скачать книгу бесплатно
Я присвистнул. Мы редко получали заказы за пределами Бруклина. И уж я точно не мог припомнить ни одного случая, когда бы наши услуги понадобились в центре Манхэттена.
– А что там?
– А ты пораскинь мозгами, – подмигнул Бак.
– Нет уж, спасибо. Я как-то это уже делал. По всему асфальту.
Я чуть не выронил стаканчик с кофе, когда Бак оглушил меня веселым хохотом.
– Ну ты даешь, Борис, ха-ха-ха! «По всему асфальту»! – Он похлопал меня по плечу. – Вот за это я тебя и люблю.
Так и не прикурив (как всегда), он сунул обрубок сигары в нагрудный карман рабочего комбинезона, который – мне уже начинало серьезно так казаться – был единственной одеждой в его гардеробе, и крутанул стартер старого пикапа.
– «Эли Сааб» затеяли капитальный ремонт. – Бак взглянул на меня, чтобы посмотреть на мою реакцию. Видимо, мой единственный настоящий глаз полез на лоб, потому что Бак снова расхохотался.
– Держи карман шире, – сказал он. – Нам перепала только тротуарная плитка перед входом. Эйлин договорилась. Друзья друзей, черт-те как, в общем. Выходим на новый уровень, старик. Так что очень скоро ты сможешь, если захочешь, рассчитаться с миссис Уэлч за все то время, пока прохлаждался на мягкой кровати.
– Это супер, Бак. Я тебя поздравляю, – сказал я совершенно искренне.
– Нас, – поправил меня он и широко улыбнулся, как улыбаются только очень близким друзьям.
«Нас».
«Какой с меня толк, приятель? Мы же оба прекрасно понимали, что из меня помощник не лучше, чем из дохлого опоссума. Все, что я могу, – так это подавать тебе инструменты».
– Клянусь богом, Бак, если когда-нибудь выяснится, что я единственный наследник русского олигарха, я куплю тебе трехэтажную виллу на побережье Малибу.
Бак хмыкнул.
– И что я буду делать в этой дыре? Бананы выращивать?
– Я совсем не уверен, что там растут бананы.
– Тебе-то откуда знать? – прыснул Бак. Сегодня у него было особенно приподнятое настроение. – Пару месяцев назад ты даже не знал, какие они на вкус.
Мы выехали на Хенри-стрит. Проторчав в небольшой пробке, доехали до Пьерпонт-стрит, двинули к мосту и дальше почти без препятствий в виде дорожных заторов (что немало нас удивило) добрались до Мэдисон-авеню.
Если Бак не Человек с большой буквы, то я воистину малыш, ничего не смыслящий в этом мире.
Мы познакомились с ним в пабе «Кастом хаус» на Монтегю-стрит. Он заскочил туда пропустить стаканчик в пятницу вечером. А я, вероятно, делал это ежедневно и, скорее всего, не ограничивал себя одной порцией. По крайней мере, такое впечатление сложилось у Бака, когда он подсел ко мне за столик.
«Ты был похож на человека, который понятия не имеет, что ему делать, если он не будет вливать в себя пиво под самую завязку», – рассказывал Бак мне… обо мне же. Ему приходилось чертовски сильно напрягать память, чтобы сообщить все эти психологические нюансы, отпечатанные на моей морде в то время. Ну я с него не слазил, особенно первое время после нападения. Я искренне верил, что это мне чем-то поможет. Думал, будто, собрав по крупицам всевозможные сведения о себе, смогу сложить долбаную мозаику. Мучающий меня пазл с длинным названием «Кто ты, дьявол тебя задери, такой, малыш? Что ты делал в Нью-Йорке, один-одинешенек, с крохотным рюкзаком и огромным желанием упиться до смерти? От кого или чего ты бежал, чтоб ты провалился!»
Но ни Бак, ни миссис Уэлч не могли ответить на эти вопросы. Мое прошлое им известно ровно до того момента, как они впервые встретили меня – мужчину с рюкзаком; угрюмого и скрытного; молчаливого и трудолюбивого; худого и вовремя платящего за аренду.
И у обоих были свои причины принять меня, не задавая лишних вопросов, не заползая ужом в душу.
Миссис Уэлч искала сына. Бак – надежного помощника, не боящегося черной, тяжелой работы. Именно таким я и был, если верить этому здоровяку, что стараниями сестры получил отличный заказ на замену тротуарной плитки возле бутика в центре города.
В двадцать лет Бак вместе с Эйлин перебрался в Нью-Йорк из Майлсбурга, штат Пенсильвания. И, не теряя времени, в первую же неделю оставил восемнадцатилетнюю сестру одну в незнакомом городе почти на полтора года. «Метрополитэн детеншн центр» кормил его за счет налогоплательщиков семнадцать месяцев и выпустил досрочно за примерное поведение.
Он не особо любил распространяться о том, как его угораздило попасть за решетку. И потому сам умел не задавать вопросов. Он уважал мое право держать шкаф со скелетами закрытым.
А теперь я понятия не имею, где от этого шкафа ключ. Или какой отмычкой его вскрыть, чтобы хоть глазком заглянуть в его темное нутро.
Поначалу я сильно удивлялся, как такое вообще возможно – из миллионов людей судьба выбрала именно этих, чтобы они стали моей семьей; впустивших меня в свои жизни, не расспрашивая о моей. Но потом понял, что по-другому и быть не могло. Со мной рядом те, кто был способен принять меня.
Если ты скрываешь свое прошлое, в твоем списке друзей никогда не появятся параноики.
С Баком мы стали не разлей вода. И когда я превратился в совершенно бесполезного работника, он не развел руками и не сказал: «Извини, приятель, но я тут удумал сократить штат сотрудников и начну, пожалуй, с тебя».
Я, конечно, старался изо всех сил, чтобы не быть ему обузой, но все же прекрасно понимал: именно ей я и являлся. Можно подумать, Бак бы просто не выжил, если бы не платил зарплату личному доставщику кофе и сандвичей. Его «огромной» фирме из трех человек просто необходим калека, который будет заполнять одной рукой на ноутбуке сметы копеечных заказов. В сущности, Бак Чемберс делился со мной своими кровными, но, конечно, не признавал этого. Берег мою гордость, хе-хе. Какая, к псам, гордость, когда я не мог рассчитывать даже на пособие по инвалидности, потому что не существовал. И это еще одна большая проблема. Меня швыряют из одного департамента в другой, словно мяч для пинг-понга. Я заполнил более двухсот всевозможных анкет и провисел на телефонном проводе по меньшей мере сотню часов, разговаривая с операторами тех или иных центров. Процедура восстановления документов – настоящий ад, все его круги, которые ты пройти обязан. И это для тех, кто прекрасно знает о себе все: имя, адрес, место работы; помнит соседей и коллег; помнит свою жизнь. Мои девять кругов были возведены в третью степень. После одиннадцатого сентября две тысячи первого иммиграционная служба и департамент внутренней безопасности ужесточили процедуру выдачи и восстановления документов, удостоверяющих личность. В рамках борьбы с терроризмом.
Это я недавно в интернете прочитал. И в бесконечном списке вопросов, рвущих разум на части, стало на один меньше: что находилось раньше на месте зеркального гиганта, увенчанного шпилем? На месте небоскреба свободы?
До трагедии, случившейся со мной, я действительно был полезным кадром в крохотной фирме Бака. Теперь же превратился в самую настоящую обузу. Я числился кем-то вроде секретарши. Еще с нами работал парень по имени Дональд Хиггинс. Баку пришлось нанять его после того, как я угодил в палату реанимации. Хиггинс толковый электрик, но, по-моему, совершенно законченный алкоголик. По крайней мере, мне с трудом вспоминались дни, когда Хиггинс являлся на объект трезвым. Думаю, скоро Бак уволит его. В прошлом году (этого я, разумеется, уже не помню, Бак рассказывал) он тоже одного такого уволил. Брайан Джейкобс, кажется, так звали того мужика. Правда, проблема с ним была иного рода. Он патологически любил деньги. Причем чужие деньги он любил гораздо больше. Закончилось все тем, что на одном из заказов (замена напольного покрытия в квартире-студии на Тридцать четвертой) Джейкобс спер наличку из портмоне заказчика, которое тот по наивности и доверчивости оставил на кухонном столе. Бак это заметил и вышвырнул Джейкобса к чертовой матери. И долго после этого сокрушался, что не сломал ему нос.
От какого бы прошлого я ни прятался, я непременно вернусь в него, если только это действительно позволит мне отплатить Баку, Эйлин и миссис Уэлч сполна за их доброту. Только ради этого я готов в него вернуться, каким бы ужасным оно ни было.
Когда Бак протискивал ржавые бока пикапа между новеньким «Мерседесом»-купе и бетонной стеной с пожарной сигнализацией (единственное свободное место на парковке), мой смартфон начал трезвонить. Я взволнованно полез в карман. Мой список контактов – это всего несколько человек. Да и те звонили редко. В основном писали в фейсбук. Когда вы привыкли к тишине вашего мобильника, звонок всегда будет неожиданностью.
Я глянул на дисплей, и к легкому волнению прибавился легкий мандраж. Сказать по правде, не такой уж и легкий. Мне звонил Альберт Маккой.
* * *
Я знал, что ты вернешься.
Ты ведь по-прежнему ни черта не вспомнил, ведь так, Эндрю? И вот ты снова приперся. Ну и видок у тебя. Как у побитой собаки.
Я выстрелил тебе прямо в лицо. Ты не должен был выжить, но все-таки выжил. Теперь я понимаю, что то, что я сделал, – есть величайший подарок тебе. Стерев твою память, я освободил тебя. Думаешь, это просто пафосная чушь?
Как жаль, что никто не сделал ничего подобного для меня.
Меня подводит мочевой пузырь, бывает, обоссываюсь по ночам. Но память… нет, память моя в порядке. Я помню тот день так ясно, будто это произошло на прошлой неделе. И не только его. Я помню все последующие годы странствий, годы, в которые я не делал ничего, кроме одного: искал тебя. Тогда я еще не знал, что, разыскивая тебя, я совершаю самую большую ошибку в своей жизни. Пистолет находился в моих руках; пуля разворотила твой мозг; я должен был убить тебя. А случилось наоборот…
Мне плевать, что ты не понимаешь. Поймешь. Ты все поймешь, Эндрю-детоубийца, все поймешь. И когда это случится, наступит твой самый кошмарный день.
Хех, перед тем как исчезнуть, ты еще несколько недель прожил по соседству. Я видел тебя каждый день. Видел тебя, возвращаясь от того ангара, где ты убил мою девочку.
Этот ангар, он стал для меня всем, моей Меккой, моим спасением. Я приходил к нему ежедневно. Я искал… я даже не знал, что именно я ищу. Первое время, после того как стало ясно, что полиция понятия не имеет, кто это сделал, я приходил в надежде найти хоть что-то, какую-нибудь зацепку, которую упустили полицейские. Я понимал, насколько это глупо, но не мог смириться с тем, что убийца моей дочери останется непойманным. Что я хотел там найти, в пыльной земле, заваленной автомобильным мусором за заброшенным ангаром? И в самом ангаре? Я не полицейский. Если честно, я просто слонялся там, глядя себе под ноги. Медленно, шаг за шагом обходил вокруг и подолгу смотрел на груду металлолома, рядом с которым ты задушил ее.
Отрицание. Мне знакомо это чувство. Первое чувство на пути к смирению.
Отрицай, Эндрю-детоубийца, отрицай. Но никакой ошибки нет. Почему? Почему я так в этом уверен?
Потому что ты сам мне все рассказал.
* * *
Детектив Маккой сонно и казенно поприветствовал меня в трубку и, не дожидаясь ответа, сразу перешел к сути.
Разговор получился коротким, но за его время Бак дважды успел прикурить мне сигарету.
– Ну что? – спросил он, когда я положил трубку.
– Он ждет меня на опознание. По его мнению, ему удалось найти напавшего на меня урода.
Что-то такое Бак увидел в моих глазах; наивную надежду, надо полагать. Потому что он смотрел так, как смотрят на ребенка, просидевшего всю рождественскую ночь перед камином, ожидая появления Санта-Клауса.
– Послушай, ты бы не сильно на это рассчитывал. Мне совсем не улыбается нести твою пьяную тушу из бара до дома, как в прошлый раз. Как во все прошлые разы. Он притаскивает тебе на опознание всех подряд, кто мало-мальски подходит под описание того мудака. Это простая формальность, ты же понимаешь? – Бак постарался смягчить свою прямоту улыбкой.
– Конечно, – ответил я рассеянно.
Ни черта я не понимал. И понимать не хотел. Я хотел как можно быстрее оказаться в полицейском участке.
– Но съездить мне все же необходимо.
Бак кивнул.
– Разумеется. Возьми такси. А когда все закончится, набери Эйлин. Она заберет тебя.
– Да не буду я напиваться. Ты еще караул выставь у моей кровати. Прыгну в такси, вот и все дела.
– Эй, не будь свиньей, – подмигнул мне Бак, – не лишай девочку удовольствия.
Залившись краской, я послал Бака куда подальше и вылез из машины.
Честно сказать, ума не приложу, чем мне сумеет помочь поимка того козла, кто сделал меня калекой с дырявой памятью. Сильно сомневаюсь, что он знал обо мне больше того, что в моих карманах могли быть деньги, в которых тот, видимо, уж больно нуждался. Однако отыскать его – значит вставить хоть какой-то фрагмент в развалившуюся мозаику.
Больше всего мне хотелось верить, что на меня напал не просто грабитель-наркоман, а какой-нибудь долбаный мошенник, один из тех, кто пользуется чужими документами для получения ссуды в банке или что-то в этом роде. Потому что в таком случае у него могут сохраниться мои водительские права.
А в них – кусочек моего прошлого.
Через сорок минут я стоял в небольшой затемненной комнате и судорожно вглядывался в четверых мужчин через зеркало Гезелла. Я мог так сильно и не таращится. Все, что мне нужно было увидеть, я увидел почти сразу. И кисло подумал о пивнушке «Кастом хаус». Но все же продолжал всматриваться в лица этих парней, непонятно на что надеясь.
Наконец я вздохнул и посмотрел на Маккоя.
– Вы уверены? – спросил он, все правильно поняв по выражению моего лица.
Я кивнул.
О да, если я и был уверен хоть в чем-то на сто процентов, так это в том, что ни один из этих людей не навещает меня во снах; не обдает запахом чеснока и пивного перегара; не лезет в мои карманы в поисках чего-нибудь ценного. Не сводит меня с ума.
– Дерьмо собачье. – Маккой нервно потеребил кончик своей эспаньолки.
Он несся к званию сержанта на всех парусах, когда в один прекрасный день курчавый засранец выстрелил мне в лицо. И шаткое равновесие весов раскрытых и нераскрытых дел нарушилось в пользу последних. Короче говоря, получил Маккой вместо звания сержанта нагоняй от начальства. Мне казалось, он хотел разыскать этого парня даже больше, чем я.
Выйдя из участка, я какое-то время бездумно стоял и курил, разглядывая первое, что попалось на глаза: строительные леса напротив, через дорогу.
Бак оказался прав: не стоило себя обнадеживать. За последнее время я столько раз побывал в той темной комнате с хитрым зеркалом, что и считать перестал. А заодно и верить, что это может принести хоть какую-нибудь пользу. И все равно несся сюда с бешено колотящимся сердцем, как только звонил детектив Маккой.
Я доковылял до Стейт-стрит и оттуда собирался заказать такси, но заметил серую «Хонду Цивик» Эйлин, которую девушка умудрилась запихать на свободное место рядом с магазином велосипедов.
– Привет! – Она радостно помахала в открытое окно машины.
Я подошел.
– Привет, Эйлин.
– Запрыгивай, пока мне штраф не впаяли.
– Не переживай, я же с тобой, – сказал я, улыбнувшись. – С инвалидами не любят связываться. А если это не поможет, – я кивнул на свою ногу, – тогда я сниму кепку. Что они на это скажут?
– Тебе иногда врезать хочется, ты знаешь об этом? – сказала Эйлин без тени шутки.
– Знаю, конечно. – Я уселся рядом с ней на пассажирское сиденье.
– Ну что? – спросила она.
Я пожал плечами и кисло улыбнулся.
– Ничего. Как всегда.
– Бак просил передать, что ты можешь взять отгул на сегодня. Так что… – Эйлин улыбнулась, – не хочешь составить мне компанию? Я собираюсь пообедать.
– С удовольствием.
Будь сейчас на ее месте Бак, я послал бы его к черту со своей опекой. Я чувствовал себя паршиво и совсем не хотел выслушивать банальности, которые мне и так прекрасно известны.
Но если кто и способен отвлечь меня от желания потратить в баре половину всех имеющихся у меня денег, так это Эйлин.
Она была младше меня лет на одиннадцать, если исходить из того, что самому мне около сорока. Эйлин – мулатка с большими карими глазами и черными, слегка вьющимися волосами. И если я и знал женщину красивее ее, то, во всяком случае, не мог этого припомнить.
Бак и Эйлин были единоутробные брат и сестра. Баку исполнилось пять, когда его мать – Марта Чемберс – сошлась с Рональдом Дженнингсом, трудолюбивым афроамериканцем, всю жизнь проработавшим кровельщиком в родном Майлсбурге. Именно он научил Бака работать руками. В скором времени на свет появилась Эйлин.
Я где-то слышал, что близкие родственники редко становятся лучшими друзьями. Может, и так. Но лично я знал как минимум один обратный пример.
– Как насчет китайской кухни? – спросила Эйлин.
Я меланхолично пожал плечом.
– Японская мне понравилась. На прошлой неделе я ел суши с угрем. Ничего сложного, но все равно чертовски вкусно. Кроме розового мыла.
– Это маринованный имбирь, – рассмеялась девушка, – я его тоже терпеть не могу.
Если даже мне сложно провести грань между невежеством и своим недугом, то что требовать от остальных? Эйлин объясняла мне, что «розовое мыло» – это имбирь, будто я какой-нибудь неотесанный деревенщина (впрочем, как знать, может, им я и являюсь на самом деле), который, кроме вареной кукурузы, в рот ничего в жизни не брал. Но вся штука в том, что я действительно не знал, как называлась та розовая гадость, лежавшая в крохотном контейнере, когда я решил отведать японской еды. Разумеется, я тут же полез в гугл и нашел ответ, так что разъяснения Эйлин были излишними. Но это случилось лишь на прошлой неделе. Еще четыре дня назад я ведь действительно знать не знал, что такое маринованный имбирь и для чего эту несъедобную дрянь кладут в тарелку. В этом вся «прелесть» моего заболевания: я кажусь окружающим умственно отсталым. Моя оставшаяся целой часть мозга хранила в памяти имена голливудских актеров, но отказывалась припомнить вкус кофе или жареной говядины. С другой стороны, я прекрасно помнил, что жареная говядина из себя представляла, но хоть умри – не имел ни малейшего представления, как выглядели и уж тем более каковы на вкус баклажаны. Все эти вещи я открывал для себя будто впервые, словно марсианин, волею случая заброшенный на неведомую планету под названием Земля. Опять же, мне не пришлось учить заново название нашей планеты, равно как и название столицы Франции, правила дорожного движения, количество мировых войн, как пользоваться смартфоном, имена пяти последних президентов и много чего еще, что знает любой человек с уровнем интеллекта хотя бы немногим большим, чем у автомобильной покрышки. Одновременно с этим Баку, Эйлин и миссис Уэлч все время приходилось разжевывать мне элементарные вещи: кит – самое крупное в мире морское млекопитающее; мороженое – это… ну… что-то вроде замороженного молока, лакомство такое («А, ну молоко я знаю». – «Знаешь?» – «Да, знаю. Даже вкус помню».); аляскинский маламут – очень милая пушистая собака с игривой мордой…
Зато я легко мог объяснить значение слов «консолидация», «индульгенция», «верификация», «режиссерский сценарий»… А вот, скажем, «ротация» ввела меня в ступор месяц назад. Бак ляпнул это слово, рассказывая о «Роллинг Стоунз». И попробуй пойми: то ли дело в амнезии, то ли в скудности словарного запаса, и вмятина в голове тут совершенно ни при чем. По умолчанию мои друзья списывали такие вещи на первое.
