скачать книгу бесплатно
– Ага, жди! – Заявила в ответ Брайцева. Она всегда со всеми спорила, а её споры с Надей приобретали глобальный характер, нередко их перебранки доходили до драки. Надя даже не повернулась в её сторону, что обидела Олю больше, чем могло бы обидеть что-либо ещё.
На небольшой площади перед ТЮЗом на Новый год всегда ставили ёлку по высоте едва ли не больше самого театра. Ирине она не нравилась, потому что была слишком уж большая, а потому какая-то неживая и слишком уж несуразная, да и игрушки на ней висели слишком яркие, что резко контрастировало с общей строгой красотой дерева. Единственное, чем Ирина была по-настоящему довольна, так это тем, что, если стоять рядом с деревом, можно было почувствовать резкий запах смолы и хвои. Так сильно ёлка пахла бы, наверное, в настоящем лесу.
Дальше, за ТЮЗом, не было ничего интересного.
От площади с обелиском можно было пройти по крохотной боковой улочке с деревенскими деревянными домиками. Сквозь редкие штакетники забора Ирина, проходя мимо, с интересом разглядывала аккуратно разбитые, но неухоженные грядки, чахлые деревца, серых от пыли кур, которые во множестве бродили вдоль обочины.
Впервые оказавшись здесь, Ирина сразу же захотела, когда вырастет, жить в таком вот домике, где можно было ухаживать за животными и что-нибудь выращивать на грядках, только забор поставить побольше, не такой, как эти, чтобы никто из соседей не видел, чем она там занимается.
Улица заканчивалась рощицей, дорога огибала её, разделяясь, и опять выводила к реке, но уже выше по течению. И мост здесь был не такой, как по дороге в театр, а очень узкий, железный, порыжевший от ржавчины. Он предназначался только для пешеходов
Почему-то Ирине нравилось ходить именно по этому мосту, может быть потому, что он был маленький, очень уютный, полуигрушечный, и являлся одной из немногих вещей в этом взрослом мире, которая соответствовала детским пропорциям.
Дорога, начинавшаяся от этого моста, вела в старую часть города. Точнее, Ирина где-то слышала это выражение «старая часть города», так же она называла для себя несколько улочек за железным мостом. Дома здесь стояли несовременные, большей частью двухэтажные с нелепыми декоративными лепными балкончиками с металлическими решётками. Там по традиции разводили цветы. У домов были такие же нелепые стены: голубые, розовые, жёлтые, зелёные, пастельных тонов; воркующие бабушки на скамейках около подъезда – здесь царила полная умиротворённость во всём.
Впрочем, Ирине не нравилось ходить по этим улицам. Во-первых, потому что они ни в какие интересные места не вели, если по ним пойдёшь, то впереди были только библиотека и музей. Во-вторых, дети во главе с воспитательницей появлялись на этих улочках, выглядели настолько чужеродно и непривычно, что на них тут же все обращали внимание. Ирина ёжилась, чувствуя на себе любопытные взгляды тех же самых бабушек, прохожих, случайных детей, гулявших на улице. И именно при встречах с детьми, особенно со сверстниками, держась за Викину руку, Ирина чувствовала свою ущербность.
От площади с обелиском можно было свернуть сразу налево. Там стоял кинотеатр, где ребята раз в неделю смотрели детские фильмы, мультики или какие-то непонятные взрослые фильмы.
Если же свернуть направо, то дорога, немного попетляв среди высотных новостроек, выводила к воротам под ажурной металлической аркой. Надпись на резном деревянном столбе обозначала границу городского парка. «ГОРОДСКОЙ ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА».
Благодаря «активности» Ольги Дмитриевны Ирина неплохо знала свой город, и из всех мест, где она успела побывать, парк был у неё самым любимым.
Там было очень красиво, и неважно даже, какое время года стояло во дворе. Широкие аллеи, обрамлённые раскидистыми вековыми деревьями, уходили вдаль, в полумрак; ветер гудел в верхушках сосен, под ногами шуршали пёстрые кленовые листья. А если уйти на несколько шагов в сторону, то за плотной стеной деревьев можно было найти залитую слепящим солнцем полянку, где всё было окутано непоколебимым вселенским спокойствием, среди пряно-медового аромата трав и цветов золотистыми блёстками мелькали юркие осы, жужжали неповоротливые шмели, яркими пятнами порхали бабочки…
Ирина только один раз была на такой полянке, когда Ольга Дмитриевна встретила гулявшую в парке знакомую и несколько минут дети оказались предоставленными самим себе. Ирина отошла в сторону, уселась на корточки и принялась разглядывать жучков в траве. Потом пришлось быстро вернуться на место, чтобы её отсутствия никто не заметил.
Специально в парк Ольга Дмитриевна группу никогда не водила. Они оказывались там только тогда, когда шли в церковь.
Иногда Ирине казалось (и она почти в это верила), что парк – это совсем не парк, а самый настоящий дремучий бор, о котором рассказывалось почти в каждой сказке, а если побродить по нему час-другой, то можно будет отыскать и избушку на курьих ножках, и домик, в котором живут встретившиеся с Машей медведи, и замок, в котором спит спящая царевна.
Ирина успокаивала себя тем, что, когда вырастет, лет через шесть или семь, обязательно там побывает. Подумать только: как хорошо будет, когда она станет взрослой. Тогда не надо будет ходить по городу строем, взявшись за руки, туда, куда ведёт воспитательница. Куда хочешь – туда и иди. Хочешь – в цирк, хочешь – в парк, хочешь – дома сиди. Сейчас нельзя даже было представить себе, каково это. Тогда даже в Грецию можно будет съездить. Заработать побольше денег – и съездить.
Доходя в своих фантазиях до этого места, Ирина мечтательно закрывала глаза. Она очень хотела побывать в этой экзотической стране. Причём желание это имело свою отдельную историю, которая так же была связана с парком.
Сразу за входной аркой парка, как раз за столбом с табличкой, начиналась широкая длинная аллея, обрамлённая декоративными, аккуратно подстриженными кустами. Среди яркой зелени листвы контрастными белыми пятнами выделялись многочисленные скульптуры.
Когда Ирина увидела их впервые, она была очень маленькой и сразу подумала, что это живые окаменевшие люди, и очень испугалась. Потом, через некоторое время поняла, что ошибалась. Тем не менее, до сих пор не могла сдержать невольной и совсем непонятной дрожи, разглядывая величавые лица сидящих на тронах царей. Цариц, согбенные фигуры каких-то полуобезьян-полулюдей с хитрыми и подленькими мордашками, красивых юношей и девушек. Все они занимались своими, непонятными для обычных людей делами: кто-то держал в руках копьё, кто-то – меч, кто-то – кувшин, а кто-то просто сидел и любовался собой, глядя в зеркало небольшого пруда.
Девочку поразил мраморный орёл, находившийся чуть поодаль, в зарослях шиповника. Относительно других скульптур он был небольшим. И подставка под ним была такого миниатюрного размера, что Ирина при желании могла бы забраться на неё и сесть рядом с птицей. И хотя клюв у птицы был облезлым, а кончик правого крыла чуть обломился, она выглядела самой красивой и самой грозной из всех скульптур. При взгляде на орла создавалось ощущение, что птица не стоит здесь, прикованная к гранитной плите, а парит в небе, среди облаков, разглядывая проносящиеся под крыльями деревья.
Сразу за орлом были ещё одни интересные скульптуры: девять девушек в лёгких накидках танцевали, собравшись в круг. В контурах их фигур было столько изящества и грации, что Ирина впервые увидев их, даже остановилась, не смея поверить, что они из камня и не живые. А потом начала быстро писать в своём блокнотике.
– Это? – Переспросила Ольга Дмитриевна, разглядывая каракули своей воспитанницы (тогда Ирина писала не так понятно и красиво, как сейчас; тем более, в тот момент пришлось писать на весу), оглядела длинный ряд скульптур и с некоторым сомнением в голосе ответила. – Это персонажи греческой мифологии. Боги из греческого пантеона.
Сочтя вопрос закрытым, Ольга Дмитриевна пошла дальше, но Ирина затеребила её за рукав, указывая на скульптуры девушек. Ольга Дмитриевна подняла брови: такой возбуждённой она ещё Ирину не видела.
– Сколько их? – Прочитала она и быстренько пересчитала. – Девять. Думаю, что это музы. Это такие богини в Греции… Они отвечают за литературу, за искусство, за что-то ещё такое…, – воспитательница говорила всё медленней и медленней, а под конец вообще замолчала, глаза у неё были немного растерянные.
«Пантеон – это как танк», – написала Ирина.
– Почему?
«Это слово такое же тяжёлое. И грозное»
Прочитав эту записку, воспитательница улыбнулась.
С этого дня у неё появилась мечта побывать когда-нибудь в Греции, которая стала для неё поистине сказочной страной. Там жили изображённые на скульптурах люди, которые или сидят на тронах, или бродят по лесам с копьями и луками, или поют и водят хороводы, как музы. Ирина даже придумала поговорку: «Счастливый, как в Греции», правда, использовала её только для себя, иначе бы её никто не понял.
Просторная центральная аллея, проходя через весь парк, выходила на берег пруда. Если не доходя до берега, свернуть в небольшую боковую аллейку, то через неё можно было добраться до калитки в ограде парка. И за калиткой, сразу через дорогу, располагалась церковь.
Пройти к ней можно было, конечно, и не через парк, но тогда путь становился гораздо длинней, и идти нужно было большей частью какими-то дворами и подворотнями.
Глава 11
Цепочка шедших парами детей постоянно растягивалась. Ольге Дмитриевне приходилось часто останавливаться и подтягивать отстающих.
Ирина никогда не видела церковь в целом. Вразрез с канонической традицией, храм был построен не на возвышенном месте, а в низинке. Издали он не был виден, и только, если подойти ближе, среди густой зелени мелькал фрагмент свежевыбеленной стены, кусочек позолоченного купола, а над кронами деревьев вдруг вспыхивал, ловя на себе луч солнца, позолоченный крест.
Перед входом в церковь на деревянных, выбеленных солнцем ступенях среди подсолнечной шелухи сидели нищие. Обычно их было трое-четверо, и все преимущественно бабушки. Мимо них Ирина проходила с опаской, часто оглядываясь на Ольгу Дмитриевну. Последняя очень хорошо притворялась, что их не замечает.
Зинаида Фёдоровна из детского дома тоже была бабушкой, но совсем другой – чистенькой и доброй. А один только взгляд нищих старух вызывал у Ирины невольное содрогание. Было в их глазах что-то очень тоскливое и совсем уж безнадёжное.
Храм был обнесён невысокой сетчатой оградой. Рядом с воротами, на створках которых были нарисованы большие кресты, находилась узенькая калиточка.
Дети друг за другом вошли туда.
Прямо перед Ириной через калитку вошла одетая в тёмное женщина. Войдя, она перекрестилась и сделала поклон в сторону церковных дверей.
Ирина тоже захотела перекреститься, но, оглянувшись, застеснялась ребят, и прошла просто так, только едва наклонив голову.
И тут же подумала, что не зря батюшка написал в исповеди этот вопрос: «Не стыдишься ли ты признаваться в своей вере другим?» Ирина именно стыдилась. И именно признаться. Вот и сейчас застыдилась. Бог, конечно, добрый, он простит, успокаивала себя девочка, но ведь ему неприятно, что она так себя ведёт. Тем более перед церковью.
Ирина отпустила руку Вики, и, ещё раз украдкой оглянувшись по сторонам, словно делала что-то очень плохое, кончиком указательного пальца дотронулась сначала до лба, потом до груди, до правого плеча и до левого. Девочка приготовилась услышать смешки, но никто ничего не заметил.
С одной стороны, это было хорошо, но с другой оказалось даже чуточку обидным. Наверное, так происходит всегда: каждый человек живёт, думает, что только на него все и смотрят, а на самом деле он никому и не нужен, на него никто никакого внимания не обращает.
За дверями храма начиналась совсем другая жизнь. Тяжёлая скрипучая дверь была надёжной преградой. На улице было ярко и солнечно, в ветвях деревьев шумел ветер, оголтело чирикали птицы, вдали по шоссе проезжали машины. В храме же был постоянный полумрак и звонкая, почти осязаемая тишина. И негромкие звуки службы не уничтожали, а только подчёркивали её.
Старушка, стоявшая за прилавком около входа на фоне икон и книжечек, приветливо заулыбалась, увидев входивших детей. Ирина, оглядевшись по сторонам, быстро и незаметно перекрестилась. Потом ещё и ещё, потому что где-то слышала, что креститься всегда нужно три раза. На других детей она уже не обращала внимания.
С самого начала всё пошло не так. Ирина взглянула на спину стоящего перед алтарём батюшки, и по коже пробежал холодок, словно кто-то сзади внезапно открыл дверь. Спина была другая. И батюшка был другой. В этом не оставалось никакого сомнения. Плотный среднего роста отец Андрей никак не мог вписаться в высокую чуть сутуловатую фигуру, стоящую перед алтарём.
Ирину кто-то толкнул, но она этого не заметила, целиком поглощённая происходящим на амвоне.
Священник что-то сказал, воздев руки горЕ, хор ответил ему. Ирина сглотнула слюну и горестно потупилась. Теперь сомнений не оставалось: и голос был совершенно другим. Не спокойный и обстоятельным, как о батюшки, а высоким и чуть срывающимся. Было видно, что человек сильно напрягается, подавая возгласы.
Ирина посмотрела на воспитательницу. Так смотрят на взрослых очень маленькие дети. Им кажется, что если человек большой, то он может всё. Или почти всё.
Увы, чуда, которого подсознательно жаждала девочка, не произошло. Ольга Дмитриевна казалось ещё более растерянной, чем она сама. Оглянувшись по сторонам, она побрела к бабушке, которая торговала свечками. Ирина хотела пойти вслед за ней, но ноги сами понесли её к любимой иконе. Сама не заметив, как это произошло, она очутилась рядом.
В храме было полутемно, через маленькие зарешётчатые окошечки едва-едва пробивался свет, растворяясь в густом, окуренном ладане воздухе. Но когда подошла Ирина, один лучик яркого полуденного солнца не веси бо какими судьбАми добрался до иконы, ударил в коричневую масляную поверхность, рассыпался яркими блёстками, слепя глаза, и так же неожиданно исчез.
Ирина зажмурилась, помотав головой. Перед глазами плавали тёмные круги.
Что же могло случиться? Может батюшка заболел? Да, скорее всего, так оно и есть. Хоть он и не такой-то уж старый, с чего ему болеть?
Ирина сразу вспомнила, как у них в классе заболела Анна Андреевна, и на смену ей прислали другую учительницу. Нельзя сказать, что она была лучше или хуже, настолько по-другому она всё делала. Пожалуй, только вот эта непривычность заставляла Ирину не составлять своего собственного мнения, а потихоньку стараться привыкнуть.
Сейчас всё было совсем по-другому. Даже на клиросе пели иначе, чем раньше. Более протяжнее. И мотив совсем другой. А срывающийся голос нового батюшки… Это было не просто непривычно. Это было ПЛОХО. Настолько плохо, насколько плохо вообще могло быть.
Ирина порывисто вытащила из кармана куртки листок с исповедью и судорожно скомкала в руках. Быстро сунула его в карман, и не заметила, что листочек порхнул на пол и его тут же кто-то толкнул носком туфли под ближайшую скамейку.
Что же теперь – исповедоваться этому батюшке? Да ведь он вообще ничего не знает! Ни того, кто она такая, почему она исповедь пишет, а не говорит – вообще ничего!!!
Ирина подняла глаза. Решётке на окнах сварили неровно, правая сторона была явно выше левой. Даже для церкви не могли постараться сделать чуть-чуть поровней. И стёкла можно было бы уже помыть. Всё-таки люди в храм приходят, молятся – а вокруг такой бардак.
Вот если бы Ирина работала в церкви, она бы тут каждый день всё мыла. По нескольку раз. Даже самую маленькую сориночку сдувала бы… Что же всё-таки случилось с батюшкой? Ведь другой – это намного хуже! А все стоят, молятся и будто ничего не замечают. Словно им всё равно, кто служит!
Священник чуть повернулся. Стала заметна его длинная рыжеватая борода. Или она кажется такой от солнца?
Ирина стояла перед иконой, но не видела её.
А Ольга Дмитриевна продолжала разговаривать с бабушкой, продающей свечки. Взгляд воспитательницы был направлен в сторону от собеседницы, и улыбка была слегка неестественная и даже рассеянная, как будто всё, что нужно, женщина уже узнала и дальнейшее общение было ей в тягость, закончить же разговор сразу – это было невежливо, вот и приходилось стоять, выслушивая лишние подробности.
Ирина покосилась на икону. Лик Богоматери почти не был виден, только светилась яркая звёздочка на лбу и на плече. Интересно, зачем это? Для красоты? Зато лицо младенца было видно отчётливо.
Батюшка опять чуть повернулся боком. Теперь Ирине стал виден его профиль. Девочка снова испытала разочарование, и с трудом подавила вздох.
Новый священник был молодой и… как бы это помягче сказать – немножко некрасивый. Точнее, он был не совсем молодой, однако с отцом Андреем, который был совсем дедушкой, не мог даже сравниться: лицо у него было чуть рябое, волосы цвета ржавчины, а кожа розоватая, как бывает у всех очень рыжих людей.
Ирина опять с тоской перевела взгляд на икону. Теперь ей уже не хотелось стоять перед ней, вообще находится в этом храме, не хотелось даже исповедоваться и причащаться. Ирина мечтала только об одном: прийти в группу и устроится на своём любимом месте, под кадушкой с растением.
Что тут было делать, если любимого батюшки нет?
Она до того привыкла видеть на амвоне отца Андрея, что этот новый батюшка казался ей нелепым и чужим. Так смотрелся бы, к примеру, Валерка, одень он священническое облачение и встань на амвон.
Царские врата закрыли, и батюшка начал что-то делать в алтаре.
Ирина горестно вздохнула. Так и не взглянув в последний раз на любимую икону, она принялась пробираться к центру зала – именно там собиралась очередь на исповедь. Неподалёку от свечного ящика девочка остановилась. Доставать блокнот и спрашивать, что случилось с батюшкой – это было слишком долго, проще было подслушать.
Однако там и подслушивать оказалось нечего. Бабушка-свечница оказалась соседкой Ольги Дмитриевны, и они разговаривали о своих общих знакомых. Это было совсем неинтересно. Ирина отошла в сторону, отыскала Вику, которая насупленная стояла около самой двери, там, где она отпустила её руку. Девочке стало совестно. Из-за этого нового батюшки она забыла обо всём и даже про свою подругу, которая одна ходить по храму боялась.
Служба уже подходила к концу, запели «Отче наш». Люди начали, наконец, выстраиваться на исповедь. На аналое в дальнем углу храма лежало небольшое Евангелие и деревянное распятие.
Детей всегда пропускали первыми, поэтому Ирина не особенно удивилась, увидев, как Ольга Дмитриевна встала в самый конец очереди и, говоря, что она с детьми, через минуту оказалась почти самой первой. Впереди неё были только мальчик лет восьми и мама с совсем маленьким ребёнком. Таким батюшка всегда читал разрешение, прикасаясь рукой к головке и улыбаясь в бороду. Даже самые крикливые младенцы в это время замолкали и начинали улыбаться, пуская пузыри слюней большими беззубыми ртами.
Теперь же священник был другой. И всё должно было происходить совсем иначе.
Так и случилось. Всё в этот день шло не так. Ирина даже испытала приступ странного удовлетворения от того, что привычная монотонность существования нарушилась.
Батюшка задержался в алтаре, а когда вышел, Ирина потупилась. Если бы можно было, она бы не пошла ни на исповедь, ни на Причастие. Но уже ничего нельзя было поделать. Отрываться от коллектива было не принято, да и сама девочка по своему характеру была не такой, чтобы высовываться.
Конечно, она оказалась в самом конце строя из детдомовцев, и уже оттуда наблюдала, как батюшка исповедовал мальчика. Священник наклонился, прислушиваясь, лицо его было серьёзно и напряжено. Ирина, увидев это, прерывисто вздохнула. Интересно, а какое лицо у отца Андрея, когда он слушает её? Почему-то ей казалось, что он всегда немного улыбается, может быть потому, что во время исповеди всегда смотрела на него сбоку и только догадывалась, что у него на лице.
Мальчик отошёл. Маму с малышом батюшка отпустил практически сразу же. Батюшка мельком взглянул на подходящую Ольгу Дмитриевну и привычно опустил глаза в пол. То, что сказала ему женщина заставило его повнимательнее вгляделся ей в лицо, потом он обвёл глазами храм и, видимо, только теперь заметил, насколько много вокруг детей.
Ирина внимательно наблюдала за происходящим. Воспитательница что-то говорила, лицо у батюшки было так напряжено, словно он слушал исповедь, и почему-то оно мрачнело всё больше и больше. Наконец, священник тихо покачал головой.
– Что?! – Вырвалось у Ольги Дмитриевны. Это Ирина поняла по движению её губ.
Теперь уже начал говорить священник. Только Ольга Дмитриевна оказалась не столь терпеливым слушателем, она несколько раз прерывала своего собеседника, тот мягко отвечал ей и по-прежнему едва заметно покачивал головой.
И здесь что-то не заладилось! Теперь Ирина уверилась, что сегодня – самый необычный день в её жизни. Столько выходящих из рутинного ряда событий зараз никогда не происходило.
Воспитательница постепенно теряла свою уверенность. Девочка поняла это в первую очередь по жестам. Движения её рук стали суетливыми. Раньше она размахивала ладонями перед собой. Теперь словно бы хотела залезть в свою сумочку, на полпути что-то останавливало её, она теребила пуговицу своего плаща, обшлаг рукава, опять тянулась к замочку сумки… Она даже пыталась улыбаться и растягивала губы; от этого лицо приобретало необычное для воспитательницы жалобное выражение.
Так что же там в конце-то концов случилось?!
Ребята тоже сообразили, что происходит что-то странное, и притихли, глядя на батюшку. Кое-кто из них только сейчас заметил, что священник другой.
– Опочки! Это ещё кто? – Громко прошептал оказавшийся рядом Серёжа Кравцов. И, несмотря на то, что всё видел очень хорошо, привстал на цыпочки, словно это помогло бы ему понять происходящее. Потом оглянулся на стоящую рядом Ирину и пренебрежительно скривил губы.
Нашёл, у кого спрашивать, ясно говорило выражение его лица.
Ирина уже привыкла к такому отношению к себе, но всё равно ей было немножко обидно. Как будто она чем-то отличается от Машки, которую он постоянно защищает! Разве что только говорить не умеет. Но неужели к человеку надо плохо относиться только из-за этого?!
Расстроенная, девочка опустила глаза и наткнулась на взгляд Вики. В храме она всегда скучала. Иконы её не интересовали, то, что происходило в алтаре, тоже не задерживало внимания, а вот скопление людей ненадолго заинтересовывало. Сейчас она ко всему пригляделась и уже тихонько дёргала подругу за рукав, как будто от Ирины хоть что-то зависело.
Пришлось ободряюще сжать ей ладонь. По крайней мере, Ирина очень надеялась, что Вика понимает этот жест как ободряющий. За все годы своего общения они не сказали друг другу ни слова, Ирина же была уверена, что, даже, если бы они всё это время беспрерывно болтали между собой, лучше, чем сейчас, они понимать друг друга не могли.
Вика кивнула и успокоилась.
Люди в храме пришли в движение. Ирина отошла к выходу, чтобы никому не мешать и очутилась у свечного ящика вместе с Ольгой Дмитриевной, лицо которой горело от негодования.
– Идиот! – Громким шёпотом сказала она.
– Ты что, Олечка, разве на батюшку так можно? – С ужасом в голосе перебила её старушка-свечница.
«Олечка!» – Удивилась Ирина и тут же подумала, что эта бабушка, наверное, помнит, как Ольга Дмитриевна была маленькой, поэтому и называет её так странно, словно это не взрослая серьёзная женщина, а совсем маленькая девочка.
– Ну, и что с того, что дети завтракали? – Кипела воспитательница. – Говорит, отец Андрей имел такое дерзновение, а я не могу. Не допускаю, говорит, до Причастия! Мы что же, зря сюда приходили?!
Глаза её затуманились от злости, и Ирина даже вздрогнула.
Дети уже начали скучать и разбредаться по церкви. Они перешёптывались и смеялись, Оля Брайцева что-то сердито выговаривала Тихониной, а Валерка успел затеять потасовку с кем-то из местных мальчишек. Батюшка со своего места несколько раз неодобрительно взглянул на воспитательницу. Та расценила эти взгляды по-своему.
– Я подожду, – сказала она, успокаиваясь. – Он ведь понимает, что мы из детского дома. Он не может не причастить детей. К нему ведь не каждый день ТАКИХ водят.
