скачать книгу бесплатно
– Ты слишком спокойно это говоришь, Херардо, чтобы я могла тебе поверить! – крикнула Беба, подняв голову и глядя на него заплаканными глазами. —Ты сейчас говоришь, как заводной человек. Разве я этого не чувствую? Скажи, Херардо, что я могу для тебя сделать?
– Ты дала мне свою дружбу – это очень много, дорогая…
– Я хочу дать тебе не только дружбу. Я хочу дать все, все, понимаешь? И мне от тебя ничего не нужно взамен, мне только нужно видеть тебя снова живым человеком. Слушай, Херардо… – Беба слегка отстранилась от него и прямо посмотрела ему в глаза. – Я не скрываю от тебя моего прошлого, правда? Я вовсе не невинная девочка, я уже знала мужчин. Но клянусь тебе спасением моей души, – она перекрестилась, – что никому из них я никогда не говорила того, что сейчас хочу сказать тебе. Херардо, хочешь, я останусь сегодня у тебя? Хочешь, чтобы я все время была с тобой до тех пор, пока ты не успокоишься и не перестанешь чувствовать себя таким одиноким? Скажи, Херардо, это сможет тебе помочь?
Жерар снова привлек ее к себе.
– Моя дорогая девочка… – медленно сказал он, поглаживая ее волосы, – ты сама не понимаешь, на что идешь… Я ведь никогда не смогу дать тебе того счастья, которого ты заслуживаешь.
– О каком счастье ты говоришь? – прошептала Беба. – Я хочу только одного счастья – дать тебе хоть немного радости. Неужели ты откажешь мне в этом, Херардо мио?..
В огромном городе, миллионами огней озарившем небо над спящей пампой и сонными водами Ла-Платы, часы на башнях и колокольнях разноголосо отзвонили половину второго. В одном из кафе на авениде Коррьентес, где еще не затихала жизнь, уныло сидел за столиком будущий врач дон Эрменехильдо Ларральде, бесцельно переставляя перед собой пустые бутылки из-под пива и размышляя над причинами, помешавшими рыжеволосой девушке прийти в девять часов к обелиску. Та, о которой он думал, в этот момент находилась за несколько кварталов от него. Она лежала, прижавшись горячей щекой к плечу любимого, и широко открытыми глазами смотрела в потолок, по которому перебегали разноцветные отсветы мелькающих за окном реклам.
В это же самое время приятель будущего врача – будущий президент – с одурелым видом и съехавшими с переносицы роговыми очками сидел над «Проблемами колониализма» и, бормоча что-то себе под нос, делал выписки в толстую тетрадь. В маленьком кабинетике, несмотря на распахнутое настежь окно, было душно, и будущего президента давно клонило ко сну, но одним из его жизненных правил было строгое соблюдение ежедневного рабочего расписания, а он сегодня весь день учился играть в гольф и сейчас наверстывал упущенное.
В старой части города, на тихой и тенистой от платанов улице, в одной из комнат ветхого двухэтажного особняка спала на своей узкой кровати черноглазая Дора Беатрис, прапраправнучка капитан-генерала испанской короны дона Педро Мануэля Гонсальво де Альварадо. Укрывавшая ее простыня сползла на пол, на лежавшую перед кроватью вытертую шкурку оцелота, и Дора Беатрис спала крепким сном молодости, уткнув нос в подушку. На ее письменном столе, рядом с увядающей в стакане веточкой жасмина, тлела антимоскитная спираль и лежал развернутый томик Публия Корнелия Тацита, с отмеченными для перевода местами, повествующими о злодействах Сеяна. Дора Беатрис получила на осень переэкзаменовку по латыни, но сейчас ей снился не Сеян и не Тацит, а некий инженер-авиаконструктор по имени Фрэнклин Хартфилд.
Сам мистер Хартфилд в этот момент тоже спал – в откидном кресле рейсового «грейхаунда», разогнанного до семидесятимильной скорости по отполированному миллионами шин бетону федеральной автострады номер 54. Ледяная февральская крупа била в окна и вихрилась в конусах света перед лобовым стеклом, шофер лениво жевал резинку, поглядывая на укрепленную на приборном щитке карточку маршрутного расписания. Выйдя из Уичиты в девятнадцать тридцать, автобус только что миновал Тайрон, уже на территории штата Оклахома, и через час должен был пересечь границу Техаса. До конечного пункта маршрута – Албукерк, штат Нью-Мексико – было еще девять часов пути.
Мистер Хартфилд, или просто Фрэнк, – молодой человек в квадратных очках без оправы, подстриженный коротким ежиком еще по университетской моде, – во сне ворочался в своем кресле и безуспешно пытался вытянуть затекшие ноги. Когда предстоит проехать семьсот миль – удобнее сделать это в слипинге, но услуги железнодорожных компаний не всегда по карману для человека, который уже шестой месяц носится из штата в штат в поисках работы. Сейчас Фрэнк ехал на Юг, куда его спешно вызвал Рой Баттерстон – бывший однокурсник и собрат по корпорации Бета-Ипсилон-Тау. Месяц назад Рою посчастливилось устроиться в конструкторское бюро завода «Консолидэйтед эйркрафт», и теперь он обещал постараться втиснуть туда же и старого грешника Хартфилда.
Старый грешник ворочался и охал во сне так, словно и в самом деле был уже в преисподней. Его мучил дикий сон. Правда, сначала снились всякие приятные вещи: будто он получил работу, женился на Трикси Альварадо и уже умеет говорить по-испански, но потом началась чертовщина. Вместе с Трикси и двумя большими боссами из NACA[14 - NACA (англ.) – Национальный консультативный комитет по воздухоплаванию (США).] он приехал на испытательный аэродром Роджерс Лэйк, где сегодня шла в облет его новая машина. Они вошли в охраняемый часовыми ангар и – проклятье! – увидели бригаду механиков, которые спешно обмазывали глиной стреловидный фюзеляж перехватчика и обкладывали его огнеупорными кирпичами. Боссы из комитета переглянулись, а механик в белом комбинезоне подошел к прибывшим и сказал: «Мистер Хартфилд, по вашему указанию машина покрывается термозащитным слоем для испытаний на скорости теплового барьера». Боссы стали ехидно посмеиваться. «Проклятые кретины, – пытался закричать Фрэнк, – на защитное покрытие идет керамет, а не кирпичи!» – но голоса у него не стало, он хотел крикнуть – и только беззвучно шипел, разевая рот. «Насколько известно, этот Хартфилд уже с первого курса отличался идиотизмом», – заметил один из боссов, и Трикси, соглашаясь, весело закивала головой. «В таком случае пускай он сам и летает на своей печке, – решительно сказал другой и обнял Трикси за талию. – Дорогая, вы не хотели бы провести со мной пару недель в Лас-Вегас?» – «О, хоть месяц, я обожаю Неваду!» – воскликнула она и, оглянувшись на Фрэнка, игриво показала ему нос. Все трое, взявшись под руки, направились к выходу вприпляску, высоко вскидывая ноги в этаком френч-канкане. «Трикси!!» – в диком ужасе заорал он, кинувшись вдогонку, но вместо крика опять послышалось шипение, а колени стали ватными, и вот он уже лежит в скрюченной позе между штабелями шамота, пытается крикнуть и выбраться – и не может…
Проснувшись, Фрэнк подскочил и ошалело огляделся вокруг. Спящие пассажиры покачивались в такт плавным толчкам, под потолком слабо светился ряд голубых плафонов. Было жарко.
– Ох, будь я проклят, – с облегчением вздохнул он, усаживаясь на место, ослабил узел галстука и расстегнул воротничок. Пальцы еще дрожали от пережитого страха, он выдвинул пепельницу из спинки переднего сиденья и закурил. Посмотрел на часы – до рассвета было еще далеко. За окном мелькал снег и вспышками проносились огни встречных машин.
Выкурив сигарету, он успокоился. Интересно, как обернутся его дела в Нью-Мексико. Устройся он сейчас, и через год-другой можно будет выписать Трикси в Штаты… Он достал из бумажника маленький – размером в спичечную этикетку – портретик, завернутый в целлофан. Синие ночники под потолком давали слишком мало света, Фрэнк зажег спичку. На лице его появилась блаженная улыбка. Он смотрел, пока спичка не обожгла пальцы, потом бережно спрятал фотографию и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза и продолжая широко улыбаться.
Часть вторая
Ты этого хотел, Жорж Данден
1
Нет, все равно ничего не выйдет. Негромко выругавшись, Жерар швырнул кисть и вышел из ателье, хлопнув дверью. Через час начнет темнеть, день снова потерян. Будь оно все проклято!
И хоть бы кто-нибудь сказал ему, в чем дело. Хоть бы какой-нибудь сукин сын смог объяснить, что с ним происходит! Та же рука держит кисть. И те же краски, будь они прокляты, лежат на палитре. А на холсте получается не то! На холсте вообще получается неизвестно что – дерьмо, мазня, нечто вялое и бездушное. Дохлятина, одним словом. Да, так всегда бывает, когда начинаешь себя насиловать, когда работаешь без желания.
Это и есть самое страшное. У него просто нет желания писать. Возможно, это объясняется неудачами, а может быть и так, что неудачи объясняются нежеланием. Заколдованный круг! Композиция не нащупывается, даже колорит стал как будто беднее – изменяет ему, что ли, чувство цвета?
Кто-то рассказывал однажды про охотничьих собак: если пойнтеру сунуть в нос керосиновой тряпкой, он надолго теряет нюх. Может быть, и с ним произошло нечто похожее после этого проклятого заказа Руффо? Или просто все дело в том, что он долго не писал, почти полгода? Раньше у него не бывало таких долгих перерывов в работе. Раньше… Впрочем, раньше вообще все было по-иному.
Жерар закурил и подошел к окну, с ненавистью глядя на бегущие по стеклам дождевые струйки. Идеальный день, чтобы повеситься… По крайней мере, не станешь себя жалеть – такого, как ты есть, каким ты себя видишь в подобные моменты. Что ты, в сущности, собою представляешь? Духовный импотент, протоплазма, вообразившая себя гением. Что тебе сейчас нужно? Материально ты обеспечен – неважно, как это получилось, у всякого из нас есть в биографии малопривлекательные страницы. Это не богатство, на черта тебе нужно богатство, ты никогда к нему не стремился, но это возможность спокойно работать – то есть как раз то, о чем ты мечтал полгода назад как о самом большом счастье. Но сейчас ты снова недоволен. Ты же этого хотел, Жорж Данден, – какого дьявола тебе еще нужно? И уж совсем скверно получается с Элен…
Из прорезей решетки, скрывающей вделанный под окном калорифер, струится волна теплого воздуха, подхватывая и стремительно унося вверх табачный дым. С утомительным однообразием бегут по стеклу изломанные струйки воды, перегоняют друг друга, сливаются, снова раздваиваются. Дождь не утихает – нудный, зимний дождь, льющий уже вторую неделю. Через улицу,, как и полгода назад, на фоне свинцового неба четко выделяется огромный круг рекламной автопокрышки. «Только Файрстон для вашего автомобиля». Через час она вспыхнет зеленым и оранжевым пламенем и будет пылать всю ночь, гигантским неоновым маяком указывая людям путь к счастью – совсем легкий и недолгий путь, если ваше авто катится на покрышках именно этой марки…
Зазвонил телефон. Устало волоча ноги, Жерар подошел к столику и снял трубку:
– Алло, я слушаю… А, это ты, Беба…
– Ола, Херардо, ты еще работаешь? Знаешь, я задержалась у парикмахера, только сейчас выскочила, представляешь – высидеть почти три часа в этом курятнике? У меня от болтовни и сплетен распухла голова. Слушай, Херардо, ты не хочешь пойти в кино? Очень интересный фильм, американский, «Убийцы из космоса». И сегодня последний день. Пойдем? Это в «Гран Рекс», на Коррьентес. Серьезно, приезжай, я сейчас возьму билеты. Ладно?
– Знаешь, шери[15 - С h ё г i е – дорогая (франц.).], я что-то неважно себя чувствую…
– А что такое? – Голос Бебы прозвучал встревоженно.
– Да нет, ничего такого, ты не беспокойся, просто голова немного побаливает. Я сегодня много работал, может поэтому. Ты сходи сама, а потом мне расскажешь. Согласна?
Беба помолчала, потом сказала немного обиженным тоном:
– Ну, как хочешь. Я тоже могу не пойти, если тебе не хочется.
– Зачем же тебе пропускать фильм, если ты хочешь его посмотреть. Я с удовольствием пошел бы, если бы не эта голова.
– Ну хорошо, я пойду сама, если так. Я пойду сейчас, на шестичасовой, позже будет трудно с билетами. Херардо, если захочешь обедать без меня, возьми в холодильнике вчерашнюю курицу, разогрей ее как она есть, в кастрюльке. Только добавь немного…
– Да нет, – перебил ее Жерар, – я подожду тебя, сейчас не хочется. Ты вернешься к восьми?
– Приблизительно. Хорошо, тогда подожди, пообедаем вместе. Голова сильно болит? Бедненький! Слушай – в спальне, на туалете, в стеклянной коробочке есть хениоль, прими сейчас же таблетку, или лучше две сразу.
– Хорошо, приму, – послушно ответил Жерар. – Ты не задерживайся, ладно?
– Нет, я сразу домой. Ну, будь здоров. Я тебя поцеловала – слышишь?
В трубке действительно послышалось что-то похожее на поцелуй, линия разъединилась. Жерар осторожно положил трубку. Походив по комнате, он уселся в угол дивана и прикрыл глаза. За такую женщину, как Элен, любой нормальный мужчина пошел бы в огонь, а вот он… Впрочем, если бы понадобилось, он тоже пошел бы за нее в огонь, но это уже просто из чувства долга. Жерар зябко поежился, вжимаясь в спинку дивана. В комнате холодно, но для того, чтобы повернуть регулятор калорифера, нужно встать и сделать несколько шагов. Ну его к черту.
Читать не хочется. Думать – еще меньше: все равно ни до чего веселого не додумаешься. Но и не думать тоже нельзя, – человеческий мозг не так устроен, чтобы можно было выключить его нажимом на кнопку. Вот разве что нажимом на курок. Жерар усмехнулся, не открывая глаз. При всех моих милых качествах, я все же не настолько труслив. В сущности, знаменитый вопрос датского принца всего лишь казуистическая попытка представить акт трусости актом высшего героизма:
…Что благороднее – в душе сносить безмолвно
Удары стрел судьбы жестокой или,
Подняв оружье, с легионом бед
Покончить разом? Умереть, уснуть…
Да, это называется делать хорошее лицо в плохой игре. Подумаешь – «с легионом бед покончить разом»… С собой-то ты покончишь – это так, а беды останутся. О, черт возьми, какая дрянь лезет сегодня в голову…
Жерар подошел к стеллажу, порылся в книгах и, не найдя ничего привлекательного, включил приемник. Зелеными рядами цифр вспыхнула шкала, через несколько секунд послышались вкрадчивые шорохи, потрескиванье, переливчатый свист. Зевнув, он повертел ручку настройки. Завывающий грохот джаза, атмосферные разряды, унылый голос, читающий по-португальски какое-то сообщение, наверняка официальное, снова неистовые вопли саксофонов и еще чего-то шумного. Потом завопила женщина, завопила истошным голосом, какой можно услышать только в передачах «Театр у микрофона». «Потише, малютка», – гангстерским басом угрожающе прохрипел мужчина. Малютка заорала еще отчаяннее, потом стала хрипеть – ее, по-видимому, душили. Красная линия индикатора скользнула влево, и в комнате вдруг во всем своем великолепии зазвучал старый кастильский язык Сервантеса. Жерар, уже собравшийся выключить радио, облокотился на стеллаж, вслушиваясь в торжественную чеканку слов, казалось специально созданных для того, чтобы раздаваться с кафедр под гулкими готическими сводами.
– Знай, друг Санчо, – важно говорил ламанчский идальго, – что весьма в моде среди странствующих рыцарей древности было делать губернаторами своих оруженосцев в завоеванных царствах или островах, и не мне нарушать столь похвальный обычай; скорее я думаю его превзойти, ибо те часто – и, пожалуй, чаще всего —ждали, пока их оруженосцы состарятся, и лишь тогда давали титул графа или по крайней мере маркиза какой-нибудь долины или большей либо меньшей провинции, тогда как если мы с тобой будем живы, очень может быть, что не пройдет и шести дней, как я завоюю такое королевство, которое имело бы другие, к нему прилежащие и годные для того, чтобы венчать тебя королем одного из них…
– С позволения вашей милости будь сказано, – почтительно перебил рыцаря пузатый оруженосец, – и меня и жену мою Хуану Гутьеррес куда больше устроил бы участок земли в курортной зоне Ла-Тересита на атлантическом побережье. Превосходные участки с рассрочкой платежей до десяти лет продает фирма «Сьеррамар» в самых живописных…
Жерар плюнул и выключил радио. Погрев руки у решетки калорифера, он приоткрыл регулятор и снова уселся на диван, принявшись ковырять в трубке Бебиной шпилькой. Напрасно он не пошел с ней в кино. Какую бы чушь там ни показывали, все лучше, чем сидеть и думать о «легионе бед». Вы, дорогой мсье, просто превращаетесь в неврастеника, вам следует серьезно обратить на себя внимание, иначе дело кончится скверно.
Четыре месяца назад, покончив с Руффо, он дал себе зарок вычеркнуть этот период жизни из памяти. Никогда о нем не вспоминать. Деньги сейчас означают для него два-три года обеспеченной жизни и работы, и это главное. А об их происхождении нужно забыть. Но черт побери, человек устроен хитро. Никогда нельзя знать, что выкинет с тобой твое собственное сердце – не то, которое гонит кровь через твое тело, а то, которое вдруг упорно отказывается забывать…
«И все же я должен забыть, – сказал себе Жерар, стиснув в зубах мундштук и окутываясь густыми клубами дыма. – Я должен или найти этому совершенно непоколебимое оправдание, или забыть. Иначе…»
В передней раздался звонок. Жерар бросил взгляд на часы – для Бебы еще рано, да и потом у нее ключ. Не открывать, что ли… Еще окажется какой-нибудь осел из «Аполо» – для сегодняшнего настроения только и не хватает беседы с абстрактивистом. Впрочем, все равно нужно отозваться, мало ли что может быть…
Звонок повторился.
– Иду, иду! – крикнул Жерар, выходя в переднюю. – Кто там, черт возьми?
– Будь я негр, – проквакал из-за двери знакомый голос, – вы крепко спите, мой мальчик…
Жерар распахнул дверь и вынул изо рта трубку. Брэдли, в прозрачном мутно-зеленом плаще, поставил на пол оклеенный пестрыми ярлыками чемоданчик и расплылся в улыбке.
– Вы, Аллан?
– Не ждали? Хэлло, Бусс, рад вас видеть… – Брэдли заулыбался еще шире, обеими руками тряся руку Жерара. – Вчера собирался дать вам радиограмму из Рима и совсем забыл. Ну, как вы тут?
– Мерси, все в порядке. Вы из Италии?
– Из Италии, мой мальчик, именно из Италии… – Брэдли снял мокрый плащ, бросил его на столик у вешалки и вместе с Жераром прошел в гостиную. – Можете себе представить, еще вчера валялся на пляже в Сорренто и любовался итальяночками, а тут приезжаю – и вдруг такая погода. Ничего себе Южная Америка, «материк солнца»! Ну, так как вы живете, Бусс? Да, прежде всего пусть вас не смущает мое неожиданное появление, я остановлюсь у одного из своих знакомых. У вас найдется выпивка?
– Кажется, что-то есть. Не знаю точно, я давно не пил.
– Правильно делали. Но сейчас вы не откажетесь составить мне компанию, не правда ли? Впрочем, будь я негр! – Он хлопнул себя по лбу и вскочил с кресла. – Что за проклятая память, я ведь только что купил в аэропорту бутылку беспошлинного…
Брэдли принес из передней свой чемодан и, щелкнув замками, достал бутылку виски.
– Контрабанда? – поинтересовался Жерар, набивая трубку.
– Ясно. Дополнительный доход летного персонала, ха-ха-ха! Добрый старый «шэнли»… Представьте, в Италии виски стало совершенно недоступной роскошью, там его пьют только туристы, снобы или миллионеры. Остальные дуют кьянти и эту гнусную виноградную водку – как ее, «grappa»?..
Он достал из кармана перочинный нож, раскрыл одно из лезвий и занялся откупоркой, продолжая оживленно болтать:
– Я вот часто бываю в Европе, привык к ней, уважаю вашу культуру и все такое, а все же
по-настоящему хорошо чувствую себя только по эту сторону лужи. Причем безразлично где, в каком-нибудь Канзас-Сити, или в Каракасе, или здесь, в Байресе… Тем более что сейчас разницы почти и не заметишь – всюду те же рекламы, те же моды, те же марки автомобилей…
Жерар усмехнулся:
– Не уверен, что уроженец Байреса будет так же хорошо чувствовать себя в Канзас-Сити и что его вообще так уж умиляет это отсутствие разницы.
– Почему? – искренне изумился Брэдли. – Поймите, Бусс, ведь только благодаря нам все эти чертовы «амигос» начинают жить по-человечески. Посмотрели бы вы, что здесь делалось еще двадцать лет назад! Я, помню, приехал сюда в тридцать первом году – страшное дело, Бусс, все кабалерос ходили в черных сюртуках, представляете идиотов? Январь месяц, сотня градусов в тени, а он не выйдет на улицу без крахмального воротничка. А могли вы увидеть в баре женщину? Да ни за миллион долларов – понятно, я не говорю о проститутках. Байрес выглядел в те годы самой захолустной испанской провинцией. После девяти часов вечера ни одна порядочная женщина не могла появиться на улице без провожатого. А теперь? Зайдите в любой бар – тьма девчонок, пьют, курят…
