Легенда

скачать книгу бесплатно


– Увези меня, – не узнаю свой голос, он какой-то хриплый, словно я долго кричал. Может, так оно и было, в памяти мало что отложилось. Произошедшее скомкалось, отступило, стало казаться нереальным, как наваждение, но от этого не становится легче, наоборот, я испытываю новый приступ страха.

– Вставай, поедем в дом на окраине. Вещи заберешь завтра, – Кирилл протягивает руку, я хватаюсь за нее, как утопающий за спасательный круг, и легко поднимаюсь на ноги. Тело вновь слушается, оно такое же сильное и здоровое, как и раньше. Разве что я ощущаю небольшую слабость, но это, скорее, от голода и обезвоживания.

– Поживешь у нас, пока не вернутся твои соседи. Почему не позвонил? Ты же знаешь, к чему это может привести, или забыл, через что нам всем пришлось пройти прошлой осенью? – брат запирает дверь и идет к машине, я покорно следую за ним. В затекшие ноги впиваются тысячи иголок, меня пошатывает, перед глазами маячит яркий фантом – отпечаток лампы, на которую я имел неосторожность взглянуть.

Он так просто об этом говорит. Как будто легко поднять трубку и позвонить. Но он никогда не испытывал подобное. Не знает, каково это – тонуть. Вряд ли поймет терзающие тебя сомнения. Телефон лежит на кровати, протяни руку, набери номер, скажи: «У меня неприятности, мне нужна помощь». И минут через десять кто-то появится, вытащит из этого кошмара, вернет в реальность. Твоя рациональная часть поступила бы именно так. Но то существо, тот морок, туманом обволакивающий разум, говорит совсем другое. Не нужно зря беспокоить людей. Ты ведь здоров, да и ничего страшного не происходит. Ты просто не выспался, разве можно из-за этого поднимать тревогу? Ты должен сам справиться с этим. Никто тебе не в силах помочь. Ты слабый и жалкий, и не стоишь того, чтобы кто-то несся на твою просьбу о помощи, отложив все дела. Ты сам виноват в происходящем, сам вырыл себе эту яму. Зачем взваливать это бремя еще на кого-то? Все это тебе только кажется.

Я сажусь в машину, вдыхаю теплый пыльный воздух, насыщенный синтетическим ароматом, имитирующим то ли лимон, то ли апельсин, отворачиваюсь к окну и сижу так всю дорогу. Мы проезжаем через деревню, в некоторых домах еще светятся окна. Поднимаю руку, вспомнив о часах. Нет и полуночи. Время сыграло очередную странную шутку – казалось, что скоро должно наступить утро.

Кирилл молчит, и я благодарен за это. В эти минуты я не способен вести беседу, не готов к расспросам. Достаточно того, что брат рядом. Само его присутствие каким-то образом отогнало тех демонов, которые роились в голове. Скажи я об этом вслух, он подумает, что я окончательно свихнулся. И, наверное, будет недалек от истины. Я невольно усмехаюсь, несмотря на то, что подобная шутка в этих обстоятельствах кажется неуместной. Слишком свежо в памяти то, что я вынужден был пережить в эти дни.

Машина останавливается перед домом на окраине. Кирилл поворачивает ключ, двигатель послушно глохнет.

– Слушай, пока я ни о чем не спрашиваю. Тебе нужно сперва нормально поспать и поесть. А вот потом мы поговорим. Так не может продолжаться. Ты больше года живешь в каком-то подвешенном состоянии. Я вижу, что с тобой происходит. Да и ты сам в курсе, что все идет не так. Согласен? – Кирилл внимательно смотрит на меня в ожидании ответа, в какой-то момент я понимаю, что из брата он превратился во врача.

Я киваю. Он прав.

– Хорошо. Тогда сейчас ужин, потом – спать.

Снова кивок. Моя рациональная часть заступила на пост и считает план брата наиболее приемлемым.

В доме непривычно пустынно. Лидия с дочкой уехали в столицу, отчасти по делам, отчасти – чтобы развеяться. Марк наверняка ночует у друзей – и я рад его отсутствию, не придется напускать на себя уверенный вид, нет сил притворяться. А Кирилл… Он не раз видел мою слабость.

Пока я вяло мыл руки, брат успел разогреть суп в микроволновке. Я слышу, как он гремит приборами, как хлопает дверца холодильника, вскипает чайник. Все эти до боли знакомые звуки медленно возвращают меня к жизни. Я словно прихожу в себя после очередного кошмара. Вдруг накатывает желание разрыдаться, неудержимо, громко, как в детстве, но не от боли, а от облегчения. Я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю и вхожу в ярко освещенную кухню.

– Давай, ешь, ничего особенного предложить не могу, сам знаешь, какой я повар, – он со стуком ставит передо мной дымящуюся тарелку, рядом возникает чашка с горячим чаем.

Кирилл сооружает себе бутерброд, открывает ноутбук и утыкается взглядом в экран, то и дело сверяясь со стопкой бумаг, лежащих тут же. Он держит свое слово и дает время, чтобы я мог осознать произошедшее.

– Вообще-то, суп нужно употреблять внутрь, а не есть его глазами, так калории лучше усвоятся, – язвит он, увидев, что я сижу, уставившись в тарелку, но потом спохватывается и уже другим голосом говорит, – Если сейчас тебе не хочется есть, это не значит, что твой организм не нуждается в пище. Постарайся. Если понадобится, заставь себя. Станет легче, гарантирую.

Нехотя беру ложку, зачерпываю суп – но не чувствую ни вкуса, ни запаха. Просто горячая жидкость, в которой плавают ошметки мяса, кусочки картофеля и еще что-то. Это не добавляет аппетита, но я послушно съедаю все. Кирилл терпеливо ждет, то и дело ловлю на себе его внимательный взгляд, но он каждый раз отводит глаза и вновь утыкается в ноутбук.

– Ладно, а теперь отправляйся спать. Завтра решим, что делать дальше. Что такое?

– Никогда не думал, что доживу до такого. Я ведь всегда справлялся сам, – слышу отчаяние в собственном голосе и закрываю лицо рукой, это какое-то инстинктивное движение, попытка скрыть нахлынувшую слабость, – А сейчас все вышло из-под контроля.

– Ты и раньше, когда было нужно, принимал помощь, – если бы Кирилл вдруг заговорил со мной снисходительно, как с одним из своих пациентов, я бы обозлился. Но он просто констатирует факт.

– Да, но ведь тогда было другое. Реальное, а не то, что сейчас, – какие же подобрать слова, чтобы выразить свои опасения и страхи!

– Тебе нужна помощь. Ты достаточно долго боролся с этим один. Я больше не позволю тебе погрузиться в то состояние, в котором ты пребывал всю прошлую осень. Тогда я не очень понимал, что с тобой происходит, но сейчас я действительно готов помочь. Я знаю, ты примешь разумное решение. Ты всегда был до тошноты рационален. Думаю, и сегодня ты способен взвесить все за и против.

В его словах есть резон. К тому же, перспектива зависнуть в знакомой бездне, пугает, хоть я и запрещаю себе думать о такой возможности.

Кирилл улыбается:

– Вижу, твоя рассудительность вернулась. Я приготовлю постель в своей комнате. Зубную щетку найдешь в шкафчике в ванной, она там с весны осталась.

Раньше я бы возмутился, мол, хватит командовать, но сейчас простые указания брата, наоборот, действуют успокаивающе. Мне не нужно тратить силы на обдумывание и принятие решений, не надо выстраивать последовательность действий – все это сделано за меня.

Долго чищу зубы, мне нравится ощущение чистоты и прохлады во рту; тщательно споласкиваю лицо, с наслаждением мою руки – эти будничные действия помогают почувствовать себя человеком. Но все это время я избегаю глядеть на себя в зеркало, не знаю, почему, но было стыдно после всего пережитого. Словно это могло наложить отпечаток на внешний вид, и теперь каждый, кто посмотрит в мою сторону, почувствует, насколько же я слаб. Уже потянувшись к выключателю, чтобы погасить свет, оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с самим собой – и никаких радикальных перемен не обнаруживаю. Это странно. Да, явственно читается тревога и отголоски боли, под глазами вновь залегли тени, но ничего необычного. Передо мной тот же человек, который глядел из всех зеркал на протяжении предыдущих двадцати пяти лет.

Кирилл поставил раскладушку, я с удовольствием вдыхаю запах свежего белья. Еще одна вещь, которая необъяснимым образом делает меня сильнее. В этот момент я начинаю верить, что выберусь.

– Спи, мне нужно немного поработать, – похоже, брат не намерен оставлять меня одного, он переместился со своим ноутбуком на кровать. Его голова окружена нимбом, прямо за ним тускло горит небольшое бра, на строгое лицо падает бледный свет от экрана. Мне хочется сказать, что он похож на одного из тех персонажей, которых древние изображали в окружении облаков, лучей солнца и людей в белых одеждах с золотыми крыльями, но глаза медленно закрываются, и я даже не успеваю удивиться, откуда вдруг взялось такое странное сравнение.

Прошлое

Они сидят перед очагом, отблески пламени мерцают в глазах. Его рука перебирает густую и жесткую шерсть на волчьем загривке. Животное лежит, блаженно распластавшись на земляном полу, каждой клеточкой своего могучего тела впитывая тепло, исходящее от огня. Прикрывает янтарные глаза, прижимает уши к большой голове; его бока приподнимаются с каждым вдохом; он вдруг напрягается, потягивается всеми четырьмя лапами, выгибает спину; а потом, зажмурившись, обмякает. Человек улыбается, ласково треплет питомца, подкидывает в огонь пару поленьев. Когда он встает, волк приподнимает голову и внимательно следит за каждым его движением. Человек берет одеяло, из куртки сооружает что-то вроде подушки, и устраивается прямо перед очагом. Ночь обещает быть холодной. Ничего удивительного, ведь зима на носу, с каждым днем температура опускается все ниже. Долго разворачивает сверток с нехитрым перекусом – немного сушеного мяса и вяленой рыбы, твердая лепешка из муки грубого помола. По пути ему удалось набрать горсть подмороженной брусники, которую он кидает в котелок с водой. Волк неотрывно глядит на хозяина. Его зрачки расширяются каждый раз, когда человек подносит ко рту кусочки пищи. В очаге потрескивает огонь, и кроме этого звука ничто не нарушает тишину осенней ночи.

Покончив с трапезой, человек отдает остатки волку, который сидит, как каменное изваяние, боясь даже вдохнуть лишний раз, чтобы не навлечь каким-то образом гнев хозяина и не остаться без ужина.

Они в пути уже три дня. Основной отряд охотников направился на север, а он со своим питомцем решил разведать места на юге, в которых они давно не бывали. Год выдался засушливым, дичи и рыбы было крайне мало, и перед торгонами замаячила угроза голода. Все, кто был способен передвигаться, занимались заготовкой пищи перед долгой суровой зимой. Несмотря на все усилия, запасов было очень мало, гораздо меньше, чем в прежние тучные времена.

Их племя обитало в этих малолюдных краях всего несколько поколений. Каким-то образом местный люд прознал об их появлении и поспешил сняться с насиженных мест. Слухи о безжалостных воинах бежали впереди них, и немало приукрашенные, внушали страх всем, от мала до велика. Так впервые их племя, вытесненное с жестокого юга, на котором много лет шли постоянные войны, получило возможность осесть и начать налаживать новую жизнь. В первые годы все шло хорошо – дичи было достаточно, непуганые животные сами шли в руки охотников; озера и реки кишели рыбой; другие дары тайги – ягоды и съедобные травы – слегка разнообразили их стол в летнее время. Передовые отряды без устали обшаривали окрестности, ходили в многодневные походы на далекий север, чтобы застраховать себя от случайных столкновений с местными племенами. Тогда-то и появились среди них те, кого впоследствии назвали Охотниками – не просто искусные воины, но и прекрасные следопыты, обладающие более острым, чем их сородичи, чутьем. Их было немного, но каждый стоил десятка, а то и двух, врагов.

Старики, которые еще помнили их прежнюю родину, все до единого ушли в Страну предков, родились и выросли новые поколения, не знавшие другой жизни, не видевшие степных просторов, не вдыхавшие горячий сухой воздух пустынь, никогда не преодолевавшие опасные горные перевалы. Их домом стала бескрайняя черная тайга. Прежние духи-хранители постепенно уступили место другим, хотя некоторые не покинули своих подопечных.

Человек тщательно заворачивается в одеяло из шкур. Ему сегодня повезло – есть крыша над головой. Он набрел на заброшенное жилище – крепкие и надежные стены из бревен, поставленных стоймя, хорошо утоптанный земляной пол, открытый очаг, рядом – небольшой запас дров, деревянные лавки, кое-какая посуда из бересты и дерева. Такие основательные жилища строило только немногочисленное племя скотоводов. Торгоны по старой памяти держались от них на расстоянии, так как те тоже были пришельцами с юга. Мало кто знал, почему следует их опасаться, но раз старики предостерегали от подобных встреч, значит, так было нужно.

Волк вздыхает, кружится на месте, переступая длинными худыми лапами, потом укладывается хозяину в ноги. Пушистым хвостом прикрывает нос, долго глядит на огонь, сощурившись – треск и гул пламени тревожат его. Человек протягивает руку и успокаивающе проводит по загривку, улавливая дрожь, пробегающую по телу животного. Он понимает, что ужин был скудный, и что завтра им необходимо поохотиться.

Три дня назад он был полон надежд и неутомимо рвался вперед. Он так хотел принести своим сородичам радостную весть, особенно отцу! Что, мол, на юге полно дичи, что он сам выследил и подстрелил лося или оленя, тем самым основательно пополнив запасы на зиму. Вот тогда бы соплеменники взглянули на него по-другому. Не как на младшего сына вожака, а как на кормильца и взрослого охотника. Ему семнадцать, а к нему до сих пор относятся как к неразумному мальчишке. Да, отчасти из-за того, что лет пять назад он пожалел одного осиротевшего волчонка, и забрал его себе. Отец тогда не на шутку рассвирепел. Кричал, что не потерпит еще одного нахлебника, что не будет кормить лишний рот. А он проявил упрямство, чего раньше за ним не водилось, и несмотря на все запреты, оставил щенка себе. Делился с ним пищей, когда было возможно, уходил из дома и проводил время с волчонком, который спустя год превратился в красивое животное, умное, понимающее его без слов, достаточно было лишь взгляда. Он часто ловил себя на мысли, что предпочитает общество волка, а не людей. Та искра разума, которая светилась в глазах питомца, была ему дороже всего на свете. Он так много времени проводил в тайге вместе с волком, что со временем научился воспринимать окружающий мир по-другому, выделять те детали, мимо которых пройдет человек, но не оставит без внимания животное. Он учился у волка, перенимал навыки, с которыми тот родился, тренировал собственное чутье и сожалел лишь об одном – что оно недостаточно острое. Тайга нехотя, но все же раскрывала ему свои секреты. Волк был его глазами, ушами, нюхом, и человек без устали следовал за ним, подмечая то же, что и он, но в отличие от животного, видел причинно-следственные связи и понимал, что значит то или иное явление. Во время таких прогулок человек не раз думал, что они с волком – одно. Это было приятное чувство, казалось, что вместе они больше, чем по отдельности. Их силы возрастали, чутье становилось острее, усталость отступала, мир становился отчетливее, ярче. Человек не променял бы эти короткие минуты единения со своим питомцем ни на что другое.

Кирилл

Вы когда-нибудь чувствовали себя потерянным? Когда земля ушла из-под ног, и не осталось никаких ориентиров. Кто-то со временем сможет самостоятельно зажечь новые маяки, а кому-то нужна помощь со стороны. Например, огарок свечи на подоконнике. Но, увы, тот, кому предназначался этот огонек, может его не заметить. Пройти мимо. Свернуть не туда. Ведь если он заплутал, то среди прочего забыл и дорогу к дому. К тому самому, где его ждут. Каждый день. Вне зависимости от погоды, времени суток, настроения и прочих переменных. Одна постоянная в этом уравнении – надежда.

Если вы думаете, что искать путь назад нелегко – я соглашусь. Но ждать тоже тяжело. Трудно сохранять надежду, когда все вокруг стараются задуть ее последнюю искру.

В первые годы я искал его. Пользуясь любым поводом, выбирался в столицу, в райцентр, туда, где он бывал. Регулярно обзванивал знакомых. Связался с Олегом, его бывшим начальником – мы с ним до сих пор общаемся. Потерпев очередную неудачу, жалел, что не меня природа одарила чутьем Охотника. У жизни странное чувство юмора – я искал того, кто сам в свое время возвращал потерявшихся людей их семьям. Брат сразу бы нашел меня, в этом я уверен. А мне так и не удалось обнаружить его следов за эти десять лет. Единственное, что от него осталось – это стопка книг да сумка с вещами. Как будто и не было человека. Как будто у меня не было брата.

Тогда, наблюдая за Августом, я удивлялся, насколько за короткое время способен измениться человек. Дядя всегда держался особняком, крайне редко появляясь в деревне, что уж говорить о нашем доме. Каждая встреча с ним была испытанием на мужество – он был из тех людей, кто умеет внушать необъяснимый страх окружающим одним своим появлением. Многие говорили о его тяжелом характере, каких-то таинственных делах за пределами деревни, шепотом пересказывали давнюю историю, когда он выстрелил вслед рыбаку, посмевшему без приглашения сунуться на озеро Пяти лиственниц. Тот человек не пострадал, но не преминул разнести по всей деревне эту историю. О том, что они в юности натворили с Айзеком, никто не вспоминал. Само имя вожака заставляло умолкнуть самых заядлых любителей почесать языки. Человеческая память – странная вещь, порой значительные события быстро забываются, а от каких-то мелких провинностей, случайных оговорок, поступков, совершенных под влиянием момента, не отмыться до конца жизни. Так и Августа все считали угрозой и старательно избегали. Но и он, в свою очередь, не особо искал общества людей, пока не вернулся Алек. Это изменило все.

Не знаю, заметил ли брат, насколько его появление повлияло на жизнь семьи, мы никогда это не обсуждали. В первые месяцы казалось, что Алек тяготится происходящим – он привык быть один, хотя честно пытался разгрести ту кучу, в которую было свалено все, накопившееся за семь лет его отсутствия: обязанности, ответственность, вина, любовь, ошибки прошлого. Порой он выглядел совершенно потерянным, даже сидя за общим столом, в тесном кругу близких, и мог просто встать и уйти, сославшись на усталость. Его утомляли необходимость переступать через свою природу и попытки наладить отношения. Такое поведение было непросто принять, особенно Лидии и младшим, но я объяснил им, что брату нужно время от времени замыкаться в себе и приводить чувства в порядок. И что если он не задает вопросов и не поддерживает разговор, это вовсе не значит, что он не интересуется их жизнью. Алек уважал чужое личное пространство и делал все, чтобы ненароком не вторгнуться в него. Некоторым это казалось равнодушием, но на самом деле брат демонстрировал свое бережное отношение.

Август лучше других его понимал. Они были очень похожи. Странно, мы ведь даже и мысли не допускали, что именно он – настоящий отец Алека, хотя это было очевидно.

Тогда я впервые воочию наблюдал, как один человек становится центром мироздания для другого. Август стремился наверстать упущенное, он делал все, чтобы сыну было комфортно с ним. В том числе – сдерживал порывы отеческой любви и заботы, как бы парадоксально это ни звучало. Он знал, когда Алеку понадобится больше времени побыть наедине с собой, и всегда давал ему такую возможность. Когда нужно – оставлял его в покое. Или, наоборот, вмешивался, вытаскивая куда-нибудь. Ведь именно действия Августа вернули брата, когда он застыл между мирами. Это было тяжелое время для всех нас. Впервые мои знания оказались бесполезными, и я сполна осознал, каково это – быть беспомощным.

Насколько же тонко нужно чувствовать происходящее с другим человеком, чтобы, выгадав единственный момент, верно рассчитав силу, подтолкнуть его в нужном направлении. По сути, они были чужими друг другу; в эти двадцать пять лет они почти не встречались, что уж говорить об общении; но что-то было в них, какое-то единение, которое всегда существовало между обоими; и события того августа пробудили дремавшую доселе силу. Мне совсем не хочется объяснять это генетикой. Алек рос у меня на глазах, в нашей семье, я помню его младенцем, помню, как мама пела ему, качала на руках, кормила. Помню, как он впервые пошел – без предварительных попыток, просто поднялся на ноги и сделал несколько неверных шагов. Я помню многое, я знаю его дольше и лучше, чем кто-либо другой, но не смог помочь, когда это понадобилось. А Август появился буквально ниоткуда – но очень вовремя. Как будто так было предначертано.

Ревновал ли я? Признаюсь, да, особенно на первых порах. У них были свои секреты, свой мир, куда нам, посторонним, вход был воспрещен. Тяжело оказаться ненужным. Чувствуешь себя уязвленным. Особенно, если это касается самого близкого человека.

Но я нашел в себе силы отойти в сторону. И каждый раз, когда самолюбие вновь начинало глухо ворчать, резко одергивал себя.

Не берусь представить, каково было Августу. Только эта мысль и не позволяла мне вторгаться в личное пространство брата. И это было моей самой большой жертвой. Не знаю, понял ли он. Надеюсь, что да. Алек всегда был чуток к таким вещам.

Алек

Я просыпаюсь в чужой постели и в первые секунды не могу понять, где нахожусь. Поворачиваю голову, вижу знакомую полку с книгами – все по медицине. В комнате брата никого. Над закрытой дверью висят электронные часы – я проспал более полсуток. Пару минут наслаждаюсь покоем, потом вспоминаю, что привело меня сюда – и это сразу омрачает пробуждение. Знакомая боль всколыхнулась, ожила, как огонь, в который плеснули горючего. Закрываю глаза и больше всего на свете желаю, чтобы это закончилось. Неважно, как. Просто чтобы не было этой боли, этой усталости. Вспоминается сон, который привиделся весной в бреду – как некто из камня и бронзы угнездился на груди, медленно врастая в тело, высасывая жизнь, он с каждым вдохом становится все тяжелее, а я – все легче. Похоже, мне так и не удалось избавиться от этой ноши. Я почти вижу злобный взгляд раскосых глаз, сведенные брови, обозначенные густыми грубыми мазками, чувствую кожей безжизненный шершавый камень с холодными металлическими вставками. Он присосался так крепко, что невозможно сбросить. Он давит своей непомерной тяжестью, не дает дышать, расправить плечи, поднять голову, свободно двигаться. Он капля за каплей, клетка за клеткой встраивается в тебя, в твое нутро, вливается в кровь, ядом расползается по всему организму, а ты не можешь этому помешать. Ни ты, ни кто-либо другой. Потому что его видишь и ощущаешь только ты, а для остальных он невидим. Он заставляет тебя улыбаться и уверять, что все в порядке. Но это ложь. Ты чувствуешь себя марионеткой в руках искусного кукловода, твои слова, мысли, поступки – больше не твои. Он умело скрывает свое присутствие и заставляет молчать, когда нужно просить помощи; бездействовать, когда нужно что-то делать; улыбаться, когда хочется рыдать. И вскоре ты начинаешь видеть только один выход – сделать так, чтобы его не было. Но он, как паразит, вжился в тебя, и чтобы уничтожить его, придется вычеркнуть и себя. Твоя рациональная часть твердит, что это неправильно, что все обратимо, и есть другой способ избавиться от чудовища, но эти доводы с трудом достигают твоего отравленного сознания.

О чем я только не думал в эти два дня, какие только мысли не приходили в голову. Как же хотелось заставить умолкнуть собственный разум, чтобы он перестал и дал передышку. Но я больше не мог контролировать этот процесс. В тишине летней ночи этот голос становился громче, он снова и снова повторял, что я слаб, ничтожен и ничего не стою. Днем он понижался до шепота, змеиного шипения, которое постоянным рефреном звучало в ушах.

Не знаю, как я все это вынес. Пожалуй, апатия, которая навалилась на второй день, спасла меня. Я знал, где спрятан ключ от сейфа, в котором Август хранит оружие и патроны. Нужно было только встать, сделать несколько шагов…

Но даже в самые худшие моменты, когда боль становилась невыносимой, я понимал, что это не выход.

В городе я старательно избегал подобных мыслей, и уж точно не думал, что они настигнут меня здесь, дома, в окружении близких.

Скрип половиц, знакомые шаги. Я не успеваю удивиться.

– Проснулся? – в комнату заглядывает Август. Выглядит усталым, видимо, снова замучила бессонница.

Кукловод дает приказ сесть и улыбнуться. Я достаточно успешно проделываю эти действия, но внутри пусто. Это пугает даже больше, чем бесконечный поток мыслей.

– Как ты? – Август присаживается на кровать брата. Судя по тому, насколько аккуратно заправлена постель, он на ней ночевал.

Хочется объяснить, что происходит, рассказать о пережитом, потому что он едва ли не единственный, кто способен это понять, но все нужные слова куда-то испаряются, и я остаюсь один, опустошенный и слабый. Выдавливаю из себя только «В норме». Мой ответ явно не удовлетворил Августа, он вздыхает:

– Тебе надо поесть. Исхудал так, словно неделю сидел на хлебе и воде.

В голове всплывает то же «в-норме», но я прикусываю язык – не стоит усугублять ситуацию. Лихорадочно ищу другую тему для беседы, но мозги ворочаются непривычно медленно. В ванной пытаюсь придумать альтернативный ответ, потом оставляю эти попытки – похоже, словарный запас это проклятого идола на удивление скуден, и кроме «все-в-порядке» и «в-норме», он ничего не может предложить.

Привычные действия слегка взбодрили. Не скажу, чтобы я вернулся в свое обычное состояние, но близок к этому. Перед глазами немного прояснилось, даже Охотник – и тот решился ненадолго выглянуть из своего логова. Выходя, я заглядываю в зеркало. То же лицо. Тот же взгляд. Может, в нем чуть больше тревоги, чем раньше. И страх. В глазах явственно читается страх. Черт возьми, такого я не ожидал. Мне становится стыдно, и я поспешно гашу свет.

На кухне темновато: за окном пасмурно, небо подернуто невзрачной серой пеленой. На плите кастрюля, в которой что-то булькает. Я достаю из буфета стакан, наполняю его холодной водой и хочу ускользнуть обратно в комнату, как Кирилл преграждает путь к отступлению:

– Стоять! Без плотного завтрака я тебя отсюда не выпущу!

Нехотя сажусь за стол, аппетита совсем нет, и будь я один, просто выпил бы воды и лег обратно. Август присоединяется к нам, и мне приходится влить в себя тарелку супа. С чувством выполненного долга встаю, в надежде отделаться от назойливого внимания, спрятаться под одеялом и уснуть, избежав тем самым возобновления боли, но брат останавливает меня:

– Алек, подожди. Надо поговорить.

Видимо, на моем лице мелькнуло какое-то выражение, которое и Кирилл, и Август считали мгновенно и безошибочно. В их глазах одновременно вспыхивает тревога. Брат колеблется, и я решаю надавить на него, пока не поздно:

– Не сейчас, прошу. Дай мне пару дней, – голос звучит глухо.

– Тебя еще не отпустило? – Август внимательно всматривается в меня, словно ищет причины внезапного срыва.

Я качаю головой, горло словно сжимает чья-то ладонь, а в голове крутится только одно: «Дайте время, чтобы все остыло, не причиняйте еще больше боли». Но я не могу произнести эти слова вслух, не могу поднять взгляд.

– Ладно, – Кирилл смилостивился, – Отлежись денек. Но тебе нужно с кем-то поговорить, любой из нас готов тебя выслушать. Это поможет. Ты меня слышишь?

«Мне-уже-ничего-не-поможет» – еще один ответ, заготовленный кукловодом и вшитый в сознание. Тем более, если помощь подразумевает разговоры. Я никогда не верил, а сейчас тем более, в целительную силу устного общения. Что с того, что ты произнесешь вслух свои мысли? Может, кому-то это и приносит облегчение, но только не мне. Не стоит выпускать на волю стервятников, которые кружат в твоей голове. Никому от этого лучше не станет. Не хочется лишний раз обременять тех, кто и так достаточно о тебе волновался. Порой кажется, что я просто ходячий сгусток неприятностей. Чего только со мной за прошедшие десять лет не происходило! И после такого я еще буду досаждать им своими внутренними демонами? Нет, постараюсь справиться сам, как делал всегда, и если потерплю поражение, это никого не затронет. Это моя война. И я никому не позволю в нее вмешиваться.

Лежу в кровати, завернувшись в плед, с закрытыми глазами. Кого я пытаюсь обмануть? Август всегда знает, сплю я или притворяюсь. Кирилл не хуже него разбирается в том же вопросе.

Раньше я не смог бы неподвижно проваляться несколько часов. Для меня это было настоящей пыткой. Даже в больнице пытался чем-то себя занять, несмотря на слабость. Но я открыл в себе новую способность, которую перенял у Охотника. Теперь я тоже могу забиться в логово и проводить в нем, затаившись в темноте и тишине, целые дни. В голове что-то щелкнуло, и тумблер с надписью «интерес к жизни» вырубил весь свет. Стало пусто. И эта пустота стала заполняться новыми мыслями, но отнюдь не радужными.

К вечеру я почувствовал, что устал бороться с этим, что надо встать и начать что-то делать, неважно, что. Мне было необходимо вновь почувствовать связь с реальным миром. Но идол заставляет лежать, полностью подавив волю.

– Алек, поднимайся уже, хватит, – Август чувствует, что я на краю, и буквально силой выволакивает из кровати, – Поехали домой, заберем вещи.

Это – мой спасательный круг. Я следую за ним, сажусь в машину, и чувствую, как буквально с каждым шагом понемногу оживаю.

Но вместо дома на опушке Август сворачивает куда-то в сторону. Мы выезжаем за окраину и полчаса движемся по лесной дороге. Начинает накрапывать дождь, дворники лениво скребут по лобовому стеклу, сметая немногочисленные капли. Я давно не был в этой местности, и внимательно вглядываюсь в темную стену леса, величественно проплывающую за окном. Август, которому надоедает навязчивый цитрусовый аромат, опускает окно, и через него вливается шорох дождя, ни с чем не сравнимый запах сырости, мокрой травы и мха, первых в сезоне грибов. Вскоре мы останавливаемся на опушке рядом с огромной лиственницей с причудливо изогнутыми ветвями, макушка удивленно склонена в сторону, словно дерево заметило что-то на земле, надолго привлекшее его внимание, да так и застыло. Август глушит мотор, накидывает куртку и выходит под дождь. Я следую за ним, подняв капюшон толстовки. Снаружи прохладнее, чем казалось. Перед нами раскинулось большое озеро. Его ровная темная поверхность испещрена расходящимися кругами – дождь понемногу усиливается. Редкий тростник устало качает метелками. К лесным ароматам примешивается болотистый запах стоячей воды, тины и придонной грязи.

Август, ни слова не говоря, идет куда-то в сторону. Я шагаю за ним, не понимая, зачем, да и не желая об этом задумываться – мне достаточно ощущений. Я вновь чувствую себя частью этого мира. Ткань толстовки медленно набухает от воды, кроссовки намокли, по лицу стекают капли, щекочут кожу, я провожу рукой по бровям, чтобы вода не затекала в глаза. Яркий луч фонаря прорезает мглу, Август медленно обводит заросли, удовлетворенно хмыкает и уже уверенно прокладывает путь. Только когда он останавливается, я замечаю на ветке лоскуток светоотражающей ткани, рядом с которым спрятана резиновая лодка. Август вручает мне фонарь, а сам садится в лодку и, неспешно работая веслами, выбирается на глубину. Я подсвечиваю ему с берега, пока он вытягивает сеть и проверяет ее ячеи. Мокрый нейлон блестит в полутьме, кажется, что в ловких пальцах Августа серебряные нити, в них то и дело начинает отчаянно биться что-то живое и упругое.

Наскоро просмотрев сеть, он подгребает к берегу, вручает мне ведро с уловом – озерная рыба вяло дергается на дне, свет играет на золотистой чешуе; я закидываю карасей травой, пока Август прячет в зарослях лодку.

Мы не произносим ни слова. Медленно бредем обратно к машине. Я промок насквозь, замерз до костей, руки и ноги противно дрожат от голода, но чувствую себя намного лучше. Похоже, Август лучше брата знает, что мне нужно. Кирилл следует науке – я понимаю, его так учили. И он во многом прав. Но то, что делает Август – это больше, чем все слова, вместе взятые. Он привык действовать, причем по-своему, и это работает.

В машине я сразу включаю обогрев. Смешанные запахи мокрой одежды, рыбы, травы и озерной воды заполняют салон, искусственные ароматы не способны с ними тягаться.

Август медленно прокладывает путь по темному лесу. Нити дождя, выхваченные светом фар, оплели деревья тонкой сетью. Равномерный шорох дворников убаюкивает, и я, согревшись, задремываю, привалившись головой к стеклу.

Кажется, что прошла всего минута. Мотор глохнет, и наступает тишина. С трудом разлепляю отяжелевшие веки и вижу наш дом. В окнах – чернота.

– Заберем вещи? – Август поворачивается ко мне.

Не хочется заходить внутрь. Слишком свежи воспоминания о том, что там происходило. Но нужно переодеться в сухое, и поэтому киваю.

Мы выходим вместе. Дождь усилился, он громко шумит, веселыми ручейками сбегает с крыши. Я задерживаю дыхание перед тем, как войти. В голове проносится мысль – что же это такое? С каких пор дом на опушке стал вызывать такой страх? И как жить с этим дальше? Пытаюсь успокоить себя, мол, это временно, завтра выглянет солнце и все пройдет, но мало верится в подобный исход. Август зажигает свет во всех комнатах, то ли уловил мое настроение, то ли просто не хочет собираться в потемках.

Я торопливо переодеваюсь, сворачиваю мокрую одежду в ком и запихиваю в пакет. Перебираю вещи, кидаю в рюкзак то, что может понадобиться в ближайшее время. Выходя, невольно застываю перед старым зеркалом. В мутном стекле отражаюсь только я сам, никаких теней или темных силуэтов. Едва сдерживаюсь, чтобы нечаянно не уронить его. Август суеверен, я не раз слышал от него, что разбитое зеркало – к несчастью. Это почему-то не помешало ему притащить осколок старины в наш дом.

– Ничего не забыл? – стоит в дверях, окидывая цепким взглядом комнату.

– Вроде все взял, – сейчас или никогда, и я решаюсь, – Слушай, можешь убрать зеркало? Куда угодно, просто вынеси его за пределы дома.

Август удивленно смотрит на меня:

– Да, раз тебе так хочется.

Интересно, что он подумал в этот момент? Что у меня нервы стали ни к черту? В этом случае я бы с ним согласился. Сам не перестаю поражаться тому, что происходит. Иногда хочется вскричать: «Это вовсе не я! Это что-то другое, оно сидит в моей голове и заставляет чувствовать боль, стыд, вину, страх, ярость… И оно же вычеркнуло из жизни радость, счастье, смех…». Но кто это поймет?

В машине меня снова разморило. Я сижу крайне неудобно, но умудряюсь задремать. За какие-то пять минут привиделся сон – я застрял в невидимых сетях и не могу выпутаться; в руке зажат острый нож, которым вслепую кромсаю воду, но это только усугубляет положение, становится труднее двигаться и дышать; наверное, точно так же чувствуют себя рыбы, угодившие в ловушку, оставленную человеком. Я отчаянно стремлюсь выбраться на поверхность, гибкие нити сильнее опутывают тело; нож выскальзывает и, блеснув на прощание, уходит ко дну. Делаю отчаянный рывок, чтобы схватить его, но сеть впивается в тело, взрезает кожу. Я кричу от бессилия, и все яростнее рвусь наверх, к свету; что-то с силой бьет сбоку, в ужасе отшатываюсь прочь и просыпаюсь, ударившись головой о стекло.

– Почти приехали, – Август еще раз двинул мне кулаком по плечу, не отрывая взгляд от дороги, которая на глазах превращается в скользкую грязь.

Кирилл включил свет на веранде. Старая лампочка разгоняет тьму грязноватым желтым светом. Большего и не нужно. Айзек в свое время установил пару мощных прожекторов, которые никто так ни разу и не использовал после его ухода.

Август ставит машину в гараж, и мы, захватив вещи и улов, бежим к дому. Вваливаемся внутрь, скидываем грязную обувь и проходим на кухню. Большая комната теперь почти всегда пустует. Лидия четко разделяет работу и дом, и предпочитает собирать совет в администрации. Лишь изредка, по большим праздникам, когда приходят гости, она накрывает здесь стол.

Кирилл сидит за столом, как и ожидалось, с головой в работе. Ему скоро в отпуск, и он старается успеть доделать все отчеты и оформить документы перед отъездом. Август молча ставит перед ним ведро, брат опасливо заглядывает внутрь и качает головой: