скачать книгу бесплатно
– Я бы хотел собственными глазами увидеть твое искусство, – сказал барон, – без этого ты не сможешь приблизиться к постели короля Ричарда.
– Выздоровление больного, – сказал араб, – вот в чем заключается похвала лекарю. Посмотри на этого воина: кровь его иссохла от лихорадки, которая усеяла ваш лагерь скелетами и против которой искусство ваших назареянских лекарей можно сравнить лишь с шелковым плащом, выставленным против стальной стрелы. Посмотри на его пальцы и руки, похожие на когти и ноги журавля. Еще сегодня утром смерть сжимала его в своих объятиях. Но она не вырвала его духа из тела, ибо я стоял на одной стороне его постели, а Азраил по другую сторону. Не мешай мне, не спрашивай меня больше ни о чем, но жди решительной минуты и с молчаливым удивлением смотри на чудесное исцеление.
Взяв в руки астролябию, этот оракул восточных мудрецов, лекарь с серьезным видом стал делать свои вычисления. Когда настала пора вечерних молитв, он опустился на колени, повернувшись лицом к Мекке, и начал произносить вечерние молитвы, которыми мусульмане заканчивают трудовой день. Тем временем архиепископ и английский барон смотрели друг на друга, и взгляды их выражали презрение и негодование, однако ни один не решался прерывать эль-хакима в его молитвах, какими бы святотатственными они их ни считали.
Распростертый на земле араб поднялся и, войдя в хижину, где лежал больной, вынул из маленькой серебряной шкатулки губку, очевидно смоченную какой-то ароматной жидкостью. Он приложил ее к носу спящего, тот чихнул, проснулся и мутными глазами посмотрел вокруг себя. Когда он, почти голый, приподнялся на постели, он был похож на привидение. Сквозь кожу были видны его кости и хрящи, как будто они никогда не были облечены плотью. Длинное лицо было изборождено морщинами, его блуждающий взгляд постепенно принимал более осмысленное выражение. Видимо, он отдавал себе отчет в присутствии высоких посетителей, так как слабым жестом пытался в знак уважения обнажить голову, стараясь глухим голосом позвать своего хозяина.
– Узнаешь ты нас, вассал? – спросил лорд Гилсленд.
– Не совсем, милорд, – слабым голосом отвечал оруженосец. – Я спал так долго и видел столько снов. Но я узнаю в вас знатного английского лорда, это видно по красному кресту. А это святой прелат; я прошу благословить меня, бедного грешника.
– Даю тебе его: Benedictio Domini sit vobiscum[13 - Да будет с вами благословение Божье (лат.).], – сказал прелат, осеняя его крестным знамением, но не приближаясь к постели больного.
– Ваши глаза – свидетели, – сказал араб, – лихорадка прекратилась. Говорит он спокойно и разумно, пульс бьется также ровно, как ваш, попробуйте сами.
Прелат отклонил это предложение, но Томас Гилсленд, желая довести опыт до конца, взял руку больного и убедился, что лихорадка действительно исчезла.
– Поразительно, – сказал рыцарь, посмотрев на архиепископа, – этот человек, несомненно, выздоровел. Я должен сейчас же отвести лекаря в шатер короля Ричарда. Как вы думаете, ваше преосвященство?
– Подождите немного, дайте мне закончить одно лечение, прежде чем начать другое, – сказал араб. – Я пойду с вами, как только дам пациенту вторую чашку этого священного эликсира.
Сказав это, он достал серебряную чашку и, налив в нее воды из стоявшей около постели тыквы, взял маленький, отороченный серебром вязаный мешочек, содержимое которого присутствующие не могли разглядеть. Погрузив его в чашку, он в течение пяти минут молча смотрел на воду. Как им показалось, сначала послышалось какое-то шипение, но оно скоро исчезло.
– Выпей, – сказал лекарь больному, – усни и проснись уже совсем здоровым.
– И таким простым питьем ты хочешь вылечить монарха? – спросил архиепископ Тирский.
– Я излечил нищего, как вы можете видеть, – отвечал мудрец. – Разве короли Франгистана сделаны из другого теста, чем самые последние из их подданных?
– Отведем его немедленно к королю, – сказал барон Гилсленд. – Он показал, что обладает секретом, чтобы вернуть Ричарду здоровье. Если это ему не удастся, я отправлю его туда, где ему не поможет никакая медицина.
Как только они собрались уходить, больной, пересиливая слабость, воскликнул:
– Святой отец, благородный рыцарь и вы, мой добрый лекарь, если мне нужно уснуть, чтобы поправиться, то скажите, умоляю вас, что случилось с моим хозяином?
– Он отправился в дальний путь, друг мой, – ответил прелат, – с печальным поручением и задержится на несколько дней.
– Зачем обманывать бедного малого? – сказал барон Гилсленд, – Друг мой, хозяин твой вернулся в лагерь, и ты его скоро увидишь.
Больной как бы в знак благодарности воздел исхудалые руки к небу и, не в силах больше противостоять действию снотворного эликсира, погрузился в спокойный сон.
– Вы более искусный лекарь, чем я, сэр Томас, – сказал прелат, – такая успокоительная ложь лучше для больного, чем неприятная истина.
– Что вы хотите этим сказать, уважаемый лорд? – сказал де Во раздраженно. – Вы думаете, я способен солгать, чтобы спасти десяток таких жизней, как его?
– Вы говорите, – отвечал архиепископ с видимыми признаками беспокойства, – что хозяин оруженосца, этот рыцарь Спящего Леопарда, вернулся?
– Да, он вернулся, – сказал де Во. – Я говорил с ним всего несколько часов назад. Этот ученый лекарь приехал с ним вместе.
– Святая Дева Мария! Что же вы мне ничего не сказали о его возвращении? – сказал архиепископ в явном смущении.
– Разве я не сказал, что рыцарь Леопарда вернулся вместе с этим лекарем? Я думал, что говорил вам об этом, – небрежно проронил де Во. – Но какое значение имеет его возвращение для искусства лекаря и для выздоровления его величества?
– Большое, сэр Томас, очень большое, – сказал архиепископ, стиснув кулаки, топнув ногой и невольно выражая признаки нетерпения. – Где же он теперь, этот рыцарь? Боже мой, здесь может произойти роковая ошибка.
– Его слуга, – сказал де Во, удивляясь волнению архиепископа, – вероятно, может сказать нам, куда ушел его хозяин.
Мальчика позвали. На еле понятном языке он в конце концов объяснил, что какой-то воин разбудил его хозяина и повел в королевский шатер незадолго до их прихода. Беспокойство архиепископа, казалось, достигло апогея, и де Во это ясно понял, хоть и не отличался наблюдательностью и подозрительностью. По мере того как росла тревога прелата, все сильнее становилось желание побороть ее и скрыть от окружающих. Он поспешно простился с де Во. Тот удивленно посмотрел ему вслед, молча пожал плечами и повел арабского лекаря в шатер короля Ричарда.
Глава IX
Он – князь врачей: чума, и лихорадка,
И ревматизм, лишь взглянут на него,
Вмиг жертву выпускают из когтей.
Неизвестный автор
Полный тревожных дум, барон Гилсленд медленно шел к королевскому шатру. У него не было веры в свои способности – доверял он им только на поле битвы. Сознавая, что не обладает особенной остротой ума, он довольствовался тем, что принимал события лишь как должное там, где другой, с более живым разумом, старался бы вникнуть в суть дела или по крайней мере поразмыслить о нем. Но даже ему показалось странным, что такое незначительное событие, как путешествие какого-то нищего шотландского рыцаря, могло так внезапно отвлечь внимание архиепископа от удивительного исцеления, свидетелями которого они были и которое сулило возвращение здоровья и Ричарду. Среди людей благородной крови Томас Гилсленд не смог бы назвать человека более ничтожного и презренного, чем Кеннет. Несмотря на привычку равнодушно относиться ко всяким мимолетным событиям, он напрягал свой ум, стараясь уяснить себе причину столь странного поведения прелата.
Наконец у него блеснула мысль, что все это могло быть заговором против короля Ричарда, исходящим из лагеря союзников: не было ничего невероятного в том, что архиепископ, которого некоторые считали хитрым и неразборчивым в средствах политиком, мог принимать в нем участие. По мнению де Во, лишь его властелин обладал высшими нравственными качествами. Ведь Ричард являл собою цвет рыцарства, он возглавлял все христианское воинство и исполнял все заповеди церкви. Дальше этого представления де Во о совершенстве не шли. Все же он знал, что по воле судьбы эти благородные свойства характера его господина не только рождали уважение и преданность, но также, хотя и совершенно незаслуженно, навлекали на него упреки и даже ненависть. В том же самом стане среди монархов, связанных присягой крестоносцев, было много таких, которые с радостью отказались бы от надежды победить сарацин, лишь бы погубить или хотя бы унизить Ричарда, короля английского.
«Поэтому, – сказал себе барон, – нет ничего невероятного в том, что исцеление – или мнимое исцеление – шотландского оруженосца эль-хакимом лишь хитрый обман, к которому причастен рыцарь Леопарда и где может быть замешан архиепископ Тирский».
Однако такое предположение нелегко было согласовать с беспокойством, которое выказал архиепископ при известии о неожиданном возвращении крестоносца в стан. Но де Во прислушивался лишь к голосу своих предрассудков, который подсказывал ему, что хитрый итальянский прелат, коварный шотландец и лекарь-мусульманин – заговорщики, от которых можно ожидать лишь зла, а не добра. Он решил высказать напрямик свои соображения королю, ум которого ставил почти так же высоко, как и его доблесть.
Между тем дальше все пошло совсем не так, как думал Томас де Во. Едва он покинул королевский шатер, как Ричард под влиянием свойственной ему нетерпеливости, усугубленной лихорадкой, начал выражать недовольство его отсутствием и настойчивое желание, чтобы он скорее вернулся. Он уже не способен был сам бороться с раздражительностью, которая усиливала его недуг. Он надоедал своим приближенным, требуя развлечений: но ни требник священника, ни рыцарские романы чтеца, ни даже арфа любимого менестреля – ничто не могло успокоить его. Наконец часа за два до захода солнца, задолго до того времени, когда он мог бы ожидать доклада о результате лечения, предпринятого этим мавром или арабом, он послал за рыцарем Леопарда, решив получить от него более подробный отчет как о причине его отсутствия из стана, так и о встрече со знаменитым лекарем.
Следуя повелению монарха, шотландский рыцарь вошел в королевский покой с видом человека, привыкшего к такой обстановке. Английскому королю он был почти неизвестен, даже по виду. Держась с достоинством, хотя пользуясь своим знатным происхождением, верный в тайном поклонении своей даме сердца, он не упускал случая, когда щедрость и гостеприимство открывали доступ ко двору монарха тем, кто занимал известное положение в рыцарстве. Король пристально смотрел на приближавшегося Кеннета. Рыцарь преклонил колено, затем поднялся и встал так, как подобает в присутствии монарха, в позе почтительного внимания, но отнюдь не покорности или слепого подчинения.
– Тебя зовут, – сказал король, – Кеннет, рыцарь Леопарда? Кто посвятил тебя в рыцари?
– Я был посвящен мечом Вильгельма Льва, короля Шотландского, – ответил шотландец.
– Оружие, – сказал король, – достойное этой почетной церемонии, и плечо, которого оно коснулось, вполне заслужило эту честь. Мы видели, как ты проявлял свою рыцарскую доблесть в пылу сражения, в самых опасных схватках. Ты уже давно мог бы узнать, что мы ценим твои заслуги, если бы не твое высокомерие. Твоя гордость так непомерна, что лучшей наградой за твои подвиги может быть лишь прощение твоих проступков! Что ты на это скажешь?
Кеннет хотел было заговорить, но не мог связно выразить свои мысли. Сознание несоответствия между его скромным положением и высоким положением его дамы сердца, а также пронзительный, соколиный взгляд, которым, как ему казалось, Львиное Сердце проникал в самую глубину его души, приводили его в замешательство.
– Но хотя воины, – продолжал король, – обязаны подчиняться приказам, а вассалы – быть почтительны к своим властителям, мы могли бы простить храброму рыцарю еще больший проступок, чем борзого пса, хотя это и запрещено нашим особым указом.
Ричард не спускал глаз с лица шотландца и, увидев, какое облегчение испытал рыцарь при том обороте, который он придал своей обвинительной речи, едва мог сдержать улыбку.
– С вашего позволения, милорд, – сказал шотландец, – ваше величество должны снисходительно отнестись к нам, бедным благородным шотландцам. Мы ведь находимся вдали от дома, у нас скудные доходы, и мы не можем жить на них, как ваши богатые лорды, пользующиеся кредитом у ломбардцев. Если мы иногда и съедим кусок сушеной оленины с нашими овощами и ячменными лепешками, то тем больнее почувствуют сарацины наши удары.
– Ты не нуждаешься в моем разрешении, – сказал Ричард, – ведь Томас де Во, который, как и все мои приближенные, поступает так, как ему заблагорассудится, уже дал тебе разрешение на охоту с борзой и с соколом.
– Только с борзой, если вам угодно знать, – сказал шотландец, – но если вашему величеству угодно будет пожаловать мне разрешение охотиться также с соколом и если бы вы пожелали одарить меня соколом на руку, я надеюсь, что мог бы доставить к королевскому столу отборную дичь.
– Боюсь, что, дай тебе сокола, – сказал король, – ты едва ли дождался бы разрешения охотиться. Я знаю, что о нас, потомках династии Анжу, говорят, что мы так же сурово караем нарушение нашего охотничьего устава, как измену нашей короне. Однако храбрым и достойным людям мы могли бы простить как тот, так и другой проступок. Но довольно об этом. Я хочу знать, сэр, зачем и с чьего разрешения вы предприняли путешествие к Энгаддийской пещере, что в пустыне у Мертвого моря?
– По повелению Совета монархов святого крестового похода, – отвечал рыцарь.
– А кто посмел дать такой приказ, когда я, не последний в этом союзе, ничего не знал об этом?
– Не подобало мне, ваше величество, – сказал шотландец, – расспрашивать о таких вещах. Я, воин креста, несу службу под знаменем вашего величества, гордясь разрешением ее нести. Но все же я один из тех, кто возложил на себя символ креста для защиты прав христиан, и, чтобы отвоевать Гроб Господень, я обязан беспрекословно подчиняться приказам государей и военачальников, стоящих во главе этого святого похода. Вместе со всем христианским миром я печалюсь о том, что ваша болезнь – надеюсь, не надолго – лишает вас возможности участвовать в советах, где голос ваш звучит с такой силой. Однако, как воин, я обязан подчиняться тем, на кого возлагается законное право повелевать, иначе я подал бы плохой пример христианскому войску.
– Ты говоришь правильно, – сказал король Ричард, – и вина ложится не на тебя, а на тех, с кем я сведу счеты, если небу угодно будет, чтобы я встал с этого проклятого ложа страдания и бездействия. В чем заключалась твоя миссия?
– Мне кажется, ваше величество, – ответил Кеннет, – лучше было бы спросить об этом тех, кто меня послал и кто мог бы объяснить, зачем я был послан. Я же лишь вкратце могу рассказать о своем путешествии.
– Не криви душой, шотландец, если хочешь сохранить свою жизнь, – сказал рассерженный монарх.
– Когда я давал обет участвовать в этом походе, милорд, – твердо отвечал рыцарь, – я меньше всего думал о сохранении своей жизни и больше заботился о своей бессмертной душе, чем о своем бренном теле.
– Поистине ты храбрый малый, – сказал король Ричард. – Я люблю шотландский народ, мой благородный рыцарь: он смел, хоть и упрям; на шотландцев можно положиться, хоть иногда обстоятельства заставляли их хитрить. И с вашей стороны я заслуживаю признательности, ибо добровольно сделал для вас то, что вы не могли бы вырвать у меня с помощью оружия и тем более у моих предшественников. Я восстановил крепости Роксбург и Берик, находившиеся в залоге у англичан, я восстановил ваши прежние границы, и, наконец, я отказался от обязательств с вашей стороны приносить клятву верности английской короне, ибо это было навязано вам силой. Я стремился сделать из вас уважаемых и независимых друзей, тогда как прежние короли Англии старались лишь поработить непокорных и мятежных вассалов.
– Все это вы сделали, ваше величество, – сказал Кеннет, почтительно склонив голову. – Все это вы сделали, заключив договор с нашим государем в Кентербери. Поэтому я и множество других, более достойных шотландцев сражаемся против язычников под вашими знаменами. В противном случае мы бы нападали на ваши границы в Англии. Если нас теперь немного, то лишь потому, что мы не щадили своей жизни и погибали.
– Признаю, что все это правда, – сказал король. – Вы не должны забывать все то, что я сделал для вашей страны и что я – предводитель христианского союза. Я вправе знать о переговорах в среде моих союзников. Расскажите мне откровенно обо всем, что я имею право знать; я уверен, что от вас я скорее узнаю всю правду, чем от кого-либо другого.
– Раз вы настаиваете, милорд, – сказал шотландец, – я скажу вам всю правду. Я искренне верю, что ваши намерения, что касается главной цели вашего похода, откровенны и честны, чего нельзя сказать о других членах священного союза. Поэтому знайте, что мне было поручено при посредстве энгаддийского отшельника, этого святого человека, уважаемого и защищаемого самим Саладином…
– …предложить продолжить перемирие, не сомневаюсь в этом, – прервал его Ричард.
– Нет, клянусь святым Андреем*, нет, мой повелитель, – сказал шотландский рыцарь, – но установить длительный мир и вывести наши армии из Палестины.
– Святой Георгий!* – воскликнул удивленный Ричард. – Хоть и нехорошо я думал о них, но все же не мог представить, что они унизят себя до такого позора. Скажите, сэр Кеннет, с каким чувством вы передали это послание?
– С горячим одобрением, милорд, – сказал Кеннет. – Когда мы потеряли нашего благородного вождя*, под эгидой которого я надеялся на победу, я не видел, кто мог бы ему наследовать и, как он, вести нас к победе. Поэтому я считал, что лучше избегнуть поражения, заключив мир.
– А на каких условиях пришлось бы нам заключить этот благословенный мир? – спросил король Ричард, еле сдерживая душивший его гнев.
– Об этом мне не дано знать, милорд, – отвечал рыцарь Спящего Леопарда. – Я передал отшельнику послание в запечатанном пакете.
– А за кого вы принимаете этого почтенного отшельника: за дурака, сумасшедшего, изменника или святого? – спросил Ричард.
– Его дурачество притворное, государь, – отвечал хитрый шотландец. – И я думаю, что он лишь хочет снискать благоволение и уважение со стороны неверных, которые считают такое средство ниспосланным с неба. Мне казалось, что это находит на него лишь случайно, и я не счел это за подлинное безумие, которое расстраивает ум.
– Тонкий ответ! – сказал монарх, снова откинувшись на постель. – Ну а теперь – о его покаянии.
– Покаяние его, – продолжал Кеннет, – мне кажется искренним и является следствием угрызений совести из-за какого-то ужасного преступления, за которое, по его мнению, он осужден на вечное проклятие.
– А какова его политика? – спросил король Ричард.
– Мне сдается, милорд, – сказал шотландский рыцарь, – что он отчаялся в защите Палестины так же, как и в собственном спасении. Он считает, что должно только ждать чуда, в особенности в то время, когда рука Ричарда Английского перестала сражаться за это дело.
– Значит, трусливая политика этого отшельника схожа с политикой злосчастных монархов, которые, позабыв честь рыцарства и верность слову, проявляют решимость, лишь когда дело идет об отступлении, а не тогда, когда нужно идти против вооруженных сарацин. Они предпочитают бежать и в своем бегстве топтать умирающего союзника!
– Позволю себе заметить, ваше величество, – сказал шотландский рыцарь, – что этот разговор может лишь усилить вашу болезнь – врага, которого христиане боятся больше, чем вооруженных полчищ сарацин.
Действительно, лицо короля Ричарда еще больше покраснело, жесты стали лихорадочно резкими. Стиснутые кулаки, вытянутые руки и блестящие глаза указывали на страдание как от физической боли, так и от душевных мук. Однако это волнение заставляло его продолжать разговор, пренебрегая страданием.
– Вы можете мне льстить, сэр, – сказал он, – по вы от меня не уйдете. Я должен узнать от вас больше того, что вы мне сказали. Вы видели мою царственную супругу, когда были в Энгадди?
– Мне кажется, что нет, милорд, – сказал Кеннет с видимым смущением: ему припомнилась ночная процессия в часовне на горе.
– Я спрашиваю, – сказал король более сурово, – были ли вы в часовне Энгаддийского монастыря и видели ли там Беренгарию*, королеву Англии, и ее придворных дам, которые отправились туда в паломничество?
– Милорд, – сказал Кеннет, – я чистосердечно признаюсь вам, как на исповеди! В подземной часовне, куда отшельник привел меня, я видел женский хор, поклонявшийся святым реликвиям. Их лиц я не видел, а их голоса слышал только, когда они пели церковные гимны, и я не могу сказать, была ли среди них королева Англии.
– И ни одна из этих женщин не показалась вам знакомой?
Кеннет молчал.
– Я вас спрашиваю, – сказал Ричард, приподнимаясь и опираясь на локоть, – как рыцаря и джентльмена и по вашему ответу узнаю, как вы цените эти звания: была ли среди этих паломниц хоть одна знакомая вам женщина?
– Милорд, – сказал Кеннет не без колебания, – я могу только догадываться…
– Я тоже, – сказал король, угрюмо нахмурив брови. – Но довольно об этом! Вы – Леопард, сэр, но берегитесь львиной лапы. Лишь сумасшедший мог бы влюбиться в луну, но прыгать с зубчатых стен высокой башни в сумасбродной надежде достичь далекого светила – это безумие самоубийцы.
В этот момент у входа в шатер послышался какой-то шум, и король, быстро меняя тон на более обычный, сказал:
– Довольно, идите. Поспешите к де Во и пришлите его сюда вместе с арабским лекарем. Моя жизнь доверяется султану! Если бы он только отрекся от своей ложной веры, я бы сам своим мечом помог ему прогнать эту французскую и австрийскую нечисть из его владений; я думаю, Палестина могла бы благоденствовать под его властью, как в те времена, когда цари ее были помазанниками самого неба.
Рыцарь Леопарда удалился. Затем камергер доложил, что его величество хотят видеть послы от совета.
– Хорошо, что они еще считают меня живым, – последовал ответ. – Кто эти уважаемые посланцы?
– Гроссмейстер ордена тамплиеров и маркиз Монсерратский.
– Наш французский собрат не любит посещать больных, – сказал Ричард. – Вот если бы Филипп был болен, я уж давно стоял бы у его постели. Джослин, приведи в порядок мою постель: она взбаламучена, как бурное море. Дай мне стальное зеркало, причеши гребнем волосы и бороду. Они и впрямь больше похожи на львиную гриву, чем на локоны христианина. Принеси воды.
– Милорд, – сказал дрожащим голосом камергер, – лекари говорят, что от холодной воды можно умереть…
– К черту лекарей! – ответил монарх. – Если они не могут меня вылечить, неужели ты думаешь, что я позволю им мучить меня? Ну вот, – сказал он, завершив омовение, – зови этих уважаемых посланцев. Я думаю, теперь они едва ли заметят, каким неряшливым сделала Ричарда болезнь.
Прославленный гроссмейстер ордена тамплиеров был высокий, худой, закаленный в сражениях воин с тяжелым, но проницательным взглядом и лицом, на котором бесчисленные темные замыслы оставили свои следы. Он стоял во главе этого необычайного союза, для членов которого сам орден был все, а люди – ничто. Орден этот, домогаясь лишь распространения своей власти с риском поколебать религию, для защиты которой это братство первоначально было основано, обвиняемый в ереси и колдовстве, хотя он состоял из христианских священников, подозреваемый в секретном союзе с султаном, хотя дал присягу охранять святой храм, – весь этот орден, как и его глава гроссмейстер, являл собой полную загадку, перед которой содрогалось все. Гроссмейстер был облачен в пышные белые одежды, в руках он держал мистический жезл, своеобразная форма которого порождала много догадок и внушала подозрение, что знаменитое братство христианских рыцарей олицетворяло собою самые бесстыдные символы язычества.
Наружность Конрада Монсерратского была гораздо привлекательней, чем вид сопровождающего его смуглого и загадочного воина-монаха. Это был красивый мужчина старше средних лет, храбрый на полях сражений, рассудительный в совете, приветливый и веселый в часы досуга. С другой стороны, его обвиняли в непостоянстве, в мелком и эгоистическом честолюбии, в заботе об увеличении своих владений за счет Латинского королевства в Палестине и, наконец, в тайных переговорах с Саладином в ущерб христианским союзникам.
По окончании обычных приветствий этих высоких особ и учтивого ответа короля Ричарда маркиз Монсерратский начал говорить о причинах их визита: они, по его словам, были посланы обеспокоенными королями и принцами, которые составляли Совет крестоносцев, чтобы «осведомиться о здоровье их могущественного союзника, храброго короля Англии».
– Нам известно, насколько важным для общего дела считают члены совета вопрос о нашем здоровье, – отвечал король, – и как они страдали, подавляя в себе любопытство в течение четырнадцати дней, боясь, без сомнения, усилить нашу болезнь, если они обнаружат свое беспокойство.
Так как этот ответ прервал поток красноречия маркиза и привел его в замешательство, его более суровый товарищ возобновил разговор и серьезным и сухим тоном, насколько это допускал высокий сан того, к кому он обращался, вкратце сообщил королю, что они пришли от имени совета и всего христианского мира просить, чтобы он не давал пробовать на себе снадобья лекаря-язычника, который, как говорят, послан Саладином, пока совет подтвердит или отвергнет подозрения, которые вызывает эта личность.
– Гроссмейстер святого и храброго ордена тамплиеров и вы, благородный маркиз Монсерратский, – ответил Ричард, – если вам угодно будет пройти в соседний шатер, вы увидите, какое значение мы придаем дружественным увещаниям наших королевских соратников в этой священной войне.
Маркиз и гроссмейстер удалились. Через несколько минут после этого в шатер вошел восточный лекарь в сопровождении барона Гилсленда и Кеннета.
