Богословская антропология

скачать книгу бесплатно


Литература для углубленного изучения темы:

E. Przywara, Analogia entis, Einsiedeln 1962;

H.U. von Balthasar, Gloria. Un’estetica teologica. IV. Nello spazio della metafisica. L’antichita, trad.it., Milano 1977, 19–42; Id., Gloria. Un’estetica teologica. V. Nello spazio della metafisica: l’epoca moderna, trad. it., Milano 1988(2), 19–42; 547–588.

4. Драматическая антропология

Подобная концепция аналогии Бога и человека вскрывает объективно драматическую природу антропологии. Говорить о драматической антропологии, значит признавать, не умаляя значения великой традиции античной и христианской мысли, что человек может спрашивать о своей сущности только изнутри своего существования. Размышляя о себе, человек уже действует на сцене великого театра жизни[116 - Человеческое я – это «я, которое не способно покинуть сцену драматического действия, на которой оно находится с самого рождения. Оно не может уйти, чтобы подумать, что играть. Оно уже играет, хотя никто не спрашивал, хочет ли оно этого. Оно уже исполняет свою роль, но что это за роль?» (H.U. von Balthasar, Teodrammatica. II. Le persone del dramma: l’uomo in Dio, trad. it., Jaca Book, Milano 1978, 323). Сравнение с драматическим действием наглядно показывает непреложную данность того, что человек в своем существовании обнаруживает себя поставленным на сцену в середине пьесы, написанной не им. Хочет он того, или нет, но он заключен между предшествующим ему началом и концом, который он не может изменить по своему усмотрению: именно в этом проявляется его конститутивная ограниченность.].

Исходным пунктом адекватной антропологической трактовки является, следовательно, человек, который начинает размышлять о себе, находясь уже в бытии: он не может выбрать момент начала своей жизни, но в то же время обнаруживает, что призван избрать существование, устремленное к той открытой Богом полной мере его человечества, которую он, однако, никогда не может обрести полностью. Это вновь подтверждает уже упоминавшуюся необходимость понять взаимосвязь Бога и человека[117 - Х.У. фон Бальтазар характеризовал свою философскую концепцию как «мета-антропологию». Греки говорили о метафизике, имея в виду выход за пределы физики, охватывавшей весь космос, малой частицей частью которого является человек. Швейцарский богослов говорит о мета-антропологии, так как для современного человека физика – это не физика древних греков, но наука о материальном мире. Человек больше уже не частица космоса, но космос исполняется в человеке, который одновременно и синтез всего мира, и выход за его пределы. Философия, тем самым, в большей мере, чем метафизикой, выходом за пределы физики, должна быть мета-антропологией, имеющей своей предпосылкой не только космологические, но и антропологические науки и выходящей за их пределы как в отношении бытия человека, так и его сущности» (H.U. von Balthasar, Uno sguardo di insieme sul mio pensiero, in «Communio. Ed. Italiana» 105 [1989], 39–44, опубликовано также под названием Ultimo rendiconto, in H.U. von Balthasar, La mia opera ed epilogo, trad. it., Milano 1994,87–91). Термин мета-антропология вместе с его логическими следствиями был уже предложен П. Энричи: P. Henrici, Meta-fisica o meta-antropologia, in Metafisica e scienze dell’uomo, Atti del VII Congresso Internazionale, Roma 1982, vol. I, 595–606. Среди работ богословов, пытающихся подняться до онтологического вопроса, исходя из практического свидетельства в человеческом опыте, следует назвать W. Pannenberg, Antropologia…cit., 179–362. См. также P. Ricoeur, L’attestation: entre phunomunologie et ontologie, in J. Greisch – R. Kearney (edd), Paul Ricoeur, Les mutamorphoses de la raison hermuneutique, Paris 1991. Нет сомнения, что постановка проблемы фон Бальтазаром приобретает особый интерес в связи с проектом разработки богословской антропологии.].

Антропология адекватна своему предмету, только если она принимает во внимание, что человеческое существо, начиная размышлять о себе самом (вести речь-«логос» о человеке-«антропос»), не может сначала думать, а потом становиться человеком. Оно вынуждено рассуждать, уже действуя. Оно уже погружено в бытие и, находясь в нем, размышляет о том, кто оно. Невозможно теоретическое, априорное рассуждение о природе человека, приводящее к знанию, которое затем можно будет применить к жизни: «Мы можем спрашивать о сущности человека только в живом акте его существования. Нет антропологии вне драматической антропологии»[118 - H.U. von Balthasar, Teodrammatica, II… cit., 317.].

Продолжая аналогию с драмой, театром[119 - H.U. von Balthasar, Teodrammatica, I. Introduzione al dramma, trad. it., Jaca Book, Milano 1978, где автор подробно раскрывает смысл использования им театральных понятий.], чрезвычайно важно отметить, что человек обсуждает содержание пьесы, уже произнося свою роль на сцене вместе с другими актерами. Это коренным образом определяет не только ответ на вопрос «Кем является человек в Иисусе Христе?», но и позволяет дать должный ответ на общий вопрос о бытии.

Литература для углубленного изучения темы:

H.U. von Balthasar, Teodrammatica, II. Le persone del dramma: l’uomo in Dio, trad. it., Milano 1978, 167–402.

A. Scola, Hans Urs von Balthasar: uno stile teologico, Milano 1991, 101–118.

5. Онтологическое основание аналогического отношения между Богом и человеком

Драматичность антропологии находит свое основание в том, что различие-полярность esse и essentia, которая присуща отдельному человеку и никаким образом не может быть преодолена, есть признак лежащего на более глубоком уровне (cum fundamento in realitate [с основанием в реальности – Прим. пер.]) коренного различия: онтологического различия бытия и сущего. Действительно, бытие всегда всеобще, но существует лишь в сущем, так что бытие реально только как частное бытие. Но в то же время частное бытие достигает всеобщности лишь поскольку оно причастно всей целокупности бытия. Вся совокупная действительность существует реально лишь в особенностях фрагментов, поэтому тотальность реальности немыслима вне конкретной формы, принимаемой сущим. Равным образом глубочайшая идентичность сущего должна постигаться в связи с целым, отличным от суммы всех частных существований.

Человеческое знание, инициированное и поддерживаемое энергией свободы, приходит в изумление перед тайной, которая на языке томизма именуется distinctio realis[120 - [реальное различение – Прим. пер.] Фома не был ex professo [по роду занятий, по необходимости – Прим. пер.] озабочен проблемой distinctio realis. Но сегодня, после продолжительных дискуссий, нет сомнений, что он придерживался взгляда о реальном различии сущности и бытия. Выражение distinctio realis как таковое не встречается в его трудах, но он пользуется термином compositio realis [реальное противопоставление – Прим. пер.] (Ср. QDV q. 27 a.1 ad 8um). У Фомы Аквинского и Хайдеггера есть общее утверждение о различии бытия и сущего, но истолкования этого различия отличались с самого начала. Для Фомы это различие есть проявление случайности сущего, тогда как Хайдеггер абсолютизирует его, замыкая его в самом себе. (Ср. E. Purez Haro, El mistero del ser, Barcelona 1994, 152–162). Немало авторов противопоставляют взгляды Фомы и Хайдеггера на эту проблему метафизики и, в частности, на понятие esse. См. C. Fabro, Tomismo e pensiero moderno, Roma 1966, 21–45; L. Elders, La metafisica dell’essere di san Tommaso d’Aquino in una prospettiva storica. I. (L’essere comune), Citta del Vaticano 1995, 201–208; Aa. Vv., Saint Thomas et l’onto-thuologie, монографический выпуск Revue Thomiste 95/I (1995); L. Romera, Dalla differenza alla trascendenza: la differenza ontologica e Dio in Heidegger e Tommaso d’Aquino, Bologna 1996.]. Разум в самом сердце бытия схватывает отличие конкретной вещи от бытия в его целостности. Это онтологическое различие обосновывает и демонстрирует тайну бытия, непрестанно поражающую наш разум, так как бытие дано нам всегда лишь как subsistentia всякого отдельного сущего, которое, однако, никогда не может его исчерпать. Сущее есть манифестация бытия, а бытие – основа, указывающая на сущее как свою манифестацию[121 - Тогда можно говорить о полярности, об осцилляции, где каждый из двух полюсов (сущее и бытие) указывает на другой, где бытие и сущее соотносятся как основание и его проявление: бытие – основа и глубина сущих, которые суть манифестации бытия; основа и ее проявления нераздельны и нуждаются друг в друге. Удивление перед проявлениями бытия в сущем есть не только начало, но и постоянный элемент всякой подлинно философской мысли. Человек является единственным сущим, способным интересоваться бытием, воспринимать его богатство и понимать его онтологическое различие с сущими. Он открыт не только по отношению к сущим, но и к являемым ими бытию. Он полон неограниченной любознательности и ему недостаточно сущих, даже суммы всех сущих. Человек ощущает, что окружающая его реальность постоянно ускользает от него и не допускает полного обладания ею. Динамика человеческого разума не удовлетворяется знанием частных сущих и даже их бытием. Кроме того, хотя сущие существуют, поскольку они причастны действительности бытия, эта действительность, однако, не будучи того же порядка, что и сущность, сама по себе не предписывает сущему иметь определенную существенную форму. Невозможно вывести необходимость любой существенной формы из богатства акта бытия. Следовательно, онтологическое различие вскрывает двойной парадокс, содержащийся во взаимном указании сущих и бытия друг на друга. С одной стороны, бытие превосходит сущие, ибо является бесконечной полнотой, тогда как сущие всегда определены, ограничены своей сущностью. Но, с другой стороны, сущие превосходят бытие, поскольку реально существуют, они суть реальны, а бытие это скорее то, что заставляет сущие существовать, но не является самим по себе существующим. Это точно выражено Фомой Аквинским: «Esse significat aliquid completum et simplex, sed non subsistens» [ «бытие означает нечто совершенное и простое, но не существующее само по себе» – Прим. пер.] (QDP q.1, a.1,co). В FR 33 эта открытость человека Тайне характеризуется как вершина его разумной природы.].

Отсюда следует, что бытие в своей всеобщности достижимо только в сущем, постигнутом в его непреложном историческом измерении. В то же время лишь всеобщность бытия никогда не реализуемая онтически[122 - Онтический аспект подразумевает все то, что причастно историческому измерению, свойственному существующему. Онтологический – указывает на целокупность бытия, обретающую свое реальное содержание в сущем, но несводимую к последнему.], способна открыть истину существования сущего. Поэтому метафизическое рассуждение может рассматривать онтический момент, только помня, что последний находит свое адекватное основание лишь во всеобщности онтологического измерения. Отсюда понятно, почему нельзя забывать о различии между сущим и бытием: иначе через сущее невозможно будет прийти к бытию, а из последнего невозможно будет выяснить смысл самого сущего[123 - См. Reali, La ragione…cit., 34–37.].

То, что это различие представляет собой онтологическую основу различия бытия и сущности, делает в каждом отдельном человеке ясной внутреннюю связь богословской и философской мысли об откровении. Действительно, вопрос о бытии, если это вопрос об онтологическом различии, выступает как вопрошание, внутреннее присущее богословию как таковому. Последнее имеет в проблеме отношения бытия к сущности свой привилегированный предмет: отношение сходства и различия Бога и человека, засвидетельствованное в истории спасения[124 - V. Holzer указывает, что Бальтазар и Ранер «трактовали вопрос о различии бытия и сущего в качестве подлинно богословской проблемы, весьма близко связанной с христологическим дискурсом» (Holzer, Le Dieu…cit., 424). См. также G. Greshake, Der dreieine Gott. Eine trinitarische Theologie, Freiburg – Basel – Wien 1997, 244.].

Без этой черты онтологии аналогия осталась бы невыразимой и неописуемой, так как невозможно было бы развить ее полностью.

Аналогическое отношение (сходство-различие) Бога и человека выражается в драматическом и, следовательно, историческом напряжении, между esse и essentia каждого человека. Все это имеет реальное основание – онтологическое различие, которое является причиной драматичности и неизбежности этого напряжения.

Весь смысл неустранимости этого напряжения мы сможем правильно понять, если вернемся теперь к понятию свободы, также обладающему драматическим характером.

Литература для углубленного изучения темы:

F. Ulrich, Homo abissus. Das Wagnis der Seinsfrage, Einsiedeln 1961;

H.U. von Balthasar, La mia opera ed epilogo, trad. it., Milano 1994, 95–142.

6. Полярность свободы

Какова природа этой свободы, засвидетельствованной самосознанием человека?[125 - Ср. Scola, Questioni…cit., 85–102; Id., La logica dell’incarnazione come logica sacramentale: avvenimento ecclesiale e liberta umana, in AA.VV., Gesw Cristo speranza del mondo. Miscellanea in onore di M. Bordoni, a cura di I. Sanna, Roma 2000, 459–490.]

«В осознании человеком самого себя, в свете бытия вообще, лежит неразрушимое, поскольку неотчуждаемое, ядро свободы. Этот свет […] подобно истине и благу, всегда соединенным в бытии вместе, есть нераздельно единый свет интеллекта и воли, есть одновременно понимание, утверждение и воление, где, несомненно, только понятое может утверждаться и желаться, но все же именно воля движет пониманием […]. Надежное и уверенное владение собой не есть просто интуиция самого себя, понимание своей сущности. Эта интуиция возможна лишь в соединении с общей открытостью ко всему существующему, в отходе от себя к познанию другого и любви к нему[…]. Поэтому в основе всего или свобода утверждать вещи из-за их ценности, или свобода отрицать их из-за их недостаточности […] и, несомненно, конечная свобода как открытость ко всему сущему может стремиться к чему-то (пусть даже ко злу) лишь с точки зрения блага»[126 - H.U. von Balthasar, Teodrammatica, II.…cit., 202–203.].

Распоряжение собой и всеобщая открытость

В этой длинной цитате из фон Бальтазара выражена структура конечной свободы, фиксируемая самосознанием человека. Она выступает как изначально отмеченная полярностью двух составляющих: опыта распоряжения собой и универсальной открытости, то есть необходимости признания со-бытия людей и вещей. Оба эти полюса несводимы один к другому[127 - Фон Бальтазар особо подчеркивает, что «сами попытки ограничить конечную свободу только одним полюсом – самодостаточностью (подобно автаркии), давая нравственные наставления о путях достижения такой свободы, должны рекомендовать безразличие ко всему остальному, независимо притягательно оно, или отталкивающе. Напротив, все противоположные попытки, стремящиеся убедить человека что опыт его автономии (самоопределения) есть иллюзия, от которой он должен избавиться как от кажимости (майи), могут разрушить только внешние эмпирические слои сознания я, но не его глубочайшее ядро» (Ibid., 204).].

В распоряжении собой человек сознает ответственность за свою судьбу[128 - Дж. Ньюмен отмечал, что сознание предполагает возможность действовать тем или иным способом в плане судьбы (Ср. Newman, Sermoni…cit., II, 7–8,476). Аналогично, у Фомы можно найти высказывание о человеке как causa sui: «Homo…non est solum causa sui ipsius in movendo sed in iudicando» [ «Человек есть причина самого себя не только в движении, но и в суждении» – Прим. пер.] (QDV, q.24 a.1 co); и как принципе его трудов: «…de homine, secundum quod et ipse est suorum operum principium, quasi liberum arbitrium habens et suorum operum potestatem» [«…человек есть принцип своих трудов, как имеющий свободу выбора и власть над своими делами» – Прим. пер] (2ST, Prologus).], а в открытости встречается с необходимостью существования отличного от себя другого, который требует своего признания. Отвергая его, человек пустился бы в идейную авантюру, представляя себя Богом и гротескно претендуя на бесконечную свободу[129 - В действительности первородный грех не слишком далек от этой претензии на самостоятельное спасение. Ср. ниже, гл. 4.], мысля себя постоянно в борьбе с собственным пределом, отрицая его и никогда не достигая цели, подобно вечно страдающему Танталу.

Так даже на уровне элементарной природы человеческой свободы проявляется драматическая структура я. Свобода драматична, более того, именно она, благодаря предшествующей всякому действию человека конститутивной динамике самоопределения и признания, становится в конце концов драматическим ядром человеческого я на онтологическом уровне.

Подводя итоги, можно сказать, что человеческая свобода обнаруживает, что она неизбежно дана себе «откуда-то», а процесс ее самораскрытия заставляет ее познать собственное существование как движение в некое «куда-то»[130 - Ср. Scola, Questioni…cit., 98.].

Таким образом, свобода человека может быть понята только в признании существования некой Свободы, являющейся своим собственным абсолютным основанием и потому способной порождать бесчисленные конечные свободы, которые сами обладают возможностью распоряжаться собой и признавать других через связь с реальностью[131 - Начиная с первичного отношения с пробуждающим самосознание ты – улыбкой матери, в которой бытие выступает как нечто прекрасное, благое, истинное и единое – человеческое существо широко открыто для бесконечной Свободы, которая одна только способна объяснить загадку человека. Ср. von Balthasar, Uno sguardo…cit., 41.]. Тем самым, в самом устроении человеческой свободы с ее изначальной полярностью, отражающей некое внутренне присущее ей различие, выражается драматический характер антропологии[132 - Это является основой того, что фон Бальтазар предлагает называть конститутивными антропологическими полярностями (дух-тело, мужчина-женщина, индивидуум-община. Ср. von Balthasar, Teodrammatica II…cit., 335–369), разговор о которых был бы абстрактен, если не принимать во внимание этот уровень. Об исследовании этих полярностей см. ниже.].

Литература для углубленного изучения темы:

H.U. von Balthasar, Teodrammatica II. Le persone del dramma: L’uomo in Dio, trad. it., Milano 1978, 199–292;

A. Scola, Questioni di antropologia teologica, seconda edizione aumentata, Roma 1997, 85–102.

7. Полнота человечества и событие Христа: бытие-для-себя/бытие-для-другого

Остается сделать последний шаг. Внимательное рассмотрение показывает, что бытие, даруя сущим их сущность (их в-себе-бытие), одновременно дает им и со-бытие, то есть способность соотноситься с другими сущими. Действительно, только при этом условии сущие через их взаимоотношение получают возможность соотноситься со всей целостностью реальности и, следовательно, с бытием, которому они обязаны своим бытием-в-себе. В противном случае мы были бы вынуждены утверждать, что всякое сущее может само по себе полностью достичь бытия, а это противоречит неустранимости онтологического различия.

Все это достигает своей кульминации в человеке, в котором взаимоотношение с другим (со-бытие), в отличие от остального мира, где оно положено как необходимое, заключает в себе свободу. Так что, когда оно реализуется полностью, нужно говорить не просто о со-бытии, но о бытии-для-другого[133 - Ср. von Balthasar, Epilogo…cit., 120.].

Действуя строго логически, на основании этого рассуждения можно прийти к выводу, что специфика человеческой свободы лежит не столько в себе и для себя, сколько в бытии для другого[134 - Ср. von Balthasar, Epilogo…cit., 120–123. Углубленное рассмотрение этой тематики можно найти в A. Scola, La logica… cit., Reali, La ragione…cit., 17–69.]. Точнее, можно утверждать, что, человеческий дух, подобно всем другим сущим, имеет в самой структуре своей сущности необходимость открытости по отношению к другим сущим (со-бытие)[135 - «Дух, чтобы прийти к себе самому, предназначен и определен к тому, что перед ним, к реализации в другом как в самом себе […] он всегда открыт миру, а мир всегда открыт ему» (H.U. von Balthasar, Teologica I. Verita del mondo, Milano 1989,83–84.]. Но человек, будучи свободным, обладает бытием не только в себе, но и для себя. Следовательно, он призван свободно принять необходимость открыть себя другим. Он приглашается реализовать собственную свободу так, как она должна осуществиться, с риском, что этого не произойдет, если он будет считать, что бытие-для-другого приводит к утрате глубины его бытия-для-себя[136 - Ibid.].

Эта ситуация ярко высвечивает полярность, присущую человеческой свободе: с одной стороны имеется напряжение, связанное с самостью, в силу чего человек стремится сохранить свое для себя, а с другой, есть открытость по отношению к другому, благодаря чему бытие-для-себя становится бытием-для-другого. Если самость становится формой свободы, то последняя «сокрушена до основания, трагична…противоречит самой сущности духа»[137 - von Balthasar, Teologica I….cit., 98.]. Только открытость ведет к подлинной самореализации глубочайшей истины человеческого состояния[138 - Ibid.].

Изложенный здесь подход фон Бальтазара позволяет, следовательно, отождествить специфику человека со свободой его самосознания: путь, ведущий к онтологическому основанию – это путь человека, свободно выбирающего самореализацию в бытии-для-другого.

Принцип различия

Выяснив отличительные черты взаимосвязи антропологии и христологии, мы готовы начать путь изучения богословской антропологии. Она, согласно намеченному нами теоретическому плану, должна углубить основания, по которым существование человечества находит свое адекватное объяснение только в изначальной форме свободы, осуществленной событием Иисуса Христа, в котором бытие-для-себя совпадает с бытием-для-другого.

Фактически речь идет о признании того, что при критическом анализе человеческого существования, имеющего необходимо исторический характер, в центре рассмотрения должен быть принцип различия. В необходимости полностью быть-для-другого человек оказывается направленным к некой трансцендентной цели, совершенно несоразмерной его силам, которая, однако, является гарантией его бытия-самим-собой, то есть его способности к подлинно свободной свободе. Тогда синтез свободы и истины, так как он осуществлен в Иисусе Христе, предстает недостижимой человеческими силами областью, где Трансцендентное (в богословском смысле этого слова) дарует Себя человеку. Таким образом, человеческая свобода, приняв это различие как не наносящее вреда ее идентичности, может соопределять форму истины.

Литература для углубленного изучения темы:

H.U. von Balthasar, Teologica I. Verita del mondo, Milano 1989, 83–132. Id., La mia opera ed epilogo, trad. it., Milano 1994, 115–141.

Обзор последующих глав учебника

Изложив в общих чертах основополагающие элементы адекватной богословской антропологии (глава 1), укажем содержание последующих глав, в которых она получит свое дальнейшее развитие (главы 2–4).

Глава 2(Акт творения Триединого Бога) посвящена углубленному рассмотрению христологического принципа Откровения в его изначальной историчности. Для этого акт творения исследуется, исходя из события Иисуса Христа, и показывается, как с этой точки зрения обнаруживается единство божественного плана спасения, первым этапом которого является этот акт. Одновременно изучаются конститутивные свойства акта творения.

В главе 3(Человек, созданный «по образу и подобию Божию» в Иисусе Христе, Единородном Сыне) говорится об откровении истины о человеке в Иисусе Христе: в бытии, созданном «по образу Божию» и призванном к участию в божественном сыновстве, человек обнаруживает драматический характер своей свободы.

Глава 4(Первоначальное состояние и первородный грех) говорит об острой критичности этого исторического состояния человеческой свободы: человек, всегда желанный и сотворенный во Христе, в своем историческом существовании объективно находится в состоянии смятения перед спасительной инициативой Бога и не способен выйти из этого состояния своими силами.

Глава 5(Тайна христианской праведности) трактует природу Христова порядка вещей, из которой следует, что христианская праведность есть соответствие предустановленному плану. Она основывается на предназначении всякого человека быть во Христе сыном в Сыне. Кроме того, в этой главе говорится о возможности победить беспорядочность греха через искупительное дело Смерти и Воскресения Иисуса Христа. С этой точки зрения выясняются причины того, что свобода человека может быть адекватно объяснена только изначальной формой свободы, осуществленной в Иисусе Христе, в Котором бытие-для-себя тождественно бытию-для-другого. Наконец, здесь же предлагается общая характеристика жизни нового человека во Христе. Этот человек осознает, что жизнь во Христе позволяет ему обрести полноту существования в том единении истины и свободы, что принимает форму веры, выражается на практике в любви и радостно существует в надежде на окончательное исполнение.

Часть вторая

Глава вторая

Акт творения триединого Бога

Человеческий опыт и христианское Откровение

Драматическая природа свободы человека и присущий истине характер исторического события позволяют утверждать, что только в истории человек может найти адекватный ответ на вопрос о самом себе.

Христианское Откровение удивительно согласуется с этой первичной структурой человеческого опыта. Действительно, оно учит, что человек может постигнуть глубочайший смысл своей жизни и существования окружающей его реальности лишь в истории – истории спасения. Откровение, поскольку оно носит исторический характер, предназначено для восприятия его в действии и именно как таковое должно рассматриваться не как нечто внешнее для личности человека, но как реальность, полностью его захватывающая[139 - «Глубокий и особый смысл события, то есть само событие в его истине, открывается всегда только в опыте полного погружения в него и истолкования его в этом погружении, в опыте истинном, поскольку адекватном данному событию» (H. Schlier, Linee fondamentali di teologia paolina [Biblioteca di Teologia contemporanea 48], trad. it., Brescia 1985,119).].

Согласно этой перспективе, антропология начинает с Творения – действия, которым Триединый Бог положил начало историческому существованию человека и всего мира.

В свете христианской веры богословие Творения может развиваться, только имея своим центром Иисуса Христа, живого и личностного Откровения, «Средоточия мира и истории»[140 - RH 1.].

План главы

Вторая глава нашего курса богословской антропологии делится на три раздела: первый из них посвящен содержанию откровения творческого акта Божия в его изначальной христологической и тринитарной форме. (I. Творение в Иисусе Христе); во втором разделе показана новизна понятия о Творении, данного в Откровении (II. Свойства Творения); третий раздел (являющийся в действительности приложением) сообщает некоторые основные сведения о деликатной проблеме отношения богословского понимания Творения и данных современной науки (III. Приложение: Творение и естественные науки).

I. Творение в Иисусе Христе

План первого раздела

Точка зрения объективного христоцентризма[141 - Ср. выше, 31–35.] предполагает трактовку тайны Творения, исходящую из откровения о посредничестве Иисуса Христа в творческой инициативе Бога. (1. «Им создано все…»). Мы увидим, как из этого первого элемента возникает тринитарное измерение акта творения (2. Творение – дело Святой Троицы). Эти два пункта ясно показывают, что дело Иисуса Христа в Творении есть осуществление Его особой причинности (3. Творческая причинность Иисуса Христа). Тогда можно признать в Иисусе Христе Первого и Последнего, в Котором открывается цель Божиего акта творения (4. Цель Творения) От этого христологического и вместе с тем тринитарного основания начинается путь более глубокого постижения содержания спасительного замысла Божия, центральное место в котором занимает Иисус Христос, умерший и воскресший ради спасения всех людей (5. Иисус Христос, Средоточие мира и истории).

1. «Им создано все…»

Историческое событие Иисуса Христа позволяет сделать решительный шаг вперед в понимании тайны Творения: действительно, во Христе становится совершенно ясным, что творческую инициативу Бога следует понимать в контексте Его спасительного вмешательства в историю (Завет)[142 - Ср. G. Von Rad, Teologia dell’Antico Testamento. I, trad. it., Brescia 1974, 158–195; в этой же перспективе рассматривают данный вопрос M. Flick – Z. Alszeghy, Fondamenti…cit., 22–25; J. Ratzinger, Schupfung, in LTK 9, 460–466; W. Kern, La creazione come presupposto dell’Alleanza, in MS 4, 55–77; Aa. Vv., Cruation et salut, Bruxelles 1989; G. L. Plato, Il tema della creazione e la sua connessione con l’alleanza e la sapienza nell’Antico Testamento, in Associazione Teologica Italiana, La creazione. Oltre l’antropocentrismo? A cura di P Giannoni, Padova 1993, 143–186; W. Pannenberg, Teologia sistematica. 2, trad. it., Brescia 1994,11–202.].

Ветхозаветная перспектива: Творение и Завет

Сами ветхозаветные тексты свидетельствуют о том, что только исторический опыт общения с Богом-Спасителем, заключившим Союз со Своим народом, привел Израиль к признанию Бога Творцом всего.

Некоторые исследователи возражали против подобной богословской интерпретации Ветхого Завета, утверждая независимость понятий Творение и Завет[143 - Ср. C. Westermann, Genesis 1–11, Neukirchen 1974, 89ss и Id., Creazione, trad. it., Brescia 1974, 19. 191–207.]. Но подобная критическая позиция не может, по-видимому, опровергнуть утверждение об их существенном единстве. Противники тезиса о развитии веры в Творение из веры в спасительный Союз, указывают, что понятие Творения естественным образом конгениально всему культурному контексту Ветхого Завета и как таковое появилось позднее не потому, что было порождено Заветом, но, существуя с самого начала, было до времени как бы приглушено. С этой точки зрения понятие о Завете вписалось в уже сам по себе креационистский контекст[144 - «…для человека Ветхого Завета не существовало возможности по-иному мыслить мир… У этих людей не было нужды верить, что мир сотворен Богом, ибо это было предпосылкой их мышления» (Westermann, Creazione…cit., 19).]. Даже если согласиться с подобной герменевтической позицией, остается не менее значимый факт – свидетельство Израиля, который в ту эпоху отнюдь не ощущал дистанции между Богом-Творцом и Богом Завета. Более того, весь Ветхий Завет отмечен этой полярностью[145 - Ibid., 197.]. Следовательно, и помимо необходимого экзегетического обсуждения, можно видеть, что свидетельство Священного Писания побуждает богословскую мысль к углублению единства Творения и Завета.

Оригинальные элементы Ветхого Завета

Прочтение Творения в аспекте истории спасения способно объяснить некоторые оригинальные элементы Ветхого Завета. Священный текст провозглашает, что мир нельзя мыслить возникшим случайно, что ему внутренне присуща разумность. Он происходит из творческой свободы, дарующей тайну Бытия как бесконечную Истину, Любовь и Красоту. Поэтому всегда признавалось, что тварная реальность обладает некой изначальной положительностью[146 - Уже книга Бытия подчеркивает благость тварной реальности рефреном: «И увидел Бог, что это хорошо» (Быт 1, 10.12.18.21.25.31); в другом месте мы находим: «Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия. И все в мире спасительно, и нет пагубного яда, нет и царства ада на земле» (Прем 1, 13–14). Ветхозаветные тексты явно контрастируют с такими текстами мифологической литературой Двуречья, как, например: «Когда боги создали людей, то они установили для них смерть и жизнь людей они держали в своих руках» (Поэма о Гильгамеше, табл. 9, кол. IV). Это свидетельствует о том, что повествование книги Бытия движется по линии преодоления космогоний и объяснений начала мира как результата встречи или столкновения неких мифологических начал.]. В тексте видно стремление избежать дуалистического истолкования мира, отрицается идея изначального существования материи и прославляется свободная и суверенная творческая инициатива Бога.

Новозаветная перспектива: творение в Иисусе Христе

Сохраняя верность этой перспективе истории спасения, Новый Завет признает, что Творение проявляется во всем своем значении в Иисусе Христе, полноте Откровения[147 - Ср. F. Mussner, Creazione in Cristo, in MS 4, 77–88; F. Hahn, Die Schupfungmittlerschaft Christi, in C. Casale Marcheselli (ed.), Parola e Spirito, Brescia 1982, 661–678.]. Осознание этого торжественно провозглашается в знаменитом гимне первой главы Послания к Колоссянам:

«[Иисус Христос] Который есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари; Ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, – все Им и для Него создано. И Он есть прежде всего, и все Им стоит» (Кол 1, 15–17).

Главенство Христа над творением

Содержание текста и сама его структура утверждает тесную связь главенства Христа над Творением и Его искупительной и творческой деятельностью[148 - Об экзегезе этого текста см. Associazione Biblica Italiana, La cristologia in San Paolo, Atti della XXIII settimana biblica, Brescia 1976; J.-N. Aletti, Saint Paul.Upоtre aux Colossiens (Utudes Bibliques NS 20), Paris 1993, 86–118; G. O’Collins, Cristologia. Uno studio biblico, storico e sistematico su Gesw Cristo, Brescia 1997, 40–42; T. Otero Lazaro, Col 1,15–20. En el contexto de la carta, Roma 1999 (с обширной библиографией), 267–299); R. Penna, I ritratti originali di Gesw il Cristo, 2 Cinisello Balsamo 1999, 229–236.]:

«И Он есть глава тела Церкви; Он – начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство: Ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота, И чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив чрез Него, Кровию Креста Его, и земное и небесное»(Кол 1, 18–20).

Первое Послание к Коринфянам также указывает на соучастие Иисуса Христа вместе с Отцом в акте Творения:

«Но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор 8, 6).

Важно учитывать контекст, в котором Павел произносит эти слова. Отвечая на вопрос о допустимости принятия в пищу идоложертвенного, апостол уточняет критерий, который следует применять в этом случае: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» (1 Кор 8, 2).

Именно из провозглашения абсолютной власти Отца и Иисуса Христа над всей реальностью следует отсутствие какого-либо религиозного смысла в употреблении жертвенного мяса.

Иисус Христос – Посредник творения и искупления

Уже только из приведенных текстов можно извлечь важные сведения. Во-первых, они утверждают строгий параллелизм между действием Отца и Сына в порядке Творения. Действительно, провозглашается Их абсолютное равенство в божественности (об этом говорят именования Бог [Qeo/j] и Господь [Ku/rioj], прилагаемые к Отцу и Иисусу Христу)[149 - Ср. W. Foerster, Ku/rioj, in GLNT V, col. 1477.]. Во-вторых, указывается специфика участия каждого: Отец есть Источник, из Которого [ec) ou(=] все исходит, тогда как деятельность Сына вводится грамматической формой di)ou(=, отражающей Его роль Посредника[150 - Сочетание di)ou(= для выражения творческого посредничества Сына неоднократно встречается в Новом Завете: ср. Ин 1, 3; 1 Кор 12, 5; Еф 4, 5; Кол 1, 6. Здесь слова посредник и посредничество понимаются в их фундаментальном библейском смысле, ср. A. Oepke, mesi/thj, in GLNT VII, 124–166; общий обзор работ о посредничестве Иисуса Христа дан в: Moioli, Cristologia…cit., 86–126.].

Другие столь же явные указания содержатся в двух отрывках Послания к Евреям, где ветхозаветная тема созидательной роли Слова Божиего прочитана в христологическом ключе (Евр 1, 1–2). Признав Иисуса Христа «наследником всего, чрез Которого [di)ou(=] Бог и веки сотворил» (Евр 1, 2), автор послания обращается к Сыну:

«Ты, Господи, основал землю, и небеса – дело рук Твоих» (Евр 1, 10).

Этот текст имеет особое богословское значение, так как провозглашая Иисуса Господом, применяет к Нему стих из Псалтыри (Пс 101, 26). Здесь ясно видно желание подчеркнуть Его достоинство Творца, которое Ветхий Завет признает исключительно за Богом Израиля[151 - Эквивалентность именований Ku/rioj и Qeo/j уже была засвидетельствована в литературе по Ветхому Завету (Ср. Foester, Ku/rioj…cit., 1459; 1487). Поэтому автор Послания к Евреям прилагает к Иисусу все те места Септуагинты, где употребляется обращение Ku/rioj: в Иисусе Бог действует так же, как Ku/rioj в Ветхом Завете.].

Иоанн показывает Слово в Его связи с Отцом и Творением уже в первых стихах Пролога к своему Евангелию:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин 1, 1–3).

Наиболее авторитетные мнения относят это «все» не только к Творению, но и к Искуплению[152 - Ср. R. Schnackenburg, Il vangelo di Giovanni, I, trad.it., Brescia,1973, 298–304; I. De La Potterie, Studi di cristologia giovannea, Genova 1986.]. Это помогает понять всеобщность «посредничества» Христа: именно живой опыт воплощенного, умершего и воскресшего Слова позволяет Иоанну признать Его вселенский характер. Исходя из понимаемого в тринитарном смысле божественного сыновства Христа, евангелист подчеркивает участие Воплощенного Слова в деле Творения. Тем самым утверждается глубокое единство Искупления и Творения, поскольку это два измерения делания Пресвятой Троицы, Посредником которого является Слово.

О глубоком понимания посреднической роли Иисуса Христа в Творении, начиная с Его спасительной миссии, свидетельствуют те послания апостола Павла, где он подчеркивает эсхатологический характер христологии[153 - 1 Кор 15, 45–49; Еф 1, 10.20–22; 4, 8–10; Кол 1, 18–20] и использует ветхозаветное понятие Премудрость[154 - «…для самих же призванных, Иудеев и Эллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1Кор 1, 24). Ср. A. Feuillet. Le Christ Sagesse de Dieu d’aprus les upоtres pauliniennes, Paris 1966, 59–85; S. Cipriani, Cristo «Potenza di Dio e Sapienza di Dio» in 1Cor 1, 24, in Associazione Biblica Italiana, La cristologia…cit., 341–360; M. Gilbert – J.-N. Aletti, La sapienza e Gesw Cristo, in Bibbia Oggi 21, Gribaudi, Torino 1981; J.-N. Aletti, Sagesse et mysture chez Paul. Reflexions sur le rapprochement de deux champs lexicographes, in Aa. Vv., La sagesse biblique. De l’Ancien au Nouveau Testament, Congres ACFEB (Lectio Divina 160), Paris 1996, 357–384; O’Collins, Cristologia…cit., 43–46.]. Оба эти элемента позволяют осознать всемирное господство Христа как Начала и Конца всего Мироздания[155 - «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его. А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу. Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои» (1 Кор 15, 22–25). Об этом аспекте учения Павла см., в частности, A. Feuillet, Le Christ,…cit., 363–399.].

Так Новый Завет показывает путь, ведущий от события Пасхи к Господству и божественному Сыновству Христа. Поэтому Павел и Иоанн провозглашают Его единственным истинным средоточием божественного замысла[156 - Ср. Еф 1, 3–1; Кол 1, 15–20; Ин 1, 1–18. По этой теме см. A. Scola, Questioni…cit., 11–28.]. Прослеживается следующая динамика: от прославления Воскресшего происходит восхождение к осознанию божественности Иисуса Христа, равно как и к постижению Его участия в деле Творения, поскольку последнее есть исключительная прерогатива абсолютной верховной власти Бога.

Это имеющее фундаментальное значение обстоятельство позволяет признать значение Творения как свободного дара и безвозмездной Божией инициативы – тема, уже присутствующая в ветхозаветном союзе с Богом, но которую только Христос раскрывает во всей ее полноте.

Следовательно, Новый Завет полностью воспринял откровение книги Бытия о едином Боге-Творце[157 - «Творение словом из ничего представляет собой более или менее выраженное основание новозаветных утверждений» (W. Foerster, kti/zw, in GLNT V, 1312); см. также M. Delmirani, Creazione in Cristo. Aspetti fondamentali di Teologia biblica sulla Creazione, Roma 1986.]. Новость, которую он несет в себе, состоит в том, что Лик Божий открывается полностью только в тайне Воплощения. Библейская весть о Творении обретает свою завершенную форму в свете особенности тайны Иисуса Христа, Воплощенного Сына Божия[158 - См. ниже.].

Особенность Иисуса Христа и Его посредничество в деле Творения

Новозаветный материал свидетельствует прежде всего о том, что посредничество Иисуса Христа в Творении всецело связано с Его особенностью[159 - См. выше, гл.1.] и может быть понято только из нее.

В этом отношении, уже Павел и Иоанн преодолевают сомнительные космические или космогонические истолкования[160 - О космогониях и мифах о начале мира см. O. Loretz, Creazione e mito (Studi biblici 28), trad. it., Brescia 1974; M. Eliade, Mito e realta, trad. it., Milano 1975; P. Ricoeur, Philosophie de la volontu. II. Finitude et cupabilitu, Paris 1988, 309–478; P. Gilbert, Bibbia, miti e racconti dell’inizio, Brescia 1993.] посредничества Христа: Его действие нигде не сравнивается с деятельностью демиурга и в еще меньшей степени Ему присущи черты мифологических персонажей Востока или эллинистического мира. Отождествление Иоанном Логоса с Иисусом Христом делает тезис о Творении во Христе свободным от каких бы то ни было гностических представлений[161 - Важным откликом на новозаветное свидетельство является богословие Иринея Лионского, который был наиболее значительным представителем восточной традиции, «самой тонкой, непосредственной и верной истинной сути писаний Иоанна и Павла, но, вместе с тем, самой трудной и наименее известной» (A. Orbe, La Patrhstica y el progreso de la teologнa, in «Gregorianum» 50 (1969), 545). Из-за своей малой распространенности эта традиция повлияла на западное богословие меньше, чем августинианская и александрийская (к ней принадлежали такие выдающиеся богословы как Климент, Ориген, Афанасий, Кирилл, великие каппадокийцы и Амвросий). Она, однако, дала исключительно богатое богословие, непосредственно вдохновленное Священным Писанием, верное regula fidei [принципам веры – Прим. пер.], менее всего связанное с эллинизирующими философскими течениями и решительно выступавшее против всякой гетеродоксии (гностиков, эбионитов, Маркиона). Ее категории имеют фундаментальное значение для разработки адекватной богословской антропологии. Ср. A. Orbe, Lo studio dei padri della Chiesa nella formazione sacedotale, in R. Latourelle (ed.), Vaticano II. Bilancio e prospettive. Venticinque anni dopo (1962–1987), Assisi 1987, 1376.].

Исповедание особенности Иисуса Христа несет с собой признание Его совершенной божественности и выявляет Его роль в Божием акте творения, избегая при этом опасности мыслить Его между Богом и миром: Единородный Сын есть Посредник творения уже потому, что предвечно рожден Отцом[162 - Это один из наиболее значительных результатов принятия Никейского Символа Веры (DS 125), ср. Moioli, Cristologia…cit., 113.].

Так связь между особенностью Христа и Его посредничеством в деле Творения