скачать книгу бесплатно
– Ещё однажды я роды принимал, – не сдавался Попов. – В чистом поле и…
– Спасибо, понятно. Жаль, акушерство – не наш профиль. Можете выдохнуть. Вы?
Илья потупился. К медицине вплотную он прикоснулся только однажды, ещё в школе. Тогда, на уроке ОБЖ, тренируясь в выполнении массажа сердца, он вдрызг раздавил грудную клетку манекену.
Пришлось ему хитрить, надеясь, что кривая вывезет:
– Это… Ну, я практически профессионал по полному наркозу, местной анестезии, быстрой санации рта, экстренному кровопусканию. И прочее в том же аспекте. Ещё ветеринаром могу. Холостить, кастрировать, купировать.
– С вами тоже понятно. Если желаете, могу дать рекомендательное письмо для районной скотобойни. Заработки умеренные, зато всегда парное мясо к столу. Следующий.
Никита был лаконичен.
– Высшее военное. Базовые знания в рамках курса. Последние годы служил в прозекторском отделе горбольницы.
– Старожил морга, – попытался спасти своё реноме шутника и дамского баловня Муромский. Увы, выстрел оказался холостым. Генеральша в его сторону даже не взглянула.
– Вы мне сразу показались наиболее подходящей кандидатурой, – кивнула она удовлетворённо Добрынину. – Иван, проводи господина… мнэ-э?..
– Никита Васильевич. Добрынин.
– Проводи Никиту Васильевича до кадровика. Пусть оформит стажёром. Я сейчас позвоню, поставлю его в известность. Остальные подождут в холле. Да, и, сударики мои… – Она вернулась к столу, взяла кожаную папку, раскрыла. – Вот здесь место для заявлений о приёме на работу. Надеюсь, заявление у вас подготовлено?
– Сколько должно быть абзацев? – деловито спросил Илья, вынимая бумажник.
Мария Ивановна, не ломаясь, назвала точное число.
Присвистнуть молодцы решились, только сойдя по лестнице на три пролёта.
* * *
Никита познакомился с кадровиком, прослушал вводный инструктаж, сфотографировался, заполнил несколько бланков. Получил комплект рабочей амуниции. Респиратор, литые сапоги, синюю спецовку с трафаретной надписью «ГорСЭС», пилотку. Клеенчатый фартук, толстые перчатки и жутковатый раздвижной щуп, смахивающий на миниатюрный багор. После чего, наконец, освободился. Новенькое удостоверение санитарного инспектора ему вручил Дредд. Он же передал устный наказ Марии Ивановны: «Строгого соблюдения трудовой дисциплины не требую. Однако смотрите, не запятнайте репутацию нашей организации, Никита Васильевич. Потому что в противном случае я вас из-под земли достану и на свалке похороню».
Пока посмурневший Добрынин переваривал напутственные слова генеральши Вожжиной, Алёша, который начал чувствовать что-то вроде дружеского расположения к Ивану-королевичу, участливо полюбопытствовал:
– А тебе, землячок, круто нагорит? От маменьки-то?
– Сладкого лишит на неделю, – желчно сказал Дредд, похоже, не шибко-то склонный обсуждать варианты собственного будущего.
– Ага, – с пониманием покивал Лёха. – Весёлая у тебя жизнь. Попец с бантиком.
– Грех жаловаться, – сказал Дредд. – Ну, поехали за цацкой?
Возражений не поступило.
Молодцы, заранее готовясь вкусить далеко не гастрономическое блюдо «яйца всмятку», полезли в Илюхину крошку «Оку». Однако страшного, вопреки ожиданиям, не случилось. Машинка загадочным образом стала как будто просторней и удобней, чем обычно. То есть за ней и по пути в СЭС было замечено что-то подобное, но куда менее явно. А тут – на тебе!
Друзья, шумно и радостно подивившись этому необъяснимому с материалистических позиций факту, трижды повторили опыт с посадкой-высадкой. Результат остался прежним. Неказистая снаружи коробчонка на колёсиках изнутри устойчиво обнаруживала объём и комфорт класса люкс. Решив, что от добра добра не ищут, молодцы устроились на подросших диванах и, примеряя с хохотом кто пилотку санитара, а кто респиратор, отправились к Дредду.
На углу улиц Трофима Лысенко и Томаса Моргана, возле уважаемого Картафановским населением продуктового универсама «Дед-самоед», Муромский свернул к обочине. Сказал «купить кое-чего треба!», заглушил двигатель и, пообещав скоро вернуться, двинул в магазин.
Остальные выбрались из «Окушки» наружу, перекурить. Подле стоянки обосновалось молодежное трио – два паренька с гитарами да девчушка с бубном. Коллектив был явно студенческим, пели ребята больше для души, но и от вознаграждения не отказывались. Гитарный футляр возле ног артистов гостеприимно распахивал нутро как для мелочи, так и для купюр. Судя по приличному количеству заинтересованных зрителей, савояры не халтурили, работали с полной отдачей.
В настоящий момент студиозусы выводили дрожащими голосами душещипательную историю:
У палаццо с колоннами,
Что напротив аптеки,
Жили люди бездомные —
Без жилья человеки.
Дочь при грязном подвальчике,
При отце-гемофиле.
Приходили к ним мальчики
И девчонку любили.
Но любили без совести
За копейки и бусы, —
Нет печальнее повести,
Самоеды – тунгусы…
А отец, как ни подопьёт,
Вечно пьяный и злобный,
И на дочку в сердцах орёт,
Разнесчастный бездомный:
– Ах, зачем ты, родная кровь,
На дырявом матраце
Продавала свою любовь
За копейки и цацки?
Ты позоришь меня, отца,
Перед графом в палаццо,
Отдаваяся без конца
При посредстве матраца!
Граф смеётся в моё лицо
Из окна экипажа.
Ох, комиссия – быть отцом
Взрослой дочки продажной!
В этом месте напряжение достигло предела. Гитары зазвучали по-настоящему драматично, бубен затрепетал бронзовыми лепестками, как погибающий в огне мотылёк. У девушки-певуньи подозрительно заблестели глаза. Да ведь и было от чего! Ситуация в песне приближалась к критической:
И схватил тут старик кинжал
И воскликнул: умри же!
И за девушкой побежал
По коллекторной жиже.
Он бежал и в его глазах
Смерть застыла и мука.
Он не знал, что у ей внутрях
Эмбрион его внука…
Он был стар, и догнать не мог
Подземельной мадонны,
Её резвых и тонких ног,
Стройных будто колонны.
Так и бегали целый год.
Или месяцев девять,
Но пришёл страшный день и вот —
Ничего не поделать:
Подоспела пора рожать,
А отец снова пьяный,
Снова жуткий схватил кинжал
И занёс над Татьяной.
(Ведь по паспорту Танечке
На позорной панели
Пристающие мальчики
Дали имя Шанели.)
Ах, не в силах она бежать,
Только стонет и плачет:
– Я должна в этот час рожать,
Не могу я иначе!
И отец дочь к груди прижал:
– Я приму твои роды!
Но пока убирал кинжал,
Отошли у ней воды…
И не выжил младенчик, нет,
Хоть сынок, хоть дочурка —
Ведь девчонка в пятнадцать лет
Заразилася чумкой.
И от горя она в тот миг
Умерла в жутких муках.
И увидел тогда старик
Мёртвых дочку и внука.
Глухо чиркнул тупой клинок
По морщинистой вые,
И кровавый бежал поток:
Шутка ль – гемофилия!
Поутру в тот подвал входил
Юный граф из палаццо.
Зарыдал он что было сил
Прямо в дырки матраца:
Это было его дитя!
Он дарил эти бусы!
Спел я песню вам не шутя,
Самоеды – тунгусы!..
Инструменты смолкли, смолкли и голоса. На стоянку упала пронзительная тишина. Казалось, что перед лицом столь страшной трагедии утих даже уличный шум. Слышались лишь женские всхлипывания из толпы зрителей, да проклятья какого-то пожилого мужчины в адрес бессовестных богатеев.
Расчувствовавшиеся друзья щедро вознаградили самодеятельных артистов, а ушлый Попа даже выпросил у девчушки слова запавшей в сердце песни. Ну а заодно уж и телефончик.
Вскоре вернулся Илья. Он нёс большущий букет роз и фирменный «Самоедский» пакет. В пакете, украшенном изображением улыбающегося старого ненца, чума и оленьей упряжки, побулькивало, позвякивало, шуршало.
– Шампузо, это, конечно, штука вкусная. Но закусь… – с сомнением сказал Лёха, успевший не только принять Илюхины покупки, но и сунуть в них нос. – Мы разве конфетками-то наедимся?
– Это не нам, – кратко ответил Муромский, садясь за руль. – Я у сестрёнки одной давненько не показывался. А повидать её надобно.
– Во исполнение плана? – сообразил Попов. – А я-то голову ломаю, зачем нам «Гусарские»?
– На сдачу дали, – смутился Илья. – Вместо спичек.
– Так оно понятно, что на сдачу, – продолжал исследование Лёха. – Ишь, холера какая, «с точечной насечкой»… Это, стало быть, с пупырышками?
– Сметливый ты парень! – похвалил друга Муромский, отбирая у него глянцевитую коробочку.
– О каком плане речь, мужики? – не на шутку заинтересовался Иван-королевич.
Друзья посуровели. Лёха, грызя с досады палец, проклинал себя за длинный язык.
– Тебе лучше пока не знать, – проговорил, в конце концов, Муромский.
– Да мужики! Ёпэрэсэтэ!.. – бухнул в гулкую грудь кулачищем русско-папуасский принц. – Да я…
– Сказано, обожди! – отрезал Никита. – У нас подразделение элитное. Каждого добровольца брать не с руки. От тебя для почина бусики с черепушкой, а далее видно будет.
– А если, например, сыном полка? – не сдавался настырный принц. – Примете? Я страсть, какой бедовый, на многое сгожусь.
– Иногда и невозможное – возможно, – приободрил его Илья. – Усвоил, земляк?
Дредд молча кивнул.
– Вот и ладно. Показывай, где ближе ехать.
* * *
«Сестрёнка» Ильи носила имя Алёны Евсеевны и чин старшего лейтенанта. В рабочее время найти её можно было не где-нибудь, а в самом Сером Замке.
Смеем допустить, в Картафанове бывал не каждый из читателей. Посему, прежде чем продолжить рассказ о похождениях друзей, авторы считают необходимым хотя бы лёгкими штрихами изобразить внешний вид этого удивительного строения, практически маленького чуда света. Благо он того заслуживает. Да и как знать? – может сам Замок ещё вклинится в наше повествование всеми своими углами, башнями, колоннами да флюгерами. С него станется, уж это точно!
Архитектура Серого Замка была круто замешана на готике – как классической, так и новейшей, рождённой русским Ренессансом 30-50-х годов XX века. Сочетания иной раз получались презабавные. Особенно когда дело касалось скульптурных групп под крышей.
Костлявые, вооружённые косами Мор, Глад и Чума соседствовали с богатырями-хлеборобами, вздымающими на мускулистых руках тяжёлые снопы ветвистой пшеницы. Оскаленные морды горгулий – с полнотелыми колхозницами, держащими подносы, нагруженные горами фруктов-овощей. Впрочем, злые языки утверждали, что сжатые колосья с древнейших времён символизируют прерванную человеческую жизнь. А яблоки да помидоры пейзанок напоминают один к одному отъятые головы безвинных младенцев.
Чаще всего злые языки принадлежали гражданам, так или иначе вкусившим сурового гостеприимства обитателей Серого Замка. Поэтому слушать их – пустое занятие и верить им не следует.
Итак, в Сером Замке во все века располагалась Картафановская жандармерия. В различные годы называлась она, конечно, по-разному, однако суть оставалась неизменной. Запрещать и не пущать. Запрещать лихим людям творение зла, а уже сотворённое зло – не пущать к распространению. Прочее, по большому счёту, наветы да враки.
Сестрица Алёнушка, к коей стремился всеми членами грубого тела и фибрами нежной души Илюха, обреталась на верхнем этаже Серого Замка, в угловой башенке. Она трудилась в третьем отделе, который специализируется на искоренении беспардонности и шалавства.
Первого встречного-поперечного в жандармское управление не пустят. Не пустят и второго. А третьего того хуже, взашей вытолкают. Поэтому пришлось Никите с Лёхой остаться снаружи. Муромский же заявил, что он рядовому счёту никак не подлежит, его номер ноль, а то и ноль-ноль-семь, забрал букет, шампанское и конфеты, пригладил пятернёй бобрик, да и скрылся в глухой утробе Серого Замка.
