скачать книгу бесплатно
Один человек меня позвал, тоже таджик, но живет тут давно, у него гости, он меня показал. Почему я тут, а не дома, спросил. Я отца случай рассказал, он говорил, что незаконный преступлений хозяин на твой отец совершил, отец авария не сам делал, хозяин его грабит. Надо тебе туда езжай и суд подавай. Я говорю, что суд не надо, а деньги надо, суд на пользу хозяин решит, а деньги сам все решит, без всякий суд. Он с гостями возмутился, они спорить начали. А один спросил, сколько отец должен. Я сказал, он смеялся, деньги доставал. А хозяин сказал, что только испортишь человек. Надо не рыбу для человек давай, а удочку давай. И они опять спорили, а я не знаю, зачем мене удочка, кого я буду зимой ловить? Они про меня совсем внимания уже не обращали, я на выход пошел, меня там их дочка догнала. Зайчик маленький мене подарок дала. Мягкий зайчик такой.
Совсем мене плохо, для отец нечего послать, кушать мало, все мало. А потом женщина мене позвала. Маргарита. У Маргарита теплиц во дворе, очень большой, цветок и растений рос, такой тропический, знаете, да? Жарко, как у мене дома, я одна рубашка ходил. Она Саня мене звала. Я Сангин, она на русский способ сделала – Саня. Не пожилая женщина, но не молодая, средняя. Я с ней немного спал. Она мене кино нехороший смотреть показала, там мужчины и женщины секс делают, парнография называется. Они парами там, парнография потому, да? Хотя они иногда и трое там. И четверо там. Я сильно стеснялся, а она мене делать как там велела. Никогда я так не делал, а с ней сделал, она мене деньги давала. Теплица работал деньги отдельно, а это отдельно.
Потом муж ее приезжал, он командировка ездил, мене прогнал, что я не садовник. Маргарита мене квартиру в город сняла, рядом, три километра всего, ко мене приезжала, опять кино смотреть показала, мы опять, что там делают, тоже делали. А деньги совсем не давала, только кушать привозила. Я так не согласился, а она мене ругала и из квартира ночью прогоняла. Я на вокзал ночевал, в полиций ночевал, где попал ночевал, умереть хотел, так не хотел жить. Полиций начальник к себе позвал, у него тоже коттедж, ремонт я там делал, на сарай жил. Сарай холодно, у него там старый войлок рулон, я его нарезал, как кошма, три на низ постелил, три сверх на себя положил, мене тепло стал.
С домашний телефон домой позвонил, мене отец сказал, что Маида, сестра, за хозяин выходит. Как такое, Маида тринадцать лет нет! В наш места правильно считают замуж идти пятнадцать лет, шестнадцать лет, а тринадцать лет только очень раньше замуж девушки выходили, теперь нельзя так, нехорошо. Отец говорил, что загс не будет, никох[3 - Никох (никах) – мусульманский обряд бракосочетания.]будет. Я подождать просил, что деньги пришлю, отец говорил, что на март уже свадьба будет.
Я дальше работал, потом полиций начальник узнал, что я Таджикистан звонил, на мене кричал, сказал, что за это штраф будет, и мене не платил совсем. А я уже вся работа кончил. Выгнал мене, ничего не дал.
Я опять без понятий, что делать, ходил, работу искал. Вижу, девушка балкон стоит, сигарет курит. Я говорю, что надо работа, она говорит, что тут нет работа. Я говорю, что все умею, и то умею, и это умею, она говорит, что и то не надо, и это не надо, давай иди. А я стою, смотрю, мене она нравится, я весь улыбаюсь. Говорю, ты мене извини, что я скажу, но послушай, я любовник хороший быть могу. Она смеяться начал. Я уходил, а она кричит – стой, сюда иди. Я иду, она мене говорит, дверь зайди с той сторона, я открою там. Встретила меня там, кухня позвала, кормила, вопрос мене говорила. А сама на мене смотрела, а потом сказала, что, Саня, красивый ты. Почему у тебе глаз не узкий, спросила, ты весь европейский, как испанец какой-то. Я говорю, что таджик внешность не китаец или киргиз, мы глаза круглый, лицо длинный, кожа от солнца смуглый, но белый.
Мы шепот говорили, она сказала, что тут один только человек живет, он шум не любит совсем. И она мене оставила там. Там много комнат, она мене отдельно повела на второй этаж. Ванна, туалет, все есть. Я очень рад, руку ей целовал. Она смеялась, кто тебя научил? Я раздевать куртка стал, из карман зайчик достал. Она опять смеялась, что ты маленький разве, зайчик игрушка карман носить? Я сказал, что девочка подарила. Все ей рассказал про мене, она грустила, даже плакала. Ночью пришла, сказала, покажи, как ты любовник, если обещал. Я показал, она шутила несерьезно сначала, потом удивилась, откуда я это могу, я ей про женщину с теплиц рассказал, она опять смеялась.
Ганна ее звали, с Украины приехала. Говорила, что она, как я, гастор-батор. Она за хозяин-инвалид ходила, образование медсестра было у нее. Я не видел хозяин, жил своя комната, Ганна мене никуда не пускала, кормила, деньги даже дала, я сказал, лучше мой отец послать, она послала.
Один раз она где-то была, а я спал. Проснулся – на меня этот инвалид сидит и смотрит. Он на лифт поднялся, коляска с мотор, сам ехал и приехал. Сердился, кто такой, спросил. Я вся правда сказал. Тут Ганна приходила, он на нее кричал. Я думал, она просить прощений будет, а Ганна сама кричала, что вещи возьмет сейчас и уйдет совсем. Он сказал, не надо, не уходи, пусть только он уйдет. А Ганна кричит, что Саня не уйдет, она тут как в тюрьме живет, одной тяжело, пусть останется и помогает. Долго ругались, но я остался.
Стал не прятаться, все помогать, узнал про хозяин. Зовут Зверев Альбер Петрович. К нему только врач ходил, адвокат ходил. Иногда он на машина город ездил, Ганна за руль сидела. А у Альбер Петрович только ноги не ходили, остальной нормально. Голова, руки, все. Они в суд ездили. Ганна рассказала, что Альбер Петрович этот дом строил, бригада дом сдала, Альбер Петрович поселился, ему сверху карниз в голову упал, он умер почти, реанимаций его лечил, он живой стал, а ноги ходить перестали, только коляска. Он клятву дал, что строители тюрьма засудит, прораб засудит, владелец компании засудит. Один раз меня взял, чтобы помогал, а потом всегда брал. Я в суд никогда раньше не ходил, кино видел, думал, там будет зал большой, а там комната маленький, судья-женщина сидит, несколько человек сидит. Адвокат за Альбер Петрович спорит, другой адвокат за строитель, прораб и владелец спорят, кричат, ругаются, Альбер Петрович злится и сердится, а в машине потом смеется.
Я удивлялся, где семья Альбер Петрович? Ганна сказала, две семьи у него было, первый жена давно развод взяла, дети большие совсем, по себе живут, второй жена его обокрала, так Ганна говорила, и за границ поехала. Альбер Петрович обиделся, весь наследство на Ганна написал. Но договор составил, что Ганна наследство получит только в случай ненасильной смерти. Ганна говорила, что наследство никогда не будет, Альбер Петрович сто лет проживет.
Один раз Ганна приходит ночью и плачет. Что такое, что плачешь? Она молчит, а потом говорит, он меня измучил совсем. Первый год ее заставлял – то так одевайся, то так одевайся. Она слушалась. Потом начал раздеться просить. Она не хочет, он деньги дал, она стала раздеваться каждый вечер. Он смотрит, а она ходит или танцует. А он как мужчина не может поступить, только смотрит. А потом просил, что ты вот тут ложись и так делай, будто мужчина с тобой, хотя никого нет. А ты одна изобрази все это, как оно бывает с мужчиной, но без него. Ганна не хотела, говорила, что ты, если так интересно, женись на мене, и все будет тебе. Он сказал нет, опять деньги ей дал. А Ганна деньги надо, мама больной, операция делать надо, родственники бедные все, она согласилась. И начала ему концерт скрипка без оркестра показывать, так она это назвала, концерт скрипка без оркестра. Юмор в виду имела. У женщины с теплиц я тоже такое кино в интернет видел, там тоже девушки сами себе все делали.
И тут она сказала, что Альбер Петрович теперь придумал, чтобы я и Ганна ему вместе секс показали, а он смотреть наблюдал. Я так рассердился, что сказал, что пойду и этот дурак убью совсем. Ганна сказала, что это всегда успеем, а пока надо соглашаться и показать. Она заметила, что Альбер Петрович плохо становился, когда он смотрел, как она все делала. Весь красный делался, сердце хватал. Ганна мене сказала, что если Альбер Петрович теперь плохо, то, когда мы двое будем, он совсем плохо будет. И будет ненасильная смерть и он умрет, а Ганна богатая станет и мене тоже деньги поделит, я отец выручаю, сестра выручаю. Мене даже больно сердце стал, как Альбер Петрович, а согласиться все равно никак не мог.
Тогда Альбер Петрович мене позвал, много говорил, спросил про отец, мама, как наша там жизнь, я все рассказал. Он мене добрый показался. Даже ласковый. Но Ганна потом сказала, что он злой, оба семья сбежали не за то, что он прогнал, а сами убежали, даже деньги его не надо, так он всех достал, она сказала. А мене деньги надо и тебе деньги надо, все наши проблемы решить можно.
Я долго думал, вся ночь не спал, согласился. Сначала ничего не получился. Я все сделал, а главное сделать никак не могу. Ганна помогала, только хуже вышло. Я вижу, что он смотрит, и совсем ничего не могу, убежать только хочу. Ганна сказала, давай кино смотреть, какой тебе женщина с теплиц показывал. Альбер Петрович тоже сказал, давай, это поможет. Стали мы смотреть, мене противно, я весь морщился, как лимон ел. Он смеялся, сказал, больше не надо, а то Саня совсем ничего не сможет.
И сколько-то время он меня не трогал. И Ганну не звал. Потом позвал с ней, сказал, ничего делать не надо, сидеть будем, говорить будем, вам привычка нужна. И весь вечер мы там сидели, что он такое говорил, я половина ничего не понял. Книжка достал, начал читать про любовь. Я не знал, что книжки такие есть, думал, это только нехорошее кино, где про мужчин и женщин. Нет, книжки тоже. Рассказ читал, Антигона. Потом еще про Антигона читал, что она очень древний женщина. Тоже за пожилой мужчина ухаживал или еще там что-то, я не помню. Сказал, что он и есть такой мужчина, имя сказал, я не запомнил, Эдик, что ли, у меня знакомый был русский Эдик, может, тоже. А этот Антигона я запомнил, он часто повторял – Антигона, Антигона. А ты, на Ганна сказал, Анти-Ганна. Ты сама себе враг, сказал, ты умная, можешь все достичь, а сидишь тут, ухаживаешь за инвалид за деньги. А деньги можно больше взять, если стать проститутка для миллионер, а ты тут ждешь, что я буду мертвый, но ты не дождешься.
Мы каждый вечер ходили, он говорил, я тоже говорил, рассказывал жизнь в Таджикистан, как я люблю там все и назад хочу. Он мене азбуку русскую начал учить, я с этого читать немного теперь могу.
А потом ночью один раз мы с Ганна лежим друг на друга, я смотрю вбок, а Альбер Петрович дверь сидит. А Ганна тоже видит, говорит, ничего, ничего, дальше давай.
Так он нас обхитрил и стал каждый вечер смотреть, как мы. Я сперва свет гасил, потом не гасил, сперва одеяло на себя крыл, потом привык, Ганна тоже привыкла, будто его там не было. А деньги хорошие дал, а потом еще дал. Каждый раз давал.
Но Ганна мучилась, что так делала. Говорил, что она христианка, что в ад попадет. Только хорошо, что Альбер Петрович раньше попадет, он ведь заставил, он больше виноват. И мене спрашивала, я верующий или нет. Я – да, мусульман, но Коран мало знаю, он арабский язык написан, нас на таджикский перевод учили, я что-то помню, что-то не помню. Мечеть давно не был, молитва не делаю, это плохо, но праздники знаю, вино не пью, свинина не ем, если не голодный совсем, не курю даже. Она спросил, правда, что ислам прощать будет, если мусульман другой веры человека убьет? Я сказал, нет, неправда, только если враг и война. Она говорит, что Альбер Петрович – это враг и война, убей его, в свой рай попадешь. Я говорю, как ты говоришь, что мене его убить, это на тебя тогда грех, ведь это ты мене делать предложила. Как в тебе уложится, что наш секс для Альбер Петрович показать грех, а убить не грех? Она сказала ладно, я тоже в ислам пойду, тогда не будет грех убить. Я спорил ей, что это не так, она не слушала. Поехала в мечеть в город, приехала очень счастливая, сказала, что все просто и что она теперь тоже мусульман. Надо только было сказать, что ашхаду ал-ляя иляяхэ иллял-ла, ва ашхаду анна мухаммадан расулюл-ла, и больше ничего не надо, и ты мусульман. Я опять спорил, она не слушала.
И Ганна вязала на голова платок и сказала Альбер Петрович, что все, я теперь мусульман и никакой секс, и голая ты мене смотреть не будешь никогда. Альбер Петрович смеялся, потом сердился. Потом сказал, что пусть голова платок, а остальное пусть без всего будет, пусть она так станцует, а он ей в два раз деньги больше даст. Ганна отказала. Тогда он сказал ей, что все, давай езжай домой, и Саня пусть тоже в свой Таджикистан езжает. Или вместе давай туда, пусть он тебя там третья жена возьмет. Я сказал, что она не будет третья жена, мене и вторая нет, и первая нет. А первая жена Ганна я взять всегда хочу, если она согласится.
Ганна сердиться стала, кричала, что будет на газета рассказать, на телевизор рассказать, в передача «Пусть разговаривают»[4 - Наверное, передача «Пусть говорят».] рассказать, что он ее насиловал. Альбер Петрович хохотал, сказал, что ей тогда не будет жизнь совсем, если она вообще после такой глупость жива будет. Так они ругались, потом Ганна мене сказала, чтобы я ушел.
Я ушел, они там долго были, что Ганна делала, не знаю. Вернулась, сказала, что никакой Антигона не сделала, что она сделала, что она его мужской способность почти совсем вернула. И сказала мене – ты слышал, Саня, как свидетель, он мене при тебе смерть грозил. Я право имею защита сделать себе. Он мене честь оскорбил, как мусульман.
И тут она мене говорит – завтра вечер я мотор коляска ломаю, а сам себе возить Альбер Петрович руки слабый, завтра вези его к лифт второй этаж мимо лестница, случайно колесо на ступенька, коляска вниз вместе с Альбер Петрович, пусть он шея до смерти сломает. Там здоровый не выживет, если упасть. И никто не докажет, что насильная смерть. Несчастный случай, и все. Я ей отказал и ее ругал, что так нельзя, а если она мусульман, то еще больше нельзя. Она сказала, нет, как раз мусульман можно, теперь она для Альбер Петрович объявила джихад, и если я не буду это сделать, она сама сделает. Я сказал, что сам не буду и ей не дам это сделать.
Она перестала ко мене ночью ходить. Сказала, что я для нее предатель теперь. Что она теперь закончила любовь на меня, я могу уехать теперь. Я огорчался, сказал, что только вместе уеду. Она сказал, нет, если кто мене не верит, я тот не могу любить, все, совсем прощай.
Я ночь один остался, очень тяжело мене. Даже пил немного. Я мало пил спиртной, совсем не пил, но тут немного пил. Я пил и в ванна лежал. Я там заснул, вода верх пошел, на пол полился. Я вскакивал, тряпкам-швабрам пол тер, под ванна заслонка отодвинул, там тоже вода сушил. Рука туда залез, там стеклянный банка была. Банка достал – деньги. Много деньги. Я утром ей порадовал, что деньги нашел. Она сказала, что я дурак, что эти деньги она копила и прятала. Я удивился, что тут тогда делать, на всю жизнь хватит, если скромно. Она сказала – почему другой нескромно живет, а она будет скромно? Она тоже хочет нескромно жить. И мене денег дала, чтобы я отец послал и чтобы Маида замуж за хозяин не пошло. Я послал.
День прошел или два, не помню, Ганна мене сказала, что я теперь ей должен. Деньги брал – работай тогда. И опять уговаривала, чтобы я Альбер Петрович лестница нечаянно уронил. Я отказался. Ганна сердилась очень, рассказала, как Альбер Петрович деньги заработал, что он много люди погубил и коррупций занимался, взятка брал, и что деньги не он должен иметь, а честный человек, как я и она. Я все равно отказался.
Потом домой звонил, думал, там радость, что деньги есть теперь, отец сказал, что нет радость, а только плохо, он перевод получил, но два человек из милиций приходил, спросил, откуда столько деньги, он сказал, что Сангин прислал. Они сказал, что твой Сангин, если такой деньги, бандитский группировка состоит. И они деньги взял, сказал, что это конфискаций. Отец плакал, я тоже плакал, что делать? Он сказал, надо домой езжать, там все сам решить, по-другому не получится.
Я очень грустный стал, а потом злой стал. Почему так – есть люди, кто как хозяин себя ведет, а живет хорошо, а есть люди хороший, но живет плохо. И я Ганне сказал, что буду сделать, как она велела.
Она мотор портила, потом будто больная легла, он ей сначала на внутренний связь говорил, рация у нас такая была, потом лифт поднялся, сам колеса руками в лифт катил. Они что-то говорили, Ганна мене позвала – отвези Альбер Петрович. Он сказал, что сам, а я сказал, что только помочь. Помог, его катил, до лестницы докатил, вид сделал, что нога не туда наступил, колесо ступенька попал, Альбер Петрович с коляска вниз полетел.
Потом скорый помощь приехала, полиций приехала, адвокат приехал, все приехали. Нас полиций забрали, я камера сидел. Долго сидел, мене допрашивал три человек, я сказал, что Альбер Петрович сам упал. Очный вставка мене с Ганна сделали, она то же самое говорила. Кричал мене все, угрожали, били немного. Адвокат ходил, говорил, что я дурак совсем, что Альбер Петрович живой, хоть и весь ломался, а если Ганна деньги хотела, то наследство давно переписано обратно на два семья. А потом сказал, что Ганна теперь говорит, что я его столкнул. Я не верил, сказал, что пусть Ганна вот тут еще раз говорит так на мене, давай, позови. Он не позвал. Я понял, что он мене неправду соврал.
Потом суд начался, я за решетка в суде сидел. А Ганна не за решетка сидела, в зал сидела. Альбер Петрович привезли, он такой же был, целый, только на шея жесткий воротник. На суд много адвокат говорил, обвинятель говорил, Ганна допрашивал, Ганна без платка была, я цепочка заметил с крестик, она опять христианка стала. Сказала, что ничего не видела. Адвокат ей глазом кивал, что она не так говорит, а Ганна на него даже не смотрела, на меня не смотрела, на Альбер Петрович только смотрела. А потом Альбер Петрович начал говорить. Я удивился, что он на мене не злой был. Сказал, что я неосторожность сделал, что наказать надо, но не сильно, три года поселений дать, например.
И вот суд решений приговор читал, я удивился, как Альбер Петрович угадал, три года поселений суд мене дал.
Уже год прошел, не так плохо мене тут, распорядок есть, работа есть, даже деньги есть, хоть совсем мало. А когда я два месяц тут прожил, мене сам начальник телефон принес – на, говори. А там Ганна. Сказала мене, что все в порядок теперь, не волнуйся, Саня, я не все сказать могу, только сказать могу, что на твой отец у хозяин нет претензий совсем, что милиций деньги ему вернул, Альбер Петрович большие люди из Таджикистан просил, чтобы помогли, сиди спокойно свой поселений, а потом домой езжай, встретиться никогда не будем. Сказала, что за Альберт Петрович замуж идет, вопросов не спрашивай, все, давай.
И больше не звонила. Очень мене плохо, не буду вам врать даже, но раньше думал, что три года вытерпеть не смогу, а вот уже год прошел, ничего, могу терпеть. Только мене мысль не спится, что такое случилось, не понимаю? Ганна мене спасла или погубила? Как думаете?
Литература
Правду говорит Марья Сергеевна, что самая дурная девушка все-таки лучше всякого молодого человека.
И. Бунин. «Смарагд»
Саша Качаев учился тогда на первом курсе филологического факультета. Сотня девушек и десяток юношей. Юноши причем вовсе не тихие отличники, ушибленные учебой и комплексами, – нормальные молодые люди, двое даже после армии. Просто все очень любили литературу. Много читали и до поступления, а потом сама программа к тому обязывала, много и увлеченно говорили о книгах, сами что-то сочиняли, иногда делясь друг с другом.
Был праздник Первомай, демонстрация, день выдался солнечный, по-летнему теплый. Пройдя в колоннах, собрались в одной из комнат общежития, чтобы как следует выпить и поговорить. Девушки принесли кастрюлю вареной картошки и салат оливье, которым очень гордились, хотя вместо мяса или колбасы намешали туда рыбных консервов – в ту пору ни мяса, ни колбасы в магазинах города нельзя было купить даже по праздникам.
Кто сидел на стульях, кто – на придвинутой к столу койке. Саша оказался на койке рядом с Наташей Калитиной. Он ничего о ней не знал, как и о большинстве девушек курса. Темноволосая, довольно милая, с приятным фрикативным «г» в говоре, значит, с юга откуда-то.
Парни вскоре уже бурно спорили о чем-то, о какой-то книге или о стихах популярных тогда поэтов. И Саша спорил, горячился, не забывая выпивать. Тут же и курили, чтобы не отрываться от общения, дым висел туманом, хотя окна были открыты.
– Душно здесь, – сказала Наташа. – Пойдем прогуляемся?
– А? – не расслышал Саша, увлеченный спором.
– Дышать нечем. Пойдем погуляем.
Желание девушки – закон, пошли гулять.
Ходили по опустевшим после праздника улицам. Везде валялись обрывки бумажных плакатов, обломанные древки флагов и флажков, а иногда и целые флажки, бесформенные комочки лопнувших воздушных шаров. Народ праздновал по домам, из окон слышались песни, музыка, крики.
Саша все не мог успокоиться, доказывал свою правоту Наташе. Был ли это вопрос авторства «Слова о полку Игореве», или сравнительный анализ творчества Евтушенко и Вознесенского, или достоинства и недостатки истории Иешуа из «Мастера и Маргариты», теперь уже не вспомнить.
Наташа молчала, слушала.
Дошли до городского парка, сели там на лавку. Саша протрезвел, иссяк, не знал, о чем еще говорить.
Наташа по-прежнему молчала. Потом взяла его руку и положила себе на плечи.
– Холодно? – спросил Саша.
– Немного. Вечер все-таки.
– Да. Зато в городе никогда темно не бывает. Я вот у тетки в деревне был, лесная такая деревня, там, если тучи, если луны и звезд не видно, темнота кромешная, руку свою не разглядишь. К глазам приставляешь вот так вот, вплотную – ноль. Это то самое, когда говорят – хоть глаз коли. Только с фонариком ходить можно, иначе – на ощупь, как слепой.
Напав на новую тему, Саша начал рассказывать о деревне.
Но и тут надолго не хватило.
Сидел и думал, как ей сказать, что ему пора домой. Она-то в общежитии, а его дома родители ждут, будут беспокоиться.
И руку снять пора с ее плеч, затекла совсем.
Он поднял руку, потом вторую, потянулся с веселым стоном облечения. Вроде того – занемело всё.
– Сидеть устал? А ты ложись, – предложила Наташа.
И, отодвинувшись, мягким, но сильным движением притянула, уложила спиной на скамью, а головой себе на ноги. Не на колени, а близко к животу. И Саша затылком через тонкую ткань ее платья очень явственно, очень рельефно все ощутил.
Елки-палки, подумал он, и что теперь?
Лежал, молчал.
Может, обнять ее? Но снизу это неловко, даже смешно. Так маленькие дети припадают к животу матери, обхватывая руками.
И сказать что-то надо – но что?
Стало прохладно, но оттуда, где находились его затылок и шея, ставшие словно отдельными, шло тепло. Саша был неопытен, но начитан и наслышан, он уже хорошо знал природу этого тепла. Надо так: еще немного поговорить, потом в ходе разговора приподняться, повернуться, обнять ее, поцеловать, а там видно будет. Может, и до ее сокровенного тепла дело дойдет. Когда-то и с кем-то надо же пробовать.
– А насчет авторства, я думаю, вопрос не самый главный, – начал он. – Даже, может, вообще неважный. Когда ты видишь интересного человека, тебе ведь все равно, кто его родители.
Он хотел сказать после этого, что вот Наташа, например, интересна ему сама по себе, без сведений о родителях, и заранее радовался этому замечательному переходу на личное. Но перейти не успел: Наташа встала так резко, что Саша не успел удержать голову и стукнулся затылком о скамью.
– Знаешь – что? – презрительно и холодно сказала она. – Ты меня своей литературой – … – и одним словом определила, что сделал с нею Саша своей литературой. Девушки-студентки того времени умели иногда крепко выразиться, в этом был даже некоторый шик. Но Наташа выразилась не для шика, а от всего сердца.
После этого они почти каждый день встречались в аудиториях, на лекциях и семинарских занятиях, но как незнакомые, как совсем чужие. Даже не здоровались.
Боря
И в одну минуту, со шляпой на затылок, повалил ее на сундук, вскинул подол с красных шерстяных чулок и полных колен цвета свеклы.
И. Бунин. «Гость»
Курсы повышения квалификации при одном союзном министерстве, 1988 год, Москва, осень. СССР развалится через три года, но в ту пору еще никто этого не предполагал, а сказали бы, не поверил. На курсах была полная дружба народов, съехались из захолустных российских областей и автономий, из Украины, Молдавии, Белоруссии, кавказских, прибалтийских и среднеазиатских республик. Для всех два месяца не очень напряженной учебы были отдыхом от повседневной рутины и заодно возможностью купить что-то из одежды и обуви, пусть и отстояв очередь, а также от души выпить, тоже после давки в жаждущей толпе. На окраинах страны, начинавшихся сразу же за Подмосковьем, тогда было совсем пусто, очереди выстраивались тысячные, в столице намного лучше – ну, сотня человек, две, три, несколько часов стояния, зато наверняка. Человек может сколько угодно терпеть и ждать, если знает, что дождется.
И вот собралось застолье по какому-то поводу или без повода.
Был там такой Мечников, из Ульяновска, выпивоха, балагур, знаток анекдотов. Взялся руководить, весело понуждал всех выпивать и закусывать, с добрым юмором спрашивая среднеазиатов и представителей кавказских нехристианских народов, не претит ли им, что плов со свининой? Те улыбались и отвечали, что на родине да, претит, а тут можно, тут они в гостях.
Мечников раздухарился еще потому, что к нему на побывку нагрянула жена Тася. Вообще-то она приехала за вещами для маленьких сына и дочери, но и к мужу заодно. И они уже провели вместе вечер, Мечников попросил двух своих сожителей пару часов погулять. А ночевать она собиралась поехать к родственнице. Тася была очень красива, даже странно, как заурядному внешностью Мечникову такая досталась. Волосы пышные, светлые, глаза голубые, улыбка белозубая, формы тела волнующие – та стройная гармоничная полнота, которая нравится и любителям тонких талий, и обожателям обильной телесности. Мечников ею явно гордился, все мужчины на нее поглядывали, а таджик Боря, с круглыми, наивно-любопытными кошачьими глазами, как влип горящим взором, так и не отлипал. Он на самом деле был, конечно, не Боря, но просил его называть именно так.
И вот выпивали, пели под гитару, обсуждали горячие политические события, будучи людьми весьма образованными и сведущими, рассказывали анекдоты, пытались танцевать в тесном пространстве между столом и стеной, мужчины, которых было большинство, напропалую флиртовали с женщинами, Мечников был уже хорош, но и Тася увлеклась, опьянев от вина и мужского внимания. Договорились, что она никуда не поедет, переночует в женской комнате, там одна курсистка срочно уехала по телеграмме о смерти отца.
Мечников, утомившись, сел в угол, в кресло возле телевизора, да там и заснул. Ночью как-то перебрался на кровать, где утром очнулся с нестерпимым похмельем. В комнате гадко пахло спиртным и табачным перегаром и остатками еды. Мечников осмотрел все бутылки, стаканы и рюмки и не обнаружил ни капли. Страдая, он пошел искать. Стукнулся в комнату, где спала жена. Открыл, увидел, что она лежит в комнате одна, спит, а лицо страшное, все в черных подтеках туши. Мечников разбудил ее, спросил, нет ли выпить. Тася зарыдала и рассказала: ночью две курсистки куда-то делись, и вдруг пришел Боря. И набросился.
– Я раньше думала… – прерывисто выговаривала Тася, – как это можно… женщину изнасиловать… если она не хочет? Только если убить или ударить… чтобы без сознания. А он… Так обхватил… Как удав… Сдавил… Ничего сделать не могла… Колени мне… Как рычагом раздвинул…
Тасю спасло то, что ее затошнило прямо на Борю. Тот заругался и ушел.
Мечников отправился к Боре. Постучал. Тот открыл сразу, был одет и в руках держал бутылку коньяка. Двое его друзей и земляков молча сидели у окна, делая вид, что ничего не видят и не слышат.
– Ошибка, брат! – сказал Боря. – Извиняюсь сильно, брат, не хотел, глупость получилась! Не надо сердиться, давай выпьем, брат, очень прошу! Она мне сама моргала, а я не так понял.
Мечников знал, что надо делать. Убить негодяя или хотя бы избить его. То, что те двое на него бросятся, не пугало. Но так получилось, что он за все свои тридцать пять лет ни разу никого не бил. И его не били. Уберегла как-то судьба. Ему было заранее противно, что сейчас придется тыкать кулаком в это виноватое, приторно заискивающее лицо. И он почему-то не чувствовал злости. Даже жаль было этого дурака. И очень хотелось выпить.
Он взял бутылку из рук Васи.
– С тобой я пить не буду, сволочь, понял?
– Как хочешь, брат, я сволочь, признаю, прости, давай не будем!
– Если еще раз – убью! – твердо пообещал Мечников.
Он вернулся в комнату, налил стакан, выпил. Сразу стало легче. Пошел утешать жену. С бутылкой. Налил ей, она выпила, но не успокоилась, зарыдала еще пуще, Мечников налил ей еще, она выпила и заснула. Потом заснул и Мечников. Проснувшись, жены не обнаружил. Уехала.
Они встретились уже дома.
Об этом случае не вспоминали ни разу. Будто ничего не было.
В феврале девяностого года по телевизору показывали и рассказывали, как таджики воюют друг с другом, а заодно захватывают дома русских в Душанбе, их самих выгоняя, издеваясь над ними, убивая мужчин и насилуя женщин.
– Так им и надо! – с ненавистью сказала Тася.
– Кому? – не понял Мечников.
Она не ответила.
Танцы
…Я была горячая, отчаянная, бросилась останавливать их…
И. Бунин. «Волки»
Драка была неизбежна.
В большом зале ДК «Россия» еще вполне мирно танцевали, чередуя медленное с быстрым, никто ни на кого не наскакивал, не вспыхивали ссоры по углам, но Владя видел, как ходят озабоченные парни, настороженно посматривая по сторонам, о чем-то деловито переговариваются, длинными взглядами простреливают зал, выискивая в толпе своих, идут к ним, серьезно толкуют…
