скачать книгу бесплатно
Что-то тяжелое ударяет мне в голову и, отскочив, падает на пол. Я инстинктивно поднимаю руку к месту, куда пришелся удар: пореза нет. Нет и крови. Может, и синяка не будет. Немного пошарив взглядом по полу, вижу, как то, чем в меня бросили, вертится волчком и уже замедляет свой бег.
Четвертак.
У кого-то водятся в карманах наличные деньжата, и они пропустили пенни, пятаки, десятицентовики и схватили четвертак. Снова бросаю взгляд на толпу школьников, а они опять – так уж вышло – отворачиваются кто куда. Однако это не помогает им сдержать хихиканье, и у них вырываются короткие сдавленные смешки. Несмотря на то что мне больно и противно так, словно во мне течет зеленая жижа, я наклоняюсь и поднимаю монету. С размахом, нарочито рисуясь, убираю ее в карман и выдаю:
– Спасибо. Теперь будет на что пригласить твою мамку на свидание.
Толкаю дверь и выхожу под дождь.
Глава 6. Под прикрытием
Алисса
Дверь в спортзал мне открывает Шелби Киненен, я захожу спиной вперед, еле удерживая в руках огромную коробку с картоном.
Это для переработки: ученический совет участвует в программе по сбору макулатуры из столовой. Хоть старые коробки и попахивают сухим собачьим кормом, зато они бесплатные и их там полно. Приподняв коробку чуть повыше, я говорю:
– Из этого мы наделаем целую кучу звезд.
– Ну не знаю, зачем это нам надо, – сетует Шелби, обогнув вслед за мной дверь и заходя внутрь. В спортзале полно народу, все усердно корпят над декорациями для выпускного – пришли президенты и их заместители от всех школьных кружков. Это традиция: таким образом мы чувствуем причастность к вечеру танцев.
– С декорациями все будет гораздо симпатичнее, – убеждаю я ее. – Как-то по-особенному, правда же?
Шелби нехотя пожимает плечами. Она сюда пришла как капитан группы поддержки, но мне кажется, дело в том, что мы с ней дружим. Я имею в виду, что мне все вокруг кажутся дружелюбными. Это небольшая школа в небольшом городке, так что у всех нас много общего.
Я наклоняюсь, чтобы поставить коробку с разобранными и сплющенными коробками на пол, и, помогая мне, Шелби шепчет:
– А я слышала, что выпускной отменят.
Ледяная рука паники касается моего сердца. Я тоже это слышала – от мамы. Она не говорила мне об этом напрямую, но мама не очень-то скрывает свои разговоры по телефону. Последнее время она пытается говорить потише, но я все равно слышала, на что она подговаривает других родителей. Они вместе переделывали правила для выпускного, а потом радовались, когда разослали их всем по электронной почте.
Почему-то им не приходило в голову, что бабушка Эммы может нанести ответный удар. А уж я-то знаю. Мы уже три года тайно встречаемся за ужином с Эммой и бабулей Нолан. Уж если она что-то решила – ее ничто не остановит. Она и глазом не моргнув выкрасила свой дом в ярко-фиолетовый. Я нисколько не преувеличиваю: у нее дом безумно-фиолетового цвета, с лаймовой отделкой.
Задумайся моя мать об этом хоть на мгновение, возможно, ей пришло бы в голову, что звонок в Союз защиты гражданских свобод – не пустая угроза, даже если выглядит именно так. Еще бы. А как она взбесилась, когда мистер Хокинс сказал, что он на бабушкиной стороне. Боже мой, мама из просто назойливой зануды превратилась в увидевшего красную тряпку быка, она разъярилась, как осиный рой, который расколотили бейсбольной битой.
И вот теперь мама целенаправленно делает все возможное, чтобы выпускной отменили, и думаю, что это я во всем виновата.
Это я сказала ей, что если нельзя приглашать гостей не из школы, значит, я не могу пригласить Джона Чу. (Оставим за кадром, что он взрослый, известный во всем мире человек, который и не подозревает о моем существовании.) Теоретически мамины правила отменяют идеальный-преидеальный выпускной и для меня.
Махнув рукой, она сказала:
– Ну что ты, Алисса, тебя это не касается.
– Как это не касается? – Я даже ногой топнула, хоть и почувствовала себя ужасно глупо сразу же, как сделала это. – Правила есть правила. Они существуют либо для всех, либо не распространяются ни на кого.
Мама вышла, а потом начались эти ее секретные телефонные разговоры полушепотом и безумные эсэмэски. Ее пальцы мелькали с бешеной скоростью, а треньканье входящих сообщений слилось в такую какофонию, будто она играла на телефоне со звуком. Мама переговорила с каждым из родительского комитета, а также со всеми родителями в нашей церкви, которые, конечно же, все рассказали своим детям, – так слух и пошел.
Единственное, что еще держало меня на плаву, – то, что все испытывали противоречивые чувства, когда речь заходила об отмене выпускного. Ясно же, что у всех в головах крутились одни и те же мысли: выпускной год уже никогда не вернешь, несправедливо наказывать всех только потому, что кто-то один хочет нарушить правила, – и далее в том же духе. Хотя бы раз в жизни хаос послужит доброму делу.
Вот почему я с полной уверенностью заявила Шелби:
– Этого не случится. Выпускной для всех, все его так ждут.
Сплетая свои темные локоны в свободную косу, Шелби снова пожимает плечами и говорит:
– Я это понимаю. Ты это понимаешь. Почему же она никак не поймет? Что она, умрет, если в этот вечер останется дома и не побреет ноги?
В животе вдруг что-то взорвалось. Она совсем не знает Эмму. Понятия не имеет, какая она замечательная. Как нашему городку повезло, что Эмма Нолан тут живет. Какое у нее огромное и доброе сердце – когда ей не приходится защищаться.
Она же сама доброта – например, все прогоняют белок из дворов, а ей их жаль, и она кормит зверьков просто так. Уж если Эмма обратила на вас внимание, ваше сердце точно дрогнет, потому что никто, никто не поймет вас так, как она.
А все эти скудоумные людишки постоянно плюют ей в душу, просто так, без всякой причины. Потому что так им сказали родители, потому что так им сказал пастор в церкви, а не потому, что они сами так решили, не потому, что им вообще есть дело и они приняли такое решение. Мне хочется сказать об этом Шелби, но вместо этого я сажусь на полированный деревянный пол спортзала и тянусь к ножницам.
– Это было злобно.
– Да я же пошутила, – говорит Шелби, хотя и не думала шутить. – Но я так расстроена, Алисса! Кевин должен был пригласить меня на выпускной типа на следующий день после того, как Ник пригласил Кайли. А теперь, когда продажу билетов отменили, он типа… медлит, хочет подождать и посмотреть, что будет дальше. И теперь получается, что типа страдаю лично я!
Мне повезло, что я с самого детства не умею краснеть, как бы ни сердилась. Только кончики ушей немного розовеют да еще центр груди, и все. Но я никогда не выгляжу рассерженной. Голос тоже остается спокойным. Так гораздо проще образумить того, кто рехнулся.
– Ну, она ведь тоже пострадает, – спокойно замечаю я.
Шелби так и застывает, клей, который она выдавливала на бумажную тарелку, продолжает капать.
– Каким же образом?
Я тихо и сдержанно поясняю:
– Выпускной для всех, включая Эмму.
Брезгливо морщась, Шелби ставит тюбик в сторону и начинает перемешивать клей в тарелке обрезком картона. В это мы будем макать звезды, которые я собираюсь вырезать из коробок от наггетсов, а потом опускать их в лоток с блестками. Если, конечно, этот разговор закончится благополучно и мы продолжим работать.
– Но есть же правила.
– Правила, которые родительский комитет выдумал только что.
– Нет, негласно они существовали всегда.
Я вздыхаю и, поймав взгляд Шелби, говорю:
– А для тебя было важно, пойдет ли Эмма на выпускной, до того, как она записалась?
Вот. Вот оно. Крошечный проблеск сознания. Ну конечно, ей было все равно. Пока Эмма не записалась на выпускной, и Шелби, и Кайли, и всех остальных занимало лишь то, с кем они пойдут и как пройдет для них эта ночь. Но Шелби не хочет в этом признаваться, и, пристально глядя мне в глаза, она цедит:
– А мне вот удивительно, почему ты так распереживалась после этого.
Внимание! Тревога! Жар нарастает в груди и опускается вниз, к животу. Она что, все просекла? Шелби никогда не отличалась особой наблюдательностью, но что, если она только прикидывается недотепой? Может ли она посмотреть глубже и увидеть, что я не просто защищаю Эмму? Что меня это тоже касается? Ну нет, этому слуху я распространиться не позволю. Моя мать должна узнать обо всем от меня и в подходящий момент. Трясущимися руками я кладу ножницы на пол и говорю:
– Как президент школьного совета я защищаю интересы всех учеников, а не только самых популярных.
Вдруг откуда-то появляется Кевин Маккала, парень Шелби, скользит по полу на коленях и со всей дури врезается в стопку разобранных картонных коробок. В последнюю секунду он переворачивается на спину и плюхается в них, как в кучу осенних листьев.
Кевин явно считает, что это было очаровательно. Об этом говорит выражение его лица, когда он утыкается в Шелби, закончив валяться в коробках. Кевин устроился у нее практически на коленях, и наверняка это тоже против неписаных правил, но вот, пожалуйста.
– Вы чего такие серьезные, крошки?
– Да мы про Эмму говорили, – отвечает Шелби.
– Ты имеешь в виду Лес-бео и Джульетту?
Ну все, мое терпение лопается. Я ударяю рукой по картонкам рядом с его башкой, так что блестки отскакивают как кузнечики.
– У нас в школе запрещены нетолерантное обращение и травля!
Он смеется и возражает:
– Но я же ей так не говорю!
– Неважно.
Шелби снова внимательно вглядывается мне в лицо:
– Ты что-то очень переживаешь из-за всей этой ЛГБТ-истории, Алисса. Ты ничего не хочешь нам сказать?
– Знаете, что я хочу сказать? – спрашиваю я, заталкивая подальше все, что у меня накипело. Это смешно, но я буквально чувствую себя как Эльза из «Холодного сердца». И насколько же грустно, что единственное, о чем я могу думать, чтобы успокоиться, – это мультик. Сейчас не время для этих чувств. Я не могу позволить, чтобы они видели меня такой. Кевин и Шелби не отличаются особым нюхом на такие дела, но если я выйду из себя…
Размахивая руками, продолжаю:
– Я хочу пойти на выпускной со всеми, кто хочет там быть. Я с двенадцати лет мечтала об этом и не потерплю, чтобы у меня на пути встал кто-то, кто помешает мне пойти на этот бал. У меня есть платье. У меня есть билеты. Я хочу пойти. И хочу, чтобы вы тоже пошли. Хочу, чтобы у всех нас был выпускной. Разве это неправильно?
Не думаю, что Шелби и Кевин так уж расстроены, они неопределенно пожимают плечами, и она говорит:
– Мне как-то фиолетово.
– По барабану, кому какое дело? – добавляет он.
Я вне себя от смятения, а им по фигу, ничего не замечают. Ну и хорошо.
Конечно, я себя ненавижу за то, что скрываю правду. Но я делаю, что могу, стараюсь изо всех сил, чтобы все это как-то улеглось. Мама так зациклилась на отмене выпускного, что, мне кажется, родительский комитет близок к тому, чтобы прекратить борьбу. Если все эти Шелби, Кайли, Кевины и Ники школы Джеймса Мэдисона решат, что им важнее получить свой выпускной, чем выгнать Эмму, – то это поможет.
Тогда они надавят на родителей, директор надавит на школу. Только бы продержаться еще пару дней, и я думаю, что мама и другие родители из комитета отступят и разрешат выпускной. Просто надо дать им возможность к отступлению, так, чтобы они могли сделать это достойно, не потеряв лица.
И чем быстрее это случится, тем скорее я смогу поговорить с мамой и достучаться до нее. Или хотя бы попытаться что-то ей объяснить. Я пообещала Эмме, что мы пойдем на выпускной вместе, и это были не просто слова.
Я не могу стать – и не стану – еще одним человеком, который любил ее, а потом отвернулся.
Глава 7. Войти по-тихому
Эмма
Ну вот и еще один унылый день в школе, где я сама по себе, хожу с опущенной головой из класса в класс, стараясь выглядеть как можно незаметнее.
Алисса считает, что слухи потихоньку сходят на нет. А я считаю, что она носит самые-пресамые розовые очки в мире. Ей легко думать, что все налаживается. Она будто смотрит на происходящее из другого мира, это все равно что наблюдать за смерчем издалека. А я – та самая корова, которую засосало в воронку торнадо.
Спина болит от неподъемного рюкзака. В шкафчик ведь ничего не положишь, и я ношу все с собой, а это, по самым скромным подсчетам, тысяч шесть килограммов учебников. Однако этой толпе любителей кантри это невдомек.
И вот я иду по коридору в сторону своего шкафчика и чувствую, что все на меня смотрят. У меня прямо-таки паучье чутье развилось: я знаю, когда они притаились в засаде, когда наблюдают, а когда выжидают.
Если они продолжат бросаться четвертаками, я не против. Но нет, видимо, кто-то научил их, что деньгами разбрасываться негоже, и меня ожидает что-то другое. Все отшатываются от меня, а я продолжаю путь, выверяя каждый шаг.
– Пидараска, – бормочут из толпы.
– Лесбуха, – шипят с другой стороны.
Обидные слова проникают под кожу и завязываются черным узлом, навсегда поселившимся у меня в животе. Я думала, мне уже плевать, что обо мне говорят, но, видимо, нет. На самом деле мне не нужна их любовь. Оставили бы в покое – уже хорошо. Мне порой кажется, что, живи я в любом другом месте, меня бы и знать никто не знал, просто не замечал бы.
Поднимаю глаза: у нас над головами качаются два красных шарика. Даже не подходя ближе, я понимаю, что они отмечают какое-то место. Ну и что за счастье ждет меня на этот раз?
У нас идет неделя солидарности, и девочки из группы поддержки взялись украсить шкафчики наших спортсменов. У них там целая наука, как украшать: в ход идут плакаты, шарики, ленты, небольшие навесы из ткани и стразы, шелковые шторки и треугольные флажки на веревочке. И все это подобрано со вкусом, все со всем сочетается – уверена, с такими навыками девчонки в жизни не пропадут.
Но сейчас-то украшен только один шкафчик. И, может, вы удивитесь, но я к спорту не имею никакого отношения.
Голоса смолкают, в коридоре воцаряется зловещая тишина. Почему-то никто не кричит мне вслед «сожги ведьму», неужели за триста лет люди изменились к лучшему? Не знаю. Но точно знаю, что на шкафчик я смотреть не собираюсь, что бы там ни было. Такого удовольствия я им не доставлю, не буду реагировать на их выходку.
Поднимаю подбородок повыше, но смотрю строго прямо и вниз. Наверное, я сейчас напоминаю Горбуна из Нотр-Дама, ну и что с того? Дыши, Эмма, просто дыши. Иди прямо, шагай, не останавливайся. Пытаюсь вызвать в голове картину золотисто-песчаных пляжей, ну или даже серо-бежевых берегов Индианы-бич.
Представляю, как мы с Алиссой в парке развлечений «Холидей Ворлд» и я держу ее за руку, за маленькую и нежную ладонь; Алисса рядом со мной такая хрупкая и изящная. Она хотела бы, чтобы я кивала и улыбалась, а я не думаю, что могу. Намасте и все такое, я молюсь даже, лишь бы поскорее убраться отсюда к чертям собачьим. Где-то в будущем существует билет на междугородный автобус, и плевать, куда именно этот автобус поедет, лишь бы подальше отсюда. Сконцентрироваться на этом, на свободе, на…
Вот так. Боже. Дышать. Я дышу, не слушаю и не смотрю. Не смотреть, только не смотреть – о, нет! – не удержалась, все же ухватила краем глаза и теперь уже не оторваться.
На этот раз обошлось без лосьона и салатной заправки. И даже без граффити, школьным уборщикам не придется ничего отскабливать. Два красных воздушных шарика отмечают место, где висит радужный плюшевый мишка. В петле. Кто-то не пожалел времени и соорудил висельную петлю. Тщательно протащили веревку через дырки вентиляции, чтобы плюшевый глазастик сдох.
У меня перехватывает дыхание. Тянусь и выдергиваю петлю. Чувствую, как все вокруг бросают на меня недобрые взгляды. Они колышутся, как волна, отхлынув от меня. Им хотелось бы сокрушить меня, но смелости не хватает. Они трусы, все трусы, все как один.
– Мило, – машу я им мишкой, – не так уж и плохо.
Через толпу пробивается Кайли и встает напротив меня. Выдавив сладко-ядовитую улыбочку, она спрашивает:
– Ну как, понравилось? Это специально для тебя.
– Ага, и знаешь что, Кайли, я просто уверена, что это нарушает школьный устав. Это же угроза убийства.
– Да что ты такое говоришь? – выпучив глазки, она изображает искренность. – Это же наша тебе благодарность, Эмма!
Ну а раз Кайли разорвала порочный круг молчания и заговорила со мной, ее верная прихлебательница Шелби тоже делает шаг вперед и едко добавляет:
– Да! Спасибо за отмененный выпускной!
Я машу трясущимися руками и еле удерживаюсь, чтобы не упасть под тяжестью рюкзака, который тащит меня назад. Сердце на куски, мозги кипят, еще рюкзак этот проклятый! Мой голос дрожит, когда я говорю:
