скачать книгу бесплатно
Я задумался и внимательно посмотрел на нее.
– А автомат ты можешь мне вернуть? Или наоборот – я должен сдать и свое личное оружие?
– Да, Господи, зачем он мне теперь-то! – она бросила автомат обратно на переднее сиденье и предложила: – Давай покурим.
Я закурил, вышел из машины. Потрогал пальцами след от пули на лобовом стекле. След был занятный: небольшая такая выбоина, ну, примерно, какую оставляет осколок гранаты на каменной стене. А я готов был поклясться, что в меня стреляли в упор, и не из "Макарова". Это был действительно "Кедр" или какой-нибудь "Хеклер и Кох" девятого калибра. От таких попаданий на стеклах даже самых серьезных бронемобилей остается сетка трещин. На моем ветровом стекле не было ни единой трещинки. Ни единой. Интуиция, подсознание, шестое чувство подсказывало: возможно, это и есть самое важное из всего, что я узнал про них, и меня уже охватывал мистический ужас (не пора ли вооружиться осиновым колом вместо "Калашникова"?). Однако стекло я трогал рассеянно, машинально как-то, и мысли о его волшебной непробиваемости текли лениво и явно на втором плане. На первом плане выстраивался совсем иной ряд. Татьяна. Любовь. Счастье. Игра. Ложь. Смерть.
"Я люблю ее. – Чушь. Ты просто увлекся. Она просто очень вовремя появилась. – Но ведь и Татьяна любит меня. – Татьяна выполняла задание. – Чье? – Да какая разница? Бандитов, ГБ, ЦРУ, Космической разведки Эпсилон Эридана… – Положим, разница есть. Но я понимаю, что ты хочешь сказать. – Правильно. Все это был цирк. – Не все. Задание могло предусматривать интимную связь со мной или в еще более общем виде – неформальный контакт. А все остальное… Помилуй! Какому шефу контрразведки по зубам сочинить такой сценарий? – Да, разумеется, она подошла к заданию творчески. – А почему? – Н-ну… просто… – Да потому что она влюбилась в меня! Понял? И за этот творческий подход я люблю ее теперь еще сильнее, теперь, когда я узнал правду, еще сильнее люблю, понял? Понял, скептик хренов?! – Прекрати истерику. Ты еще не знаешь никакой правды".
Действительно, правды я еще не знал. Были пока одни догадки. Я взглянул на Татьяну. Она сидела на жухлой придорожной траве и, дотягивая уже совсем короткий бычок, внимательно изучала свои красиво наманикюренные ногти, очевидно, слегка пострадавшие в ходе стрельбы.
– Слушай, и часто ты вот так работаешь?
– Как?
– Ну, вот как со мной этой ночью.
Татьяна посмотрела на меня долгим и пристальным взглядом.
– Ты специально говоришь мне гадости?
Мне стало стыдно. Действительно, за что? Я просто хотел знать правду.
– Я просто хочу знать правду, – сказал я ей.
– Ты уверен в этом? – спросила она.
– Да. Потому что я люблю тебя.
– Врешь, Разгонов. Ты любишь Машку. А я у тебя так, в качестве дублера. Верно? Ведь мертвые вне конкуренции. Цитирую по памяти.
Меня поразило, как точно она определила свою роль. В моем дневнике четырнадцатилетней давности (Боже, когда-то я еще и дневники вел!) была такая запись про Татьяну Лозову. На очередном турнире, куда я пришел любоваться Машей Чистяковой, Маши не оказалось, но выступала Лозова. Она мне тоже нравилась, даже очень нравилась, и в отсутствии Чистяковой я в нее действительно влюбился, от любования ею я получал ничуть не меньше удовольствия, и вот тогда я назвал ее дублером в своем дневнике. Конечно, я не сказал этого Татьяне. Я сказал совсем другое, впрочем, совершенно искренне:
– Это жестоко, Таня. Зачем ты так?
– Извини, – она поднялась, шагнула ко мне, и мы обняли друг друга. – Извини, любимый.
Господи! Да как я мог подумать о каком-то шпионском задании!
Я целовал ее щеки, глаза, лоб, губы, все еще горячие и солоноватые после стрельбы и нервотрепки.
– Ты все узнаешь, Мишик… ты все узнаешь, любимый… ты узнаешь всю правду… ты узнаешь даже больше, чем можешь себе представить, – шептала она, а я тушил ее шепот поцелуями, и наконец мы совсем замолчали, и мир опять закачался, не стало неба, травы и дороги, не стало машины, оружия и бандитов… Только страшно знакомый звук назойливо врывался в наш иллюзорный мир.
Сигнал вызова. Тополь.
– Десять минут, – сказал я с трудом оторвавшись от Татьяны, – это очень мало.
– Да, – согласилась она, и я рванулся к передатчику.
– Ясень слушает. Прием.
– Я Тополь. Приземлился в полукилометре от Заячьих Ушей. Через двенадцать минут жду вас возле твоего дома. Как понял меня? Прием.
– Понял тебя хорошо. Конец связи.
Я мог себе позволить не торопиться. Я устал от скорости. По так хорошо знакомому пути я ехал медленно, зато не выбирая направления, нарочито спрямляя все изгибы проселочной дороги. "Ниссану" было все равно: тракторная колея, луг, скошенное поле, лужа или стожок сена – он пер себе как танк, и, конечно, не забуксовал ни разу.
Серую крышу своего дома рядом со старой ветлой на краю деревни я, как всегда, увидел издалека. А чуть позже увидел и фигуру Тополя. Наверняка это был он. Больше некому. Фигура помаячила возле дороги и скрылась за кустами жасмина перед моим крыльцом.
– Это Тополь? – спросил я Татьяну.
Она молча кивнула.
Я попал колесом в лужу, и взлетевшие веером брызги окатили мирно гулявших кур возле дома Петровны. Куры, возмущенно кудахтая и хлопая крыльями, ретировались. Зато появилась Петровна. С тех пор как три четверти деревни скупили московские дачники прошло уже лет пять, и теперь Дарью Петровну, живущую в крайнем доме напротив моего и почти одиноко зимующую в Заячьих Ушах, трудно было чем-то удивить. Заезжали в эту глушь и джипы и лимузины, а Генка Терехов пригнал однажды на совершенно фантастического вида спортивном "мазератти", взятом напрокат. Более того, пару лет назад дядька игнатовской Лариски с другого конца деревни, военный летчик, лично доставил всю их семью на могучем армейском вертолете с двумя винтами. Так что Дарья Петровна вышла теперь не на диковинную машину поглазеть, а просто полюбопытствовать, кто же это приехал.
Я уважительно высунулся из окошка и поприветствовал ее:
– Здравствуйте, Дарья Петровна, как поживаете?
– Спасибо, хорошо. За грибам приехали? Готовь куженьку. Грибов в лесу – любоваться. Летось не было столько.
(Что в переводе с тверского диалекта означало: "За грибами приехали? Готовь корзину. Грибов много. Больше, чем в прошлом году".)
– Грибочков пособираем, – ответил я скорее уже самому себе и подрулил к дому.
Тополь сидел на лавочке у крыльца, курил и щурился на солнце. Был он ужасно длинный и на первый взгляд удивительно нескладный, особенно когда сидел, сложившись весь под острыми углами, как кузнечик. Потрепанные высокие армейские башмаки сорок восьмого приблизительно размера, вытертые кожаные брюки, ковбойка с закатанными рукавами, очень смуглая кожа, лицо в морщинах и седоватый ежик на голове – то ли ему лет сорок пять, но можно дать шестьдесят, как Штирлицу, если посмотришь внимательно в усталые и печальные глаза; то ли наоборот – возраст уже пенсионный, а держится молодцом, как настоящий спортсмен "доанаболической" эпохи. Улыбка грустная, но обаятельная, зубы – белоснежные, как у американского политика и в длинных пальцах длинная сигарета "Мор". Кто он? Ковбой? Разведчик? Спортсмен? Путешественник? О! Я понял, какое сравнение будет самым точным. Звездолетчик дальних рейсов, прилетевший в отпуск на Землю. Этакий Леонид Андреевич Горбовский, член Всемирного Совета. Полдень. Двадцать второй век…
"Ну, вот ты и допился, приятель: начали оживать потихонечку герои любимой книжки детства, которую ты без всякой задней мысли взял с собой. Сначала Майка, теперь Горбовский… кто следующий? Держись, старина! То-то будет весело, когда изо всех щелей твоего старого дома полезут негуманоиды".
И только одно я знал теперь наверняка: они не бандиты. Еще тогда, в дороге, я подумал, что Татьяна Лозова не может работать на бандитов. Детский сад, конечно, наивное стремление выдать желаемое за действительное, но в поисках аргументов я отметил слишком уж странный стиль работы у них с Тополем. Помилуйте, какая мафия станет вот так вести себя с попавшим к ней в лапы придурком, каким бы ценным заложником или носителем информации он не являлся! И, наконец, этот звездолетчик. Ну, нет, ребята, ну, режьте меня, мафиози такими не бывают!
Я вышел из машины без оружия, протянул ему руку и представился:
– Михаил.
– Леонид, – ответил он, вставая.
– А я-то думал поначалу, что вы бандиты.
– Мы сами так иногда думаем, – улыбнулся Тополь, наклоняясь за своей кожаной дорожной сумкой, огромной, такой же нескладной, как он сам и словно изжеванной бегемотом. – Пошли в дом. Откроешь дверь, хозяин? А то деревня у тебя больно шумная. Дюже много народу.
– Да? – удивился я. – А мне казалось, тут очень тихо.
Я открыл ему дверь, а сам вернулся к машине. Татьяна стояла, прислонившись к капоту в трогательной растерянности, словно решала, с кем ей теперь держаться рядом: со мной или с Тополем.
– Леонид, – спросил я, – а оружие из машины забрать?
– У вас тут воры, что ли, кругом?
– Да нет, просто меня так учили: никогда не бросать оружие.
– Ишь ты! Ну, тогда бери. В общем, это правильно.
И, пригнувшись в дверях, он шагнул в полумрак сеней.
В доме было прохладно, все-таки август, а не топили уже давно. Мы прошли в комнату, сели вокруг стола. Молча закурили. Татьяна поежилась и первая нарушила тишину:
– Печка работает?
– Две печки, – поправил я, – обе функционируют. Сейчас организуем.
– Погодите, ребята, – вмешался Тополь, то бишь Леонид, – с печками вы без меня разберетесь. Я, конечно, вижу, что вы сейчас гашеные, и даже догадываюсь, почему. Абсолютно не возражаю, если уже через пять минут вы оба отправитесь спать: но прежде, ты не сердись, Верба, я все-таки представлюсь нашему новому другу, а то он, боюсь, не уснет без этого. И давай договоримся: ты воздержишься от комментариев и сейчас, и потом, вплоть до моего возвращения.
– Вас понял, Тополь. Прием, – дурашливо козырнула моя славная рыжая Верба.
Тополь церемонно поднялся, изобразил легкий поклон, чуть ли не щелкнув каблуками, извлек из кармана брюк красную блестящую ксиву и протянул мне.
– Взгляните, сэр.
И я взглянул. Тополь еще что-то такое говорил, объяснял что возьмет нашу машину, сгоняет на ней куда-то и к вечеру обязательно вернется, обмолвился о каком-то Кедре и о возможных радиовызовах, что-то персонально выговаривал Татьяне, но я это все слышал вполуха, как если бы голос его звучал за стеклянной стенкой, а по эту сторону невидимой преграды было только одно – красная книжечка в блестящем полиэтилене. Удостоверение генерала-майора ФСБ на имя Горбовского Леонида Андреевича.
Наконец, ко мне вернулся дар речи, и я спросил:
– Выпить можно?
– Можно, – сказал Тополь-Горбовский, – сейчас даже нужно. А вообще, приятель, придется с этим завязывать и как можно скорее.
Он достал плоскую фляжку, снял с моей полочки три маленьких граненых стакашки и расплескал по ним рыжеватый напиток.
– Не бойся, не самогон, – зачем-то пояснила Татьяна, хотя меня в тот момент устроил бы даже денатурат, – по-моему, Тополь, кроме "Мартеля", ничего с собою не возит.
– Он родимый и есть, – подтвердил Тополь. – За знакомство.
Мы выпили. Вместо закуски я сказал:
– Значит, меня вербуют.
– Не совсем так, Ясень, просто сейчас нет времени рассказывать, а чтобы тебе стало хоть чуточку понятнее…
Он замялся, поглядел на Татьяну, и теперь уже она сунула руку в задний кармашек джинсов, доставая оттуда вторую красную книжечку…
Вот тут, ребята, я и понял, что пора просыпаться. Ведь документик-то был не на имя Лозовой Татьяны Вячеславовны, зам. директора ЦРУ или Сикрет Интелидженс Сервис (это бы я еще как-нибудь пережил) – документик был (да, да, вы почти правильно догадались!) на имя генерала-лейтенанта ФСБ Малина Сергея Николаевича, а фотография в нем была моя. Вот вам истинный крест, ребята!
Глава четвертая
РАЗГОВОР ПРИ СВЕЧАХ
И снова я проснулся от жажды. Глаза, постепенно привыкая к темноте, различили вверху кривые неструганые жерди кровли, темное окошко, заросшее паутиной, наконец, нависавшие со всех сторон клочья сена. В дальнем углу сеновала шуршали мыши, внизу деловито протопотал прикормленный ежик, сквозь неплотную дверь из сеней пробивался свет. Все было очень знакомо. Все. Даже головная боль. До боли знакомая головная боль – во какой оригинальный литературный штамп!
Для начала я решил вспомнить, какой сегодня день, а не справившись с этой проблемой, задался вопросами посложнее: когда мы приехали в Уши, зачем и в каком составе, по какому поводу я надрался, что именно пил и почему лежу здесь совсем один. Оказалось, что не помню я ровным счетом ничего.
Не то чтобы я сильно испугался, но сразу вскочил, пытаясь отбросить остатки сна. Сделалось как-то неуютно: уж слишком глубокая амнезия. И хохмы ради я задал себе мысленно вопрос:
"Ну, а как зовут тебя, помнишь?"
"Разумеется, – лихо начал я и запнулся, потому что имя-то я вспомнил, но оно мне не понравилось, не мое это было имя, но помнил я именно его… – Сергей Малин. Малин Сергей Николаевич. Малин…" – повторял я словно в бреду и, кажется, уже вслух, когда в сенях звякнули ведра и раздался громкий голос Белки (то есть, Господи, какой Белки – Татьяны, конечно!):
– Сережа, вставай, пожалуйста, Леонид приехал.
И тогда словно кто-то дернул за веревочку, белая простыня амнезии упала быстрыми складками вниз, и перед взором моей памяти предстал величественный монумент всех событий, происшедших со мной за последние дни – от смерти матери до знакомства с Горбовским. Монумент оказался тяжеловат, голова моя закружилась и я рухнул навзничь обратно в сено.
Что же случилось после знакомства с Горбовским? Здесь не было провала в памяти, но был какой-то туман, неясность какая-то, неуверенность в реальности происходившего. Наверняка я мог сказать лишь одно: увидев свое лицо на гэбэшной ксиве, я, разумеется выпил еще стаканчик "Мартеля", а может быть, и два. А вот потом… Кажется, Горбовский потом уехал, но мы еще успели вынуть из "ниссана" еду и даже что-то убирали в холодильник, кажется, Татьяна сделала замечательную яичницу с ветчиной, зеленым луком и помидорами, нет, с баклажанами, точно с баклажанами, было очень вкусно, и мы снова выпили за мои генеральские погоны, только теперь уже какое-то красное вино (откуда взялось красное вино?), а потом пили кофе, должно быть, опять с коньяком, и страшно хотелось спать, и мы пошли на сеновал, но спать конечно не стали, потому что с этой рыжей бестией, да еще на дурманяще ароматном сеновале спать совершенно невозможно, и было нам опять очень хорошо, и мы окончательно разгулялись и пошли купаться на пруд, и по дороге я показывал Татьяне все местные достопримечательности и предлагал пойти "за грибам", но, кажется, в лес мы так и не пошли, а вернулись домой на сеновал с известной целью, а потом с наслаждением хлебали ледяную окрошку из холодильника, потому что день был жаркий, и больше ничего не хотелось. Интересно, когда и из чего мы делали окрошку, главное, где квасу взяли, разве что вместо него использовали пиво "Туборг"? Кстати, похоже, что именно так и было, потому что как раз после окрошки я и вырубился насовсем…
А теперь была ночь. И была Татьяна. И был Тополь. И меня звали Сергеем. Я должен был привыкнуть отзываться на это имя.
И очень, очень болела голова.
Слева от меня валялась открытая баночка пива и, к счастью, она оказалась не пустой. Мне стало чуточку легче, я спустился по шаткой лестнице и вышел в сени.
Татьяна наливала воду в самовар, а Тополь только вошел, поднырнув под притолоку, он даже еще не успел разогнуться и сумку свою чудовищную держал в руке. Тополь смотрел на льющуюся из ковшика в Таниной руке воду с таким пристальным вниманием, словно от этого процесса зависела вся наша дальнейшая судьба. Торжественность момента нарушил соседский кот, неожиданно свесивший с чердака свою большую черную морду и сказавший:
– Мр-р-р.
– Ух ты, лапочка, – отозвался Тополь, – пойдем я тебе рыбы дам.
Он распахнул дверь, и кот, свалившись с чердака тяжелым черным комком, охотно ринулся в комнату.
– Устал, как собака, – вздохнул Тополь. – Танюш, сделай чайку поскорее. Настало время поговорить. Серьезно поговорить. Слышишь, Ясень?
– Слышу. Только башка тяжелая.
– Выпей таблетку.
– Таблетки на меня не действуют.
Это была правда. Чего я только не перепробовал в свое время, но действенными оставались для меня только два средства: хороший коньяк или сон в зависимости от ситуации. В остальных случаях мою головную боль излечивало время.
Тополь достал ярко-синюю блестящую облатку и протянул мне:
– Эти помогают всем. Возьми. Запивать только водой.
Таблетка и сама оказалась ярко-синей, а название я, разумеется, не запомнил. Зато эффект от таблетки запомнил навсегда. Не прошло и минуты, как невидимая нежная рука стерла в моей голове даже воспоминание о боли – так влажной тряпкой протирают пыльный плафон и свет вспыхивает ярче. Мне показалось, что в комнате и впрямь стало светлее. Нет, мне не показалось. Я поглядел на лампочку под потолком и понял, что горит она ярче обычного.
– Знакомая история, – сказал я. – Сейчас свет погаснет.
И свет погас. Естественно, во всем доме, точнее, во всей деревне..
– Это надолго? – спросил Тополь.
