкета, но ни он, ни я пока не признавались друг другу в этой слабости, делая вид, что мы уже взрослые люди и знаем границы дозволенного и всякие прочие пределы тоже.
Было часов десять, самое начало одиннадцатого. Детское время, в общем-то. Солнце только-только скрылось за крышами, но небо все еще было пронзительно светлым. Именно таким, чтобы не хотелось терять его из виду и тем более забираться в метро.
Тогда мы приняли Соломоново решение в виде очередного летнего бара прямо на тротуаре. Причем зашли туда уже перед самым входом в метро почти синхронно, используя этот последний шанс рефлекторно.
Проспект у метро оказался также подозрительно пустым. Только одинокие прохожие то и дело ныряли в метро, да время от времени, гремя всеми своими сочленениями, по улице проносился очередной полупустой трамвай, да откуда-то издалека грохотал очередной салют.
Последнее время не проходило и дня, чтобы где-нибудь не грохотал салют. То ли праздник у кого-то, или же этот кто-то изо всех сил крепился наперекор судьбе, наперекор всему. И, будто ничего такого на самом деле не происходит, покупал на последние деньги эти ракеты и петарды, да и подрывал все это методично и весело.
Однако скорее то был не праздник, а лишь шумовая завеса. Отвлекающий маневр, чтобы никто не заметил, как из осажденного города отходят то ли крысы, то ли остатки разумного доброго вечного и уплывают потом из гавани в открытое море к неведомым еще берегам.
– А помнишь Ленку, которая у нас работала лет семь назад. Аппетитная такая брюнетка со сногсшибательной фигурой? Все еще с тобой заигрывала, вы еще курить выходили по полчаса? Так я ее встретил недавно. Замуж естественно выскочила, – как мне показалось с сожалением молвил Серега, – хотя все также весьма мила и обворожительна. Узнала сразу, обрадовалась. Мы с ней с полчаса проболтали под дождем.
– Помню, помню. Ты еще все наезжал на нее из-за сигарет. Типа это ее портит, неоригинально, вульгарный образ и все такое. Веселая была девчонка. Сообразительная и вообще находчивая. Без комплексов. Теперь наверное уже не курит, дети и все такое?
Серега только пожал плечами и с интересом огляделся.
– Как-то подозрительно малолюдно. Вроде середина недели. Ты посмотри, вообще никого! Я это место иначе как заполненным толпами людей себе не представляю. Может праздник в городе какой-нибудь? Какое вообще сегодня число? – спросил Сережка, поудобнее устраиваясь в плетеном кресле бара, – даже у метро почти никого не видать! Небывалое что-то!
– Может просто поздно уже? Какой там праздник! У нас каждый день подобный праздник. Разве только в центре что-нибудь происходит. Парад перед днем победы должны были сегодня репетировать, – неуверенно предположил я, – может и салют поэтому. Тоже репетируют. Ну и традиционно по дачам разъехались.
– Парад? Быть может. Давно я на парад не ходил. Почти что с самого детства. Как-то не хочется эти детские впечатления трогать. Пусть так и лежат там чистые и незамутненные.
На столике перед нами красовались уже две полупустые пивные кружки, а из пепельницы торчало три окурка.
Кроме нас в противоположном углу под навесом сидела подвыпившая компания раскрасневшихся курсантов с девчонками. И те и другие ржали в голос, курсанты обнимали и щупали девушек, те в ответ страстно прижимались к молодым людям и строили глазки. Оттуда то и дело доносились чьи-то имена, потом пара односложных глаголов и снова ржач.
В доме напротив на верхнем этаже распахнув окна отчаянная тетка в розовом халате мужественно терла стекла мокрой тряпкой, то и дело опасливо поглядывая вниз..
– Я тоже с детства на парады и демонстрации не ходил. Когда энтузиазма нет, все это уже выглядит как-то не так. А ведь, были люди в наше время. Хоть все это дела давно минувших дней. Последние отзвуки, так сказать, великого прошлого.
В голове постепенно нарастал особенный такой шум. Это когда словно не слышишь сам себя и своих собственных мыслей.
– Ну, с учетом того, что это победа и эта война были в то время, безусловно да. В грядущих сражениях мы вряд ли одержим столь однозначную победу. А скорее даже незамедлительно и мужественно падем, словно картонные декорации. Ибо не за что больше биться. Ни родины, ни царя, ни светлого будущего. Даже прошлое исчезает у нас на глазах, трансформируясь во что-то мутное и навеянное.
На ограду рядом с нами приземлился брезгливый отъевшийся голубь и высокомерно посмотрел на меня.
– Ну, это спорно. То, что не за что биться. Кому как. Это у нас с тобой ничего кроме работы, раздражения и усталости не нажито, а у других есть и семьи, и дети, домик в пригороде с огородом, наконец. Да мало ли что может быть у людей, ипотека, кредитный автомобиль, поездки в Египет. Большинству, я думаю, всегда есть что терять, – лениво возразил я просто так, – да и с отчаяния, да от голода, ежели народный гнев направить в нужную сторону, они ведь голыми руками порвут. Хотя я понимаю, о чем ты. Бесцельное какое-то прозябание. Словно круг за кругом по орбите в невесомости. И планета размером с грейпфрут. Мельчают и цели и люди. Прикрываются социальной, физиологической, исторической несправедливостью, потом уже просто несправедливостью и те и другие, скрывая собственное невежество и ничтожество, отсутствие каких либо внятных желаний кроме тех самых меркантильных. А то, что жить, вообще говоря, стоило бы ради чего-то другого, приносящего истинную, может быть даже высшую радость, счастье, хоть какое-то самоуважение, уже почти никто и не вспоминает. А ведь естественный отбор не дремлет. Ведь только с нашего курса сколько народу уехало. Все кто более-менее чего-то реально могут или даже просто хотят большего уезжают. И что тогда остается?
Алкоголь уже здорово сказывался на градусе моего гражданского самосознания.
Тут бармен принес нам еще две огромные кружки с темным пивом и корзинку с аппетитными гренками.
– А чего бы тебе хотелось вместо всего этого? – весело улыбаясь спросил Серега, – даже этот неидеальный мир не без добрых людей.
Заглушая его, откуда-то из центра города раздался очередной оглушительный залп салюта.
VII
Город снова переменился. Теперь он уже напоминал сверху не устричный бар, а скорее арену цирка. По улицам, словно кольцом огибающим центральную площадь, шли люди нескончаемой толпой. И сверху совершенно было не видно, кто это такие, зачем они собрались там и что они хотят этим сказать. То ли репетиция дня победы и в правду проходила в городе, то ли крестный ход, то ли акция очередного протеста, то ли вообще карнавал. При этом в самом центре и на отдалении не осталось почти совсем никого, а с окраин медленно ехали серые КамАЗы, набитые одинаково одетыми серыми людьми в касках, и постепенно располагались еще одним кольцом вокруг тех, кто шел по улицам. Точно как в цирке.
Впрочем, нечто подобное повторялось в этом городе время от времени по тому или иному поводу. Просто в этот раз людей, присоединившихся к этой неизвестной акции, стало как будто в несколько раз больше. Да еще в преломляющемся от жары воздухе весь этот город и все эти люди, идущие толпами внизу, словом все это действо, настолько неприятно шевелилось и перемещалось, что принимало и вовсе кошмарные фантастические формы. Будто это какое-то невиданное чудовище вползло в город, и обвивает его теперь своими ужасными кольцами, словно гигантский удав. И не было никаких сомнений, что он проглотит все, что здесь есть, и эти дома, когда-то изысканной архитектуры, и эти мосты с набережными, и общественный транспорт, и всех этих людей. И тогда уже наверняка настанет конец этому городу, что называется, без вариантов.
И чем дальше, тем интереснее было смотреть на развитие событий там внизу. Все эти толпы сливались во все более явное кольцо, так же как и серые грузовики снаружи. И все это двигалось словно бы бесцельно, но так обреченно, не останавливаясь ни на секунду, что даже глядя на все это сверху становилось немного не по себе.
Но тут внезапно поднявшийся ветерок стал нагонять откуда-то с севера чрезвычайно фактурные, словно бы налитые свинцом, серые тучи. И различать что либо внизу удавалось лишь в жалкие прорехи между ними. А потом и вовсе не осталось ни единой щелочки. Тучи из серых превратились в иссиня-черные, и немедленно запахло электричеством.
И вот он первый, такой беззвучный и словно робкий разряд молнии и тут же здорово встряхнуло и небо и землю. И хлынул ливень, все охлаждающий и примиряющий. Потекли все очищающие потоки воды.
Наверное, все-таки в этот раз обойдется, и сегодня уж точно больше ничего не произойдет. Где уж под таким дождем собраться неведомым силам, когда эти призрачные нити рассекают любые энергетические поля, разбивая их на тысячи маленьких, но уже таких безобидных зарядов. Видимо не пришел еще срок, и точку ставить рано. И у тех самых устриц словно появился еще один призрачный шанс наперекор всему остаться в живых.
В любом случае, сверху совершенно невозможно стало наблюдать этот спектакль. А вот снизу, с тех самых улиц было видно, как единая толпа, развалившись на отдельные группки, разбегается кто куда по переулкам и подъездам, налево и направо. Ибо дождь действительно вышел грандиозный и потоки по улицам образовались страшные.
Даже КамАЗы стояли притихшие и безмолвные. И никто оттуда так и не высунулся ни разу. Так и стояли они потом до самой поздней ночи, до тех самых пор, пока на улицах вообще никого не осталось, и лишь дождь еще вяло стучал по крышам уже совершенно обессиленный и безобидный.
Так неминуемое, казалось, мероприятие от простого дождя совершенно пришло в упадок и развалилось, не достигнув своего апогея. Хотя может и не затевалось ничего такого? Теперь уже и не поймешь.
Зато первая майская гроза удалась на славу. Такой грозы весной давно уже не бывало. С таким еще ураганом. Во многих парках и во дворах лежали подгнившие тополя, щиты рекламные на набережной подкосило, дорожные знаки и несколько светофоров лежали на тротуарах, на бульварах все было усыпано ветками и листвой, по некоторым переулкам до сих пор стояла вода, ибо ливневая канализация не справлялась. Зато как непривычно чисто и свежо стало вокруг. Смыло почти весь зимний песок, все эти солевые разводы и прочую грязь еще с прошлого года. Исчезла пыль в воздухе, да и привычный городской смрад развеялся. Так легко и приятно стало просто дышать. Не иначе снизошла благодать.
Стало быть, на этот раз вмешалось само небо. Ибо если уж объяснять что-то непонятное, то опираясь на что-то еще менее понятное, но с виду более глобальное и незыблемое. Не все же оставлять на откуп устрицам. Те такого могут наделать, надумать и наговорить, только дай им волю. Ибо слабые и беспомощные и не ведают, что творят.
VIII
На следующий день проснулся я поздно, полностью осознавая, что сегодня пятница, как бы рабочий день, а мне решительно никуда уже не нужно спешить. Я даже поэтому будильник не стал отключать. И проснувшись рано утром под его омерзительный дребезг, с радостью и наслаждением его отключил и уже по-настоящему счастливый лег спать дальше. Именно в этих мелочах и заключается та самая эмоциональная сторона жизни.
После каждодневного пробуждения в своеобычной суете запускается цикл привычно выполняемых действий или не выполняемых. Изо дня в день, с самого утра мы делаем множество повторяющихся движений, их даже не замечая. Так что сегодня я решил сделать все с точностью наоборот. То есть делать то, чего я не делал обычно.
В результате, помимо всего прочего я даже побрился и сделал уборку в своем жилище. Вещей у меня было не много, так что уборка особых хлопот не доставила. Я просто выбросил почти все, что валялись у меня под ногами и как следует пропылесосил все, до чего смог дотянуться.
Кот исчез сразу как только увидел, что назревает серьезная уборка. Появления пылесоса он дожидаться не стал и моментально попросился на улицу.
Все эти действия я выполнял под телевизор, работающий на всю катушку. Утром я всегда включал канал Animal planet и, в силу того, что альтернатив ему не было, сегодня включил тоже его.
Потом я перемыл всю посуду, водрузил ноутбук на девственно чистый теперь стол, и сварил крепкий кофе. Теперь я как будто был готов двигаться дальше.
Это тоже своего рода способ борьбы с меланхолией, правильно организовать рабочее пространство, навести порядок и тем самым хотя бы временно отгородиться от того хаоса реальной действительности за окном.
Вообще у каждого свой рецепт борьбы со скукой. И зачастую именно она провоцирует всю эту непреходящую деятельность вокруг нас. Весь этот прогресс был затеян всего-навсего в протест бесцельному существованию большинства. В протест ко всему просто живому и естественному, но не адаптированному. По отношению к истории развития и системе отсчета, ко всем этим древним законам и правилам, сдерживающих обывателя в каких-то там рамках. А рамки сделались необходимостью, дабы спасти человека от человека. Таким образом, круг снова замкнулся, и выхода для энергии снова почти никакого не оставалось.
Все это напоминало собой не вполне управляемый ядерный синтез.
Был и у меня свой рецепт. Этот рецепт был заимствован у страуса, и им пользовались все, кому не лень. Очень удобно было просто прятаться. Например, окунувшись с головой в какую-нибудь работу, непременно архиважную, поехать на край света воевать наемником, пешком через Антарктиду или просто надраться как свинья. Или можно было строгими медитациями заставить себя перестать что-либо видеть и слышать вокруг, или же просто сойти с ума.
Лично я всегда прятался в самом себе. И со всех сторон это очень удобный метод. Именно поэтому до меня было так непросто иногда достучаться. Именно поэтому я был патологически одинок. Зато этот свой внутренний мир я приспособил под себя как мог, раздвинув и расширив его по максимуму. И почти все ценное, что у меня еще оставалось, потихоньку перетащил с собой туда.
Но пора было остановиться и поработать. Утром часто мою голову раздирали подобные противоречия, глобальные вопросы, монологи и тому подобное. Бред взбудораженной совести, как говорил Изя Кацман.
Но как только я уселся работать, расположив подле себя маленькую чашечку изумительно ароматного и горячего кофе, я тут же понял, что поработать не получится. Ибо в голову упрямо полезли мысли не о работе, а о моей странной семье, развалившейся уже давно и теперь существовавшей по отдельности в разных частях этой и уже не только этой страны.
Я сам жил в квартире своего гостеприимного, но отчасти не совсем нормального дяди, который уже неделю как не ночевал дома и сейчас бог знает где шлялся.
Я так до сих пор толком и не понял, чем он занимался всю свою жизнь. А теперь, после того как он вышел на пенсию, и подавно. Концы были утеряны. Последний раз, когда я его видел, он утверждал, что очень занят и что у него появилась новая работа, но, по-моему, он выдавал желаемое за действительное, и никакой работы по факту у него не было. Если он чем-то и занимался, то скорее потреблением спиртного с подобными ему падшими интеллигентами и просто с маргиналами с улицы. Хотя сам он с виду оставался человеком неизменно приличным, всегда одевался весьма цивильно и даже со вкусом.
Все эти нюансы в различиях между его формой и содержанием одно время здорово меня интриговали, но внешняя сущность моего дяди изо дня в день представала как на ладони, ибо видел я его в состоянии разном и уже давно не слишком отделял его самого от его амплуа.
Пофантазировав на тему, где он может теперь быть и что с ним там могло случиться, я незаметно для себя переключился на всю остальную семью, перебирая одного своего родственника за другим и непроизвольно производя аналогии с самим собой.
Аналогии эти меня расстраивали. С наследственностью у меня все было однозначно не слава богу. Но тут уж выбирать не приходилось.
Одно было понятно, день не задался. От всего этого у меня начала развиваться та самая неприятная меланхолия, и дабы уже хоть как-то отвлечься я стал размышлять о буддизме. Эти мысли меня почему-то неизменно успокаивали и вселяли смутную надежду на что-то еще. Типа, кем бы мне, если бы довелось, конечно, хотелось бы быть еще?
На счет своей предыдущей жизни я был абсолютно уверен. Я часто видел что-то такое в своих снах. Я был то ли рыбаком, то ли смотрителем маяка и жил где-то на дальнем востоке на самом берегу Тихого океана. В общем, на самом краю света. Мне не раз снился этот каменистый безжизненный берег. Этот неумолкающий прибой, обдающий меня своими ледяными брызгами. Низкое мрачное небо, галдящие чайки и угрюмые рифы. А еще хижина, сколоченная из плавника и кое-как накрытая ржавыми железными листами, неизвестного происхождения.
И везде висела и болталась на ветру вяленая рыба. И большая и маленькая, но в огромных количествах. Она занимала большую часть всего моего жилища, будучи набита в разнообразные холщовые мешки и деревянные бочки расставленные и тут и там. Даже печурку свою я топил там исключительно сушеным палтусом, ибо с дровами было невыносимо туго, а высушенный палтус неплохо горел в той моей жизни.
И даже этот запах горелого палтуса еще долго будто бы преследовал меня после подобного сна. Я был абсолютно уверен, что в своей прошлой жизни я жил именно так.
А что по поводу того, кем бы я хотел стать, то тут фантазия меня неминуемо подводила. Из раза в раз я не находил для себя абсолютно удовлетворительных вариантов, а менять шило на мыло было не интересно. Все мои мысли сводились все к тому же унылому побережью океана и к палтусу. Виделась мне в этом какая-то вселенская гармония. Я даже взялся написать об этом роман, полагая, что смогу освободиться от наваждения. Но продолжение для этой истории я придумать не мог, смутно подозревая, что никакого продолжения здесь нет и быть не может.
Чашка кофе стояла опустошенная, а ноутбук, включенный полчаса назад, уже давно заснул, будто убаюканный моими размышлениями, и смотрел теперь на меня своим скучным черным экраном.
Все это зрелище, весь этот натюрморт, наблюдаемый мною, на работу меня никак не вдохновлял. Я был беспомощен и жалок перед лицом постигшей меня в одночасье звенящей паузы, из которой я не знал, как и выбраться. Оставалось смириться с ней и отложить работу еще на какое-то время.
И только я надумал выйти на балкон покурить, как в дверь позвонили. Это было так неожиданно, что я непроизвольно вздрогнул. Я никого не ждал и вообще к нам настолько редко кто-нибудь заявлялся, что дверной звонок всегда звучал пугающе и тревожно.
За дверью обнаружился помятый участковый в сопровождении какого-то строго одетого мужчины в очках и двух людей в форме и при оружии.
– Здравствуйте, – сухо поздоровался участковый, – небольшая проверка. Вы один тут проживаете? Вы хозяин квартиры? Кроме вас еще кто-нибудь есть?
– Ничего себе небольшая проверка, – подумал я, разглядывая вооруженных автоматами людей на лестнице, – натуральная облава! Никак не меньше.
– Да, я здесь прописан и живу, но хозяина теперь дома нет. Хозяин мой дядя, – сразу потерявшись перед таким обществом, нескладно промямлил я.
Одновременно краем глаза я увидел метнувшегося между ног кота, который с лестницы влетел в квартиру за моей спиной и судя по звуку ринулся на спасительную кухню.
– А где же он теперь? – вкрадчиво спросил строго одетый и неприятно улыбнулся.
– Хороший вопрос, – подумал я.
– Скорее всего, на работе. Где же еще? – соврал я, мучительно стараясь не покраснеть.
