скачать книгу бесплатно
– Нет, сударь, – сказал Лебрен, переходя с иронически-простодушного тона на сдержанный и полный достоинства. – Нет, это не угроза, а… урок!
– Урок! Урок – мне!
– Сударь! Несмотря на слабости и предрассудки вашего класса общества, в вас есть чувство чести. Поклянитесь же честным словом, что, делая мне ваши предложения, вы не имели намерения соблазнить мою дочь. Поклянитесь в этом, и я возьму назад все, что сказал!
Плуернель покраснел, опустил глаза перед пристальным взглядом торговца и не произнес ни слова.
– Да, – проговорил с горечью Лебрен, – они неисправимы. Они ничего не забыли, ничему не научились за это время. Мы для них по-прежнему побежденные, рабы, низшая раса.
– Сударь!
– Оставьте, я знаю, что говорю. Но теперь не те времена, чтобы, изнасиловав дочь, вы могли бы отдать распоряжение наказать отца розгами и повесить у дверей вашего замка, как это делалось в старое время и как поступил с одним из моих предков вот этот вельможа… – И Лебрен указал на один из портретов. – Вам казалось, что это очень просто – сделать мою дочь своей любовницей. Я больше не раб ваш, не слуга и не крепостной, и вот вы, разыгрывая доброго принца, милостиво приказываете мне сесть и надменно называете меня «мой милый Лебрен». Графский титул более не существует, но вы продолжаете носить это звание и пользоваться его выгодами. Все граждане давно объявлены равными, но вам показалось бы чудовищным, если бы ваша дочь или сестра вышла замуж за простого буржуа. Стоит только вам и дворянам приобрести прежнюю власть, и вы захотите восстановить все ваши прежние привилегии, которые будут так же давить нас, как давили некогда наших отцов.
Плуернель так опешил от такого неожиданного оборота вещей, что долго не был в состоянии прервать речь Лебрена. Но наконец он произнес с высокомерной иронией:
– Мораль того прекрасного урока, который вы милостиво оказываете мне, состоит, очевидно, в том, что священников и аристократов надо выставлять у позорного столба, как в прекрасные дни девяносто третьего года, а дочерей их выдавать замуж за всяких проходимцев?
– Не будем говорить об этой печальной мести, – сказал торговец с грустью, полной достоинства. – Забудьте о том, что ваши отцы претерпели в эти несколько ужасных лет. Я, со своей стороны, постарался забыть те пытки, которые наши предки выносили от ваших, – и не в течение каких-либо трех-четырех лет, а в продолжение пятнадцати столетий. Выдавайте своих дочерей за кого хотите, это ваше право, но, повторяю, даже этот ничтожный факт служит доказательством, что в ваших глазах люди всегда будут делиться на две разные породы.
– А если бы и так, какое вам дело до этого?
– Очень большое, сударь! Священный союз, божественное и неограниченное право короля, всемогущество священства и кровной аристократии – все это следствия убеждения, что существуют две породы, высшая и низшая, одна предназначенная для того, чтобы повелевать, другая – чтобы повиноваться и страдать. Вы спрашиваете, какова мораль моего урока? Извольте, вот она: дорожа той свободой, которую наши отцы добыли ценой своей крови, и не желая, чтобы со мной обращались как с рабом, я пользуюсь своим правом подавать на выборах голос против вашей партии, пока она действует на законной почве. Но если только она пойдет незаконным путем, как в тридцатом году, чтобы привести к правлению произвола и господству попов, как это было до восемьдесят девятого года, – я иду на улицу и стреляю в вашу партию.
– Она вернет вам ваши выстрелы!
– Совершенно верно. Но зачем эта война? К чему кровь с обеих сторон? Зачем мечтать о прошлом, которое все равно никогда не вернется, которое не может вернуться? Разве недостаточно того, что вы нас мучили и эксплуатировали в течение пятнадцати столетий? Разве мы хотим прижать вас в свою очередь? Нет, нет, тысячу раз нет! Свобода досталась нам слишком дорого, мы ценим ее очень высоко и не станем отнимать ее у других. Но что делать? Вы обращаетесь за помощью к чужим государствам, вы возбуждаете гражданские войны, вы постоянно производите нападки на революции, вы тесно сблизились с духовенством – все это волнует и возбуждает нас. К чему это? Разве человечество шло когда-либо назад? Вы можете наделать, сударь, много зла, но что касается божественного права и ваших привилегий, то песенка их спета. Будущее принадлежит демократии!
Голос Лебрена и его манера говорить сильно подействовали на Плуернеля. Он не был побежден, но слова противника поколебали его. Врожденная расовая гордость боролась в нем с желанием сказать торговцу, что тот, во всяком случае, встретит в нем великодушного врага.
В эту минуту дверь с шумом отворилась, и вошедший капитан торопливо сказал полковнику:
– Простите, полковник, что врываюсь так бесцеремонно, но сейчас получен приказ по полку сесть на лошадей и быть готовыми к сражению, ожидая во дворе казарм приказаний.
Лебрен собирался покинуть комнату, но Плуернель сказал ему:
– Дела принимают такой оборот, что, принимая во внимание ваш образ мыслей, очень возможно, что я буду иметь честь встретить вас, сударь, завтра же на баррикадах.
– Я не знаю, что будет, сударь, но я не боюсь и ничего не имею против такой встречи. Я полагаю, что лучше отложить пока дело о поставке товара, – прибавил он с улыбкой.
– Я с вами согласен, – ответил полковник, принужденно кланяясь.
Глава VII
Во время предыдущего разговора Лебрена с Плуернелем жена и дочь торговца, по обыкновению, сидели в магазине. Госпожа Лебрен проверяла счетные книги. Это была высокая женщина сорока лет. В ее видной фигуре сохранились следы былой красоты. В чертах лица ее и во всех движениях проглядывали спокойствие и твердость характера, напоминавшие древних галльских женщин. Ее дочь, Велледа Лебрен, сидела рядом с ней, занимаясь шитьем. Кто видел ее в первый раз, того поражала ее дивная красота, гордая и задумчивая. Трудно было представить себе что-либо прелестнее ее голубых глаз, ослепительного цвета лица и каштановых волос, отливающих местами золотом. Высокая, сильная и стройная, она действительно походила на ту знаменитую Велледу, древнюю героиню галлов, в память которой отец и дал ей имя.
В то время как мать и дочь мирно занимались своими делами, знакомый нам Жильдас Паку стоял в сильном волнении на пороге двери. В данную минуту его занимало сделанное им открытие, что улица Сен-Дени и сам дом Лебренов вовсе не походят на мирные и тихие места, какие он ожидал найти со слов своей матери.
Вдруг Жильдас обернулся к хозяйкам и взволнованно проговорил:
– Сударыня, сударыня, вы слышите?
– Что такое, Жильдас? – спросила хозяйка, продолжая спокойно писать.
– Но, сударыня, бьет барабан! А теперь… Бог мой! Вот бегут люди!
– Ну что же, Жильдас, пускай бегут.
– Это сигнал сбора войска, – сказала Велледа, прислушавшись с минуту. – Верно, боятся, чтобы не усилилось волнение, которое началось еще вчера.
– Жаника, – сказала хозяйка служанке, – надо приготовить мундир барина. Может быть, он спросит его, когда вернется домой.
– Хорошо, сударыня, – ответила Жаника, уходя в комнаты.
– Жильдас, – позвала госпожа Лебрен, – вам видны отсюда ворота Сен-Дени?
– Да, сударыня, – ответил Жильдас, дрожа от страха. – А разве надо туда пойти?
– Нет, успокойтесь. Скажите нам только, много ли там собралось народу?
– О, очень много, сударыня! Настоящий муравейника! Но боже мой! Сударыня!
– Ну что еще?
– О, сударыня! Люди в блузах останавливают барабанщиков и прорывают барабаны… И вот все бегут оттуда… Слышите, какой крик? Не запереть ли магазин?
– Ну, вы не из храбрых, Жильдас, – сказала с улыбкой молодая девушка, продолжая шить.
В эту минуту перед магазином остановился человек, одетый в блузу. Он с трудом тащил маленькую ручную тележку, нагруженную, по-видимому, очень тяжелым товаром. Оставив тележку на тротуаре, он вошел в магазин и обратился к хозяйке:
– Здесь живет господин Лебрен?
– Здесь, сударь.
– Я привез ему четыре тюка.
– С полотном, наверное?
– Должно быть, что так, сударыня, – отвечал с улыбкой посланный.
– Жильдас, помогите внести их в комнату!
– Должно быть, очень туго свернуто это полотно, – проговорил Жильдас, с трудом помогая вносить длинные круглые тюки, обернутые толстым серым холстом. – Они тяжелы, как свинец.
– В самом деле, дружище? – сказал пришедший, пристально глядя на мальчика, который опустил глаза и сильно покраснел. – А теперь, – обратился он к хозяйке, – я исполнил данное мне поручение. Советую вам не класть этих тюков в сырое место или возле огня в ожидании господина Лебрена – эти полотна очень… очень чувствительны.
Он вышел из магазина, взял свою тележку и быстро удалился.
В это время молодая девушка, которая завтракала у Плуернеля во время визита кардинала, выходила из дома, где жил Жорж Дюшен и который был как раз напротив магазина полотен. Вид у Праделины был печальный и взволнованный. Поравнявшись с магазином, она бросила любопытный взгляд в дверь, но Жильдас почти совсем загораживал вход, стоя в открытых дверях. Заметив, что молодая девушка медлит около двери и всматривается в нее, мальчик приписал ее внимание тому обстоятельству, что она заинтересовалась его особой, и стыдливо потупился, покраснев до ушей и оставаясь точно пригвожденным к порогу. Затем он увидел, что Праделина снова перешла на другую сторону улицы и вошла в кафе.
Но наблюдения его за молодой девушкой были внезапно прерваны новым событием. Перед дверью остановилась четырехколесная тележка, запряженная сильной лошадью и нагруженная тремя большими плоскими ящиками около двух метров высоты. На них была надпись: «Осторожно».
В тележке сидели двое людей в блузах. Одним из них был тот самый Дюпон, что являлся уже в магазин рано утром, а другим – почти старик с густой седой бородой. Пройдя в магазин, Дюпон обратился к хозяйке:
– Господина Лебрена нет дома?
– Нет, сударь.
– Мы привезли ему три ящика со стеклом.
– Хорошо, – отвечала хозяйка. – Помогите им внести ящики в комнаты, Жильдас.
Дюпон с товарищем и Жильдас только что успели внести ящики, как раздался сильный шум, и в лавку донеслись оглушительные крики:
– Да здравствует революция!
Жильдас бросился к двери.
– Надо спешить, – сказал Дюпон своему товарищу. – Иначе нашу тележку возьмут для баррикады, а нужно еще исполнить кое-какие поручения.
И, вскочив в тележку, они хлестнули лошадь и скрылись в направлении противоположном тому, откуда раздавались крики.
Жильдас с возрастающим беспокойством следил за новым движением толпы. Вдруг он снова заметил Праделину, только что вышедшую из кафе и направляющуюся к магазину с письмом в руках.
«Вот сумасшедшая! Это она мне, должно быть, написала, – подумал Жильдас. – Любовное письмо! Она бесчестит меня в глазах хозяев».
И Жильдас, растерявшись, запер дверь магазина на ключ и отошел к прилавку.
– К чему вы запираете дверь? – спросила его хозяйка.
– Сударыня, это я из предосторожности. Там идет целая толпа людей, и лица у них такие страшные…
– Но вы совсем потеряли голову, Жильдас! Отворите дверь.
– Но, сударыня…
– Делайте, что я приказываю! Слышите? Кто-то стучится, кто-то хочет войти. Откройте же дверь.
«Это та сумасшедшая с письмом, – подумал Жильдас, полуживой от волнения. – И к чему я только уехал из моего тихого родного городка?»
Открывая дверь, он чувствовал, как сильно бьется его сердце, но вместо молодой девушки с письмом он увидел перед собой своего хозяина Лебрена с сыном.
Глава VIII
Госпожа Лебрен очень удивилась и обрадовалась при виде сына, так как не ждала его прихода из школы. Велледа нежно поцеловала брата, а Лебрен пожал руку жене. Сакровир Лебрен, названный в честь одного из великих галльских патриотов, был высоким и крепким юношей двадцати лет с открытым и смелым лицом. Над его верхней губой и на подбородке начал уже пробиваться пушок.
Целуя его, мать сказала:
– Я не ожидала, что ты придешь сегодня, дитя мое.
– Я зашел за ним и взял его из школы. Сейчас расскажу причину, милая Генори.
– Мы с Велледой удивлялись уж, что ты запоздал. Кажется, волнение в городе растет. Ты слышал, что барабан бил сбор войскам?
– Париж охвачен лихорадкой! – вскричал Сакровир с блестящими от восторга глазами. – Сейчас видно, что у всех сердца бьются быстрее. На всех улицах раздаются зажигательные речи, патриотические воззвания к оружию. О, как прекрасно это пробуждение народа!
– Ну успокойся, энтузиаст, – сказала с улыбкой его мать.
И она провела своим платком по его влажному лбу.
Господин Лебрен тем временем позвал приказчика:
– Жильдас, в мое отсутствие должны были принести ящики.
– Да, сударь, с полотном и стеклом. Они там, в комнате за магазином.
– Хорошо, оставьте их там и, главное, не подходите с огнем к тюкам.
«Значит, это легко вспыхивает, как кисея и газ? – подумал Жильдас. – А между тем тюки тяжелы, как свинец. Удивительные вещи здесь происходят, право!»
– Милый друг, – сказал Лебрен жене, – нам надо поговорить. Не пойти ли в твою комнату, пока Жаника будет тут накрывать на стол? А вы, Жильдас, закройте ставни в магазине. Сегодня уж не удастся поторговать.
– Закрыть магазин? О, сударь, вы совершенно правы! Я сам давно думал об этом.
И он побежал исполнять приказание хозяина, который крикнул ему:
– Только не заставляйте ставнями входную дверь, потому что ко мне должны прийти! Приходящих вы приведете в комнату за магазином и скажете мне.
– Слушаю, сударь, – ответил Жильдас со вздохом. Он предпочел бы, чтобы магазин был закрыт совершенно, а входная дверь заперта железным засовом.
– А теперь, мой друг, – сказал Лебрен жене, – пойдем наверх в твою комнату.
Уже почти совсем стемнело. Вся семья собралась в спальне Лебрена и его жены.
– Милая Генори, – сказал Лебрен торжественным голосом, – мы накануне важных событий.
– Я так и думала, мой друг, – ответила задумчиво жена.
– Вот в каком положении дела в данный момент. Тебе надо знать это, чтобы судить о том, правильны ли мои решения или нет. После трех месяцев, в течение которых устраивались банкеты реформистов, депутаты призвали вчера народ на улицы. Но мужество изменило этим агитаторам в последнюю минуту, и они не решились явиться на ими же самими назначенное свидание. Мы не удовольствуемся теперь мелочными уступками и полумерами. Народ хочет свержения монархии, хочет республики, добивается политических прав для всех. Мы желаем доступного для всех образования, благосостояния, работы, кредита, открытого для всех, кто заслуживает его честностью и работой. Вот чего мы желаем, жена. Правы мы или нет?
– Правы, – сказала госпожа Лебрен твердым голосом, – совершенно правы!
– А теперь я тебе скажу, чего мы не желаем. Мы не хотим, чтобы всего двести тысяч избранных и привилегированных избирателей одни решали судьбу тридцати восьми миллионов пролетариев и мелких собственников. Ведь это то же рабство, ведь точно так же наши предки были крепостными у кучки пришлых завоевателей, которые грабили и эксплуатировали их в течение двадцати столетий. Мы не желаем выборного или промышленного феодализма, точно так же как феодализма прежнего, как отношений завоевателей к покоренным. Правильно ли я говорю?
– Все это так! – сказала госпожа Лебрен с волнением. – Рабство существует и до сих пор. Я видела, как женщины, не имея достаточного заработка, истомленные непосильным трудом и нуждой, медленно умирали с голоду. Я знаю девушек, находящихся в рабстве у фабрикантов, которым приходится выбирать одно из двух: или быть обесчещенной, или бросать место, то есть идти на голодную смерть. Я знаю, как мелким торговцам, честным, работящим и интеллигентным, приходится быть рабами крупных промышленников и банкиров, приходится разоряться и гибнуть вследствие каприза или жадности этих последних. Да, твоя решимость справедлива, и ты правильно поступаешь, потому что, если тебе и удавалось до сих пор счастливо избегать неудач, то, во всяком случае, ты должен помочь в несчастьях своим братьям.
– Мужественная и великодушная женщина, я чувствую, как силы у меня удваиваются. Я и не сомневался в тебе. Но эти права, которых мы требуем для наших братьев, нужно завоевать силой оружия. И потому сегодня в ночь – баррикады, завтра с рассветом – сражение. Оттого я и привел сына из школы. Ты одобряешь мое решение?
– Да, – ответила госпожа Лебрен, – место сына около тебя. А где та баррикада, за которой вы будете стоять?
