скачать книгу бесплатно
Совершенно оглушенные шумом базара, вспотевшие от духоты и впечатлений, с широко распахнутыми глазами и невольно приоткрытыми ртами, Джамиль и Малик поспешили его покинуть.
Два канала прорезали город с юга на север, но стража к воде не допускала. И Джамилю с Маликом пришлось выложить звонкую монету за кружку прохладной воды, купив ее у крикливого разносчика. Впрочем, жизнь в пустыне приучает дорого ценить воду.
Неспешно бродя по улицам, юноши, наконец, нашли то, что искали, – караван-сарай. Пройдя сквозь полукруглую арку, они очутились в небольшом прямоугольном дворе, в центре которого был устроен круглый, выложенный серыми камнями бассейн с водой, а по периметру расположилось одноэтажное здание примерно с тридцатью комнатами – кельями. Перед каждой кельей было что-то вроде веранды, больше похожей на нишу в стене.
На одной из таких веранд, на потертом персидском ковре, облокотившись на подушки, отдыхал мужчина средних лет, с редкой седеющей бородой и умными глазами. Это был керванбаши – начальник каравана, идущего в нужном Джамилю восточном направлении.
Сбросив обувь, юноши поднялись по трем круглым ступеням и вежливо предстали перед керванбаши с просьбой. Пригласив юношей присесть на ковер, мужчина задумался. Караван у него не слишком большой, а и на большие караваны налетают разбойники. И два молодых отважных степняка не будут лишними в долгом, опасном пути. Но, с другой стороны, разве кипчаки[13 - Кипчаки – тюркоязычный народ.] – не такие же кочевые племена, разве не к таким же разбойникам они относятся? В Китай им нужно. Может, весь их рассказ о больном отце – выдумка, и они, находясь внутри каравана, выдадут в подходящий момент его местонахождение?
Недаром ведь говорит персидская поговорка: «И ворам товарищ, и каравану друг». Ох, непростое дело – вести караван. Думай, керванбаши, думай. От тебя зависят десятки жизней.
Неспешно течет время, неспешно перебирает рука мужчины четки из атласного дерева. Вежливо молчит Джамиль, глядя на старшего мужчину спокойными серыми глазами. Вежливо молчит Малик, смотрит чуть в сторону мечтательными черными глазами. Перебирает он в уме строки стихов, как керванбаши перебирает четки:
Все в мире покроется пылью забвенья,
Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:
Лишь дело героя да речь мудреца
Проходят столетья, не зная конца[14 - «Все в мире покроется пылью забвенья…». Автор строк – Хаким Абулькасим Мансур Хасан Фирдоуси Туей – персидский поэт, автор эпической поэмы «Шахнамэ».].
Молчит керванбаши, вглядывается в лица юношей. Хорошие лица, открытые, бесхитростные: если эти двое дадут обещание – не предадут. И решил мужчина взять молодых степняков с собой.
Через несколько дней, вечером, после традиционной молитвы, закончившейся словом «аминь» и поглаживанием бороды керванбаши, небольшой караван из восьмидесяти верблюдов и сорока путников, полагаясь, по восточному обычаю, на волю случая, вышел из северных ворот города и повернул на восток.
В быстро наступающих сумерках холмы и возвышенности отливали всеми оттенками лилового цвета. Серый колорит сумерек быстро уступал место мгле, охватывающей предметы, стушевывающей очертания барханов. Караван шел цепочкой: хвост впереди идущего верблюда соединялся с ноздрями следующего. Предстояло идти всю ночь.
Впереди каравана на вороном породистом скакуне, пристально вглядываясь в дорогу, ехал керванбаши. Джамиль с Маликом ехали рядом, с удовольствием слушая неспешную речь:
– От Мерва до Бухары Шериф, благословенной Бухары, шесть дней пути, если, конечно, нам будет сопутствовать удача и переправа через Джейхун[15 - Джейхун – под этим именем у арабов была известна река Амударья.] окажется легкой. Идти будем по ночам. Готовить еду только днем. Ночью костры далеко видны и выдадут нас грабителям, – мужчина помолчал. – Меня уже дважды грабили. Все забирали. В лохмотьях уходил. Слава Аллаху, что живым оставили.
Мерно позвякивал колокольчик на шее первого верблюда, отмеряя фарсанги[16 - Фарсанг – персидская мера длины, равная 6,7 км.] длинного пути.
Сколько лестных слов написано о верблюде! Он-де и тих, и покорен, и терпелив, и вынослив, и без воды обойдется, и верблюжью колючку ест с аппетитом. А ведь это растение с легкостью протыкает кожаную подошву сапога. Да, все это так. Но, с другой стороны, верблюд глуп, равнодушен и крайне пуглив. Его очень просто может испугать большой камень у дороги или даже тень иссохшего куста. Именно с этой верблюжьей пугливостью и связаны перемены в жизни степных юношей. Как говорит арабская поговорка: «Дверь бедствий широка».
Долгая ночь перехода подходила к концу. Усталые путники мечтали о заслуженном привале, о возможности разжечь костры и выпечь в золе пресные лепешки.
Неожиданно из-за ближайшего бархана выскочил заяц и стремглав пронесся поперек пути каравана. Этого было достаточно, чтобы привести первого верблюда в неописуемый ужас. Верблюд сделал скачок в сторону и понесся, как безумный. Все остальные верблюды, даже не видя опасности, побежали за ним. Караван смешался. Закричали погонщики. Стегнув коня, Джамиль бросился догонять и останавливать первого верблюда.
– Скорей, Джамиль! – кричал ему вслед керванбаши.
Пугливый верблюд был остановлен. Он кричал и плевался. У второго верблюда была вырвана веревка, продетая через ноздрю. Из раны на песок капала ярко-алая кровь. Верблюд жалобно ревел и вертел головой во все стороны, словно просил о помощи. Вокруг суетились слуги и путники. Наконец, порядок был восстановлен, и только теперь Джамиль обратил внимание на то, что он не видит Малика, что его не было рядом во всей этой кутерьме.
– Где Малик? – спросил он у керванбаши. Тот непонимающе осмотрелся. Разыскивая друга, Джамиль поскакал вдоль каравана. Малика нигде не было.
– Ну, не мог же он сквозь землю провалиться, – сказал керванбаши, – осмотрите местность вокруг.
Исчезновение Малика объяснилось с восходом солнца. Возвращающийся из святых мест пожилой дервиш[17 - Дервиш (в переводе с персидского – бедняк, нищий) – мусульманский аналог монаха, аскета.], одетый в грубое рубище и высокий колпак, обнаружил за барханом следы лошадей.
– Следы лошадей без верблюдов всегда подозрительны, – сказал дервиш, качая головой, – видишь, сколько здесь следов и как они глубоки, значит, ждали долго, – продолжил дервиш, указывая на следы посохом.
Джамиль пошел по следам, и вскоре вся картина ясно предстала перед ним. Разбойников было двое. Воспользовавшись переполохом, всадники выскочили из-за бархана. Один из них вскинул юношу поперек седла, второй увел его коня.
– Что же он даже не сопротивлялся, твой друг, а еще говорят, что кипчаки – смелые и отважные воины? – насмешливо проговорил молодой узбек, едущий в Бухару.
– Всей его отваги хватило, чтобы самому связать себе руки, – поддержал насмешку второй.
Взбешенный Джамиль схватился за рукоять сабли. Его руку успел перехватить керванбаши.
– Не горячись. Остуди кровь. Не должно джигиту бросаться на каркающих ворон. А вы закройте рты и откройте шире глаза. Тогда вы увидите, что здесь, на песке, кровь. Видимо, ему нанесли удар со спины. Через седло перекинули уже бесчувственное тело. Ну, раз увезли, значит, жив. Теперь жди. Пришлют человека за выкупом. А нам пора в путь. Мы и так задержались. Куда же ты, Джамиль? – спросил мужчина, увидев, что юноша пошел в обратную сторону.
– Малик мой друг и брат. Я не позволю продать его в рабство.
– Но что ты можешь один?
– Пока не знаю, будет видно.
Керванбаши несколько минут смотрел на Джамиля, словно увидел его впервые:
– Ты благороден, Джамиль. А я так долго в вас сомневался, думал, что вы можете быть грабителями. Но что выкрадут одного из вас, никак не предполагал. Да, неведомы нам, простым смертным, жизненные пути. В Бухаре мы остановимся в караван-сарае и будем отдыхать пять дней. Если сумеете нас догнать, буду рад. Прощай, Джамиль, да пошлет тебе Аллах удачи в задуманном.
Караван направился дальше, на восток. Оставшись в одиночестве, Джамиль двинулся в обратную сторону, туда, куда вели следы.
Глава пятая,
в которой Джамиль встречается с хозяевами пустынных горизонтов
Саблю может нацепить любой,
Но не каждый с ней поскачет в бой.
Пословица народов Центральной Азии
Необозримые, словно море, просторы были покрыты волнами песка, которые то вздымались высокими валами, то расстилались мелкой рябью. Белели и сверкали сыпучие верхушки огромных барханов. Ни одной птицы в воздухе, ни одного жука на песке. Только кости погибших здесь людей и животных, собранные в кучи проходящими путниками, служили мрачными указателями дороги.
Джамиль шел все осторожней. Разбойники не могли уйти далеко. Ни одна лошадь не сможет долго идти по такому вязкому, все накаляющемуся песку. И действительно, вскоре Джамиль обнаружил грабителей, расположившихся отдыхать в тени развалин древнего рабата[18 - Рабат переводится с арабского как «укрепленный лагерь», «постоялый двор».].
Малик лежал чуть в стороне, привалившись к глиняной стене. Руки и ноги пленника были крепко стянуты веревками. Грязная тряпка, которой небрежно обвязали разбитую голову, покрылась бурыми пятнами просочившейся крови. Подтеки крови с налипшим на них песком уродовали красивое лицо. Добротный чекмень и кожаные сапоги с пленника были сняты. Босые ноги кровоточили. Должно быть, как только юноша пришел в себя, его заставили бежать рядом со скачущими всадниками. На шее юноши была веревка, конец которой находился в руках у одного из разбойников.
Это был мужчина с гладким широким лицом, которое, несмотря на свои правильные, даже не лишенные определенной привлекательности черты, в целом отталкивало какой-то неприкрытой жестокостью. Время от времени мужчина сильно дергал за веревку. Было светло, лежащий связанным юноша был хорошо виден, и в этом дерганье не было никакой необходимости. Но когда от очередного рывка веревки Малик утыкался измученным лицом в песок и начинал придушенно кашлять, по лицу разбойника разливалось удовольствие.
Распластавшись на верху бархана и разглядывая мужчин, Джамиль задумался. Он знал обычаи грабителей. На кишлаки они нападают в полночь, а на караваны – при восходе солнца. Значит, до вечера они будут отдыхать. Но разбойников никак не может быть двое. Отсюда следует, что остальной отряд или вскоре появится, или тоже где-то отдыхает, и встреча произойдет после захода солнца. В любом случае пока нужно отдохнуть и обязательно напоить лошадь.
Джамиль сполз с бархана к находящимся невдалеке редким зарослям черного саксаула и, вынув широкий нож, вырезал верхний пласт словно спекшегося песка. Песок под этой верхушкой был более мягким и влажным. Джамиль начал его выгребать. Образовалась глубокая выемка. По стенкам выемки выступили капли воды и начали стекать, собираться в углублении. Постепенно ямка до краев наполнилась чистой, горьковато-солоноватой водой.
Джамиль напоил коня, напился сам и набрал воды в бурдюк, сделанный из кожи козленка. Кожа для такого бурдюка сдиралась одним куском, затем натиралась солью и высушивалась на солнце.
Весь нескончаемо долгий день Джамиль наблюдал за грабителями, выжидая удобного случая. Сквозь прикрытые веки Малик тоже напряженно следил за своими похитителями, безуспешно пытаясь высвободить связанные за спиной руки. Несколько раз юноша неосторожно дернулся. Мужчина, в чьих руках находился конец веревки, приоткрыл злые глаза, вскочил на ноги, с бешеной злобой рванул веревку так, что опрокинул лежащего на боку Малика лицом вниз, сильным рывком протянул его по земле, обдирая пленнику лицо о раскаленный песок и мелкие острые камешки.
– Еще раз шевельнешься, и я привяжу тебе ноги к голове, – недобро пообещал он.
Малик замер, и только дрожание век говорило о том, что юноша не спит. Джамилю хотелось подать другу знак, что он здесь, но, опасаясь выдать себя, Джамиль сдержался. Наступили быстрые сумерки и почти следом – темная азиатская ночь. Маленький нарождающийся месяц не рассеивал мрак, и это было на руку Джамилю. Он подполз ближе.
Прохладные вечера располагают ко сну. Измученные дневной жарой, разбойники именно сейчас, под холодным ветром, крепко заснули, словно дети перед рассветом.
Бесшумно подобравшись к Малику, Джамиль быстро зажал ему рот и прошептал:
– Это я.
Затем острым кинжалом он перерезал веревки и потянул Малика за собой. Обогнув бархан, юноши добрались до лошади. Усадив Малика в седло, Джамиль повел лошадь на восток. Отдохнувший конь шел быстро. Джамиль бежал рядом. Затем юноши поменялись местами – они не хотели переутомлять коня. Так продолжалось несколько часов.
Наконец, море песка осталось позади. Степь становилась все более плоской и гладкой. Конь перестал вязнуть и пошел крупным галопом. Юноши облегченно вздохнули – ушли. Но, как оказалось, обрадовались они преждевременно. В тишине ночи они явственно услышали шум погони. Уйти вдвоем на одном скакуне невозможно.
– Будем драться. Их двое и нас двое. Нечего нам бежать, как джейранам от волков. Мы сами волки, – и, обнажив саблю, Джамиль приготовился. Малик оставался верхом на коне, и в руке у него сверкал кинжал Джамиля.
Шум погони приближался, но почему лица юношей становились все более напряженными? Привыкшие узнавать по шорохам и звукам скрытую ночную жизнь степи, они теперь слышали приближение коней, идущих размашистой рысью. Но коней было никак не двое. Еще минута – и скачущие всадники стали видны на фоне чуть посветлевшего неба. Их было человек… тридцать.
Джамиль облизал пересохшие губы, и это было единственным свидетельством его волнения. И оно никак не отразилось на упрямом, словно затвердевшем лице. Серые глаза смотрели бестрепетно и отважно. Густые брови напряженно сдвинулись. Высокие скулы заострились. Мускулистое тело напряглось, как для прыжка.
– Скачи! Я задержу их, – сказал Джамиль.
Не отвечая, Малик полыхнул на друга оскорбленным взглядом черных глаз. «Как мог ты даже подумать обо мне такое?!» – казалось, прокричали они.
Кочевники увидели кипчаков и, стегнув коней, с бешеными гортанными криками бросились вперед, на добычу. Через десять минут все было кончено.
Связанных юношей поставили перед высоким худым предводителем, сидящим на холеной разряженной лошади. Предводитель оглядел добычу внимательным хитрым взглядом, отметил про себя стройность, ловкость, красоту юношей и сказал:
– Добыча мала, но, думаю, мы получим за нее неплохие деньги.
– Мы правоверные. Как можешь ты продавать мусульман?! – воскликнул Малик.
Кочевник снял шапку, вытер ею свою вспотевшую бритую голову, блестевшую, как начищенный металлический шар, и равнодушно сказал:
– Эх, Коран – Божья книга и, конечно, намного благороднее человека, а ее продают и покупают за несколько монет. Так чего же ты хочешь? Иосиф, сын Якуба, был пророком, а его тоже продали. Разве он стал хуже от этого?[19 - Ответ кочевника взят почти полностью из книги Арминия Вамбери «Путешествие по Средней Азии» (Часть 2. Сайт «Восточная Литература». «Средневековые источники Востока и Запада»).]
– Берегись, потомок раба, – сказал Джамиль гордо, даже надменно держа голову, – удача вскружила тебе голову. Наш клан могуществен. Нанесенная обида не будет забыта.
Слова «потомок раба» были ругательством, но рука Сарыка – так звали предводителя – не потянулась за кинжалом из дамасской стали, рукоять которого торчала из-за широкого кушака. Он перевел спокойные проницательные глаза на Джамиля, коварно усмехнулся и, надев шапку, ответил:
– Что ж, ты сам подсказал мне твою судьбу. Я не буду требовать за вас выкуп, а продам вас дальше, на запад. На невольничьих рынках Багдада высоко ценятся молодые кипчаки – из них получаются отличные воины, – он едва заметно подмигнул, и стоящий рядом с Джамилем кочевник наотмашь ударил юношу плетью по спине. Гневно сверкнув глазами, Джамиль резко повернулся и, тут же получив удар по ногам, упал на колени.
Грудью своего обвешанного серебряными украшениями коня Сарык столкнул юношу в пыль и, переступая через него, закончил:
– Там и будет видно, кто раб, а кто – потомок раба.
Конец ночи застал юношей в пути. Неестественно выпрямив спины, они сидели в седлах на своих тонконогих мускулистых скакунах. Вот только локти их были связаны за спиной, а ноги – под брюхом животных. Так они добрались до полуразрушенного рабата, возле которого накануне вечером Джамиль освободил Малика.
В прямоугольный двор рабата, выстроенного несколько веков назад, в начале девятого, а возможно, даже в конце восьмого века, вели расположенные друг против друга большие и малые ворота. Стены из сырцового кирпича местами исчезли, разрушившись до основания и превратившись в глиняные холмы. Круглые башни, когда-то бывшие грозными укреплениями, под ударами времени присели, оплыли, словно сгоревшие свечи, и, казалось, равнодушно смотрели на добычу, заполнившую обширную площадь двора.
А «добыча» стонала, плакала, рыдала, неожиданно выхваченная из постелей в сладкий предрассветный час, разлученная с родными, подвергшаяся издевательствам и избиениям. Да и что ждало этих несчастных впереди? Ужасы тяжелейших переходов с веревкой на шее, вслед за безжалостным грабителем, едущим рысью и подгоняющим своих измученных рабов плетью? Годы работы в чужой стороне, где никто не проявит к ним ни малейшего сочувствия?
Дикие кочевники из хищной шайки гордо гарцевали вокруг, радуясь, что хурджины[20 - Хурджин – традиционная восточная сумка из ковровой ткани. Состоит из двух мешков и обычно украшена бубенчиками.] их набиты серебром, дорогими шелковыми тканями, коврами, что они погонят захваченный скот и рабов. А жизнь человека, его страдания не имели в их глазах ни малейшего значения.
Все дальше и дальше на запад двигались разбойники, держа направление на Исфахан[21 - Исфахан – город в Иране, в 340 км к югу от Тегерана.]. Связанные веревкой в длинную цепочку, медленно брели пленники. До чего же тяжело идти под палящим солнцем! Вяло передвигаются ноги. На лицах – безмерная усталость и полное безразличие к своей судьбе. Головы понуро опущены, пустые глаза смотрят вниз. Да и на что смотреть? Воздух пустыни редко бывает чистым и прозрачным. В нем постоянно висит мельчайшая пыль, и от этого как бы стираются грани отдаленных предметов: все зыбко, нечетко, нереально. Долгожданный ветер не приносит облегчения. Он бьет по лицу раскаленными песчинками, от него трескаются губы, сильнее сохнет во рту.
Едущий впереди каравана Сарык постоянно чувствовал чужой взгляд на своей худой спине. Даже не оглядываясь, мужчина знал, что это смотрят ему в спину серые глаза Джамиля. Юноша не спускал с разбойника глаз, как орел с ягненка. И, как это ни покажется странным, но этот взгляд вызывал в Сарыке раздражение и легкую тревогу. Мужчина нехотя поворачивал жилистую шею, встречался глазами с прозрачно-холодным взглядом и думал: «Правду говорят, что кипчака лучше сразу убить, иначе, раненный, он вернется даже с порога смерти, чтобы отомстить».
Уязвленная гордость Джамиля не знала ни мгновения покоя. Кто смеет распоряжаться его судьбой, кто смеет поднять на него, свободного кипчака, руку? Джамиль не чувствовал тяжести пути, он не боялся судьбы воина. Его мучила мысль о больном отце и жгли воспоминания о Гюллер. И хотя он был скорее фаталистом и верил, что все в руках Аллаха, но нет-нет, да и мелькала в его голове мысль, что было бы, если бы он поддался призыву Гюллер.
«Укради меня» – вновь и вновь слышал он слова девушки, видел ее прекрасное лицо, и его рука непроизвольно тянулась к груди – дотронуться до бусинки из бирюзы, висевшей на тонком кожаном ремешке, которая по какому-то недогляду ускользнула от жадных рук грабителей и не была сорвана.
Он не был сентиментален, этот бесстрашный юноша, но, как все люди своего времени, свято верил в амулеты. Голубой кусочек минерала был его талисманом, его оберегом. Рука хотела коснуться амулета, но веревка мешала, и взгляд его серых глаз, сверлящих спину Сарыка, становился все упрямей и жестче.
Итак, небольшой караван продвигался все дальше на запад. Правда, небольшим он стал после того, как грабители, собравшись у разрушенного рабата, поделили «добычу». Они делили долго и вдохновенно. Иной раз, не соглашаясь с результатами дележа, кочевники в негодовании швыряли на землю шапки и в бешенстве хватали себя за волосы.
После дележа «добыча» побрела в разные стороны. Кого-то ждут невольничьи рынки благословенной Бухары, лицемерно закрывающей глаза на продажу на своих рынках мусульман, иные же прямиком отправятся в степь, к юртам кочевников, и с цепями на ногах будут медленно умирать от тяжелой работы и недоедания.
Рыжий тонконогий конь с аккуратно обернутыми тканью ногами, для защиты от раскаленного песка, то уходил вперед, и тогда тоскливо бредущие пленники видели спину мужчины в красном ватном халате, то, придержанный опытной рукой, отставал и шел в ногу с пленниками. И тогда юноши видели темное вытянутое лицо с крючковатым носом, изуродованное рваным шрамом, и пустую правую глазницу, истекающую мелкими каплями слез. Что ж, не все набеги проходят безнаказанно, не все благополучно заканчиваются для его участников.
Одноглазый разбойник вызывал непривычное степнякам чувство омерзения. И не только потому, что был уродливо страшен, и не только потому, что от мужчины так отвратительно воняло протухшим козлом, что этот запах заставлял морщиться даже не избалованные ароматами ноздри кипчаков, и не только потому, что они были пленниками и, как все пленники, ненавидели своих мучителей. Нет, было еще что-то, что заставляло задыхаться и кипеть от бессильной ярости юные сердца.
В седле перед вонючим разбойником сидела красивая девочка-персиянка не старше четырнадцати лет. Юность всегда тянется к юности, даже в таких условиях. И Малик находил в себе силы еле слышно шептать пересохшими губами:
– Переливаются волны волос,
Черные струйки закрученных кос…
Ну до чего ж хороша ты…![22 - Строки из стихотворения каракалпакского поэта Бердаха «Невестка» (Бердах. Избранная лирика. Серия «Избранная лирика Востока», – Издательство ЦК Компартии Узбекистана, 1984. – С. 28).]
Всю дорогу девочка поворачивала голову назад и плакала. Позади лошади, привязанный к ней веревкой, бежал ее старый отец. Руки старика были скручены за спиной, на шее затянута петля волосяного аркана. Ноги старика заплетались от усталости, и было видно, что силы его на исходе.
Слезы текли по щекам девочки, и она, сжимая руки, молила своего хозяина:
– О сжалься, сжалься! Позволь мне поменяться местами с отцом.
– Замолчи, – сердился мужчина. Выпустить из рук нежную пери[23 - Пери – в персидской мифологии – фантастическое существо в виде прекрасной девушки.], заставить ее бежать за лошадью, а к себе в седло посадить эту развалину – да он даже слушать об этом не хочет. И мучитель стегал старика нагайкой, чтоб тот бежал резвей.
Жизнь средневекового кочевника полна трудностей, мучений, боли, смерти. В ней нет места состраданию, и, скорей всего, в другое время Джамиль равнодушней смотрел бы на происходящее. Кого волнует судьба рабов, тем более иноверцев? Но теперь он сам был в плену. Плачущая девочка напоминала ему Гюллер, а обессиленный крестьянин-перс заставлял мучительно раздумывать об участи оставленного отца.
Между тем трагедия, происходящая на глазах кипчаков, приближалась к своему закономерному концу. Старика шатало при каждом шаге. Согбенная от работы в поле спина, опухшие суставы худых рук, мелкое, морщинистое, словно усохшее, лицо с мутными глазами. Вот он остановился, не в силах сделать более ни одного шага, и упал на горячий песок барханов. Еще несколько шагов тело крестьянина волочилось следом за лошадью. Наконец, одноглазый разбойник остановился и повернулся к упавшему.
– Отец! Отец! Позволь мне помочь ему, – рыдала девочка.
Не отвечая, мужчина выхватил саблю и одним взмахом отрубил персу голову. Из обезглавленного тела фонтаном брызнула кровь, окрашивая жалкие лохмотья старика ярко-красным цветом и расплываясь черным пятном по песку. Голова несчастного откатилась под ноги коня. Скосив единственный глаз, разбойник медленно слизал со сверкнувшего лезвия человеческую кровь.
Мгновенно застыв от горя, задохнувшись от невыплаканного рыдания, девочка в ужасе посмотрела на искривленное в смертной муке некогда родное лицо, на открытый беззубый рот и, теряя сознание, упала с крупа коня на песок, рядом с еще вздрагивающим телом отца. Джамиль рванулся на помощь. Он забыл, что несвободен, что руки его связаны.
– Прочь, прочь! – вскричал одноглазый, тут же остро возненавидев Джамиля, его молодость, ловкость хоть и стесненных движений, красоту упрямого лица. Удары плетью градом посыпались на юношу. Стараясь увернуться, Джамиль отступил. Всадник наехал конем. Джамиль вновь отступил. Он не видел, что за его спиной начинался солончак, а одноглазый видел и намеренно остервенело теснил юношу корпусом коня в сторону солончака.
Солончаки лишь издали кажутся сухими и твердыми. Под белым налетом часто располагается топь, из которой никому не удавалось вырваться. Еще шаг назад…
– Берегись! – закричал Малик, но ноги Джамиля уже проломили тонкий верхний слой соли, и топкая грязь начала его быстро засасывать. Вовремя придержав лошадь, всадник остановился на твердой почве и наблюдал за судорожными попытками юноши выкарабкаться на берег. Но каждое движение Джамиля все дальше и дальше отдаляло его от твердой почвы и все глубже погружало в холодную полужидкую массу. Босые ноги безуспешно пытались отыскать в этой грязи хоть какую-то опору, хоть малейшую точку, от которой можно было бы оттолкнуться и выскочить. Все напрасно.
Нет людей, которые бы не испугались утонуть в грязи, даже если тебе шестнадцать лет, и ты бесстрашен и смел. Страх схватил Джамиля за ноги, и они словно заледенели, пополз вверх, в живот, и двинулся жуткой тошнотой к горлу. Неужели еще пара движений, отчаянный крик, и все кончится?
