скачать книгу бесплатно
И тогда в моей душе впервые ненависть. О, Бахром!.. Вот кто ответственен за наши последние невзгоды!.. Он точно помутил нам рассудок своим сигаретным дымом. По рукам и ногам оплел нас змеиным хвостом. Бахром был точно Заххак из «Шахнаме» Фирдоуси. Хотелось кулаком ткнуть в лоснящуюся физиономию директора агентства – будь эта наглая физиономия не воображаемой, а настоящей.
Это из-за Бахрома так плакала Ширин, колотя руками о холодный асфальт!.. От каждой ее слезинки – на сердце у меня остался ожог. И на столько же кусков я разорвал бы черное смрадное сердце господина Мансурова. Я бы обернулся волком и сомкнул челюсти у проклятого Бахрома на горле. И пока Мансуров помирал бы, дергаясь в конвульсиях, я жадно своим длинным волчьим языком слизывал с земли кровь поверженного врага.
Если бы Бахром только бы выманил у нас деньги и тотчас бы слинял за горизонт событий, во мне не кипела бы такая ярость. Мы с милой посидели бы немного, понурившись, признали бы, что получили от жизни щелчок по носу – и постарались бы найти кадровое агентство, которое не берет плату вперед. Но Бахром жестоко насмеялся над нами. Зачем-то он заставил нас смотаться на треклятую Лиственную улицу и два часа простоять под мокрым снегом. В каком море отчаяния мы утопали!.. Да что там!.. Мы не выбрались на берег до сих пор.
По мнению Ширин, в издевательских действиях Бахрома был какой-то хитрый расчет. Чертов жулик не даст нам обещанной работы. Но он и не отлепится от нас, как сосущая кровь пиявка. Возможно, изобретет предлог еще выклянчить у нас деньги. Например, за ускоренный поиск подходящих для моей девочки вакансий. А поездка на Лиственную улицу должна была нам показать, что, мол, ох как не просто подобрать работу для мигранта. Некоторые потенциальные работодатели не способны даже сообщить в агентство свой точный адрес и т.д. Бахром, конечно, будет винить кого угодно, но не себя.
Мне, впрочем, дело рисовалось куда проще: директор Мансуров заигрался в божка, управляющего людьми, как марионетками. Пока мы нарезали круги, обходя со всех сторон заброшенную бревенчатую постройку, Бахром, развалясь в своем кожаном кресле, гладил ручного крокодила против чешуи. Дымил гигантской сигарой да баловал вкус заказанным из ресторана дорогущим вином. Бровастому уродцу почти физическое удовольствие доставляла мысль о паре дурачков, которые месят грязь и слякоть на пустой окраине мегаполиса. «Какой я крутой – и какие лохи те двое», – с наслаждением думал Бахром, подмигивая своему отражению в зеркале.
Иными словами: Бахром казался мне изощренным садистом. Но наши с Ширин гипотезы – не исключали друг друга. Еще раз запустить пятерню нам в карман да всласть поглумиться над «тупыми баранами». Маскирующий гнилую душонку элегантным костюмом плут мог страстно желать и того, и другого. Хуже вампира, Бахром выдавливает из жертвы и деньги, и моральные силы.
Ненависть сжигала меня изнутри. Я аж выгибался дугой, комкая простыню. Мне было жарко под одеялом. Но я же не мог встать и пойти, посреди ночи, разыскивать Бахрома, чтоб поквитаться. Оставалось в бессильной злобе скрежетать зубами.
Моя девочка, вроде бы, уже задремала. Но то и дело беспокойно ворочалась, переворачиваясь с боку на бок. Ее темные волосы разметались в беспорядке. Грудь поднималась и опускалась, а с губ срывался до огненный вздох, то приглушенный стон. Обняв любимую, я почувствовал: Ширин – горячая, как печка. Испугался: не заболела ли моя красавица?.. Я подумал: и это тоже вина бровастой крысы Бахрома. Руки у меня сжались в кулаки. Ух, попался бы мне вонючий гад в темной подворотне или на улице Лиственной возле запертого барака!.. И плевать, что я совсем не умею драться (только подглядел в японских фильмах-боевиках пару приемов из айкидо). Клянусь всеми богами ада, я превратил бы Бахрома в консервы «крысиное мясо в собственном кровавом соку свежее».
Мое сердце горело от неутоленного гнева, а мозг плющили мысли – тяжелые, как свинцовые гири. Меня сверлил вопрос: неужели Бахром не боится возмездия за свои подленькие делишки?.. Мы ведь не первые, кого он обидел. Через офис «Мансурова и партнеров» прошли, наверное, сотни мигрантов. Деньги этих людей осели в безразмерном кармане алчного и коварного господина директора. Вряд ли среди стольких обманутых клиентов не найдется способных отомстить.
Бахром дождется. Однажды он увидит, что у его шикарной заморской «тачки» – притом оставленной под охраной на платной автостоянке – проколоты шины и кирпичом разбиты стекла. Кирпич – подарком от старинных друзей – лежит на капоте; но обернут не в фольгу или цветную бумагу, а в лаконичную записку: «Это только начало». Или все будет еще проще: в один распрекрасный день в офис «Мансурова и партнеров» вломится полдюжины плечистых тюркских парней, каждый из которых переломил бы хребет лошади. Аккуратно отодвинув охранника и визжащую секретаршу, парни за шиворот выдернут Бахрома из мягкого кресла. Повалят «дорогого земляка» на ламинированный пол и хорошенько отпинают сапогами. А напоследок еще изнасилуют пивной бутылкой.
Я испытывал горькое наслаждение, мысленно рисуя картины настигшей Бахрома расправы. Но вдруг в голове у меня щелкнуло: а что я сам?.. У меня-то не коротки ли руки тягаться с одетым в пиджак мошенником, который бронированной дверью с домофоном отгородился от нежелательных гостей?.. Ох, я все время упускаю из виду: я недееспособный. Это – как клеймо, выжженное на лбу у раба. Я как бы не вполне гражданин – наполовину унтерменш. Меня и в полиции не послушают – если прибегу жаловаться.
Единственный здоровый человек, на которого я могу положиться – это моя любимая жена. Но государство не признает наши отношения браком. С точки зрения надутых индюков-чиновников из службы регистрации актов гражданского состояния – Ширин всего лишь моя любовница, которую я даже не имел права впускать в не совсем мою квартиру. Я приютил «девку», а та в уплату раздвигает передо мной ноги. Именно так выглядит наш сердечный союз с точки зрения циничного общества и похожего на слепого носорога государства.
Конечно – если не я, так моя милая может написать в полицию заявление на мошенника Бахрома. Но рассмотрят ли лихие офицеры дело всерьез?.. Речь идет о двух «нерусских» – о господине Мансурове и моей красавице. Кому из них поверят бравые полисмены?.. Солидному, чуть упитанному, бизнесмену в строгом галстуке и с длинной сигарой во рту?.. Или скромной безработной девчонке в потертой видавшей виды курточке?..
Зато что можно наверняка сказать: как рак клешней, полицаи зацепятся за этническую принадлежность Ширин. Как будто родиться тюрчанкой – это преступление!.. Заглянут в рабочую визу моей милой и с ехидством отметят, что срок действия почти истек. И будут смотреть на мою любимую соответствующе – как на без пяти минут нелегалку, нарушительницу миграционного режима.
Я никогда не понимал враждебности государства к просрочившим визу «не гражданам». Бедолаг-мигрантов отлавливают, точно бродячих собак. Хотя эти тихие, покорные судьбе люди хотят немногого: помаленьку зарабатывать, посылать копеечку семье на родину да снимать узкое койко-место в коммуналке на двенадцать человек. Не вина гастарбайтера, если работодатель отказывается заключать трудовой договор и подавать в миграционные органы заявление на продление визы работника. Но трясти, как яблоню, стражи правопорядка будут не пузача-хозяина-капиталиста, а безответного работягу-мигранта. Лучше бы полиция проявляла рвение, захватывая с поличным настоящих преступников. Аферистов вроде Бахрома, насильников и убийц.
Что ж тогда получается?.. Ширин и я – два крохотных, тощих, покрытых болячками котенка в огромном недружелюбном мире?.. Из окон на котят выплескивают помои. Автомобили норовят нас переехать. А на каком-нибудь пустыре – того и гляди разорвут поджарые псы, из чьих пастей так и хлещет белая пена. Неужели слабым, как котята, замордованным жизнью парню и девушке некуда податься, чтобы отстоять свои права?.. Прилизанный и спрыснувшийся одеколоном вор и негодяй Бахром не понесет наказания?..
Я застонал от безысходности. Мне показалось: мы не в уютной спальне, а в глубокой черной шахте или в утробе чудовища. Рядом со мной, не открывая глаз, вздыхала и ворочалась Ширин. Простыня под нами свалялась. Тело моей девочки было охвачено огненным жаром. От которого, думалось, загорится постель. Не помню, на какой нерадостной мысли меня подкараулил сон. Просто я выпал из реальности в бездонное пространство. Но то, чем я мучился наяву, преследовало меня и в царстве Морфея. Безобразные видения сменялись кадрами фильма ужасов.
Надо мною хохотал участковый психиатр, демонстрируя здоровенные лошадиные зубы. Он все шире разевал пасть, чтобы, не разжевывая, меня проглотить. Гигантский змей сдавливал меня тугими кольцами. Его чешуйчатое длинное тело увенчивалось головой Бахрома – ухмыляющейся, держащей во рту сигару; выдыхающей облачка голубоватого дыма. Потом мне снилось, что полицейские при полном обмундировании вырывают из моих объятий Ширин. Заламывают ей руки и волокут ее, как преступницу. Я с воплем кидаюсь следом, но утыкаюсь в дверь с подвесным замком. Сверху доносится сатанинский раскатистый смех. Поднимаю голову и вижу: мою девочку увозит на ковре-самолете бородатый старикашка с арбузным брюшком, в чалме и в полосатом халате. Я сразу узнал похитителя. Жирный ишан!.. Треклятый жирный ишан!.. Он, как стервятник сладкое мясцо, уносит свежий цветок для пополнения своего гарема.
Я очнулся от шаркающего звука. Под черепной крышкой было все еще мутно. В комнате стояла предутренняя полумгла. Моя Ширин сидела на постели и пыталась прокашляться. Вместе с шарканьем из груди моей любимой исторгались сдавленные хрипы.
– Родная моя!.. – прошептал я, тоже садясь на колени – и кладя руки на худенькие плечики возлюбленной. – Что с тобой?..
– Точно огонь в груди… – не своим надтреснутым голосом отозвалась моя девочка. – Сильно жжет… И кашель… Я вчера ноги промочила: продырявилась подошва ботинка… Не знаю, как ф теперь, такая больная, буду искать работу.
Ширин склонила голову мне на плечо и тихонько заплакала. Передо мной снова была пугливая большеглазая кроткая серна, а не ледяная принцесса, как за вчерашним недолгим ужином. Но какой ценой далось это обратное перевоплощение!.. Моей милой пришлось заболеть, чтобы отлепить от лица маску деланого равнодушия.
Я нежно обнял любимую девушку. Запустив пальцы в ее волосы, поиграл с густыми темными прядями. Потом поцеловал Ширин в переносицу, шею, щеки и грудь. Моя звездочка, чуть отодвинувшись от меня, опять закашлялась. Острая бритва чертила кровавые линии по моему сердцу. Но я не подавал виду, что мне больно – боясь еще сильнее расстроить милую. Когда ее кашель временно прекратился, я бережно, как стеклянную статуэтку, уложил мою девочку на простыню, которую успел поправить. Укрыл свою красавицу мягким одеялом и в самое ушко сказал:
– Постараемся поспать. Пока спишь, организм будет бороться с болезнью. Пусть тебе приснится что-нибудь доброе. Я тебя люблю.
Через какое-то время Ширин забылась тревожным сном. Она то вздрагивала, то вздыхала, то шарила рукой по одеялу. Я смотрел на любимую – а сам не мог заснуть. Безрадостные мысли пуще прежнего буравили мозг. Я чувствовал себя птицей с перебитым крылом. Моя женская половинка, моя нежная тюрчанка – больна!.. И неизвестно, на сколько затянется болезнь. Хоть бы моя девочка встала на ноги за несколько дней. Но когда я прикасался к ее раскаленному лбу в утешительный диагноз не очень-то верилось. Что если хворь продлится не одну неделю?.. О поисках работы тогда придется забыть. А часики тикают, отсчитывая не только минуты, но и дни. Все ближе срок истечения визы. Сумеет ли Ширин в последний момент трудоустроиться?.. Провернуть такой трюк – посложнее, чем фокуснику подбросить в воздух чашечку с кофе и тут же поймать, не дав расплескаться и малой толике ароматного напитка.
А если расплескать – будет беда. Конец света для нас двоих. Моя милая станет нелегалкой – дичью, за которой охотятся бравые полисмены. Конечно: им проще защелкнуть наручники на запястьях у бедной девочки, чем отправить на нары хлебать баланду со сверчками такого вора, как Бахром. Мне страшно было и вообразить, что Ширин депортируют. В пропыленном, прокуренном, битком набитым людьми вагоне она поедет на родину. А когда приедет – западно-туркестанские полицаи, которые ничем не лучше наших, передадут мою бедную красавицу алчным родителям и одуревшему от неутоленной похоти бородатому мерзавцу-ишану. Вместо приветствия потный вонючий старик хлопнет мою любимую пониже спины… Б-р-р!.. Меня передернуло, будто я проглотил медузу.
Мою милую запрут в душном гареме. А я останусь в немытой похабной Расее. Подбирать осколки собственного разбитого сердца. Я снова буду никому не нужный никчемный одинокий инвалид, горстями глотающий нейролептики и антидепрессанты. Но пока старость не согнет меня в коромысло, а мозги не разжижатся от маразма, я буду вспоминать прекрасную девушку-тюрчанку, которая, как вспышка кометы, ненадолго наполнила ярким светом мою серенькую жизнь.
О, господи, господи!.. За что на нашу с Ширин долю столько испытаний?.. Мы должны пройти железные горнила и клокочущие котлы, чтобы доказать, как сильна наша любовь?.. Мы точно петляем по усеянной колючками узкой тропинке, а ангелы с небес мечут в нас камни. Почему?.. Почему?.. Ведь мы только хотим быть в месте, а большего нам не надо.
Я закрыл глаза, и мне послышалось, будто мне отвечает сам Саваоф. Воображение нарисовало сидящего на облаке седобородого лохматого сухопарого старикашку со светящимся нимбом над головой. Толстые, точь-в-точь верблюжьи, губы зашевелились: «Ты еще смеешь роптать, жалкий раб?.. У тебя чрезмерные аппетиты, как у побиваемого камнями сатаны. Ты сорвал запретную розу – отхватил себе сказочную восточную красавицу вроде той, о какой огнем вздыхали и лили кровавые слезы поэты, такие как Хафиз и Сааади. Ты забыл, что ты – недостойный червь. Попытался встать вровень с царями земными. Или тебе не ясно, балда?.. Жгучих красоток, подобных Ширин, должны катать на яхтах и лимузинах уставшие от скучной жизни с законной женой сиятельные олигархи. Вместо того, чтобы есть пустую картошку да макароны на твою скудную пенсию, твоя девочка гребла бы деньги лопатой и носила бы красивые платьица до колен, зарабатывая своими пленительными формами и смазливым личиком».
Немой от ужаса, с туго натянутыми нервами, я впитывал ушами речь божества. Рокочущий голос казался мне странно знакомым. А Саваоф не собирался меня щадить. Она обрушивал на меня слова, как глыбы: «Да кто ты вообще такой?.. Чертов неудачник. Ходячее горе своих покойных родителей. Ты даже в институте не удержался. Так что я отвел тебе подходящую нишу – нишу инвалида, которого кормит сердобольное государство. Жить бы тебе тихо, как комнатному растению. А там, глядишь, какая-нибудь ласковая и состоятельная женщина, лет на двенадцать тебя старше, взяла бы тебя в любовники… Но ты пошел против божественного замысла: втрескался в красавицу Ширин. Вы не созданы мною друг для друга. Пока вы этого не уразумеете, тернии будут вонзаться вам в пятки, а жизнь – преподносить только неприятные сюрпризы. Вдвоем – вы способны только мучить друг друга. Вы раздули костер вашей любви в настоящий пожар. Но в этом бушующем пламени вы и сгорите – как пара соломенных кукол».
Я наконец узнал голос липового «бога». Это был чуть измененный – и усиленный, как динамиком – голос медицинского психолога. Того самого иезуита, из-за которого меня не допустили до комиссии по пересмотру вопроса о моей инвалидности. Под маской всесильного, но не всеблагого, «господа» скрывался бюрократ от здравоохранения. Что ж, роль взбалмошного божка была негодяю к лицу. Ведь треклятый иезуит тоже играет с человеческими судьбами. Как поиграл он с моей судьбой, не выписав справку, которая открыла бы мне путь к комиссии.
Я весь затрясся – на сей раз от гнева. Мне захотелось вывести на чистую воду самозваного Саваофа. Опровергнуть каждое его ядовитое слово. Моя девочка – не какая-нибудь там элитная надушенная «индивидуалка» с силиконовыми губами и сиськами, чтобы ублажать богатых дядек. А я, хоть и недееспособный инвалид, имею право на счастье. Люди вольны сами выбирать, с кем быть и кого любить, а не прыгать марионетками, которых дергает за ниточки желающий позабавиться трансцедентальный демиург.
Но все, что я смог прохрипеть – было:
– Я люблю Ширин!.. Мы любим друг друга!..
Я проснулся от собственного крика. Рядом со мной, в тяжелом сне, металась по постели моя милая. Я обнял любимую девочку и поцеловал в шею. Моя звездочка будто успокоилась. Не открывая глаз, повернулась на бок, подложила под голову руку и ровно и тихо засопела. Казалось: так мурчит котенок.
На меня вдруг снизошло просветление.
Пусть у нас нету щита против ударов злого рока. Пусть доктора не признают меня дееспособным. И пусть мы клюнули на наживку мошенника Бахрома. Даже если виза Ширин будет просрочена – все равно это не станет победой проклятых обстоятельств. У нас, в любом случае, остается запасной выход. Тот самый, который указала моя умная девочка. Мы просто примем по большой пачке снотворного, чтобы сомкнуть веки навсегда.
В жизни все творится не по нашим желаниям. Но уж смерть мы выберем сами. И никакой гребаный Саваоф не властен отменит наше решение. Мы обманем всех наших обидчиков, как взмахом меча разрубив тугой гордиев узел накопившихся проблем. Обретем сладостный, вечный, нерушимый покой. Тела останутся холодеть ненужными отброшенными оболочками. А души, расщепленные на атомы, рассеются по мировому пространству. Мертвым – нам не будут страшны ни миграционная полиция, ни участковый психиатр.
Удивительным образом, мысли о самоубийстве очистили мне сердце от горечи и тоски. Я почувствовал, как слабеет напряжение в нервах. Положив руку на Ширин и поудобнее устроившись в постели, я погрузился в приятный сон, не разбавленный никакими кошмарами. Когда моя девочка заходилась кашлем, я на несколько секунд открывал глаза, крепче прижимал к себе возлюбленную и опять засыпал.
Спали мы долго. Когда пробудились – за окном стоял бело-серый зимний день. Свесив руку с кровати, я нашарил оставленный на полу мобильник. Часы на дисплее показывали четырнадцать ноль-ноль. Я лег на спину и уставил глаза в потолок. Морально я не был готов покидать постель. Эйфории от мыслей о суициде – как не бывало. Валуном меня придавливала запредельная усталость. Будто всю ночь не спал, а разгружал вагоны. В трещащей по швам голове плыли думки о наших нерешенных проблемах. Об ограбившем нас Бахроме и не допустившим меня до комиссии языкастом психологе.
Вспомнил я и о нашей бесполезной поездке на Лиственную улицу. О том, как Ширин стояла коленями на мокром грязном асфальте и тонула в горючих слезах. Наконец, о том, что моей любимой серьезно нездоровится. Перебрав все это, как бисеринки, я почувствовал, что у меня вообще нет ни капли желания вылезать из-под одеяла и начинать (да еще с сильным запозданием) новый день. Я подумал: мы с милой похожи на пару мышат, упавших в молоко. Изо всех сил барахтаемся, дергаем маленькими белыми лапками, лишь бы не сгинуть на дне кувшина. У нас не жизнь, а сплошная борьба за существование.
Все же я наскреб в себе достаточно воли, чтобы лежачее положение переменить на сидячее. Ширин проснулась и подняла голову. Волосы у моей девочки были в полном беспорядке. Черты лица заострились. Под красными, воспаленными, тусклыми глазами – мешки.
– Ну как ты?.. – слабым голосом поинтересовалась у меня любимая. И тут же ее сотряс приступ резкого кашля. Она прижала обе руки к груди, в которой, видимо, жгло. Я потрогал лоб милой: он горел огнем.
Прокашлявшись, моя звездочка бессильно уронила голову на подушку. Прошептала:
– Все тело ломит. И трудно дышать…
Я мысленно обругал себя матом – за то, что не хотел отрываться от постели. Если я поддамся лени – кто позаботится о Ширин?.. Я должен зарубить себе на носу: как бы мне ни было бы плохо, моей девочке приходится в тысячу раз хуже. Я обеспеченный жильем «туземец», гражданин, а она – мигрантка. Я голубоглазый славянин с копной пшеничных желтых волос, а любимая – восточной внешности, смугляночка, из-за чего на мою луну косятся полицейские и обыватели. И наконец, вишенкой на торте: моя милая заболела, а я относительно здоров.
Я осторожно поцеловал Ширин сначала в левый, а потом – в правый глаз. Как бы наложил печати, которые сдержат слезы моей девочки. Сказал:
– Тебе лучше оставаться в постели. Попробуй еще поспать. Ты молодая, крепкая. Очень скоро ты победишь болезнь.
«Крепкая» – это было, конечно, только красное словцо, призванное взбодрить мою милую. На самом деле возлюбленная представлялась мне хрупким нежным цветком, роняющим лепестки даже под легким ветерком.
Я сходил на кухню, налил горячего лимонного чаю для своей девочки. Ширин с благодарностью приняла из моих рук теплую кружку с ароматным напитком. Выпив треть кружки, глубоко вздохнула, несколько раз кашлянула и плотнее завернулась в одеяло. Кажется, решила последовать моему совету и попытаться заснуть.
Я с тоской смотрел на любимую девочку. В сердце мне будто заколачивали гвоздь – до того поганое было у меня настроение. Я, конечно, сгоняю в аптеку – выберу для Ширин жаропонижающее и какой-нибудь сироп от кашля. Возьму на себя обязанности кухарки – буду поить свое солнце бульоном и кормить вареным рисом с овощами. Но, по-хорошему, кроме моей дилетантской заботы, милая нуждается и в помощи доктора. И тут-то непробиваемой, во всю ширь горизонта, стеной вставала перед нами очередная проблема.
А дело в том, что каждый расейский медик – только на сорок процентов врачеватель. А шестьдесят сотых – бюрократ. Заболел бы я, а не Ширин – все было бы намного проще. Мы просто вызвали бы терапевта из районной поликлиники, к которой я приписан. Но с моей девочкой такой номер не прокатит. Задирая нос и, как тетрадон, раздуваясь от ощущения собственной значимости, эскулап потребует у моей милой паспорт с регистрацией по месту жительства и пластиковую карточку медицинского полиса.
Нет документов – спесивый петух-врач даже не проверит пульс у больной. Спокойно уйдет, с кожаным портфелем под мышкой. А нам по почте еще прилетит штраф – за то, что напрасно потревожили доктора. Мол, вместо того, чтобы мотаться к вам, почтенный айболит мог бы спасти чью-нибудь жизнь.
Вот в таком демократическом гуманном обществе мы и живем. Государственные поликлиники работают только для «своих» – полноправных граждан с полисом и пропиской. А если ты «не гражданин», «шудра», «нелегальный мигрант» – то, заболит ли у тебя зуб, потекут ли сопли из носу или подскочит давление, будь добр: обращайся в одну из сотен раскиданных по мегаполису частных клиник. Или, на худой конец, если чувствуешь, что помираешь, звони в скорую.
Но доктора-частники выставят такой бешеный ценник, что мама не горюй. В прайс-листе даже простое измерение температуры значится как отдельная платная услуга. Еще недавно мы с Ширин, возможно, и наскребли бы денег на один визит частого врача. Но львиную долю от моей скромной пенсии мы по дурости положили в карман Бахрома. Так что в довесок ко всем бедам – перед нами стоял теперь вопрос, как продержаться на крупах на макаронах до следующего поступления червонцев на мою пенсионную карточку.
Оставался третий вариант – скорая помощь. Но от звонка в «неотложку» нас удерживал страх. Из интернета мы знали, какая незавидная участь ждала мигрантов, увезенных микроавтобусом с красным крестом. Захворавшего «не гражданина» не помещают в обычную клинику с более или менее сносными условиями содержания. В духе классического апартеида, «нормальные» больницы предназначаются только для условных «белых». Мигрант же, особенно «смуглый», рискует загреметь в «специальное медицинское учреждение» – нечто среднее между лечебницей и тюрьмой. В такую «клинику для унтерменшей», за одно с наивными гастарбайтерами, швыряют алкоголиков, пойманных за руку воров, выловленных на помойке бомжей.
На мигратских форумах мы досыта начитались историй несчастных людей, прошедших ад «спецмедучреждения». И от писаний этих бедолаг у нас не раз екало сердце и вставали дыбом волосы.
У вновь прибывшего пациента – арестанта? – отбирают документы, деньги, личные вещи, одежду. И далеко не факт, что когда-нибудь вернут. Напялив лоскутную застиранную пижаму, ты занимаешь выделенную тебе скрипучую железную койку в палате на двенадцать человек. Лежи себе и не вякай, лишний раз не шевели пальцем. Выходить прогуливаться по коридору – запрещается. Сбегал в туалет – и, сломя голову, мчись обратно. По коридору туда-сюда курсируют то ли медбратья, то ли надзиратели. Одним словом – грозные качки с бесстрастными, как булыжник, лицами, вооруженные резиновыми дубинками и электрошокерами.
Растрепанные «милые дамы» занимают кровати по соседству с покрытыми щетиной «сиятельными господами». Девушек посимпатичнее – регулярно насилуют пациенты с криминальным прошлом. А персонал – от врачей до санитарок – смотрит на это спокойнее, чем на картину «Утро в сосновом бору». Хуже того: надзиратели часто и сами присоединяются к насильникам.
Много еще всяких ужасов про «спецмедучреждения мы раскопали. Там тестируют на пациентах, как на крысах, психотропные лекарства с тяжелейшими побочными эффектами. А доставляющим лишние хлопоты «буянам» – вкалывают какой-то неизвестный препарат, от которого резко поднимается температура и отнимаются руки и ноги. Уколотый бедняга лежит пластом, не в силах даже приподняться. Гадит под себя. Соседи по палате так и нюхают его испражнения, пока приходящая в раз неделю техничка не поменяет ему трусы и постельное белье.
Сложно пройти через «спецмедучреждение» – эту больницу «для второсортных двуногих» – и сохранить рассудок. Инквизиторы-врачи всласть поизмываются над попавшем в капкан мигрантом, пока у «не гражданина» не просрочится виза. И тогда-то передадут несчастливца в когти миграционной полиции, которая выдворит «клиента» из страны.
Глядя на болеющую, закутанную в одеяло Ширин, я не мог не думать о кошмаре «спецмедучреждений». Какой мы избежали беды, просто не позвонив в скорую помощь!.. Ага, «помощь». Что если бы мы не прочли бы тех постов на форуме мигрантов?.. Я бы сам открыл дверь квартиры загримированным под медиков палачам?.. И больше никогда не увидел бы мою девочку?.. У меня кровь холодела при мысли о прошедшей мимо нас опасности.
И еще – во мне поднималась острая неприязнь к среднестатистическому расейскому обывателю. По утрам он пьет чай с плюшками в компании своих круглолицых деток и дородной жены. Днем, за непыльной работой в офисе, балуется кофе-эспрессо и сэндвичем с ветчиной. Вечером, развалившись в кресле, сосет из бутылки пиво под любимый сериал про ментов и бандюг. И ничего не желает знать о страданиях своих братьев по разуму – трудовых мигрантов.
Для нарастившего жирок обывателя – «таджик» означает «мусорщик», а «тюрок» – чернорабочий. Обыватель называет приезжих «чурками» и шипит, как змея: «Понаехали тут!». Ему невдомек, какие муки и пытки терпят мигранты в тех же «специальных медицинских учреждениях», да и в полицейских участках. А если и прослышит что-то об этом, только улыбнется лоснящимися, вымазанными в жареной свинине или говядине, губами: мол, поделом этим «нерусям». Мне даже стыдно становилось, что я тоже расеянин – соотечественник фашиствующего обывателя.
Я хотел стать огромным и сильным, как боевой слон, как богатырь Рустам из «Шахнаме» – чтобы защитить Ширин от всего мира. От обывательских косых взглядов. От миграционной полиции. От мошенников вроде Бахрома. От садистов-докторов из «спецмедучреждений». Но сейчас моя милая металась в жару на постели, а я почти ничего не мог сделать. Даже пригласить врача…
Болезнь Ширин затянулась почти до середины января.
Я вился угрем, стараясь хоть как-то помочь любимой. На остатки пенсии я купил таблетки, сбивающие температуру, сироп от кашля, да еще баночку меда. Я не знал, правильные ли лекарства посоветовал мне аптечный фармацевт. Он не доктор, и девочку мою не осматривал. Усердно потчуя свою звездочку таблетками, сиропом и медовым чаем, я надеялся больше на то, что моя милая выберется из черного омута болезни за счет силы молодости.
Ширин не поднималась с постели – разве только дойти до уборной. Но и тогда опиралась на мой локоть, чтобы не растянуться на полу; самый маленький шажок давался моей девочке с трудом. Любимая точно горела в адском костре. Касаясь ее лба, я боялся обжечься. Но иногда ее бросало, наоборот, в лютый холод. Тогда она стучала зубами, а все тело покрывалось «гусиной кожей». Я быстро накрывал любимую еще двумя ватными одеялами, под которые моя девочка ныряла с головой. Да спешил подать горячего чаю с медом. Я был для Ширин самой преданной в мире сиделкой. Ловил каждый стон, каждый вздох, малейшее движение своей милой. Казалось: я сосчитал бы, сколько раз за минуту она моргнет. Я позволял себе ненадолго расслабиться, только когда милая забывалась Сам я почти не спал. От недосыпа у меня болели и чесались глаза, пухла голова. Но что это значило рядом с мучениями любимой, за которыми я наблюдал беспомощным зрителем?..
Стряпня теперь была на мне. В холодильнике осталось не так много продуктов – а на то, чтобы закупиться в супермаркете, не было денег. Так что наше меню свелось к нескольким простым кушаньям, тем паче, что и повар из меня был так себе. Гречка с консервами «мясо цыпленка». Рис с зеленью. Куриный бульон. Не как в ресторане, конечно. И даже не как в университетской столовой. Но кушать можно, не отравишься.
Но мне стоило нескольких мотков нервов покормить свою девочку. Она и здоровая-то ела меньше воробушка, а теперь болезнь напрочь лишила милую аппетита. Ширин капризничала и упиралась, хуже ребенка. А я – на зависть всем добрым настойчивым мамашам – уговаривал:
– Ну съешь хотя бы еще пол-ложки!..
И так-то худышка, от болезни моя девочка сделалась тоньше спички. Выпирающие ребра точно просвечивали сквозь кожу. С нежного личика сошел румянец. Губы стали сухими, как бы обветренными. Ширин была будто тень, тающая под рассветным лучом.
Глядя на изможденную, бледную, как призрак, любимую – я возвращался мыслями к тому треклятому вечеру, когда мы, под хлопьями снега, топтались возле непонятного, запертого на подвесной замок, строения, и, как чуда, ждали звонка Бахрома. Это тогда Ширин промочила ноги. Продырявившаяся подошва, два или три часа стояния на морозе – отсюда и выросла болезнь. Справится ли моя милая с недугом без вмешательства врача?.. Иногда она выглядела так плохо – что я всерьез опасался за ее жизнь. Сердце у меня замирало от тревоги. Любимая была, как слабое маленькое деревце, на котором почти не осталось цветов и листьев.
А Бахром тогда так и не прислал сообщение, не позвонил. Не вышел он на связь и позднее. Сколько суток я провел, сидя в ногах моей то задыхающейся от жара, то трясущейся от озноба девочки – а от Бахрома не было ни ответа, ни привета. Как будто у блистательного господина Мансурова память была коротка на клиентов – или мозги протухли от преждевременного склероза.
Зато я не забывал о Бахроме. Воображение рисовало мне его бровастую лощеную физиономию – и кровь в моих жилах начинала кипеть и пузыриться от ярости. С каким удовольствием я услышал бы, как хрустит под моими пальцами горло нашего обидчика.
Не оставалось и крупицы сомнений: Мансуров – жулик. Он и не собирался помогать нам с поисками работы. Уплаченные ему деньги мы все равно что спустили в канализацию. Да что там деньги?!.. Бахром, как дракон, сожрал немалую долю другого нашего ценного ресурса – времени. Ширин, быть может, давно бы трудоустроилась, не доверься мы вонючему мошеннику с сигарой во рту, любителю черепах и крокодилов.
Но и это еще не все. Если бы, украв наши деньги, Бахром сразу исчез, я бы не пыхтел сейчас от такой запредельной ненависти. А просто попинал бы стены, да сделал бы зарубку в мозгу: не плати кадровому агентству наперед. Но Бахром не только выудил у нас из карманов кровные червонцы. А еще жестоко поиздевался над нами. Вот интересно: что он чувствовал и думал, посылая нас на ночь глядя к черту на рога, на Лиственную улицу?.. Наверное, наслаждался своей ролью мелкого божка, который властен помучить хотя бы двоих несчастных смертных.
Пока мы утрамбовывали подошвами снег вокруг бревенчатого куба, Мансуров якобы парился, как в сауне, на совещании с партнерами. Ложь, ложь!.. Мне живо представлялось: развалясь в кресле, Бахром дымит сигарой и, не спеша, наливает себе в хрустальный бокал приятно журчащее розовое винцо. Урод сказочно доволен: мол, пока я балуюсь элитным алкоголем в теплом кабинете – два дурака мокнут под обильным снегом, бессмысленно пялясь на тяжелый подвесной замок.
Да, это из-за Бахрома мы притащились на проклятую Лиственную улицу. Из-за Бахрома, упершись коленями в асфальт, надрывно плакала Ширин. И получается, что не только из-за дырки в ботинке, но – косвенно – и из-за Бахрома моя девочка промочила ноги и заболела.
Меня переполнял неутоленный гнев, от которого я рисковал взорваться, как паровой котел. Если б Бахром обчистил меня, как гуся ощипал, в темном переулке и напоследок харкнул мне в лицо, я утерся бы и пошел домой. Но пострадал не столько я – сколько моя любимая девушка. Такого я снести не мог!.. Я бесился, как тигрица, которая через решетку зоопарковой клетки видит своего детеныша в грубых человеческих руках. Бахром не должен остаться безнаказанным!..
Мое разгоряченное воображение, одну за одной, выдавало мне замысловатые картины мщения. Я подстерегал господина Мансурова в подворотне – и разбирался с пройдохой «по-мужски», лупил поверженного супостата ногами. То обливал бензином и поджигал авто своего врага. Или, хотя бы, метко брошенным камнем разбивал окно офиса Бахрома. Но остатки разума подсказывали мне: все эти дерзкие планы – пустое ребячество. Будь мы завернутые в звериные шкуры пещерные люди, я бы сразился с Бахромом на суковатых дубинках. Живи во времена Пушкина – вызвал бы стреляться на дуэли. Но свое пламенное желание поквитаться с негодяем приходилось втиснуть в рамки законов и приличий постиндустриальной цивилизации. Более или менее остудив голову – я решил, что надо все-таки заявить на мсье Мансурова в полицию. А заодно настрочить иск в суд.
Тут требовалось участие Ширин. Ведь именно ей Бахром обязывался помочь с поиском работы. Моя девочка – пострадавшая сторона. А я – только группа моральной поддержки в одном лице, к тому же недееспособный. Обращения в полицию и суд должны быть подписаны моей милой.
Конечно, меня мучили опасения, что доблестная вневедомственная охрана не отнесется к нам с вниманием и сочувствием. Мы ведь всего-навсего оскорбленные и обворованные бедняки, а не топ-менеджеры. Вдобавок, моя девочка – нерусская, а я больной на голову. Полиция моментально реагирует только на жалобы богатых – в пиджаках и галстуках – дядечек, жалующихся на младшего партнера по бизнесу, или на работника, укравшего из офиса степлер и пару коробочек со скрепками.
Но ведь наш случай так прост!.. Простые, безобидные парень и девушка обратились в кадровое агентство, но были «разведены на бабки». Тут все очевидно, как белый день. Почему бы полиции не постоять – для разнообразия – за справедливость?.. Не взять Бахрома, как нашкодившего кошака, за шкирку, и не растрясти на нехилый штраф?.. Пусть даже наши деньги к нам не вернутся, мы рады будем и возмездию.
Ширин все не шла на поправку. Особенно плоха была по ночам. Чуть ли не каждые десять минут моя царевна просыпалась, захлебываясь кашлем. Она, плача, жаловалась на рези и жжение в груди. Я обнимал и целовал мою милую. Лгал, что все непременно будет хорошо. Ходил на кухню за медовым чаем. Почти бессонные ночные часы проносились над нами, как стая черного, мерзостно каркающего, воронья.
Любимая погружалась в тревожную дремоту только под утро. Тогда ненадолго забывался сном и я – одну руку подложив под голову, а второй обнимая мою девочку. Милая засыпала иногда и днем. Но я уже не спал, хоть моим сокровенным желанием и было вырубиться часов на пятнадцать. В голове у меня гудело, глаза слезились. Я неотрывно смотрел на Ширин, будто надеялся по обескровленному лицу любимой угадать, когда же моя красавица встанет на ноги. Грудь моей девочки колыхалась от глубокого дыхания, а я мечтал увидеть свою принцессу здоровой и веселой. Казалось: больше мне ничего и не нужно от жизни.
Иногда болезнь ослабляла хватку своих железных клешней – и тогда моя звездочка потягивалась, поправляла подушку и свои волосы, и просила:
– Развлеки меня чем-нибудь.
Фильмы для развлечения не годились – от светящегося экрана у Ширин начинала болеть голова. Выручили книги. Я вслух читал моей милой «Тысячу и одну ночь», избранные дастаны из «Шахнаме» Фирдоуси, анекдоты про ходжу Насреддина и русские сказки Афанасьева. Книги дарили утешение, как религиозная проповедь. В сказках и героико-романтических поэмах все было проще, чем в настоящей жизни. Храбрый юноша обязательно соединялся с прекрасной девушкой. Великаны, драконы и прочие алчные прожорливые чудища лишались голов под острым мечом удалого богатыря – защитника слабых и обездоленных.
Переворачивая страницу за страницей, я думал: если бы все было так на самом деле!.. Если бы добро и зло всегда можно было безошибочно различить, как разноцветные шары в бильярде. И если бы добро всегда побеждало!.. В реальности все обстояло иначе. Подлинное зло – хамелеон, ловко мимикрирующий под добро. Зло – совсем не дьявол с рогами и копытами и не огнедышащий змей. Оно является в образе прилизанного клерка с сигарой в зубах, который вьется и приседает перед тобой ровно до того момента, когда ты выложишь деньги. Или зло – это затянутый в униформу полицейский капитан. Представительный. С прямой спиной и начищенными до блеска сапогами. Про такого вовек не догадаешься, что офицер не маньяков и грабителей ловит, а стрижет взятки с гастарбайтеров. А добро?.. Оно, похоже, прячется по щелям – настолько редко с ним сталкиваешься. Самые чистые свои помыслы и чувства люди запирают, как в чулане, в недоступном отсеке сердца. Потому что в наш век олигархов и проституток быть порядочным как-то не принято. А того, кто этого не понимает – быстро сделают лохом, «кинув на бабки».
Ширин слушала мое чтение с задумчивым сосредоточенным личиком. По-моему, в голове у моей девочки клубились те же горькие философские мысли, что и у меня. Бывало, отложив на минутку книжку, я делился с милой планами мести Бахрому. Убеждал мою девочку пойти после выздоровления в суд и полицию. Любимая грустно улыбалась и кивала головой. А потом просила почитать еще. Идея заявить на Бахрома, видимо, не цепляла мою звездочку. Но моя красавица не хотела со мной спорить.
Некоторые сказки и стихотворные отрывки – особенно западали в душу Ширин. Я зачитывал эти стихи и истории по нескольку раз. Моя девочка слушала, не шевелясь – с неугасимым интересом. Так и впитывала мой далеко не дикторский голос. Случалось, милая засыпала под любимую сказку. И тогда на лице моей спящей гурии не видно было поставленного болезнью клейма мучений. Казалось: Ширин видит самые сладкие, самые приятные сны – от которых тает недуг.
Осторожно – чтобы не разбудить – я целовал свою девочку в правую бровь. Аккуратно поправлял на моей милой одеяло. А потом долго сидел, любуясь тем, как безмятежно спит Ширин. Я думал тогда о том, что не могу назвать себя несчастным человеком. Пусть я рано осиротевший инвалид. Ущемленный в правах недееспособный. Ну и что?!.. Зато в мою жизнь, как чудесный белый лебедь в речную заводь, вплыла прекрасная нежная тюрчанка. Близняшка той обворожительной пери, о которой лили кровавые слезы Низами, Саади, Джами и другие восточные поэты. Но, в отличие от жестокой сестры, моя прелестница благосклонна к влюбленному безумцу. Я сорвал с колючего куста волшебный цветок – и вдоволь надышался сказочным ароматом.
До встречи с Ширин я вел серую жизнь бедняка и неудачника. Со всех сторон получал пинки и тычки, как облезлый уличный кот. Но над моим горизонтом взошла ослепительная звезда. Нет – темные небеса озарила вспышка яркой кометы. Разделив стол и постель с возлюбленной, я получил от Вселенной, от бога или богов свою долю счастья. И, надо без ложной скромности признать, мне достался не маленький кусочек мирового пирога.
У меня не обнаружился внезапно умерший иностранец-дядя, завещавший мне свои миллионы. Во в мне не проснулся талант живописца – так, чтобы мое искусство покорило людские сердца и принесло мне почет и достаток. Но много ли все это стоило бы, если б на другой чаше весов был огненный, долгий, страстный поцелуй красавицы Ширин?.. А ведь одним поцелуем дело у нас не ограничилось. Счет поцелуям мы довели до тысячи – и даже больше. А как я ласкал обнаженную грудь моей милой, с каким трепетом прикасался к упругим соскам!.. Моя девочка спала со мною голая. Отбросив покрывало ненужного стыда, мы – ненасытные, как олень на водопое – предавались любовным играм. Уже поэтому я не мог бы сказать, что обделен индейкой-судьбой.
Даже если представить самое худшее, о чем я отказывался и думать. Что мою звездочку депортируют на родину, а меня закроют в психиатричке. Все равно!.. Поэму нашей любви – не вымарать со страниц книги жизни. Пусть розовый лотос цвел недолго – память о нем навсегда останется в наших сердцах. Как бы ни хрюкал от ярости толстобрюхий старик-ишан, как бы ни охаживал – не приведи господь!.. – свою младшую жену плеткой, а ведь не выбьет из Ширин воспоминаний о немного неумелом – но таком желанном – любовнике. Сколько бы ни пихали в меня врачи психотропных таблеток, сколько бы не вкололи кубиков тормозящего мозг вещества, а я и на миг не забуду свою красавицу. Имя и образ Ширин – вытатуированы у меня на сердце.
Я смотрел на уснувшую под «Шахнаме» любимую, гладил густые волосы своей девочки и тихонько шептал:
– Ты только не сдавайся, моя милая. Ты выздоровеешь. Ты обязательно выздоровеешь.
13.Пингвинята на льдине
Болезнь Ширин ушла так же внезапно, как и началась. Точно голое деревцо, которое вечером гнулось под натиском холодного ветра, наутро распрямилось, по взмаху волшебной палочки покрывшись белыми цветами и алыми плодами.
